Онлайн чтение книги Письма к провинциалу Lettres Provinciales
Предисловие Вандрока

Известность, которую Письма к провинциалу приобрели в свете, а также польза, извлеченная церковью из осуждения стольких заблуждений, разоблаченных на их страницах, внушили всякому, кто ревностно относится к чистоте морали, желание видеть эти замечательные Письма переведенными на латынь. Это позволяет надеяться, что, распространяясь в землях, где французский язык неизвестен, они вызовут те же последствия, что и во Франции. Указанные соображения, собственно, и побудили меня, невзирая на трудности, в которых я отдаю себе отчет лучше кого бы то ни было, осуществить этот перевод.

Внял я этим соображениям еще и потому, что пронесся слух, будто желание заняться переводом изъявили другие лица. Но так как они недостаточно сведущи ни в обоих языках, чтобы отразить в латинской версии все красоты французского оригинала, ни в перипетиях дискуссий, о которых идет речь, чтобы верно представить мысли Монтальта, то следовало опасаться, как бы они, заставив его говорить на варварском языке, вдобавок не приписали ему также и взглядов, совершенно отличных от его собственных. Чем правильнее он мыслит и чем точнее высказывается обо всем, служащем предметом рассмотрения, тем больше угроза, что содержание его мыслей и высказываний окажется либо приуменьшенным» либо преувеличенным. Ведь сколь бы незначительным ни было уклонение от авторского замысла, маловероятно, что оно не приведет к ошибкам. Некоторые из друзей, на чьи просьбы я не смог ответить отказом, весьма обеспокоились возможными последствиями подобного оборота дела и попросили меня упредить вызывавших у них опасения переводчиков, надеясь, что если даже в чужой языковой форме мне и не удастся полностью сохранить изящество Монтальтова стиля, то уж по крайней мере вся сила и истинность его мыслей будут переданы адекватно. Указанные друзья нашли меня пригодным к выполнению этой работы. Тогда я принялся за изучение произведений казуистов, часто беседовал на соответствующие темы с наиболее сведущими докторами теологического факультета Сорбонны, с которыми познакомился во время пребывания в Париже, и, надо сказать, получил таким образом немалое подспорье для реализации своего замысла. Не менее благоприятным обстоятельством была возможность предложить выполненный труд вниманию самого Монтальта, которую я, конечно же, использовал. Этот великий человек был так добр, что согласился проверить текст перевода, многое в нем исправив и удостоив своего одобрения.

Таким образом, я, со всей доступной мне тщательностью, приступил к работе над изданием предлагаемого ныне читателю варианта перевода, а также примечаний, которые считаю необходимым присовокупить к последнему. Впервые данная публикация была осуществлена мной в 1658 г. в Кельне[379]Николь здесь, в целях конспирации, скрывает истинное место издания. Таковым в действительности был Амстердам. На Германию же пор-рояльские конспираторы указывали лишь с целью сбить с толку полицию; так, Паскаль в 17 м Письме пытается уверить, что оно отпечатано в Оснабрюке (с. 37(J наст. т.). С той же целью говорится и об имевшем якобы место приезде Вандрока в Париж., выдержав с тех пор несколько изданий. Настоящее, пятое по счету, является наиболее полным и точным из всех, поскольку в некоторые места я внес исправления.

В Предисловиях к предшествующим изданиям я удовлетворялся указаниями относительно Монтальтова замысла, осуществленного в Провинциальных Письмах , а также моего собственного — при их переводе и составлении Примечаний. Я не отважился слишком много рассказывать о пользе, которую церковь могла бы обрести от нашего труда, из опасения быть обвиненным либо в тщеславии, либо в небрежности, приводящей к ложным догадкам. Но поскольку Бог, сверх всякой нашей надежды, благословил сделанное, я не могу в настоящее время уклониться от полного раскрытия читателям обстоятельств, приведших к возникновению Писем. Надеюсь, читатели, ознакомившись с моим безыскусным рассказом, признают, что Сам Бог вдохновлял и направлял замысел Монтальтова сочинения. Надеюсь, они восхитятся и воздадут хвалу Провидению, которое столь часто производит величайшие и наиболее важные для блага церкви последствия от вещей, в момент появления ничем не примечательных. Прекрасно понимаю, что большинство изложенных мной фактов известны, в особенности во Франции, всем, кто сведущ в предмете Монтальтовых споров. Однако здесь[380]Т. е. в Кельне. они известны в гораздо меньшей степени, а потому небесполезно будет о них упомянуть, чтобы тем самым сохранить их в памяти потомков. Поэтому я восстановлю ход событий от самого начала споров в Сорбонне и сделаю наиболее краткий, насколько мне удастся, их обзор.

I. История Писем к провинциалу: что послужило причиной их написания и как они создавались Монтальтом

Намерение перевести Провинциальные Письма потребовало сбора точных сведений относительно всего, имевшего место до и после рассматриваемой дискуссии, поэтому от моего внимания ускользнуло лишь незначительное число фактов, сколько — нибудь связанных с данным предметом. От людей, весьма заслуживающих доверия в связи с затронутым здесь вопросом, я узнал, что Монтальт, публикуя первое Письмо, не думал ни о чем, кроме своих теологических разногласий с иезуитами[381]За данное утверждение Ф. Брюнетьер обвиняет Николя в недобросовестности и чрезмерной заботе о тактических интересах борьбы с иезуитами, поскольку такая забота проявлялась в ущерб истине. В действительности Паскаль хотел помочь Арно и настроить читателей против иезуитов.. Вот как, согласно рассказам вышеупомянутых уважаемых людей, все это происходило.

В Сорбонне разбиралось Второе письмо г — на Арно[382]См. Преамбулу к примечаниям к Провинциализм., и диспуты по данному поводу обрели всеобщую известность. Люди, незнакомые с предметом спора, посчитали, будто речь идет об основаниях веры или, по крайней мере, о каком — то вопросе, имеющем чрезвычайное значение для религии. Те же, кто был осведомлен относительно сути упомянутого предмета, с не меньшим прискорбием, чем за заблуждениями людей простодушных, наблюдали за аналогичными дискуссиями в среде теологов. Однажды, когда Монтальт по обыкновению встретился кое с кем из своих друзей, речь случайно зашла о том чувстве горечи, которое они испытывают при виде мнений, навязываемых лицам, не способным со знанием дела судить о сорбоннских дискуссиях, поскольку, появись у таких людей понимание подлинной сути происходящего, они бы стали презирать все эти дрязги. В итоге, участники разговора пришли к единодушному признанию важности данной темы и желательности того, чтобы каким — либо образом были разрушены иллюзии, разделяемые светом. Тогда один из собеседников высказал мысль, что лучшее средство достичь успеха в таком деле — предъявить публике специальный Фактум, где бы показывалось, что в Сорбонне не спорят о чем — то важном и серьезном, но имеет место /только словесная перепалка и чистое крючкотворство, обязанное своим сушествованием лишь двусмысленным терминам, которых не хотят разъяснить. Все одобрили предложенный замысел, но никто не отважился взяться за э то исполнение. Тогда Монтальт, почти ничего еще не написавший и не представлявший себе, насколько он способен преуспеть в подобных делах, сказал, что знает, как можно было бы правильно составить этот Фактум, но берется лишь за общую разработку замысла, надеясь найти кого — то, кто сумел бы его отточить и подготовить к печати черновые наметки.

Таковы были обстоятельства, при которых Монтальт взял на себя это обязательство, еще совершенно не намереваясь создавать цикл Писем. На следующий день он собирался начать работу над обещанным проектом, однако вместо наброска сразу получилось первое Письмо в известном нам сегодня виде. Монтальт сообщил о нем одному из своих друзей, нашедшему вполне уместным незамедлительно отдать текст в печать, что и было исполнено.

Письмо снискало такой большой успех, какого только можно было желать. Оно читалось и учеными, и невеждами, оказывая ожидаемое воздействие на умы. Однако имелись тут и иные последствия, которых заранее никто не предполагал. Первое Письмо дало понять, сколь подходящей для приобщения света к сорбоннским дискуссиям оказалась избранная Монтальтом писательская манера. Стало очевидным, что автору каким — то образом удалось вызвать интерес к упомянутым событиям даже у самых бесчувственных и равнодушных людей, задеть этих людей за живое, непринужденно покорить и, наконец, не помышляя о пустом развлечении, но доставив им удовольствие, привести их к познанию истины.

