Онлайн чтение книги Честь самурая Life of the Taiko
Три княжны

Около полудня у крепостных ворот послышался крик:

– Начался штурм!

Стрелки на стене всполошились, выискивая цели. Но из всего вражеского воинства к крепости как ни в чем гг бывало подъехал один-единственный всадник. Недоумевая, защитники наблюдали за его приближением.

Когда он подъехал поближе, один из командиров сказал вооруженному мушкетом воину:

– Должно быть, какой-то вражеский военачальник. Но на посланца не похож. Это подозрительно. Стрельни-ка.

Командир хотел, чтобы дали один предупредительный выстрел, но выстрелили одновременно трое или четверо стрелков.

Услышав залп, всадник сдержал коня. Вид у него был весьма озадаченный. Затем он достал вымпел с алым солнцем на золотом фоне и, размахивая им над головой, закричал:

– Эй, воины! Погодите-ка! Или вам так не терпится застрелить человека по имени Киносита Хидэёси? Тогда подождите, пока я не переговорю с князем Нагамасой.

С этими словами он помчался прямо к воротам.

– Да, это Киносита Хидэёси из клана Ода. Все верно. Интересно, что ему тут понадобилось.

Военачальник, произнесший эти слова, питал большие сомнения относительно причины появления Хидэёси, однако подстрелить его уже никто не пытался.

Хидэёси подъехал к самым воротам:

– Мне необходимо передать послание!

Что происходит? Голоса у ворот звучали все громче, а вскоре послышался и непринужденный смех. Военачальник в недоумении выглянул из-за парапета:

– Оставьте свои хлопоты. Полагаю, вы прибыли с очередным посланием от князя Нобунаги. Но вы понапрасну тратите время. Убирайтесь отсюда!

Теперь заорал во всю мочь Хидэёси.

– А ну-ка тихо! Или вы думаете, что простой служака вправе прогнать гостя, даже не испросив княжеского совета? Эта крепость, считайте, взята, и я не так глуп, чтобы терять время на бессмысленные переговоры с теми, кто и так обречен на гибель.

Речь Хидэёси никак нельзя было назвать учтивой.

– Я прибыл сюда по поручению князя Нобунаги, чтобы передать благовония на смертное ложе князя Нагамасы. Как нам стало известно, князь Нагамаса преисполнен решимости умереть и даже отслужил по себе заупокойную службу. Нобунага и Нагамаса были друзьями, так почему же князь Ода не вправе послать благовония на смертное ложе своего друга? Или вы настолько утратили понятие об учтивости, что вас оскорбляет подобное проявление искренней привязанности? Или же все не так – и князь Нагамаса с вассалами решили умереть, повинуясь лишь минутному порыву? А может быть это вообще обман или показное мужество труса?

Военачальник в растерянности отпрянул от края стены. Какое-то время не было никакого ответа, но вот крепостные ворота чуть приотворились.

– Господин Фудзикагэ Микава дал согласие обменяться с вами парою слов. – сказал воин, впустивший Хидэёси. И тут же добавил: – А князь Нагамаса отказывается вас видеть.

Хидэёси кивнул:

– Разумеется. Я и не собираюсь настаивать на встрече с покойником.

С этими словами он быстро шел вперед, не оглядываясь по сторонам. Все недоумевали: как осмеливается этот человек столь бесстрашно и даже беспечно разгуливать по вражеской крепости.

Хидэёси шел длинной наклонной тропой от первых ворот к главным, не обращая никакого внимания на сопровождавшего его человека. У входа в здание приветствовать гостя вышел военачальник Микава.

– Давненько мы не виделись, – бросил Хидэёси, как будто случайно встретился с приятелем.

Они впрямь когда-то встречались, и Микава с улыбкой ответил:

– Да, давненько. Но нынешнее свидание – да еще в таких обстоятельствах – весьма неожиданно. Не правда ли, господин Хидэёси?

Лица защитников крепости выражали замешательство, но старый военачальник сохранял самообладание и говорил спокойно.

– Господин Микава, мы с вами не виделись со дня свадьбы княгини Оити, не так ли? С тех пор и впрямь много воды утекло.

– Что верно, то верно.

– Прекрасный был день! И чрезвычайно удачный для обоих наших кланов.

