Онлайн чтение книги Лётчики
30

Испытание парашюта было назначено на выходной день. После завтрака всем отрядом поехали на аэродром. Солнечный свет сиял по-праздничному. Деревья стояли не шелохнувшись, вытянув над придорожной канавой свои мохнатые лапы. От них через дорогу тянулись нежно-голубые наивные тени.

Героями дня были Савчук и Голубчик. Моторист по обыкновению молчал, хотя на его лице изредка, легким ветерком проходила скромная, еле уловимая улыбка. Он держался с торжественной простотой. Голубчик нервничал, хохотал по всякому поводу, и всем было ясно, что его непринужденность была показной.

Через полчаса переставленный на лыжи самолёт Андрея, оставляя за собой две широкие бирюзовые полосы, выруливал на старт. В задней кабине сидел Голубчик и «Иван Иваныч», как называли летчики болван с песком, выбрасываемый для испытания парашютов. Его подвешивали под машину, за кольцо привязывали верёвку, другим концом она крепилась к самолёту. Манекен сбрасывался и летел вниз, верёвка вытягивала кольцо, и парашют распускался. Первым прыгал «Иван Иваныч». Просторными кругами Андрей набрал над аэродромом четыреста метров. Он вёл самолёт по прямой, через центр поля. Голубчик, держа в руке трос, выглядывал за борт: кромка крыла проплыла над группой ожидающих, ещё две секунды — и он отпустил трос. Болван плашмя рухнул вниз — парашют выпорхнул из ранца: легко покачиваясь, «Иван Иваныч» медленно опустился на землю.

На вторичном испытании, к общему изумлению, парашют не раскрылся: «Иван Иваныч» грохнулся оземь с такой силой, что снег столбом пошёл. Он разорвался пополам, песок рассыпался во все стороны. Уложенный парашют лежал на снегу с невырванным кольцом. Савчук суетился с ним, капельки пота рассыпчато обметали его возмущённое лицо.

— Мама, он же забыл привязать кольцо. Так и сбросил…

— Бедный «Иван Иваныч»!

— Внутренности-то как разнесло…

И хотя никто об этом вслух не говорил, но Хрусталёв ясно читал на лицах, что все восприняли катастрофу манекена, как смерть живого человека: уж слишком много наблюдалось в глазах тревожного любопытства. Как опытный командир, Хрусталёв понимал, что восстановить авторитет парашюта среди летного состава необходимо было сейчас же, иначе сомнение разъест душу каждого. Сомнение рождало робость, робость — трусость, и в результате — потеря боеспособности. Моторист обращался к каждому, доказывая, что виноват Голубчик, но голос его, обмякший и дрожащий, вызывал недоверие. Хрусталёв внимательно осмотрел упакованный парашют: всё было на месте. Кольцо вытягивалось свободно.

Голубчик вылез из машины.

— Вы забыли привязать вытяжное кольцо! — обратился к нему Хрусталёв.

Достаточно было одного признания своей ошибки, чтобы разрядить напряженную атмосферу, — Хрусталёв и бил на это, но Голубчик как-то засуетился, заморгал:

— По-моему… Я, кажется, выполнил всё…

— Как же вы расцениваете данный случай? — сердито спросил Хрусталёв.

«Какой возмутительный эгоист! Из-за боязни признать свою оплошность он разлагает весь отряд…»

Дрожащими руками летнаб ворочал упакованный ранец.

— Так как будто всё правильно… Но…

Дело усложнялось, нужен был выход, подтверждение. Хрусталёв чувствовал, что сейчас потеряет самообладание.

«Только не здесь, только не при подчинённых!»

Внешне его выдавала легкая, злая бледность.

— Парашют вы укладывали? — сдержанно спросил он.

— Я.

— Вы твёрдо уверены в том, что правильно уложили?

— Твёрдо.

— Можете прыгнуть сейчас?

— Могу.

Голубчик произнес это нечаянно: твердость ответов совсем не соответствовала его неуверенным движениям. Он поднял ранец и попросил помочь прикрепить лямки. Андрей побежал запускать мотор. С этого момента на старте никто не произнес ни одного слова. Усиленно курили. Вот самолёт взвился над комендантским зданием, развернулся и, нестерпимо блестя крылом, стал набирать высоту. От железной дороги он пошёл по прямой, неся над головами своё сине-зелёное стрекозье тело. Хорошо было видно, как из задней кабины на крыло вылезла маленькая фигурка с привязанным за спиною мешком. Савчук стоял, не шелохнувшись и затаив дыхание: изо рта даже не шёл пар. Самолёт пронесся над стартом, фигурка освободила из стремени ногу: сейчас прыгнет… Ну!

