Онлайн чтение книги Письма к провинциалу Lettres Provinciales
Письмо четырнадцатое

Опровержение правил иезуитов о человекоубийстве, основанное на мнениях св. отцов. — Возражение мимоходом на некоторые из их клевет и сравнение их учения с порядком, который соблюдается при разбирательстве уголовных дел

23 октября 1656 г.

Мои Преподобные Отцы!

Если бы мне надо было ответить только на остальные три клеветы ваши по вопросу о человекоубийстве, мне не нужно было бы чрезмерно распространяться, и в немногих словах вы нашли бы здесь полное опровержение; но так как я считаю, что гораздо важнее внушить людям отвращение к вашим мнениям по этому предмету, чем оправдать верность моих цитат, то я должен употребить большую часть своего письма на опровержение ваших правил, чтобы указать, насколько вы уклонились от мнений церкви и даже от природы. Позволения убивать, которые вы даете в стольких случаях, показывают, что в этом вопросе вы настолько забыли закон Божий и настолько погасили естественный свет, что приходится снова наставлять вас в простейших началах религии и здравого смысла. Ведь что естественнее мнения, согласно которому частный человек не имеет права на жизнь другого человека? «Мы настолько непосредственно понимаем по <лакуна в тексте>

Но государи не могут действовать таким образом, ибо, хотя они слуги Божии, но все — таки люди, а не боги.

Злые внушения могли бы ввести их в заблуждение, ложные подозрения озлобить, страсть могла бы их увлечь. Данное обстоятельство и побудило государей снизойти к человеческим средствам и назначить в своих державах судей, которым они сообщили свою, ниспосланную от Бога власть, чтобы та употреблялась для цели, установленной ей свыше.

Поймите же, отцы мои, для того чтобы быть не причастным человекоубийству, должно действовать в одно и то же время и по власти, данной Богом, и по справедливости Бога, а без одновременного соблюдения указанных условий погрешаешь, как убивая по данной им власти, но без справедливости, так и по справедливости, но без Его власти. Из необходимости подобного соединения вытекает, по св. Августину, что «убивающий преступника без должной на то власти сам становится преступником, ибо похищает власть, которой Бог не давал ему», и наоборот, судьи, имеющие такую власть, становятся человекоубийцами, если приговаривают к смерти невинного, вопреки законам, с которыми они должны сообразоваться.

Вот, отцы мои, основы общественного спокойствия и безопасности, которые признавались всегда и повсюду. На них утверждали свои законы все законодатели, и священные, и мирские, и никогда даже язычники не делали исключений из означенного правила, кроме случаев, когда нельзя иначе избежать потери целомудрия или жизни. Ибо в этом случае, полагали они, «законы как бы сами влагают свое оружие в руки тех, кто находится в подобной крайности», как говорил Цицерон.

Но чтобы, за исключением последнего случая, о котором я не говорю здесь, существовал закон, разрешающий частным лицам убивать и допускающий подобную практику, как делаете вы, с целью воспрепятствовать потере чести или имущества, — когда при этом нет опасности для жизни — такого, утверждаю я, отцы мои, не позволяли себе никогда даже неверные. Они, напротив, строго запрещали убийство в данном случае, Законы Двенадцати таблиц в Риме гласили: «Не разрешается убивать дневного вора, который не защищается оружием»[237]Законы XII таблиц — кодекc разработанных в Риме и принятых децимвирами (cep. V в. до н. э.) законов, текст которых был выбит на 12-ти бронзовых таблицах. Эти законы отличала краткость и простота формулировок.. Это было запрещено уже в Исходе (гл. 22). А закон Furem, ad legem Comeliam , принятый Ульпианом[238]Ульпиан (170–288) — один из пяти величайших древнеримских юристов., «запрещает убивать даже ночных воров, если они не угрожают вашей жизни». Посмотрите это у Куяция[239]Куяций (1522–1590) — знаменитый французский юрист, основатель филологической школы изучения римского права (рассматривал правовые нормы в контексте культуры и исторической ситуации, которые их порождают). in tit Dig. De justit. et jure, ad leg. 3.