– Кто мог подумать, что уготовит нам в дальнейшем судьба? Но когда размышляешь над тем, какие беды и смуты случались в истории, то нынешние обстоятельства уже не кажутся столь необычайными. Ну ладно, входите. Особо знатный прием я вам устроить не могу, но от чашки чаю вы, надеюсь, не откажетесь?

Микава провел Хидэёси в чайный домик. Следуя за старым седовласым военачальником, Хидэёси осознал, что тот уже переступил черту, отделяющую жизнь от смерти.

Маленький уединенный чайный домик находился на лужайке под деревьями. Хидэёси уселся и почувствовал, что перенесся в другой мир. В тишине и покое чайного домика и гость, и хозяин отвлеклись от кровавых раздоров, бушевавших снаружи.

Осень подходила к концу. С трепещущих ветвей облетала листва, но на полу в домике не было ни соринки.

– Я слышал, что вассалы князя Нобунаги теперь тоже увлечены искусством чайной церемонии.

Затеяв светскую беседу, Микава поставил котелок с водой на огонь.

Хидэёси отметил, с каким достоинством держится старик, и поспешил извиниться:

– Князь Нобунага и его вассалы и впрямь увлечены искусством чайной церемонии, но ко мне это не относится. Я по природе самый настоящий невежа, и в чае мне нравится только его вкус.

Микава заварил чай и разлил его по чашкам. Его движения были исполнены едва ли не женской грации. Руки и тело, привыкшие к тяжкому железу брони и оружия, выглядели отнюдь не жилистыми, но и вовсе не старческими. В чайном домике с его бесхитростным убранством доспехи, в которые был облачен старый воин, казались совсем не к месту.

«Хороший человек», – подумал Хидэёси, наслаждаясь обществом военачальника больше, чем вкусом чая. Но как все-таки выманить Оити из крепости? Горе, обуявшее Нобунагу, было и его горем. И поскольку до сих пор события развивались согласно предложениям Хидэёси, он чувствовал себя обязанным решить и эту задачу.

Крепость падет в тот день, когда им вздумается ее взять, но какой в этом смысл, если потом придется бесплодно рыться в остывшем пепле? Ведь Нагамаса заранее объявил и сторонникам, и врагам, что собирается умереть и что жена исполнена решимости разделить его участь.

Нобунага надеялся на невозможное: одержать победу в сражении и заполучить Оити, не причинив ей вреда.

– Пожалуйста, не утруждайте себя церемониями, – сказал Микава, протягивая гостю чашку чаю.

Усевшись на колени по самурайскому обычаю, Хидэёси неуклюже взял чашку и осушил ее в три глотка.

– Ах, как вкусно! Даже не думал, что чай может быть так вкусен. Не сочтите за лесть.

– Так, может быть, еще чашечку?

– Нет, благодарю вас, я уже утолил жажду. Жажду тела, по крайней мере. Но я не знаю, как утолить жажду моей души. Господин Микава, вы, судя по всему, именно тот человек, с которым я могу поговорить начистоту. Вы соблаговолите меня выслушать?

– Я приверженец клана Асаи, а вы представитель клана Ода. С учетом этого различия я готов вас выслушать.

– Я хотел бы, чтобы вы помогли мне увидеться с князем Нагамасой.

– В этом вам было отказано, когда вы подъехали к воротам. Вас впустили только потому, что вы заявили, будто вовсе не добиваетесь свидания с князем Нагамасой. Зайти так далеко, а потом отказаться от своих слов было бы бесчестно. Я не могу обещать вам свою помощь в организации такой встречи.

– Нет-нет. Я говорю не о встрече с живым Нагамасой. От имени князя Нобунаги я хотел бы воздать последние почести душе князя.

– Оставьте эти лицемерные выверты. Да если бы я и передал ему вашу просьбу, нет никаких оснований надеяться на то, что он согласится. Мне хотелось проявить самурайскую учтивость самого высокого свойства, разделив с вами чашку чаю. Вы меня обманули. Поэтому, если у вас есть хоть малейшее чувство чести, немедленно покиньте меня. Не позорьтесь!

«Не вставать. Оставаться здесь во что бы то ни стало». Хидэёси решил добиться своего. Он сидел молча, не двигаясь, но никакие уловки, судя по всему, не могли обмануть старого воина.

– Что ж, пора вам восвояси, – произнес Микава.

Хидэёси, ничего не ответив, сердито отвернулся от него. А в это время хозяин приготовил себе еще чаю. Выпив его подчеркнуто торжественно и отстраненно, он начал убирать чайные принадлежности.

