Онлайн чтение книги Лето Святого Мартина
Глава XVI. НЕОЖИДАННОСТЬ

Валери ужинала в своей комнате в северной башне замка, и, чтобы избавить господина де Гарнаша от наиболее коробящей его части его обязанностей, она сама убрала скатерть и приборы в караульную комнату, где они находились до утра. Несмотря на ее протесты, Гарнаш помогал ей и, когда они закончили, напомнил девушке, что уже девять часов, и попросил сделать необходимые приготовления для побега.

— Это не займет много времени, — с улыбкой заверила она его. — Мне потребуется лишь то, что я смогу унести в плаще.

Они начали говорить о предстоящем путешествии и вместе смеялись, представляя себе замешательство, которое испытают вдова и ее сын, когда утром обнаружат, что клетка пуста. Постепенно они перешли к беседе о самой Валери, о ее прежней жизни в Ла Воврэ, потом добрались до Гарнаша, она расспрашивала его о войнах, в которых он участвовал в ранней молодости, о Париже, этом чудесном городе, который был для нее единственным земным аналогом небесного рая, и о жизни двора.

В такой беседе они скоротали вечер, и за один час узнали друг о друге больше, чем за все предыдущее время. Они давно уже были близки друг другу, хотя и не сознавали этого. Необычное стечение обстоятельств — когда оба они оказались запертыми в башне, — совершенно невозможное ни при каких иных условиях, кроме тех, которые сопутствовали заточению, породило чувство доброго товарищества между ними. Девушка зависела от Гарнаша, но и доверяла ему, и, ценя это доверие, он намеревался доказать ей, что она не ошиблась.

А этой ночью их души особенно сблизились, и, возможно, поэтому Валери вздохнула и с сожалением и очаровательной непосредственностью произнесла:

— Я в самом деле сожалею, месье де Гарнаш, что наше совместное пребывание здесь подходит к концу.

В ответ он рассмеялся и сказал:

— А я — нет, мадемуазель. Я не успокоюсь, пока этот злосчастный замок не окажется лигах note 35Лига — здесь речь идет об уставной, или статутной, лиге, английской мере длины, равной 4, 83 км. в трех позади нас. Ш-ш! Что это за звук?

Он вскочил на ноги, и лицо его стало озабоченным и серьезным. До этого момента Гарнаш непринужденно сидел, развалившись в кресле, через спинку которого перекинул перевязь с висевшей на ней шпагой. Но снизу донесся лязг распахнувшейся тяжелой металлической двери.

— Неужели пора? — спросила мадемуазель и чуть побледнела.

Он покачал головой.

— Не может быть, — ответил он, — нет еще и десяти часов. Если только этот идиот Арсенио все не перепутал. Ш-ш! — прошептал он. — Сюда кто-то идет.

И внезапно он осознал, какая опасность таится в том, что его обнаружат в ее обществе. Это встревожило его куда больше, чем сам визит, столь необычный в такой час. Он понимал, что не успеет вовремя добежать до прихожей и будет захвачен врасплох, что насторожит вдову или ее сына — если это был кто-то из них.

— Мадемуазель, скорее в комнату! — испуганно прошептал он и указал на дверь спальни. — Запритесь там.

И он неистово замахал ей, чтобы она двигалась бесшумно.

Быстро и бесшумно, как мышь, она выскользнула из комнаты, мягко закрыла дверь и повернула ключ в замке, который Гарнаш предусмотрительно смазал. Он вздохнул спокойнее, когда все было сделано.

В прихожей, она же караульная комната, раздались шаги. Он неслышно сел в кресло, из которого только что встал, опустил голову на спинку, закрыл глаза, открыл рот и притворился спящим.

Кто-то легкой походкой быстро пересекал караульную, и Гарнаш спрашивал себя, кто же это может быть: мать или сын и что здесь надо этому припозднившемуся посетителю.