Чтобы слегка нарушить триумф молинисгов, все — таки добившихся цензуры на г — на Арно[383]См. с. 71 наст. т., Монтальт таким же образом и с точно такой же быстротой создал второе, третье и четвертое Письма, снискавшие еще больший успех в свете. Он и в дальнейшем намеревался продолжать разъяснение тех же вопросов, однако (уж не знаю по какой причине), объявив в конце четвертого Письма о заинтересовавшей его возможности рассмотреть мораль иезуитов, оказался всецело захваченным данным предметом.

Обещая это, Монтальт, по собственным нередким признаниям, еще не был уверен, действительно ли он справится с новой задачей. Наш автор полагал лишь, что если, по здравом размышлении, подобное начинание признают полезным для церкви, то ему не составив труда исполнить обещанное, написав одно — два Письма. К тому же угрожая таким образом иезуитам и тревожа их (с тем, чтобы, если разум не имеет над ними никакой власти, с помощью страха призвать этих отцов, по крайней мере, к большей сдержанности), по мнению Монтальта, невозможно подвергнуть церковь даже ничтожнейшей опасности[384]По словам Ф. Брюнетьера, «Николь здесь либо слишком наивен, либо слишком политичен, либо то и другое одновременно» Данное заключение основано скорее всего на том факте, что иезуиты всегда служили опорой католической церкви, в особенности — в борьбе с Реформацией, и потому подрыв авторитета Общества не мог не ослабить позиций католицизма в целом..

На деле же он так мало думал об исполнении обещания, данного скорее случайно, нежели преднамеренно, что, даже вызвав ожидания публики, с нетерпением жаждавшей увидеть его разъяснения морали иезуитов, еще долго сомневался, решаться ли ему на это предприятие[385]Можно согласиться с Ф. Брюнстьером в том, что «раздумья» Монтальта длились не гак уж и долго, поскольку пятое Письмо датировано 20 марта, и, стало быть, от четвертого (25 февраля) его отделяет двадцать три дня, тогда как между некоторыми последующими Письмами наблюдаются порой не меньшие, а то и большие промежутки, например, между девятым и десятым — тридцать дней.. Тем более, что некоторые из его друзей сочли, что он слишком рано оставил тему благодати, что свет и в дальнейшем расположен к получению наставлений по данному предмету, а успех последнего Письма служит тому убедительным доказательством. Упомянутый довод произвел на него большое впечатление. Монтальт полагал, что он вполне способен трактовать вопросы, производившие тогда столько шума, и очищать их от схоластических терминов — темных и двусмысленных, — пустого словесного крючкотворства и всего, порожденного исключительно горячностью спора. Он надеялся разъяснить эти вопросы в столь легкой и соответствующей умственным способностям всякого человека манере, чтобы даже самих иезуитов заставить подчиниться истине.

Однако едва лишь Монтальт начал вникать в произведения Эскобара и других казуистов, как уже не в силах был сдержать негодования, вызванного чудовищными и столь бесчестящими христианство мнениями указанных авторов. Теперь для Монтальта не существовало ничего более неотложного, чем необходимость представить на суд широкой публики столь ужасную и в то же время столь нелепую и отвратительную распущенность. Он почувствовал себя обязанным сделать последнюю не только предметом пересудов, но также и предметом всеобщей ненависти и омерзения. С тех пор именно этой цели он посвятил всего себя, руководствуясь лишь стремлением послужить делу церкви. Письма уже не создавались им с прежней быстротой, в них вкладывалось напряжение ума, тщательность и невероятный труд. Одно — единственное Письмо порой отнимало у него целых двадцать дней, некоторые, чтобы обрести сегодняшнюю степень совершенства, переписывались по пять — восемь раз.

Не следует удивляться тому обстоятельству, что ум столь стремительный, как Монтальтов, мог обнаруживать подобное терпение. Ведь эта стремительность была ничуть не меньшей чем проницательность автора Писем к провинциалу, способного замечать даже малейшие недостатки в плодах умственной работы: порем он едва выносил вещи, казавшиеся другим людям почти что достойными восхищения.

Кроме того, исследуемый предмет обладал своими особенными трудностями: надлежало объединить в единое целое большое число цитат, извлеченных из разных авторов, а также из различных мест произведений одного и того же автора, связав воедино все вышеперечисленное естественным, нисколько не принудительным образом. Необходимо было в точности выдержать характер иезуита, выведенного в Письмах, а это потребовало большой осмотрительности. Следовало также позаботиться о сохранении образа второго участника диалога, то есть самого Монтальта, который не должен был ни прямолинейно (grossierement) одобрять мнений иезуита, ни, в равной мере, слишком явно их осуждать, дабы ничего не подозревающий патер раскрыл распущенность казуистов.

В подобной манере Монтальт создал шесть первых Писем о морали иезуитов. Поскольку основные принципы его противников были изложены, а сами Письма удостоились ожидаемого успеха, то наш автор решил остановиться на десятом, что совпадало и с советами друзей, призывавших больше не писать. Однако назойливость иезуитов вынудила его, вопреки желанию, создать и восемь последующих Писем. Последние не уступали своим предшественникам ни в изяществе формы, ни в отточенности слога, за исключением разве шестнадцатого, с публикацией которого Монтальт, по собственному свидетельству, спешил из — за полицейских дознаний, производившихся среди издателей. Поэтому данное Письмо оказалось несколько длиннее <см. с. 342 наст. т. — О.Х.>, чем того хотелось бы автору, однако, на мой взгляд, чрезмерных длиннот читатель в нем не усмотрит. Что же касается двух завершающих, то, если они не покажутся столь же лаконичными, как другие, причиной здесь будет вовсе не нехватка времени. Просто сам затронутый предмет, при всех усилиях, приложенных Монтальтом, не поддался сжатому объяснению. В остальном завершающие Письма выглядят тщательно отшлифованными и весьма заботливо отделанными, в особенности восемнадцатое, на которое, как мне рассказали, автор потратил больше времени, чем на любое другое.

II. Последствия, вызванные публикацией Писем к провинциалу: усердие парижских кюре, направленное против морали казуистов. Мнение съезда духовенства по данному предмету

Громкий триумф и всеобщее одобрение, заслуженные Письмами к провинциалу во Франции, привели к тому, что здесь осталось лишь незначительное число лиц, настроенных в пользу иезуитских воззрений и проникнутых духом последних. И хотя влияние отцов — иезуитов было велико и простиралось повсюду, учение их подобного распространения не получило. Поэтому максимы свои им удается сбывать лишь по захолустным коллегиям. Если же для пропаганды своих взглядов иезуиты пишут пухлые тома, то таковых никто не читает. Для опустошения некоторых душ члены Общества еще, правда, пользуются исповедью, превращенной в тайное судилище, однако остальная церковь тем временем следует истинным правилам. Она неусыпно хранит благочестивые суждения, воспринятые οχ древних отцов и пастырей, воплощая их публичные наставления в обиходную практику.

Здесь и коренилась причина всеобщего возмущения, с самого начала вызванного Монтальтовыми Письмами во Франции. Все испытали настоящий ужас от чудовищных воззрений, о которых сообщалось в данном труде. Едва ли можно было поверить даже, увидев их собственными глазами, что подобного рода суждения могли когда — нибудь проникнуть в ум католических теологов. Таким являлось не только настроение простонародья и людей, не искушенных в богословских материях, но также и большей части духовных лиц, монахов и в особенности кюре, к большому счастью почти не руководствовавшихся решениями казуистов в исповедальной практике.

Парижские кюре, известные всему королевству совестливостью и благочестием, и являющиеся также в большинстве своем докторами Сорбонны, были первыми, кто открыто поднялся против иезуитских злоупотреблений. По поводу последних весьма сетовал г — н Рус (Rousse), кюре прихода Сен — Рош (синдик этих прославленных священников, почитаемый за заслуги, знания и преклонные годы), на очередной ассамблее, состоявшейся 12 мая 1656 г. Он предложил, чтобы комиссия, составленная из числа самих кюре, подтвердила, действительно ли в книгах казуистов содержатся положения, сообщаемые Монтальтом, дабы потребовать полного запрещения его Писем, если подобных положений нет у авторов, которым они приписываются, либо осуждения казуистов, если упомянутые положения верно извлечены из цитируемых источников. Но поскольку в это самое время в Парижском диоцезе, относящемся к юрисдикции архиепископа, имели место волнения, указанный замысел не получил практических последствий и кюре были вынуждены повременить с его исполнением.