Скажите же нам, отцы мои, какою властью разрешаете вы то, что запрещают законы божеские и человеческие, и по какому праву Лессий мог сказать (кн. 2, гл. 9, №№ 66 и 72): «Книга Исход запрещает убивать дневных воров, если они не защищаются оружием, и правосудие наказывает тех, кто убивает таким образом. Но перед судом совести все — таки нет вины, когда не уверен, что можешь отобрать похищаемое иным способом, и когда сомневаешься в этом, как говорит Сот, потому что не обязаны подвергать себя опасности лишиться чего — либо ради спасения вора. Все указанные действия разрешаются также и духовенству». Какая странная дерзость! Закон Моисеев наказывает убивающих вора, когда он не покушается на нашу жизнь[240]Исх. 22: 2–3., а Евангельский закон, по — вашему, оправдывает их. Неужели, отцы мои, Иисус Христос пришел нарушить, а не исполнить закон? «Судьи стали бы наказывать тех, кто убьет при данных обстоятельствах, но перед судом совести они не виновны». Неужели же учение Иисуса Христа более жестоко и менее враждебно убийству, чем мораль язычников, из которой судьи заимствовали гражданские законы, осуждающие подобную разновидность преступления? Разве христиане выше ценят блага земные или менее дорожат человеческой жизнью, в сравнении с идолопоклонниками и неверными? На чем основываетесь вы, отцы мои? Не на точном законе Бога или людей, а только на следующем странном рассуждении. «Законы, — говорите вы, — разрешают защищаться против воров и отражать силу силой. А если дозволена защита, убийство также считается дозволенным; иначе защита была бы часто невозможна».

Неправда, отцы мои; если дозволена защита, нельзя однозначно заключить, что дозволено также и убийство. Этот — то жестокий способ самозащиты и служит источником всех ваших заблуждений, и Лувенский факультет назвал его смертоносною защитою, defensio occisiva, в своей цензуре относительно учения вашего о. Лами о человекоубийстве[241]Текст цензуры см. с. 488–490 наст. т.. Итак, я утверждаю перед вами: по законам, между убийством и самозащитой такая разница, что даже в тех случаях, где защита разрешается, убийство воспрещается, если нет смертельной опасности для жизни. Выслушайте Куяция в том же месте: «Разрешается отразить того, кто собирается завладеть нашим имуществом, но убивать его не разрешается ». И еще: «Если кто — нибудь собирается нас ударить, но не убить, вполне разрешается отразить его, но не разрешается убить его ».

Кто же дал вам власть утверждать, как это делают Молина, Регинальд, Филиуций, Эскобар, Лессий и другие: «Разрешается убить того, кто собирается нас ударить», и в другом месте: «Разрешается убить того, кто хочет нанести вам оскорбление, по мнению всех казуистов, ex sententia omnium», как говорит Лессий, под № 74[242]Verum haec sententia non est sequenda, прибавляет Лессий.? Какою властью вы, лица частные, даете подобную власть убивать и лицам частным и даже монахам[243]Inquiris an homo religiosus, qui Jragilitati cedens feminam vilem cognovit, quae honori ducens se prostittdsse tanto viro, rem ennrrat et eumdem infamat, possit illam occidere?… Doctrina quidem est probabiks, sed qua posset uti religiosus, et ddHcem occidere, ne se infamaret, Карамуэль, Theol. Fund. p. 551.? И как осмеливаетесь вы присвоить это право жизни и смерти, в сущности принадлежащее только Богу и составляющее славнейший знак верховной власти? Вот на что надо было ответить, а вы думали, достаточно будет просто сказать, в вашей тринадцатой клевете, что «ценность, за которую Молина разрешает убить вора, который обращается в бегство, не причинив вам никакого насилия, вовсе не так незначительна», как полагаю, и что она «должна превышать стоимость шести дукатов». Слабоват довод, отцы мои! Чем же вы ограничите ее? Пятнадцатью или шестнадцатью дукатами? Я все равно не перестану упрекать вас. По крайней мере, вы не можете сказать, что она превышает стоимость лошади, ибо согласно недвусмысленному решению Лессия (кн. 2, гл. 9, № 74), «позволяется убить вора, который убегает с нашей лошадью», но я скажу вам, кроме того, что указанная стоимость, по Молине, определяется в шесть дукатов, как я и приводил, а если вы не желаете согласиться, выберем посредника, которому вы не можете отказать. Итак, я выбираю вашего о. Регинальда, который, объясняя это самое место Молины (кн. 21, № 68), объявляет, что «Молина определяет здесь ценность, за которую нельзя убить, в три, четыре, пять дукатов». Итак, отцы мои, за меня не только Молина, но и Регинальд.