Дверь прихожей распахнулась, и в дверном проеме появился Мариус в коричневом бархатном камзоле, который Гарнаш видел на нем в прошлый раз. На мгновение он замер, оглядывая комнату. Затем шагнул вперед и, увидев Баттисту, дремавшего в кресле, нахмурился.

— Эй, ты! — выкрикнул он, пиная вытянутые ноги часового, чтобы быстрее разбудить его. — Разве так стоят на страже?

Гарнаш открыл глаза и секунду тупо глядел на человека, якобы нарушившего его сон. Потом, словно окончательно проснувшись, он тяжело поднялся на ноги и поклонился, глупо улыбаясь.

— Разве так стоят на страже? — вновь спросил Мариус, и Гарнаш, всмотревшись в лицо юноши, отметил краску на его щеках, необычный блеск красивых глаз и даже уловил винные пары в его дыхании. Гарнаш начал беспокоиться, но на его лице сохранялось все то же выражение идиотской растерянности и глупая улыбка. Он опять поклонился и, указав в сторону спальни, произнес:

— La damigella e la note 36Барышня там (ит.).

И Мариус, не зная итальянского, понял значение его слов, сопровождаемых выразительным жестом. Он криво усмехнулся.

— Плохо бы тебе пришлось, мой неприятный приятель, если бы ее там не оказалось, — проговорил он. — Убирайся. Я позову тебя, когда ты понадобишься.

И он указал на дверь.

Гарнаш почувствовал смятение, даже страх. Он решил, что ему лучше выглядеть догадавшимся о значении жестов Мариуса, но не уходить далеко, а остаться по другую сторону двери.

Он поклонился в третий раз и, снова идиотски ухмыльнувшись, потащился из комнаты, прикрыв за собой дверь, чтобы Мариус не мог видеть, как близко от входа он остановился.

Мариус, более не обращая на него внимания, подошел к двери спальни и торопливо постучал костяшками пальцев о косяк.

— Кто там? — спросила мадемуазель.

— Это я, Мариус. Откройте. Мне надо вам кое-что сказать.

— Не потерпит ли это до утра?

— К утру я уеду, — нетерпеливо ответил он, — но мой отъезд во многом зависит от того, увижу ли я вас. Поэтому откройте. Выйдите!

Последовала пауза, и Гарнаш за дверью стиснул зубы и молился, чтобы она не рассердила Мариуса. С ним надо было обращаться осторожно, иначе их побег мог расстроиться в последний момент. Гарнаш молился и о том, чтобы ему не пришлось вмешиваться. Это было бы кораблекрушение вблизи гавани, поэтому он обещал себе, что постарается не срываться по пустякам. Кроме того, услышав, что Мариус собирается уезжать, он очень захотел узнать о цели этой поездки.

Дверь спальни медленно отворилась. Девушка стояла на пороге, бледная и оробевшая.

— Чего вы хотите, Мариус?

— Сейчас, и всегда, и превыше всего на свете — видеть вас, Валери,

— с пафосом произнес он, и раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза, винное дыхание сказали ей все так же, как чуть раньше — Гарнашу, но напугали куда больше. Тем не менее она вышла из спальни, повинуясь ему.

— Вы, я вижу, еще не спите, — проговорил он. — Это хорошо. Нам надо поговорить.

Он пододвинул ей кресло и предложил сесть, сам же взгромоздился на стол, ухватившись за столешницу, и посмотрел ей прямо в глаза.

— Валери, — медленно произнес он, — маркиз де Кондильяк, мой брат, в Рошете.

— Он возвращается домой? — вскрикнула она, разыгрывая удивление во взгляде и в словах.

— Нет, — ответил он. — Он не возвратится, если вы не пожелаете этого.

— Если я не пожелаю? Но, разумеется, я этого желаю!

— Валери, если вы хотите, чтобы ваше желание исполнилось, исполните сначала мое: станьте моей женой, и тогда Флоримон вновь вернется в Кондильяк.

Он наклонился к ней, опираясь на локоть и приблизип свое лицо к лицу девушки, румянец на его щеках усилился, черные глаза заблестели ярче, винное дыхание обволакивало и удушало ее. Она отпрянула назад, и ее кулаки сжались с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

— Что вы имеете в виду? — запинаясь, проговорила она.