Однако подобное же усердие, направленное против взглядов новых казуистов, проявили тогда и кюре Руана. Г — н аббат Ольни (Aulney) и кюре прихода Сен — Маклу (Saint — Maclou) весьма решительно выступили против этих взглядов в нескольких проповедях. Иезуитов это невероятно задело, хотя само название их Ордена и не было упомянуто. Все Общество пришло в движение, посыпались угрозы, поднялся большой шум. Наконец о. Бризасье, ректор Руанской иезуитской коллегии, завел дело так далеко, что предоставил архиепископу письменную жалобу на аббата, сообщив, будто последний, позоря казуистов, клеветал на все Общество Иисуса. Однако эти добрые отцы не предвидели той бури, которую должна была повлечь за собой столь неосторожная выходка, ибо все остальные кюре города примкнули к своему собрату, сочтя, что на него нападают в области, составляющей предмет их общего интереса. Вот что сообщалось о начале их процесса в опубликованном письме одного из примкнувших.

«Чтобы занять в этом деле здравую позицию и не ввязаться в него без серьезных оснований, руанские кюре на одной из своих ассамблей приняли решение обратиться к тем книгам, из которых, как говорят, были извлечены гибельные положения и максимы, подвергнутые поношению в проповедях г — на кюре прихода Сен — Маклу, и подготовить сборники цитат с точными выдержками, дабы затем потребовать канонического осуждения указанных положений, если они будут обнаружены в произведениях казуистов, какими бы титулами и весом в обществе эти казуисты ни обладали. Если же данных положений там не окажется — прекратить дело и присоединиться к цензуре на Письма к провинциалу , в которых имеются ссылки на книги казуистов и приводятся соответствующие цитаты. На шестерых из присутствовавших было возложено исполнение плана. В течение месяца эти лица занимались проверкой, стремясь к наибольшей верности и точности. Поиск текстов, служивших Монтальту для ссылок, увенчался успехом, и таковые были найдены в подлинниках слово в слово соответствующими переводам, содержащимся в Провинциальных Письмах. Тогда шесть уполномоченных сделали выписки из рассмотренных книг и сообщили все своим товарищам тельных прелатов, присутствовавших на съезде, и по мнениям, высказывавшимся всеми остальными достаточно открыто, к тому имелись все основания. Однако малое время, оставшееся до окончания съезда, участники которого уже готовы были разъехаться, не позволило приступить на нем к исследованию столь большого числа авторов. Впрочем, если данный съезд и не полностью удовлетворил желания кюре и епископов[386]Есть основания полагать, что поведение участников съезда обусловливалось не просто недостатком времени, и усилия иезуитов, стремившихся избежать официальной цензуры, достигли успеха. Во всяком случае иезуиты потом юридически вполне обоснованно заявляли, что съезд духовенства их не осудил. Руанские кюре предоставили свои Выписки заблаговременно, так что иезуитам, скорее всего, путем интриг и давления, удавалось отсрочить включение данного вопроса в повестку дня до тех пор, когда время уже действительно не позволяло осуществить цензуру по всей форме., не осудив по всей подобающей форме казуистских заблуждений, то на нем все же было принято решение по крайней мере вынести предварительное постановление о намерениях, дабы уведомить всю церковь, каковы на сей счет мнения его участников, с предписанием опубликовать на средства духовенства Наставления св. Шарля Борроме (Воггошбе), дабы остановить тем самым , как сказано в самих Наставлениях, распространение этой чумы, разрушающей совесть .

Выдержка из протокола

съезда духовенства, происходившего в большом монастыре августинианцев в 1655–1656–1657 гг., февраля месяца, первого числа[387]Так в оригинале. Речь идет о феврале 1657 г., четверг, восемь часов утра.

Господин архиепископ Нарбоннский, председательствующий.

«Г — н де Сирон (Ciron) заявил, что, по поручению съезда, им из Тулузы доставлена книга Наставления для исповедников, написанная св. Шарлем Борроме и переведенная на французский язык его преосвященством покойным архиепископом Тулузским в помощь исповедникам его диоцеза. Некоторые из господ прелатов, читавших вышеуказанную книгу, нашли ее весьма полезной, в особенности в данное время, когда можно стать свидетелем выдвижения максим, столь губительных и столь противоположных максимам Евангелия, и когда обряд причастия сопровождается столькими злоупотреблениями из — за облегченное·™ требований и невежества исповедников. <…> Съезд просил г — на де Сирона взять на себя заботы по изданию данной книги, столь мудро и со знанием дела написанной великим святым, дабы она, распространяясь по диоцезам, служила препятствием, способным остановить повсеместное проникновение новых взглядов, ведущих к разрушению христианской морали».

Нельзя и желать более наглядного подтверждения позиции, занятой съездом духовенства. Тем не менее, поскольку иезуиты попытались лишить ее силы, возвещая в своих произведениях, что циркулярное письмо по данному поводу, направленное съездом всем епископам Франции и предваряющее собой Наставления св. Шарля, является незаконным документом, лишенным какого бы то ни было руководящего знамения, признания и авторитета, то не будет бесполезным еще раз подтвердить истинность столь весомого свидетельства, приведя здесь высказывания некоторых прелатов, присутствовавших на съезде, используемые с тех пор парижскими кюре против иезуитов. Вот что говорится в Восьмом сочинении кюре:

«Вам известно, преподобный отец, — обращаются они к о. Анна, — что писал одному из нас г — н де Сирон: «Господ прелатов я постоянно видел весьма склонными к осуждению всех дьявольских максим, которые содержатся в Выдержках, составленных кюре. А ужас, вызванный у всех данными положениями, явно обнаружил, что окончательное осуждение этих максим задержалось лишь в силу нехватки времени и из — за необходимости завершить столь продолжительный съезд. Правда, мне кажется, достаточно лишь верить в Бога и не отступать от начальных понятий христианства, чтобы уже испытывать омерзение к подобной морали. Я был бы счастлив утопить ее в моей собственной крови. Но поскольку мои порывы бесполезны для поддержки столь праведного и столь святого дела, как Ваше, — я Вас умоляю хотя бы благосклонно принять мои добрые пожелания и молитвы, которые я присоединяю к Вашим выдающимся трудам, и говорю: EXSURGE DEUS, JUDICA CAUSAM TUAM[388]«Восстань, Господи, суди дело твое» (лат.) — Ср. Пс 9: 21–22..

Для Вас также не осталось тайнойсообщают те же кюре о. Анна — написанное нами по данному вопросу его преосвященству епископу Консеранскому (de Conserans): «Вы были первым, кого задело тяжкое оскорбление, нанесенное этой пагубной моралью всей грркви Сына Божьего. Я сам — свидетель Вашего исполненного сострадания стона, поразившего слух отцов — участников последнего съезда духовенства, на котором я имел честь присутствовать. Изложенные Вами жалобы заметно растрогали их сердца. И я знаю — не будь тогда необходимости завершить съезд, их решения совпали бы со всеми Вашими взглядами на данный предмет и это распущенное и беззаконное учение <казуистов. — О.Х.> было бы запрещено посредством публичной цензуры. Все грядущие поколения христиан благословят Ваше усердие и т. д.