Не менее легко будет мне опровергнуть вашу четырнадцатую клевету, относительно «разрешения убить вора, который хочет лишить нас одного дуката», по учению Молины[244]См. Письмо седьмое.. Это настолько установлено, что за свидетельством достаточно будет обратиться к Эскобару (тр. 1, пр. 7, № 44). Он говорит: «Молина определяет в точности ценность, за которую можно убить, в один дрсат». Поэтому вы в вашей четырнадцатой клевете и упрекаете меня только в том, что я выпустил последние слова этой выдержки: «при этом должно соблюдать умеренность законной защиты». Отчего же не жалуетесь вы и на Эскобара, который также не выразил их? Но до чего вы просты! Вы думаете, трудно понять, что, по — вашему, означает защищаться? Разве мы не знаем, что это означает прибегать к смертоносной защите ? Вы пытаетесь убедить, что Молина имел в виду следующее: оберегая свой дукат, находишься в опасности для жизни, тогда можно убить, поскольку речь идет о защите жизни. Если бы это была правда, отцы мои, зачем бы стал Молина в том же месте говорить, что он в этом против Каррера и Балделла , позволяющих убивать для спасения своей жизни? Итак, объявляю вам, что он просто хотел сказать: если можно сохранить свой дукат, не убивая вора, не следует убивать его, но, если можно сохранить, только убивши его, пусть даже собственная наша жизнь и не подвергается никакой опасности, когда например, вор безоружен, то разрешается взяться за оружие и убить его, чтобы спасти свой дукат, и в этом случае, по его мнению, не выходят из пределов умеренности законной защиты. Предоставляю самому Молине подтвердить правдивость моих слов (т. 4, тр. 3, расс. 11, Νδ 5): «Остаются в пределах умеренности законной защиты, хотя бы взялись за оружие против тех, кто безоружен, или воспользовались более выгодным, чем они, оружием. Я знаю, что некоторые держатся противоположного мнения, но я его не одобряю даже по отношению к внешнему суду».

Поэтому несомненно, отцы мои, что ваши авторы разрешают убивать для защиты своего имущества или чести, хотя бы при этом жизни не фозила никакая опасность. И на том же самом основании они узаконивают дуэль, как показано мной в стольких выдержках, на которые вы ничего не ответили. В своих писаниях вы нападаете только на одну выдержку из вашего о. Лаймана, который разрешает дуэль, «если бы иначе грозила опасность лишиться имущества или чести», и говорите, что я выпустил слова, которые он прибавляет: «этот случай очень редок ». Дивлюсь я на вас, отцы мои, забавные клеветы приписываете вы мне! Очень важно знать, редкость ли этот случай! Вопрос в том, разрешается ли дуэль в данном случае. Это два отдельных вопроса. Лайман в качестве казуиста должен решить, разрешается ли тут дуэль, и он объявляет: да, разрешается. Мы отлично и без него решим, редок ли этот случай, и скажем ему, что это вполне обыкновенный случай. А если вы предпочитаете поверить здесь своему доброму другу Диане, он вам скажет (ч. 5, тр. 14, miscel. 2, resol. 99), что данный случай вполне обычен. Но редок ли он, нет ли, и следует ли в этом Лайман Наварру, на что вы особенно упираете, разве не омерзительно, когда он соглашается с мнением, будто для сохранения ложной чести разрешается (не погрешив при этом против совести) принять вызов на дуэль, вопреки законам христианских государств и против всех канонов церкви? Причем и здесь, чтобы ввести в нормальную практику все эти дьявольские правила, вы основываетесь не на законах, не на канонах, не на авторитете св. Писания или отцов церкви, не на примере кого — либо из святых, а только на следующем нечестивом рассуждении: «Честь дороже жизни. А чтобы защитить свою жизнь, дозволено убивать. Следовательно, дозволено убивать, чтобы защитить свою честь». Неужели, отцы мои, оттого, что беззаконие людей заставляет их предпочитать мнимую честь жизни, дарованной Богом для служения Ему, им будет дозволено убивать ради сохранения чести! Да ведь в том и кроется наиужаснейшее зло, когда эту честь предпочитают жизни. А между тем сия порочная страсть, способная осквернить самые святые действия, если совершать их с указанной целью, станет способной оправдывать самые преступные действия в силу той же цели.