— Не более, чем я сказал, и не менее. Если вы любите его достаточно сильно, чтобы пожертвовать собой, — и произнеся эти слова, он сардонически ухмыльнулся, — тогда выходите за меня замуж и спасите Флоримона от превратностей судьбы.

— Какой судьбы? — автоматически переспросила она, и ее губы, казалось, застыли.

Он вскочил со стола и встал перед ней.

— Я поясню вам, — ответил он. — Я люблю вас, Валери, более всего на земле и, думаю, на небе; и я не уступлю вас ему. Скажете сейчас нет, и с рассветом я отправлюсь в Ла-Рошет отвоевывать вас своей шпагой.

Несмотря на испуг, она не могла удержаться от легкой усмешки.

— Вот как? — спросила она. — Но это очень опасно для вас!

Он довольно улыбнулся при этом намеке на его мужество и умение владеть шпагой.

— Я поеду не один, — ответил он.

Валери все поняла. Ее глаза расширились от ужаса и ненависти к нему. С губ сорвались гневные слова.

— Щенок, трусливый убийца! — клеймила она его. — Я должна была догадаться, что замышляется подлость, а не завоевание меня шпагой!

Она видела, как краска сошла с его щек, а по лицу и даже губам разлилась отвратительная смертельная бледность. Однако это не испугало ее, и прежде чем он успел заговорить, она вскочила на ноги и встала перед ним. Глаза ее сверкали, дрожащая рука показывала на дверь.

— Убирайтесь! — воскликнула она. — Вон отсюда! Убирайтесь! Делайте, что хотите, только оставьте меня. Я не желаю торговаться с вами.

— Почему бы и нет? — спросил он сквозь зубы и вдруг схватил запястье ее вытянутой руки. Но она не поняла приближавшейся опасности. Единственная опасность, как она думала, была та, что угрожала Флоримону; но поскольку в полночь они с Гарнашем собирались покинуть Кондильяк и должны были оказаться в Ла-Рошете заблаговременно, чтобы успеть предупредить ее жениха, эта мысль мало ее беспокоила, тогда как само воспоминание о предстоящем побеге придавало мужества и уверенности в себе.

— Вашим предложением вы оскорбили меня, — сказала она ему. — Вы назначили цену и слышали мой отказ. А теперь убирайтесь.

— Чуть позже, — произнес он таким противным елейно-сладким голосом, что у Гарнаша перехватило дыхание.

Он привлек ее к себе и, несмотря на отчаянное сопротивление, крепко прижал к своей груди и покрыл горячими поцелуями лицо и волосы девушки. Освободив одну руку, она изо всех сил ударила его по лицу.

— Этот удар убил Флоримона де Кондильяка, — злобно сказал он ей. — Он умрет завтра в полдень. Подумай об этом, душечка.

— Мне не важно, что вы собираетесь делать, только оставьте меня, — с вызовом ответила она, с трудом удерживая горькие слезы.

Гарнаш едва сдержался и не ворвался в комнату в тот момент, когда Мариус схватил мадемуазель.

Мгновение Мариус пожирал глазами девушку, его лицо при этом было искажено яростью.

— Клянусь Всевышним, — вскричал он, — если я не смогу заставить вас полюбить меня, то дам достаточно оснований ненавидеть.

— У меня их уже более чем достаточно, — ответила она, и Гарнаш мысленно проклял ее дерзость, провоцирующую Мариуса.

В следующий момент она испуганно вскрикнула. Мариус опять бросился на нее.

— Я поцелую тебя в губы, прежде чем уйду, моя милая, — прохрипел он.

Но вдруг чьи-то руки схватили его за запястья стальной хваткой.

Удивленный, он отпустил ее, и в этот момент его развернули и отшвырнули на добрых шесть шагов в глубину комнаты.

Он удержался на ногах, схватившись руками за стол, и его озадаченный взгляд остановился на Баттисте, который, как он смутно начинал понимать, атаковал его.