Наконец, Вы могли бы усвоить то, что г — н епископ Ванса (Vence) недавно засвидетельствовал перед всей Францией в своей новой цензуре против Вашей Апологии, оглашенной десятого мая на заседании возглавляемого им синода. Сей прелат, кажется, предвидел то ложное допущение, с помощью которого Вы хотели очертть съезд духовенства, утверждая, будто бы тот не выразил своего отношения к злоупотреблениям, допускаемым Вашим Обществом. Вот его слова: «На последнем съезде духовенства, состоявшемся в 1656 г. в Париже, кюре города Руана, посланные тамошним архиепископом, а также парижские кюре представили Выдержки из нескольких постулатов, содержащихся в произведениях определенной части современных казуистов, дабы исследовать указанные произведения. Чтение этих текстов привело в ужас всех слушателей, и мы готовы были заткнуть уши, как поступили и отцы Никейского собора, дабы не слышать богохульств, содержащихся в книге Ария. Каждый из присутствующих воспылал рвением, стремясь обуздать наглость этих злосчастных писателей, в столь невероятной мере искажающих святейшие максимы Евангелия и устанавливающих мораль, которая бы вызвала стыд у честных язычников и привела бы в негодование добрых турок. Однако, поскольку съезд подошел к концу и уже не было возможности прочитать всех авторов, приводимых в Выдержках кюре, то, дабы со знанием дела и без всякой поспешности объявить о выводах, было решено согласно предложению г — на аббата де Сирона, канцлера Тулузского университета, человека ученого и благочестивого, издать на средства духовенства Наставления св. Шарля Борроме[389]Св. Шарль (или Карл) Борроме (1538–1584) являлся представителем одного из старейших родов Ломбардии. Его с детства готовили к духовной карьере и, унаследовав богатые бенефиции, в 1561 г. он стал архиепископом Миланским и получил от папы Пия IV, который приходился ему дядей, титул кардинала. Поскольку Пий IV находился в преклонных летах и часто болел, то Ш. Борроме пришлось в достаточно молодом возрасте играть фактически главную роль в руководстве церковью. В 1565 г он добился от папы разрешения на реорганизацию управления своим диоцезом, посвятив этому начинанию все последующие годы. В Миланском диоцезе в это время процветали беспорядок и распущенность. Борьбу с подобным положением дел архиепископ начал с личного примера. Он отказался от своих бенефициев, унаследованного имущества, роскоши, к которой он привык в Риме, и стал вести строгую и благочестивую жизнь, требуя того же от клира и паствы. Это новаторство вызвало неудовольствие многих священнослужителей, на Борроме даже было совершено покушение, но он не прекратил своего начинания. Особенно героически он проявил себя в 1576 г. во время эпидемии чумы, ни на день не покидая диоцеза и оказывая всемерную помощь и поддержку прихожанам. Папа Павел V канонизировал Ш. Борроме в 1610 г. Наставления, предназначенные для исповсдников и являющиеся одним из основных сочинений Борроме, призваны были внедрить в исповедальную практику дух строгости и требовательности к кающимся., кардинала и архиепископа Миланского, написанные этим святым для исповедников своего диоцеза. С точки зрения участников съезда, пока прелаты смогут принять меры по пресечению столь опасного зла, постановив юридическую цензуру, эта книжечка послужит своего рода плотиной на пути вредных взглядов, разрушающих христианскую мораль»».

III. Апология казуистов и стремление кюре подвергнуть ее осуждению. Цензура епископов и Сорбонны

Дело, начатое руанскими и парижскими кюре, не получило тогда продолжения, и, таким образом, единственную печаль иезуитов составляло зрелище казуистской морали, осуждаемой церковью. Ибо хотя данное осуждение с достаточной очевидностью касалось и собственно иезуитского Ордена, тем не менее, формального осуждения иезуитов не состоялось. Поэтому, столь счастливо избежав весьма серьезной опасности, они должны были, при наличии — я не говорю уже о каких — то остатках чувства стыда — хотя бы незначительной осторожности, стремиться не возбуждать новых вспышек ненависти и возмущения со стороны публики. Вряд ли можно и вообразить себе что — либо более легкое. Надлежало просто хранить молчание, поскольку никто на них не нападал. Монтальт давно уже прекратил полемику, да и кюре вовсе не собирались вновь что — либо предпринимать. Однако Общество безумно доверилось собственным силам, вообразив, что ему больше нечего бояться с тех пор, как съезд духовенства закончился. Таким образом, иезуиты более не могли сдерживать своей злобы против Монтальта и потому приложили все усилия для восстановления доброго имени казуистов, повсюду встречавших крайнее к себе презрение. Исполняя данный замысел, Общество поручило одному из своих писателей создать Апологию казуистов [390]По имевшимся у Ф. Брюнетьера данным, о. Пиро по собственной инициативе взялся за составление Апологии казуистов, желая отстоять честь своего Общества.. Известно, что этим писателем является о. Пиро (Pirot). Не один только слух, распространенный в свете со времени появления указанной Апологии , приписывает последнюю его авторству, но то же было признано впоследствии и самими иезуитами, да и парижские кюре указывали на него в своих произведениях. Кстати, даже сам выбор такого апологета показывает, в какой мере Общество лишено людей, способных писать хотя бы сколько — нибудь сносно. Ибо если существовал когда — либо человек, совершенно неспособный к данной работе, то им, безусловно, был о. Пиро. Он не обладает ни писательским талантом, ни возвышенностью ума, ни способностью рассуждать, ни ученоетью, ни даже познаниями в самых общеизвестных вещах. Все достоинство этого человека состоит в бесконечных разглагольствованиях о предметах, совершенно ему неизвестных, в дерзости, позволяющей высказывать паи неправдоподобнейшую клевету и в усиленном отставании самых ложных и самых ужасных мнений. Словом, речь идет о втором о. Бризасье, так что даже их склонности и судьбы мало отличаются между собой, разве только последний нанес меньше вреда, нежели о. Пиро.

Однако иезуиты, готовя свой чудный проект, не сумели его утаить, и — поскольку уверились в победе еще до цшершения книги — публично похвалялись ею и заранее торжествовали. Когда же опус о. Пиро был готов к печати, они потребовали по такому случаю привилегии г — на канцлера[391]Королевская привилегия, выдававшаяся ведомством канцлера, яв- аялась патентом, подтверждающим авторский приоритет и эксклюзивные коммерческие права. Тот же канцлер Сегье, к которому обращались иезуиты, в 1649 г. выдал привилегию на изобретенную Паскалем арифметическую машину. и одобрения докторов. И от первого, и от вторых пришел отказ. Последнее обстоятельство, впрочем, не изменило их замыслов, и в конце 1657 года упомянутая Апология наконец вышла в свет. А чтобы не лишиться славы, ожидаемой or этой книги, они сами позаботились о распространении последней в их парижской Коллеж де Клермон. Они дарили ее главнейшим магистратам[392]Магистратами назывались различные представители городской администрации, в том числе и выполнявшие судебные функции, повсюду расхваливали, рассказывали о ней своим друзьям как о самом замечательном труде, появившемся с начала известных дискуссий.

Однако иезуитам не пришлось долго оставаться в своем приятном заблуждении. Волна скрытого недовольства поднялась сразу же, как только книга о. Пиро вышла из печати. Латем открыто выразила негодование публика. Наконец, парижские и руанские кюре объединились, дабы опровергнуть указанное сочинение и предать его рассмотрению церковных властей. От всего этого гром оваций, которых пемуиты сами себя удостоили, быстро сменился пугающей неуверенностью относительно возможных последствий. Ибо ученые кюре Парижа и Руана, спустя некоторое время, признали, что в Апологии казуистов вновь выражается поддержка пагубных максим, цензурирования которых они требовали у епископов, и потому их долг — прийти на помощь церкви ввиду столь серьезной опасности. Эти благочестивые священники стали разоблачителями в данном деле: парижские ходатайствовали перед генеральными викариями, руанские — перед архиепископом и потребовали проверки и осуждения книги.

Прошло совсем немного времени, и в Сорбонне, обеспокоенной отовсюду доносившимися жалобами, также решили проверить творение о. Пиро.

Тогда — то иезуиты, питая поначалу надежду на триумф над своими противниками, и ощутили страх подвергнуться всеобщему осуждению. Они увидели, что в равной мере основательные и красноречивые произведения, опубликованные парижскими и руанскими кюре, позволяют всякому понять заблуждения казуистов, а также невежество и наглость их апологета и то бесстыдство, с каким он искажает высказывания отцов церкви.

Но все же Общество нисколько не унывало. И, надо признаться, для публики, наблюдавшей за различными действиями иезуитов в этих условиях, открывалась довольно занимательная картина. Им хотелось то умолкнуть, то снова взяться за перо, порой они уфожали, но чуть спустя их уже видели умоляющими. Однако главная их цель всегда состояла в том, чтобы вносить раздоры и порождать новые смуты.

Однако главные усилия иезуитов были обращены в сторону властей, благосклонность которых они пытались завоевать. Но то ли потому, что власть имущим надоели иезуитские затеи, то ли осторожность не позволила высказываться в поддержку столь опозорившей себя морали, однако имдсжды на доверие и расположение, всегда находившиеся Обществом у великих мира сего, в данном случае не оправдались Так иезуиты в одночасье ощутили себя лишенными единственной опоры, до сих пор их поддерживавшей. Подобный поворот судьбы сулил им определенные неприятности, которые, конечно же, не могли не стать весьма чувствительными для особ столь утонченных. Тем не менее, все случившееся могло бы принести им пользу, причем — наибольшую из возможных, сумей они терпеливо перенести спасительную горечь критики, вместо того чтобы, подобно безумцам, оказывать сопротивление тем, кто хотел бы их исцелить.