Какой переворот, отцы мои! Кому же не ясно, какие излишества породит он? Ведь в конце концов очевидно, что он приведет к положению, когда станут убивать за самые ничтожные вещи, если сочтут их делом своей чести. Я скажу даже, что станут убивать за яблокоХ Вы стали бы жаловаться на меня, отцы мои, и говорить, что я делаю коварные выводы из вашего учения, если бы я не опирался на авторитет веского Лессия, заявившего (№ 68): «Не разрешается убивать для того, чтобы сохранить вещь малоценную, например, за один дукат или за яблоко , aut pro pomo, разве только если бы было позорно потерять ее. Ибо тогда можно отнять ее и даже убить, если убийство необходимо для того, чтобы возвратить ее, et si opus est occidere : потому что здесь речь вдет уже не о защите имущества, но о защите чести». Это ясно, отцы мои. И чтобы заключить ваше учение правилом, охватывающим все остальные, выслушайте следующее правило вашего о. Эро, который заимствовал его из Лессия: «Право самозащиты распространяется на все, необходимое для нашей защиты от любого оскорбления».

Сколько странных следствий заключается в этом бесчеловечном основании. Насколько все обязаны бороться с ним, а более всего общественные деятели. И не только общественное благо обязывает к этому, но и их личный интерес, потому что ваши казуисты, цитированные в моих письмах, распространяют свои позволения убивать и на них. Таким образом, бунтовщики, опасаясь наказания за свои покушения, никогда не кажущиеся им несправедливыми, легко убедят себя в том, что их угнетают насильственно, и одновременно будут веровать в «право самозащиты, распространяющееся на все, необходимое им для ограждения себя от всякого оскорбления». Им не нужно более побеждать упреки совести, которые останавливают большинство преступлений при самом зарождении, они займут свои мысли только тем, как бы преодолеть внешние препятствия.

Я не буду более говорить здесь об этом, равно как и о других убийствах, которые вы разрешили и которые еще омерзительнее и опаснее для государства, чем все предыдущие, и о которых Лессий так откровенно трактует в Сомнениях четвертом и десятом[245]В Сомнении 4 Лессий оправдывает при известных условиях «тираноубийство». В Сомнении 10 разбирается вопрос: Utrum ad cons ervadonem matrix Hceat praebere pharmacum, quo proles putetur montura?, как и многие другие ваши авторы. Следовало бы желать, чтобы эти ужасные правила никогда не выходили из ада, чтобы дьявол, первый виновник их, никогда не нашел людей, настолько послушных его повелениям, чтобы распространять их среди христиан.

Из всего сказанного мной до сих пор легко рассудить, насколько распущенность ваших мнений противоречит строгости гражданских законов, даже принятых у язычников. Что же будет, если сравнить их с церковными законами, которые должны быть несравненно более святы, ибо одна церковь знает и имеет истинную святость? Эта непорочная супруга Сына Божия, охотно проливающая кровь свою за других в подражание своему супругу, но не проливающая крови других за себя, питает, стало быть, совершенно особое отвращение к убийству, сообразно с откровениями, сообщенными ей Богом. Она смотрит на человека не* только как на человека, но и как на образ Бога, которому она поклоняется. К каждому она питает святое уважение, делающее достойными уважения всех людей, ибо они искуплены бесконечно высокою ценою, чтобы сделаться храмами Бога живого. И поэтому она считает смерть человека, которого убивают без повеления Божия, не только человекоубийством, но и святотатством, лишающим ее одного из ее членов; ибо принадлежит ли он к верным, или нет, она всегда смотрит на него или как на одного из своих детей, или как на способного присоединиться к их числу.

Вот, отцы мои, те священные основания, которые со времени пришествия Господа в человеческом облике сделали положение последних столь достойным уважения для церкви, что она всегда наказывала человекоубийство, как одйо из величайших преступлений, какие только можно совершить против Бога. Я приведу вам несколько примеров не в качестве призыва к соблюдению всех этих строгостей (церковь, я знаю, может различно располагать подобной внешней дисциплиной), но как констатацию неизменного церковного мнения по данному вопросу, ведь наказания, налагаемые церковью, могут быть различны в разные времена, но отвращение, которое она питает к убийству, никогда не может измениться с изменением времен.