Весь здравый смысл оставил Гарнаша в тот момент, когда Валери закричала. Вся его осмотрительность была пущена на ветер, от рассудительности не осталось и следа, и только слепая ярость, подтолкнувшая к немедленным действиям, кипела в нем. Но гнев его, внезапно нахлынув, так же внезапно и прошел, когда, оказавшись лицом к лицу с рассерженным Кондильяком, он начал понимать, какую глупость сотворил.

Боже! Что он за дурак! Проклятый идиот! Что такое, в конце концов, поцелуи или два? Не вмешайся он, счастливчик Мариус получил бы свое и удалился восвояси, зато в полночь они спокойно бежали бы из Кондильяка.

А в будущем у него нашлось бы немало возможностей отыскать Мариуса и посчитаться за это оскорбление. Почему он так погорячился? Теперь Флоримон будет убит завтра в Ла-Рошете, а сам он, похоже, в ближайший час в Кондильяке, Валери же окажется полностью в их власти. Тщетно пытался он исправить совершенную ошибку. Извиняясь, он кланялся Мариусу, размахивал руками и сыпал итальянскими фразами, громко подчеркивая слова, словно самой их энергией пытался донести объяснение случившегося до понимания своего господина. Мариус смотрел и слушал, но его ярость не убывала, а все возрастала, как если бы эта непонятная смесь слов чужого языка еще больше оскорбляла его. Он выругался, затем развернулся и схватил шпагу Гарнаша, висевшую на кресле, оказавшемся рядом с ним. В этот момент парижанин проклял свою оплошность: выхватив из ножен длинное острое лезвие, Мариус бросился на опрометчивого защитника Валери.

— Черт побери! — прорычал он сквозь зубы. — Мы увидим цвет твоей грязной крови, образина, поднявшая руку на джентльмена!

Но прежде чем выпад Мариуса достиг своей цели, прежде чем Гарнаш смог сделать ответное движение, чтобы защитить себя, между ними оказалась Валери. Вне себя от удивления, Мариус взглянул в ее бледное решительное лицо, Кем для нее был этот дикарь, что она отважилась вмешаться, рискуя сама получить удар шпагой?

Его лицо медленно расплылось в улыбке. Он еще сохранил способность рассуждать, несмотря на ее презрение и сопротивление и несмотря на то, что этот субъект в некотором смысле расстроил его планы. Он понял, как можно ранить ее, унизить до глубины души.

— Странно, что вы беспокоитесь за жизнь этого малого, — сказал он, и в его словах чувствовался скрытый смысл.

— Я не хочу, чтобы его убивали только за то, что он исполняет приказания, отданные ему вашей матерью.

— Нет сомнений, он оказался превосходным сторожем, — усмехнулся он.

Даже тогда все могло обойтись. Нанеся такое оскорбление, Мариус мог бы решить, что расквитался за свою неудачу. Он мог даже бы подумать, что, вероятно, Баттиста всего лишь честно выполнял полученные приказания, хотя, может быть, слишком уж буквально. Думая так, он мог удовлетвориться этим и просто уйти, а свой гнев выместить завтра на Флоримоне, убив его. Но необузданный гнев Гарнаша, вспыхнувший с новой силой, ничего не оставил от этого слабого шанса.

Оскорбление, на которое мадемуазель не обратила внимания, а возможно, даже и не поняла, воспламенило его негодование. Он позабыл о своей роли, даже о том, что не знал французского.

— Мадемуазель! — воскликнул он, и она замерла от ужаса. — Я прошу вас отойти в сторону, — в его низком голосе звучала угроза, но смысл, к несчастью, был вполне ясен.

— Что за чертовщина! — выругался ошеломленный Мариус. — Кто вы, якобы до этого не знавший французского?

Почти оттолкнув мадемуазель в сторону, Гарнаш сделал шаг и встал лицом к лицу с ним, и сквозь грим на его щеках просвечивал румянец гнева, пылавшего внутри.