Итак, для галликанской[393]См. прим. 19. церкви настало, наконец, время проявить весь ужас, вызываемый у нее отвратительными максимами казуистов. Она повсюду стала восставать против этих чудовищных взглядов, нападая на них произведениями своих теологов и упреками своих кюре. Наконец, она их совершенно опровергла с помощью юридически оформленной цензуры и сурового осуждения, высказанного большинством епископов Франции.

Епископы Орлеанский и Тульский (de Tulle) снискали особую славу, осудив Апологию о. Пиро первыми из прелатов. Епископ Орлеанский воспользовался возможностью, предоставленной его генеральным синодом, состоявшимся 4 июня 1658 и произвел, при согласии подчиненного ему духовенства, цензуру указанной книги, опубликованную в праздник св. Троицы того же года. В рассматриваемом документе Апология казуистов осуждается как содержащая некоторые весьма дурные и весьма пагубные максимы, разлагающие порядок и нравственность и учреждающие распущенность, совершенно противоположную правилами Евангелия.

Цензура епископа Тульского на Апологию о. Пиро была постановлена раньше, нежели соответствующая цензура епископа Орлеанского, однако, в силу проволочек с публикацией, возможность прочесть ее появилась гораздо позже. В данном документе прелат призывает свою паству (son peuple) тщательно отстраняться от закваски новых фарисеев[394]Мф. 16: 5-12., которые, путем умножения собственных толкований закона, полностью его разлагают: чем больше эти лица хотели приспособить его к пониманию или вкусам людей, тем в большей мере они его выхолащивали, поступая при этом как те, кто обладает всем умом Божьим.

После цензуры двух указанных епископов завершилась, наконец, работа над сорбоннской цензурой, которую, с помощью своих интриг, иезуиты могли продолжительное время отсрочивать, но помешать которой сил уже не имели. Теологический факультет, указав, в частности, на десять положений из Апологии казуистов (касающихся ближайших причин ко греху, симонии, убийства, ростовщичества, клеветы), в общем заявляет, «что эта книга наполнена также многими другими положениями, которые он не собирается признавать правильными, и что, напротив, рвение в деле спасения душ и сохранения незыблемости нравов, заставляет его объявить во всеуслышание: данная апологетическая работа построена таким образом, чтобы с легкостью приводить читателя к намеренному поиску предлогов для самооправдания в грехах, совершенных по преступному неведению; она побуждает находиться, хотя это — грех, в средоточии ближайших поводов к дурному поступку[395]Т е. не избегать поводов ко греху См. с 206–210 наст. т.; способствовать недостаткам других; предаваться чревоугодию; совершенно не исполнять заповеди слушать мессу с точки зрения смысла и намерения, к воплощению которых стремится в данном вопросе церковь; путем мошенничества и несправедливости оставлять у себя имущество ближнего, а также совершать некоторые другие грехи».

Цензура архиепископа Санского (Sens) появилась немногим позже и была воистину достойна этого великого прелата. Он выразил в ней предостережения, разделявшиеся тогда всем духовенством диоцеза. Цензура была составлена генеральным синодом при архиепископе после формально безупречного и точного исследования Апологии и объявлена на том же синоде с согласия всех участвовавших священнослужителей, а также по требованию инициатора[396]Т е. самого архиепископа. 4 сентября 1658 г. Одновременно данная цензура запрещала Апологию казуистов как книгу, производящую ужасное переворачивание основ во всей <христианской> нравственной доктрине, не содержа практически ничего, что бы не вело к ухудшению и порче нравов». Апология здесь осуждалась, и частности, за тридцать три положения, первые из которых, содержащие в себе все учение о пробабилизме, были, как и остальные, заклеймлены посредством в равной мере справедливых и взвешенных оценок (qualifications).

За рассмотренной цензурой последовали две другие, не менее значительные. Одна принадлежала пяти гасконским прелатам, выделявшимся ученостью и благочестием (речь идет о епископах Але (Alet), Памьера (Pamiers), Коменжа (Cominges), База (Bazas) и Консерана). Перечисленные прелаты весьма сурово, хотя и в общем плане, осудили максимы казуистов, несущие оправдание или благоприятствующие симонии, убийству, ростовщичеству, мелкому воровству, мести, чувственности, либертинажу, нечестию (indevotion) и проч., извиняющие, например, грехи но неведению, позволяющие подкупать судей, или, скажем, не избегать повода к греху. Однако, дабы подорвать корни исей этой разнузданности, они особой статьей осудили оба принципа, на которые опиралось все учение казуистов: пробабилизм и направление намерения.

Вторая цензура, принадлежавшая генеральным викариям архиепископа Парижского, вышла в свет лишь за три недели до Рождества, хотя работа над ней была завершена 23 ав1уста. Доктрина пробабилизма и другие иезуитские догмы осуждались в ней в двадцати девяти статьях, определения которых, столь разумные, беспристрастные и основательные, могут служить образцом разрешения наиболее важных вопросов христианской морали.

Впоследствии во множестве появлялись цензуры, принадлежащие наиболее известным епископам и архиепископам королевства. Речь идет о прелатах Невера (Nevers), Бове (Beauvais), Анжера (Angers), Эврё (Evreux), Руана, Лизьё (Lisieux), Буржа (Bourges), Кагора (Cahors), Шалона — на — Марне, Ванса и Диня (Digne). Все они единодушно, обнаружив как ученость, так и красноречие, выступили против одних и тех же пороков. Все осудили иезуитов с одинаковой суровостью. Но ничто в осуждаемой доктрине не было подвергнуто столь строгой критике, как учение пробабилизма, которое почти каждый из прелатов осудил особой статьей. В наибольшей мере это характерно для епископов Ванса и Диня, чьи цензуры появились последними, содержа разъяснение основных начал и выводов из названного учения, а также — опровержение и полное отрицание тех и других.

Однако кюре также стремились выявить различными способами свое благочестивое усердие. Я говорю не только о парижских священниках (опубликовавших уже упомянутые мной девять Сочинений, которые останутся вечными памятниками их усердию, неутомимости, чистоте учения и красноречию), но и об их собратьях из Руана, Амьена (Amiens), Невера, Бове, Эвре, Анжера, Лизьё и некоторых других диоцезов, чьи жалобы, будучи напечатанными, предвосхитили цензуры соответствующих епископов и таким образом дали церкви очевидные доказательства учености и чистоты воззрений своих авторов.

Наконец, одобрение и удовлетворенность других епископов и других церквей были столь единодушными и всеобщими, что не нашлось человека, который бы протестовал против такого количества цензур и Сочинений, публиковавшихся по всей Франции. Никто не сожалел о состоявшемся осуждении, исключая одного — единственного епископа[397]Г — на Леви до Вантадура, епископа Мирепуа (Mirepoix). [Прим. Николя]., ранее состоявшего членом Общества Иисуса. Впрочем, как уверяют, он также некоторое время спустя согласился с мнением других прелатов. Никто и не помышлял вступаться за интересы иезуитов, несмотря на все влияние последних. Никто не брался защищать подвергнутые цензуре догмы. Посему вполне можно было утверждать, ввиду общего согласия, что их осудила вся церковь, подобно тому, как в былые времена некоторые ереси, даже наиболее значительные, поначалу осуждались лишь одной из церквей[398]Под «церковью» понимается вся структура единой католической церкви в рамках того или иного суверенного государства. Так, во Франции церковь именовалась галликанской и обладала известной автономией по отношению к Риму., к решению которой затем присоединялись все остальные.

IV. Средства, при помощи которых иезуиты пытались защитить свою Апологию. Апология осуждена Римом

В общих чертах я уже немного рассказал о различных попытках, предпринимавшихся иезуитами в течение всего рассматриваемого времени, дабы воспрепятствовать осуждению их Апологии, о вызванных ими смутах (troubles), о клеветнических пасквилях, распространяемых против кюре и епископов, в особенности епископов из Гаскони, к которым Общество испытывало наибольшую ненависть. Однако ход данного повествования обязывает подробно рассмотреть здесь некоторые из неправедных средств, применявшихся иезуитами для защиты дела, которое только и могло быть защищено при помощи подобных ухищрений.