Очень долго церковь только на смертном одре примирялась с виновными в намеренном убийстве, напоминающем те, которые вы разрешаете. Знаменитый собор в Анкире[246]Речь идет об Аикирском поместном соборе 314 г. подверг указанных людей покаянию на всю жизнь, и церковь считала, что она достаточно снисходительна к ним, если ограничивает подобный срок очень большим числом лет.

Но, чтобы еще более отвратить христиан от намеренных убийств, она наказывала весьма строго даже те, которые Произошли по неосторожности, как это можно видеть у св. Василия Великого, у св. Григория Нисского, в декретах пап Захарии и Александра II. Каноны, приведенные Исааком, епископом Ланфским[247]Исаак, епископ Лангрский (ум. ок. 884). Им был составлен сборник канонов, принятых различными соборами. (тр. 2, гл. 13), повелевают «семь лет покаяния за убийство при самозащите». И св. Гильдеберт, епископ Майнцский[248]Св. Гильдеберт (1057- ок. 1134) — был епископом Майнцским (с 1096 г.), затем архиепископом Турским. Его перу принадлежали 85 писем на темы морали и внутрицерковиой дисциплины. В некоторых источниках именуется не святым, а блаженным., ответил Ивону, епископу Шартрскому, «что он справедливо отлучил от служения на всю жизнь священника, который, защищаясь, убил камнем вора».

Не дерзайте же более говорить, что ваши решения согласны с духом и канонами церкви. Вы не можете указать ни на один, который разрешал бы убивать для защиты только имущества; я ведь не говорю о случаях, когда приходится защищать и свою жизнь, se suaque liberando. Ваши собственные авторы признаются, что не существует такого канона, и в числе прочих ваш о. Лами (тр. 5, расс. 36, № 136): «Нет, — говорит он, — никакого права, ни божеского, ни человеческого, прямо разрешающего убить вора, который не защищается». Вы же, однако, прямо разрешите это. Вы не можете указать ни одного канона, который позволял бы убивать за оскорбление чести, за пошечину, за оскорбление словом или за злословие. Вы не можете указать ни одного, который позволял бы убивать свидетелей, судей и должностных лиц, какой бы несправедливости с их стороны ни опасались. Дух церкви вполне далек от этих возмутительных правил, предоставляющих повод к восстаниям толпе, столь склонной к ним по природе. Церковь всегда учила детей своих, что не следует воздавать злом за зло: что надлежит уступать перед гневом, не противиться насилию, воздавать каждому должное, честь, подать, покорность, повиноваться властям и старшим, даже несправедливым, потому что в них должно всегда почитать власть Бога, который поставил их над нами. Еще строже, чем гражданские законы, запрещает она самосуд, и, согласно с духом церкви, короли христианские не судят сами оскорбления величества, а предают преступников в руки судей для казни по законам и формам правосудия, которые настолько противоположны вашим приемам, что данная противоположность заставит вас покраснеть. Так как зашла речь об этом, я прошу вас проследить следующее сравнение между приемами убивать своих врагов по вашему учению и теми, которые употребляют судьи, чтобы казнить преступников.

Известно всем, отцы мои, что никогда не позволялось частным лицам требовать чьей — либо смерти и что, если бы кто — нибудь разорил нас, изувечил, сжег наши дома, убил нашего отца и готовился бы еще убить нас, лишить нас чести, в суде не стали бы и выслушивать нашего требования смерти его: таким образом, пришлось установить общественных лиц, которые требуют ее именем короля или, вернее, именем Бога. По вашему, отцы мои, христианские судьи, установляя этот порядок, притворялись и лицемерили? А не для того ли они это сделали, чтобы согласовать 1ражданские законы с законами Евангелия, опасаясь, как бы внешняя деятельность правосудия не оказалась в противоречии с теми внутренними убеждениями, которые должны иметь христиане? Довольно ясно, что уже это начало путей правосудия смущает вас: остальное вас окончательно подавит.

Итак, предположите, отцы мои, что упомянутые общественные деятели требуют смерти того, кто совершит все перечисленные преступления: как поступят в данном случае? Вонзят ли ему тотчас же кинжал в 1рудь? Нет, отцы мои, жизнь человеческая чрезвычайно важна; к ней относятся с большим уважением: законы не предоставили ее в распоряжение кому попало, а только судьям, честность и способность которых испытаны, И вы думаете, что для осуждения человека на смерть достаточно только одного судьи? Нет, отцы мои, нужно по меньшей мере семь. Нужно, чтобы в числе этих семи не было ни одного, который был оскорблен преступником, из опасения, как бы страсть не повлияла или не исказила его суждения. И вы знаете, отцы мои, что дабы ум их был более ясен, соблюдается еще обычай посвящать подобным делам утренние часы: вот сколько заботливости проявляется при подготовке их к такому великому действию, во время которого они занимают место Бога, ибо они слуги Его, назначенные осуждать только тех, кого Он Сам осуждает.