Нога стала на место, и фигурка поспешно полезла обратно в кабину.

— Пропустил удобный момент.

— Снова разворачивается!..

Во второй заход Голубчик высунул ногу наружу и сел верхом на борт. Посидев так с полминуты, он хлопнул Клинкова по плечу, — машина пошла на посадку. Хрусталёв попросил у инженера папиросу: это означало у него высшее напряжение. Летчики недоверчиво усмехались.

Как все это произошло, Хрусталёв и сам не мог объяснить. Обстановка требовала, и он решился. Не глядя в лицо Голубчику, Хрусталёв приказал снять парашют и надел его на себя. Движения его были спокойны и неторопливы.

Голубчик стоял растерянный, потерявшийся. Всё внимание сконцентрировалось на командире. Савчук светлел. Больше всех, даже, пожалуй, больше самого Хрусталёва, был напряжён Андрей: сердце сжалось у него, как скрученная пружина, и пружина никак не могла развернуться. Андрей путал осторожность Хрусталёва с трусостью, и вот…

— Товарищ командир отряда, разрешите мне вылететь на это испытание!

Как это вырвалось у Андрея, он не смог бы объяснить и сам. Но ему хотелось чем-нибудь выразить своё восхищение смелым поступком командира. Хрусталёв внимательно поглядел на Клинкова и молча стал отстегивать карабины подвесной системы. Он сам поднял Андрея в воздух. Андрей старался ни о чем не думать. На землю решил не глядеть. Прыгать, как в воду. Он не допускал мысли, что парашют может не раскрыться. Надо прыгнуть. Решение принято, выполнить его во что бы то ни стало! Пульс повышен. Андрей встал на сиденье и закинул ногу через борт. Нащупав ступеньку, он выпростал вторую ногу и стал на крыло. Рука на кольце. Ветер, сбивая, непрерывно дул в лицо. Андрей цепко держался за борт одной рукой. Прыгать надо навзничь, вниз головой. Инстинктивно он глянул под ноги: как далека земля и как крохотны люди!.. В первый раз за всю свою летную практику он так остро воспринял высоту. Однако пора прыгать! Стиснув зубы и задержав в лёгких воздух, он разжал пальцы и оттолкнулся от самолёта: ветер хлынул в лицо… свист в уши… рывок и — сразу наступила редкостная тишина. Т-и-ш-и-н-а…

Хрусталёв глядел через борт: тело Клинкова, с полусогнутыми в коленях ногами, быстро сокращаясь в размерах и кувыркаясь, полетело в пустоту.

Андрей запомнил два ощущения: отрыв от самолёта, неприятный, ошарашивающий, теснящий дыхание, и удивительную солнечную тишину после раскрытия парашюта. Кольцо вырвал почти бессознательно, в тот же миг над головой с ружейным выстрелом вспыхнул светло-лимонный шёлковый потолок, — первое впечатление было таким, будто он остался на месте: ни ветра, ни скорости, ни моторного рёва — оглушающая тишина. В этот момент он почувствовал неподдельное счастье. Хотелось петь! Снижаясь, он услышал с земли окрики Голубчика:

— Ноги, ноги подбирай!..

Ухватившись за лямки, Андрей подтянулся на руках и подобрал ноги — сверкание снега все ближе… Обидно, что так быстро пролетело это очарование парашютного одиночества… Хоп — и, спружинив удар, он упал на снег. Парашют, сложившись, бездыханно лёг рядом. От санитарной машины, вырывая из глубокого снега сапоги, бежали люди. Первым, с оскаленными в восторге зубами, мчался Савчук, он уронил перчатку, обернулся было её поднять, но, увидев настигающего доктора, махнул рукой и побежал без неё.

— Ну как? — встревоженно спросил розовый от возбуждения доктор.

— Нормально.

Настроение у всех было повышенное. Моторист, забывшись, фамильярно похлопывал Андрея по плечу, безостановочно приговаривая:

— Вот спасибо, вот спасибо, вот выручил!..

Все так хлопотали около Андрея, что не заметили посадки самолёта. От переполнения чувств Хрусталёв слишком круто подошёл к земле, и машина, толкнувшись о снег, взмыла и запрыгала, как стреноженный конь.

Разговоров в авиагородке было на целый месяц.