Первое из указанных средств состояло в попытке очернить противников. Именно им воспользовались иезуиты Парижа в отношении столичных священников. Общество хорошо понимало, что ему не завоевать особого успеха открытой защитой Апологии о* Пиро, и не сомневалось, что подобное бесполезное заявление лишь сделает их ненавистными в глазах народа, после стольких цензур не иначе как с ужасом смотревшего на эту книгу. И иезуиты прибегли к 'лукавству, попытавшись поставить под сомнение добросовестность цитат, встречающихся у противников казуистов, рзбы таким образом поддержать шаткую репутацию последних. Для исполнения своего замысла они воспользовались Седьмым сочинением парижских кюре. Поскольку при приведении множества предосудительных мест из рассматриваемых там казуистических произведений обнаружились пропуски или незначительные неточности в цитатах, то иезуиты тщательно собрали все подобные неточности воедино, дав им название Клевет (Impostures) и составив из них гнусный пасквиль под заголовком Собрание некоторых фальшивок и т. д. Данное творение они разослали по всей Франции. И, словно бы это вправду могло умалить произведения парижских кюре перед их собственными, иезуиты с невероятным нахальством хвастали повсюду, будто на самом деле уличили своих противников в явной клевете.

Некоторое время иезуиты выглядели почти утешенными во всех своих несчастьях, испытав злобное удовольствие от того, что отомстили лицам, которых считали виновниками этих несчастий. Ибо пыл, с каким поносили они доброе имя столь знаменитых кюре, совершенно не поддается описанию. В упомянутом уже иезуитском пасквиле последние назывались лжецами, обманщиками, людьми, утратившими всякий стыд и т. д. Общество позаботилось добыть у г — на папского нунция и некоторых других уважаемых особ сертификаты, по — видимости, направленные против Журнала кюре в части, касающейся тех фривольных решений, которые, по мнению иезуитов, неточно воспроизведены. Оно мнило этих особ своими сторонниками и потому тешило себя надеждой, что злоупотребления его казуистов останутся безнаказанными, а кюре не отважатся даже на малейший ответ ввиду опасности скомпрометировать себя перед упомянутыми влиятельными людьми. «Необходимо, — с доверчивостью заявляли иезуиты в своем пасквиле, — что — бы они <т. е. кюре. — О.Х> либо признали свою ошибку, либо подверглись позору, как того заслуживают клеветники. Середины здесь не существует». И в другом месте: «Авторы Журнала грозят нам ответом, но, нисколько не страшась, мы, напротив, всем сердцем желаем, чтобы таковой был предъявлен. Ибо все уже испытывают раздражение при виде того, каким образом и под какими знаменами пытаются нападать на наиболее уважаемых людей королевства, стремясь с помощью лжи добиться расположения публики».

Однако кюре, опубликовав Восьмое и Девятое сочинения , показали, что средний путь, отыскание которого иезуиты считали столь трудным делом, все же найден. Ибо ни в какой клевете они не признались и никакому пристыжению, положенному для клеветников, не подверглись. Тем не менее, они сумели подтвердить точность приводимых цитат и сохранить при этом все необходимое почтение, которое следовало выказать по отношению к особам, давшим свидетельства против их Журнала , так что их ответ никого не задел. Те могущественные лица, которых отцы из Общества попытались втянуть в спор, утратили к нему всякий интерес. Одни только иезуиты и остались пристыженными. Со скорбью наблюдали они, как все их усилия, имевшие целью очернить кюре, послужили лишь тому, чтобы сильнее выявились искренность и осмотрительность последних. Общество принуждено было признать, что средство, призванное укрепить его позиции, лишь довершило их разрушение. Ибо кюре воспользовались данной возможностью для раскрытия новых фактов, свидетельствующих о распущенности казуистской морали, найденных незадолго до этого в сочинении их о. Тамбурена (Tamburin). Подобный поворот дела внушил еще большее отвращение публике, и без того возмущенной иезуитскими гнусностями.

Вот к каким «успехам» привела первая попытка иезуитов защитить свою Апологию. Но еще большие неприятности постигли Общество, когда оно попыталось применить другое, основное, средство, измысленное впоследствии для облагорожения книги, репутация которой была совершенно уничтожена столькими цензурами. Вскоре, уразумев, сколь ненавистны они во Франции (а здесь их уже едва могли терпеть), иезуиты все свои надежды обратили к Римской курии. Некоторые ситуации, имевшие место в прошлом, убеждали Общество, что при папском дворе оно пользуется немалым доверием. Туда — то и было представлено дело, возникшее вокруг Апологии: ведь основным доводом, противопоставлявшимся всем епископским цензурам во Франции, было требование передать опус о. Пиро на суд святого Престола. Это требование без конца повторялось Обществом. Иезуиты похвалялись даже, что приговор Рима окажется более опасным для цензур, нежели для казуистов. Как устыдятся тогда, говорили они, все епископы, осудившие посредством столь суровых цензур книгу, по мнению самих иезуитов, обязанную вскоре удостоиться торжественного одобрения Великого Понтифика. И, следует заметить, выражаемая ими вера не была столь уж беспочвенной. Ибо, как рассказывают, именно с помощью такого рода заявлений некоторых епископов удалось отвратить от публикации цензур. Однако как раз в то самое время, когда иезуиты все сильнее и сильнее кичились поддержкой св. Престола, нронеслось сообщение, что Апология осуждена в Риме специальным декретом, незначительное время спустя получившим распространение в точных копиях.

Невозможно даже представить себе, насколько этот удар ошеломил иезуитов и как они втайне роптали на папу, убедившись в полной невозможности при сложившихся обстоятельствах помешать тому, чтобы их мораль не рассматривалась как осужденная всей церковью. Ведь авторитет св. Престола присовокупился к осуждению епископов и цензурам теологических факультетов.

Однако Общество стало в известной степени избегать публичной огласки истинных своих взглядов, пытаясь теперь казаться скромнее. Иезуиты притворились, будто они желают быть более смиренными, в особенности по отношению к епископам, над цензурами которых сами же совершенно открыто и в высшей степени недостойным образом совсем недавно насмехались. Так, иезуиты Буржа подчинились цензуре местного архиепископа, наложенной на Апологию и на сочинения одного из профессоров городской иезуитской коллегии, — ранее же на указанную цензуру они нападали с дерзостью поистине изумительной. Подобные перемены происходили единственно по причине отчаянного положения, в которое поставил Общество папский декрет. Тем не менее, архиепископу Буржскому, демонстрировавшему на протяжении всего рассматриваемого дела великолепное усердие, они показались столь важными, что почтенный прелат счел своим долгом объявить о них всей церкви. Вскоре им было составлено Пастырское письмо с приложением Акта о заявлении, сделанном иезуитами, с тем чтобы последние, будучи связаны собственноручно данным и оглашенным во всеуслышание обязательством, никогда в будущем не отваживались предпринимать что — либо, направленное против христианской морали [399]Далее опущена часть текста, повествующая «об интригах иезуитов в парламенте Бордо и о постигшей их там неудаче» Ф Брюнетьер резонно замечает, что данное событие было слабым утешением для янсенистов, поскольку Провинциалии в это самое время подверглись осуждению в Провансе, Париже, Риме и Мадриде. Провинциалии осуждались католической церковью не менее сурово, нежели Апология казуистов. Так, еще 6 сентября 1657 г курия внесла их в Индекс запрещенных книг, а в 1660 году государственный совет постановил предать Монтальтовы Письма сожжению (см. Кляус, с. 158). Достаточно сказать, что тот же съезд духовенства, который постановил опубликовать Наставления кардинала Борроме, принял текст формуляра, осуждающего учение Янсения.. <…>