И поэтому же, чтобы действовать, как надлежит верным распределителям божественной власти над людскими жизнями, они имеют свободу судить только на основании показаний свидетелей и с соблюдением всех остальных форм, им предписанных. В результате они, сообразуясь с совестью, могут вынести предусмотренный в законах приговор и приговаривать к смерти только тех, кого к ней присуждают законы. И тогда, отцы мои, если повеление Божие обязывает их предать на казнь тело этих несчастных, то же самое повеление Божие обязывает их позаботиться об их грешных душах, и именно потому, что души эти грешны, они и обязаны более заботиться о них. Так что осужденных ведут на казнь лишь после того, как им дана была возможность очистить свою совесть. Все это в высшей степени непорочно и безгрешно, а церковь все — таки настолько ненавидит кровь, что считает все еще недостойными служения алтарю тех, кто принимал участие в произнесении смертного приговора, хотя оно и сопровождается всеми перечисленными столь добросовестно соблюдаемыми обстоятельствами: отсюда легко видеть, какое представление имеет церковь о человекоубийстве.

Вот каким образом, отцы мои, распоряжаются жизнью людей согласно порядку, предусмотренному правосудием. Посмотрим теперь, как вы ею распоряжаетесь. По вашим новым законам полагается только один судья, и судья этот — тот самый человек, которого оскорбили. Он одновременно и судья, и истец, и палач. Он сам у себя требует смерти своего врага, сам выносит приговор и тут же приводит его в исполнение; без всякого уважения к телу и душе своего брата, он убивает и подвергает вечному осуждению того, за кого умер Иисус Христос, и все для того, чтобы избежать пощечины, или злословия, или оскорбительного слова, или других подобных обид, за которые судья, имеющий законную власть, не может приговорить к смерти лиц, нанесших их, не совершая преступления, ибо законы не содержат в себе подобных решений. И наконец, в довершение всех крайностей, убивая таким образом без дарованной Богом власти и вопреки законам, не совершают ни греха, ни нарушений устава, будучи даже монахом или священником. До чего мы дошли, отцы мои? Неужели это монахи и священники говорят подобное? Христиане ли это? Или турки? Люди ли это? Или это дьяволы? И неужели же это тайны, откровенные Агнцем членам Его Общества , не мерзости ли это, внушенные драконом[249]Апок. 12. последователям своей партии.

За кого же, наконец, отцы мои, желаете вы, чтобы вас принимали, — за детей Евангелия или за врагов Евангелия? Можно быть либо на одной, либо на другой стороне, середины нет. «Кто пс с Иисусом Христом, тот против Него»[250]Мф. 12: 30. На эти два разряда людей делится все человечество. Два народа и два мира рассеяны по всей земле, по словам св. Августина: мир детей Божиих, составляющий одно тело, глава и царь которого есть Иисус Христос, и мир врагов Божиих, главой и царем которого есть дьявол. Поэтому Иисус Христос называется царем и Богом мира, ибо повсюду у Него есть подданные и поклонники, и дьявол также называется в Писании князем и богом века сего[251]См. напр. Ин. 12: 31, потому что у него везде помощники и рабы. Иисус Христос дал церкви, которая есть Его государство, законы, какие Ему угодно было, по Его вечной мудрости, и дьявол дал свету, который есть его царство, законы, какие ему хотелось установить. Иисус Христос положил честь в страдании[252]Мф. 16: 21–26., дьявол — в том, чтобы не страдать. Иисус Христос сказал, чтобы получивший пощечину подставлял и другую щеку[253]Мф. 5: 39., а дьявол сказал, чтобы те, кому собираются дать пощечину, убивали тех, кто хочет нанести им такое оскорбление. Иисус Христос провозглашает блаженными тех, кто разделяет с Ним Его уничижение, а дьявол объявляет несчастными тех, кто находится в уничижении[254]Лк. 6: 22.. Иисус Христос говорит: «Горе вам, когда люди будут говорить о вас хорошо!»[255]Лк. 6: 26. А дьявол говорит: «Горе тем, о ком свет говорит без уважения!»