— Мое имя, — сказал он, — Мартин Мария Ригобер де Гарнаш, и я собираюсь сейчас прикончить хотя бы одного из этой бесчестной своры в Кондильяке.

И без лишних слов он схватил кресло и поднял перед собой, готовясь встретить нападение своего противника.

Но Мариус мгновенно отпрянул — сначала от удивления, а затем от страха. Он кое-что знал о методах этого человека. Даже шпага не внушала ему уверенности в своем преимуществе, когда перед ним был Гарнаш, вооруженный креслом. Он поискал глазами дверь, прикидывая дистанцию, но понял: прежде чем он успеет достичь ее, Гарнаш его перехватит. Ему ничего не оставалось, как постараться загнать парижанина в угол. И с внезапной решимостью он приготовился атаковать. Гарнаш отпрянул, подняв кресло, и в этот момент мадемуазель опять оказалась между ними.

— Отойдите в сторону, мадемуазель, — вскричал Гарнаш, сейчас совершенно хладнокровный, каким всегда бывал во время схватки, и потому разгадавший намерения Мариуса. — Отойдите, или он поднимет тревогу.

Он бросился мимо нее, чтобы остановить Мариуса, внезапно рванувшегося к двери. На самом пороге тот был вынужден повернуться и обороняться, чтобы ему не размозжили голову тем увесистым оружием, с которым Гарнаш управлялся с необычной легкостью. Но уловка удалась, и он оказался на пороге. Пятясь, он оборонялся и добрался наконец до караульной комнаты. Гарнаш следовал за ним, но громоздкое кресло больше годилось для защиты, чем для нападения, а Мариус тем временем своей шпагой наносил удары выше и ниже кресла, заставляя парижанина сохранять некоторую дистанцию.

И тут Мариус закричал во всю силу своих легких:

— Ко мне! Ко мне! Фортунио! Абдон! Ко мне, псы! Я окружен!

Эхо его крика раздалось внизу, во дворе и было подхвачено часовым, услышавшим его, а затем до них долетел звук быстро удалявшихся шагов, когда тот побежал за помощью. Не переставая проклинать свою несдержанность и осознавая, что сейчас тревога с быстротой пожара распространится по всему замку, он решил, по крайней мере, не дать улизнуть Мариусу и приложил все усилия, чтобы помешать ему достичь двери на лестницу. С порога прихожей бледная мадемуазель наблюдала неравную схватку и слышала крик о помощи. В тот момент она не испытывала ничего, кроме беспокойства за жизнь этого храброго человека, защищавшего ее и себя громоздким креслом.

Внезапно Гарнаш отскочил в сторону, чтобы зайти своему противнику во фланг и тем самым воспрепятствовать его отступлению к наружной двери. Маневр удался, и постепенно, не переставая обороняться креслом, Гарнаш описал полукруг, пока не оказался между Мариусом и дверью.

И тут со двора послышался топот бегущих по неровным плитам ног. На лестнице блеснул свет, и голоса запыхавшихся людей донеслись до сражающихся. Гарнаш подумал про себя, что наверняка пришел его последний час. Что ж, если ему пришла пора встретить свою смерть, какая разница, чья шпага ее принесет: Мариуса или кого-то другого. Поэтому, желая оставить Мариусу какую-нибудь отметину на память о себе, Гарнаш решил рискнуть. Он взмахнул креслом вверх, на секунду открывшись. Шпага юноши с быстротой молнии устремилась на него. Парижанин проворно уклонился в сторону, избегая ее, и сделал шаг к своему противнику. Кресло обрушилось вниз, а вместе с ним рухнул и Мариус, оглушенный и истекающий кровью. Шпага выпала из его руки и со стуком покатилась к ногам Гарнаша.

Парижанин отшвырнул в сторону кресло и, нагнувшись, схватил это необходимое ему оружие. Он распрямился, держа его за рукоятку и обретая уверенность от осязания этого превосходно сбалансированного клинка, обернулся в тот самый момент, когда Фортунио и двое его людей появились на пороге.