VI. Несколько обращений Вандрока к читателям

Прежде чем закончить данное Предисловие, мне остается лишь привести соображения, побудившие снабдить Монтальтовы Письма столь пространными примечаниями, и разъяснить пользу, которую можно отсюда извлечь. Монтальт, как я отметил вначале, в последних Письмах совершенно обоснованно опроверг все жалобы иезуитов. Подобного опровержения было бы вполне достаточно для любого читателя, обладающего ясным и лишенным предубеждений умом. Однако, поскольку трудность издания Писем вынудила опустить некоторые из упомянутых жалоб и поскольку сам автор посчитал себя вправе пренебречь ими как малозначительными, то иезуиты получают этим самым определенные преимущества. Людям простодушным они хотят представить дело так, что Монтальт умолчал о возражениях, на которые не нашел ответа, а, следовательно, — внушить подозрение в его вере и искренности. Полагаю, что при издании латинской версии Провинщшлъпглх писем мне необходимо показать всю несправедливость подобного подозрения, не утаивая ни одного из упреков, дабы лица, уже настроенные в пользу иезуитских клевет, нашли в одной книге средство против всех предложений такого рода. Я постарался отыскать у апологетов Общества те пустячные возражения и ничтожные придирки, которыми они наводнили свои ответы Монтальту и, собрав воедино все эти выпады, с наискрупулезнейшей точностью их опровергнуть. Но, чтобы моя работа не оказалась для большинства читателей столь же утомительной, сколь и бесполезной, я чередовал рассказы обо всех этих скучных прениях с изложением наиболее важных вопросов морали, трактуя их хотя и довольно лаконично, но с большой тщательностью. Таким образом, в Примечаниях я не только освещаю немалое число трудностей, с которыми сопряжена мораль, но объясняю также и ее всеобщие принципы[400]Относительно взглядов лор-рояльских теологов на «научный» уровень Паскаля см. Преамбулу к примечаниям к Провинциалиям. Поскольку весь последующий текст посвящен Николем перечислению тех же тем» которые непосредственно трактуются в Провинциалиях, напрашивается недвусмысленный вывод о намерении «улучшить» аргументацию дилетанта., что легко продемонстрировать, вкратце указав, каковы эти принципы.

Всякая мораль нацелена на руководство человеческими деяниями. Рассматривая эти деяния, следует учитывать как то необходимое, что позволяет им быть человеческими, так и то, что необходимо для того, чтобы они были благими. Человеческими их называют в случае добровольности, благость же зависит от двух вещей: от правила, с которым они должны сообразовываться, и от цели, к которой они должны стремиться. Существуют два правила — совесть и закон Божий, и нет другой цели, кроме милосердной любви к Богу. Иезуиты с помощью вводимых ими разного рода заблуждений ниспровергали эти верные принципы, я же их восстанавливаю, проясняю и излагаю в различных местах зтон книги. Монтальт в своем четвертом Письме привел условия, необходимые для того, чтобы деяние было добровольным. То же самое я пытаюсь доказать в своих примечаниях к данному Письму, опровергая тем самым смехотворную систему Апологии казуистов , основывающуюся на благих помыслах, которые никем не мыслятся.

В примечаниях к пятнадцатому Письму я устанавливаю два правила в области нравов — закон Божий и совесть, — опрокидывая с помощью четкого и недвусмысленного рассуждения все здание пробабилизма, который выступает одним из главных орудий морали казуистов, о чем известно всякому, кто хоть немного занимался исследованием ее принципов. В этом рассуждении я не только разрушаю оба основания пробабилистской доктрины, выдвигая против них следующие аргументы: 1) ложное, согласно естественному праву, мнение, даже будучи провозглашенным сотней казуистов в качестве вероятного, отнюдь не освобождает от греха; 2) нельзя, не впадая в грех, следовать мнению менее вероятному и менее надежному в ущерб более вероятному и более надежному. Я также дохожу до важнейших следствий, извлекаемых казуистами из ее принципов, и даю увидеть, что прихожанам непозволительно обращаться за советом к разным казуистам, с намерением последовать тому мнению, которое больше понравится, равно как и казуистам нельзя выносить решение, которое, на их взгляд, в умозрении ложно, но является наиболее приятным для консультируемого ими лица.

О. Антуан Сирмон (Sirmond) совершенно уничтожает цель наших действий, состоящую в милосердной любви к Богу, когда пишет, что христиане вовсе не обязаны всю свою жизнь с помощью истинного милосердия направлять свои действия к Богу. Против этого гнусного учения я борюсь в моих примечаниях к десятому Письму, опровергая принципы упомянутого отца и рассеивая те пустые доводы, на которые он опирается. И, дабы полностью удовлетворить иипросы читателя, я разъясняю также некоторые места из СШ. Фомы, имеющие к этому отношение.

Вот что, вкратце говоря, содержится в настоящих Примечаниях относительно основных принципов морали. И Хотя эти материи обсуждаются не столь пространно, как того требовала бы их важность, тем не менее, сказанного мной вполне достаточно для опровержения казуистов.

Они равно терпят поражение и в области принципов, именуемых вторичными. По данному вопросу я также в различных местах Примечаний отстаиваю истину, а особенно — в рассуждении о церковных законах, составляющем содержание последней части шестнадцатого Письма. Я как бы набрасываю здесь узду на распущенность новых докторов, которые, позволив себе некогда несоблюдение церковных законов, через известное время заявляют об отмене последних вследствие их фактической неупотребительности.

В другом месте я выступаю против преступных изъятий части цитируемого отрывка, с помощью которых они ослабляют даже заповеди Божьи, и показываю, сообразуясь с парижскими кюре, что следует вообще отбросить любую лаиоведь, не основывающуюся на Священном Писании или па Священном Предании.

Примечания к седьмому Письму раскрывают иллюзорность казуистического метода направления намерения, освещая неясность данного предмета и не затрагивая вопросов, имеющих малую значимость.

В Примечаниях я борюсь с двумя противниками. Первым является тот иезуит[401]Речь идет об о. Нуэ., который по мере публикации Мпнталыповых Писем писал на них ответы столь жалкие, что от этого сами Письма выглядели лишь солиднее и изящнее. Все упомянутые ответы были собраны иезуитами Льежа и в 1658 г. изданы отдельным томом[402]Эта книга подразделяется на три части. Первая часть содержит дна основных ответа иезуитов на Письма к провинциалу ; вторая — особый ответ на десять первых Писем, в котором представлено двадцать девять клеветнических утверждений; в третью же включены ответы на одиннадцатое и на шесть последующих Писем, а также булла Александра VII против Янсения и еще несколько сочинений [Примечание Николя]. <Как указывает Ф.Брюиетьер, основным автором этих ответов был о. 11уэ, которому оказывали помощь о. Ьризасье и о. Анна. — О.Х.> . Именно этого автора я опровергал с наибольшей тщательностью, поскольку он был первым, кто вступил э полемику с Монтальтом. Он не высказал ни одного положения, ни одной придирки, которые не были бы разбиты либо в Монтальтовых Письмах, либо в моих Примечаниях.

Вторым из упомянутых противников выступает апологет казуистов, в прошлом — надежда, а ныне — позор Общества. Но хотя я и нападал на него в некоторых местах Примечаний, а кое — где и весьма недвусмысленно опровергал, у меня все же не было намерения заниматься подробным разоблачением его пасквиля. Знаменитым кюре, добившимся осуждения этого пасквиля, я оставляю всю славу, связанную со столь полезным служением делу церкви.

И, дабы мне не приписывали ничего из чужих заслуг, признаюсь также в том, о чем уже доводилось говорить в настоящем Предисловии, — многое заимствовано мной из Сочинений парижских кюре, а также из Воспоминаний , предоставленных в мое распоряжение одним духовным лицом из того же города Я бы от всего сердца пожелал, чтобы эти воспоминания были однажды опубликованы к пользе французов, которые найдут в них гораздо более подробное и красноречивое изложение рассматриваемых здесь предметов.

Хочу также, чтобы человек, читающий Монтальтовы Письма , проникся чувствами того, кто их писал. Они созданы не для очернения иезуитов, но лишь с целью пробудить у всех истинно верующих презрение и ужас перед лицом крайней испорченности иезуитских воззрений, отделить последние от церкви, возбудить усердие в пастырях, единственно способных остановить распространение этой скверны. И мольбы автора Провинциальных Писем были услышаны Господом. Сегодня Монтальт видит указанные заблуждения внушающими отвращение народу, осужденными кюре всей Франции, подвергнутыми цензуре теологических факультетов, запрещенными епископами и, наконец, святым Престолом. В столь удачном повороте дела он не усматривает никакой своей заслуги, приписывая всю славу усердию кюре и епископов. С тех nopj, как стал слышен их голос, он позаботился, чтобы умолк его собственный. Он удовлетворился примером св. Иоанна[403]См. Ин. 3: 27–30., возрадовавшись голосу пастырей церкви, и совершенна, волею Господней, была эта радость. Пускай же все любящие церковь радуются вместе с ним. Пусть они постараются развеять заблуждение относительно труда, выполненного со столь чистыми намерениями. Ибо хотя и правда, что, не впадая в несправедливость, нельзя не выразить ему своего уважения, означенный тру/ι все же Moiyr уважать недостаточно — не по причине присущих ему изъянов, но в силу дурного настроя читателей. Нет ничего столь совершенного, чему бы испорченность людского сердца не придала скверного применения. Сколь бы справедливыми, сколь бы нужными ни были порыв и сила, с которыми Монтальт выступил против распущенности казуистов, может случиться, что кое — кто попробует использовать их не для упрочения ненависти к пороку, но для подкрепления неприязни, питаемой, быть может, к иезуитам.