Посмотрите же теперь, отцы мои, к которому из этих двух царств принадлежите вы. Вы слышали язык города мира, который называется таинственным Иерусалимом, и вы слышали язык города смут, называемого в Писании духовным Содомом, который из двух этих языков вы понимаете, на котором из них говорите вы? Те, кто с Иисусом Христом, должны иметь те же чувствования, что и Иисус Христос, по словам св. ап. Павла[256]См. напр. Кол. 3: 1-17., а те, кто принадлежит к детям дьявола, ex palre diabolo, который был человекоубийцей от начала мира, следуют правилам дьявола, по слову Иисуса Христа[257]Ин. 8: 44.. Послушайте же язык вашей школы и спросите ваших авторов: когда нам дадут пощечину, следует ли стерпеть ее, или лучше убить того, кто хочет ее дать? Разрешается ли убить, чтобы избежать этого оскорбления? «Разрешается, — говорят Лессий, Молина, Эскобар, Регинальд, Филиуций, Балделл и другие иезуиты, — убить того, кто хочет нам дать пощечину Разве это язык Иисуса Христа? Ответьте нам еще: лишится ли чести человек, стерпевший пощечину и не убивший того, кто ее дал ему? «Разве не правда, — говорит Эскобар, — что, пока человек оставляет жить того, кто дал ему пощечину, он считается лишенным чести?» Да, отцы мои, лишенным той чести , которую дьявол сообщил от своего гордого духа духу гордых детей своих. Эта честь всегда была идолом людей, одержимых светским духом. Для сохранения этой чести, истинным раздаятелем которой есть дьявол, они жертвуют своей жизнью вследствие неистовства, с который предаются дуэлям, жертвуют своей честью вследствие позорных наказаний, которым подвергаются, жертвуют своим спасением вследствие угрозы вечного осуждения, которое навлекают на себя и которое, по каноническому праву, заставляет лишать их церковного погребения. Но должно воздать хвалу Богу, ибо Он просветил разум короля более чистым светом, чем свет вашей теологии. Его столь суровые указы по этому предмету не сделали дуэль преступлением, а только наказывают преступление, неразлучное с дуэлью. Страхом строгости своего правосудия он остановил[258]Потеря должности, конфискация имущества, тюрьма, изгнание, даже смертная казнь — ничто не останавливало. тех, кто не останавливался из страха правосудия Божия; благочестие открыло ему, что честь христианина состоит в соблюдении заповедей Божиих и христианских правил, а не в том призраке чести, который, по вашему мнению, составляет законный предлог к убийствам, несмотря на всю его пустоту. Таким образом, ваши человекоубийственные решения внушают теперь всем отвращение, и лучше вам последовать совету изменить свои убеждения, если не по религиозным основаниям, то, по крайней мере, из политики. Отцы мои, предупредите добровольным осуждением этих бесчеловечных мнений дурные последствия, которые могут из них возникнуть и за которые придется отвечать вам. Чтобы еще более проникнуться отвращением к человекоубийству, вспомните, что первым преступлением павших людей было человекоубийство в лице первого праведника[259]Быт. 4: 8.; что величайшее преступление было человекоубийство в лице главы всех праведников[260]Т. е. Иисуса Христа. и что человекоубийство есть единственное преступление, которое разрушает разом государство, церковь, природу и благочестие.

P.S. Я только что видел ответ вашего апологета на мое тринадцатое Письмо. Но, если он не ответит лучше на это, он не заслуживает ответа, потому что оно удовлетворяет большинству его возражений. Мне жалко смотреть, как он поминутно уклоняется от предмета, чтобы разразиться клеветами и бранью против живых и мертвых. Но для внушения веры в сведения, которые вы ему доставляете, вы не должны принуждать его отрицать всенародно такую общественную вещь, как компьенская пощечина. Установлено признанием оскорбленного, отцы мои, что он получил удар по щеке от одного иезуита; и все, что могли поделать ваши друзья, это подвергнуть сомнению, получил ли он удар ладонью или тыльной поверхностью руки, и поднять вопрос, можно ли назвать пощечиной удар тылом кисти по щеке или нет. Я не знаю, кому надлежит решить данный вопрос, но думаю все — таки, что здесь была, по крайней мере, вероятная пощечина. Это обеспечивает мою совесть.