Нет ничего более далекого от сути Монтальтовых Писем, нежели подобное их восприятие. Перед лицом Господа таким людям было бы бесполезным делом ненавидеть распущенность, бичуемую автором Писем, если ненависть эта обращена против личностей, а не ограничивается, как подобало бы, лишь самими по себе заблуждениями. Или, скорее, у таких людей нет подлинной ненависти к проявлениям упомянутой распущенности, поскольку им следовало бы для начала возненавидеть в самих себе тайную сердечную злобу, заставляющую их так относиться к иезуитам. Так пусть же на самих иезуитов не будет перенесено то, что говорится об их взглядах. Именно эти взгляды, а не сами члены Общества, служили предметом ненависти Монтальта. И именно заблуждения казуистов, а не самих казуистов хотел он выставить нелепыми с помощью своих шуток. Пускай же люди достигнут того блаженного состояния, которого св. Августин требовал от всякого христианина, когда говорил: Любите людей, преследуя их заблуждения, без гордыни восставайте на защиту истины, сражайтесь за нее, не издеваясь над заблуждающимися, молитесь за тех, чьи ошибки вы разоблачаете.

Одному Богу известно, в этом ли расположении духа принялся я за свою работу. Однако люди не имеют права приписывать нам — ни Монтальту, ни мне — другое расположение, поскольку они не обладают основаниями, позволяющими подозревать, будто мы писали, руководствуясь какими — то иными побуждениями. Итак, уверен, в данной книге нельзя найти ничего, что могло бы дать место таким подозрениям. Напротив, в ней, если я не ошибаюсь, повсюду бросается в глаза, что острота споров смягчалась настолько, насколько это было возможно. Сами обсуждаемые темы порой побуждали нас к высказываниям, могущим показаться слишком уж сильными. Но если в этиц местах текста что — то и говорилось с известной горячностью, то могут убедиться в отсутствии в них какой бы то ни было иадевки.

Есть еще один подводный камень, угрожающий читателям Писем. Ведь вполне может создаться впечатление, ЧТО и все остальные церковнослужители и монахи являются Такими, какими здесь изображены иезуиты. Однако, если сриниить тех, кто не избавился от заразы иезуитских взглядов, со всеми другими католиками, то число первых, конечно Же. окажется весьма незначительным. Прежде всего негодование публики и всеобщее возмущение, вызванные упоминавшейся моральной распущенностью, вполне позволяют увидеть весь ужас, внушаемый иезуитами народу. Почти Все белое духовенство (Pretres seculiers) противопоставило Себя иезуитам, в особенности — кюре всей Франции, с ноистине замечательным рвением добившиеся их осуждения церковью. Бенедиктинцы и отцы из Оратории[404]В Риме канонизированным впоследствии католической церковью Ф Нери (1515–1595) было организовано сообщество священников, собиравшихся для совместного чтения и толкования священных книг. Поскольку собрания происходили в молельне (оратории), то отсюда и названия собиравшихся — ораторианцы. Папа одобрил это начинание и в 1577 г утвердил новую конгрегацию (Оратория Иисуса и непорочной девы Марии). В 1611 г по инициативе П. де Беролля (1575–1629), с 1627 г. — кардинала аналогичное учреждение возникло во Франции. Первоначально собрание посещали 5 священников. Конгрегация ораторианцев не являлась монашеским орденом, ее члены не давали обычных для монахов — обетов. Ораторианцами были многие видные мыслители, в частности II. Мальбранш. Ж В. Массильон и др. достаточно открыто дали понять, какое отвращение они питают к Обществу. В конце концов, иезуиты — почти единственные, кто упрямо настаивает на этих заблуждениях и ничуть не краснеет, используя для их защиты любой признак доверия к Обществу.

Стало быть, пусть еретики не пытаются извлекать какие — либо аргументы против внутреннего здоровья церкви из изображаемой здесь распущенности, поскольку они видят, что эта распущенность осуждена самой церковью. Пусть они, скорее, восхитятся необыкновенным Божьим Провидением, управляющим Его церковью, которое не позволяет, чтобы истина погибла, раздавленная распущенностью такого количества католиков, но порождает для нее во все времена бесстрашных защитников. Пусть они не льстят себя надеждой на то, что им, возможно, удастся остаться в стороне от подобных злоупотреблений, но скорее испытают жалость к самим себе, ибо безупречная мораль не принесет им никакой пользы, так как они в это самое время находятся в плену гораздо более значительных заблуждений, а всякое кажущееся добро, совершенное вне католической церкви, — бесполезно.

«Сколько вне церкви есть таких, — говорит св. Августин[405]См. толкование Августина на псалом 83., — которые кажутся творящими множество добрых дел? Сколько даже среди язычников можно встретить людей, дающих пищу голодному, одевающих нагого, оказывающих гостеприимство, навещающих больных, утешающих узников тюрем? Сколько видим мы неверующих, которые совершают все эти милосердные дела? Для нас такие люди подобны горлице, о которой говорит пророк, производящей на свет своих птенцов и ничуть не заботящейся о гнезде для них. А разве редкость еретики, творящие добрые дела? Но поскольку последнее происходит вне церкаи, то еретики подобны все той же горлице, не строящей гнезда для своих птенцов. Их труды, как и птенцы эти, будут попраны ногами, раздавлены, они погибнут и не сохранятся для вечной жизни». В другом месте св. Августин приводит такой довод в пользу этого учения: «Ни один человек, вне католической церкви, не может быть причастным милосердию, придающему благость всякому поступку». Еретики, по его словам, «могли преломлять хлеб причастия, но не могли причаститься милосердию. Из — за этой невозможности они удаляются от милосердия, и последнее всегда остается в своей полноте. Оно, словно по велению судьбы, выпадает лишь на долю немногих. Обладающие им пребывают в безопасности. Никто не может изгнать их из католической церкви. И если вне церкви есть люди, начинающие его обретать, то оно тотчас приведет их в лоно церкви, как оливковая ветвь, принесенная в ковчег голубкой»[406]См. толкование Августина на псалом 21.. «Пускай же всякий, кто хочет, чтобы его добрые дела не пропали напрасно, станет обитателем земли Господней, — говорит тот же святой. — Земля Господня есть Его церковь: эту исмлю Он возделывает, орошает, Он — ее труженик и Он же — ее Отец».

Словом, пусть еретики не считают достаточным основанием для своей схизмы нравственный разброд в католической среде, поскольку они должны бы знать из Евангелия, что на жатве Господней есть добрые злаки, и есть плевелы, пшеница и солома на Его поле, добрые и худые рыбы в Его сетях. Отделение же одних от других должно произойти н веке грядущем. Пусть еретики чаще прислушиваются к следующему спасительному предостережению св. Августина: «Если вы от доброго злака, сносите соседство плевел; (‘ели вы из числа добрых рыб, сносите худых, пребывающих е вами в одной сети. Почему удалились вы с поля прежде пшеницы, до того, как настало время жатвы? Зачем разорвали вы сеть до того, как были вытащены на берег?»

Таковы пожелания, высказанные нами, католиками, вслед за св. Августином, всем тем, кто отделен от нашего сообщества. Однако в особенности они предназначены для iex из находящихся вне церкви, кому доведется прочесть Провинциальные Письма — да не послужит безнравственность в католической среде поводом для их тщетной радости. Ведь радуясь беде католиков, они либо не ведают, либо не хотят обращать внимания на то, что сами уже давно умерщвлены ужатым преступлением — схизмой, как говорит св. Киприан[407]Св. Киприан (ок. 200–258) — представитель богатого патрицианского рода из Карфагена, учитель риторики и адвокат. Христианство принял после сорока лет. Через год после крещения — пресвитер, а еще через год (249) избирается епископом Карфагенским. Умер мученической смертью. Выступал, помимо прочего, за централизованную иерархию церкви и единство последней..