– Простите за дерзость, но, пожалуйста, позвольте мне побыть здесь еще немного, – сказал Хидэёси, по-прежнему не двигаясь с места, с таким выражением на лице, что рука не поднялась бы прогнать его силой.

– Можете оставаться сколько захотите, только вы все равно ничего не добьетесь.

– Почему же?

– Понимайте как вам угодно. Что вы собираетесь здесь делать?

– Слушать, как закипает вода в чайнике.

– Вода в чайнике? – рассмеялся военачальник. – А вы еще утверждаете, что не владеете искусством чайной церемонии!

– Да, я ничего не знаю о чае, но мне нравится этот звук. Может быть, потому, что за всю войну я не слышал ничего, кроме человеческих криков и конского ржания, шум воды чрезвычайно приятен. Пожалуйста, позвольте мне просто посидеть здесь и еще разок хорошенько подумать.

– Ваши размышления не принесут никакой пользы. Я все равно не позволю вам встретиться с князем Нагамасой. Более того, не подпущу вас к главному зданию ни на шаг.

Хидэёси оставалось только переменить тему разговора:

– Этот чайник и впрямь на диво приятно шумит!

Он подсел поближе к очагу и уставился на железный чайник, замерев в восхищении. Его внимание привлек орнамент, которым был украшен чайник. Нелепое существо, не то человек, не то обезьяна, сидело на дереве, держась руками и ногами за ветки, словно паря между небом и землей.

«Оно похоже на меня!» – подумал Хидэёси, не в силах сдержать улыбку. Внезапно ему вспомнилось время, когда он состоял на службе у Мацуситы Кахэя и когда потом, покинув его, рыскал по горам и лесам в поисках пищи и пристанища.

Хидэёси не знал, вышел ли Микава из домика, чтобы сторожить его снаружи, или просто поспешил удалиться, разочаровавшись в собеседнике, но, так или иначе, его уже не было.

«Ага, это интересно. Это уже по-настоящему интересно», – подумал Хидэёси. Казалось, он разговаривает с чайником, бормоча что-то себе под нос. Хидэёси покачал головой. Он решил ни за что не уходить отсюда и использовать любые обстоятельства для достижения поставленной цели.

Из глубины сада до Хидэёси донеслись голоса двоих детей, изо всех сил старающихся сдержать смех, потому что веселье им было сейчас строго-настрого запрещено. Они уже подошли к чайному домику и уставились на Хидэёси из-за ограды.

– Погляди! Он похож на обезьяну!

– Да. Просто вылитая обезьяна.

– Интересно, откуда он взялся?

– Наверно, посланец от Обезьяньего Бога.

Хидэёси обернулся и увидел прячущихся за оградой детей. Они уже давно наблюдали за ним, пока он сидел перед очагом, погрузившись в размышления.

Он очень обрадовался. Он не сомневался в том, что перед ним двое из четверых детей Нагамасы, – мальчика звали Мандзю, а его старшую сестру – Тятя. Хидэёси улыбнулся детям.

– Гляди-ка! Он улыбается!

– Господин Обезьяна улыбается!

Дети принялись перешептываться. Хидэёси принял обиженный вид. Это произвело еще большее впечатление. Обнаружив, что господин Обезьяна с такой живостью отзывается на их поведение, они показали ему языки и стали строить рожицы.

Теперь они играли в гляделки, уставившись друг на друга и стараясь не мигать.

Хидэёси мигнул и расхохотался, признавая свое поражение.

Мандзю и Тятя весело рассмеялись. Почесав голову, Хидэёси махнул им, приглашая приблизиться, чтобы сыграть еще в какую-нибудь игру.

Дети как зачарованные потянулись к нему. Вот они уже открыли калитку и скользнули на лужайку у чайного домика.

– Откуда вы, господин?

Хидэёси спустился с веранды и принялся завязывать тесемки соломенных сандалий. Играя, Мандзю пощекотал ему затылок длинной травинкой. Хидэёси терпеливо продолжил управляться с сандалиями.

Но когда он выпрямился во весь рост, дети увидели выражение его лица, испугались и бросились наутек.

Неожиданное бегство застало Хидэёси врасплох. Как только мальчик рванулся с места, он схватил его одной рукой за шиворот, а второй попробовал поймать Тятю, но она завизжала во весь голос, вырвалась и скрылась. Мандзю же был так напуган, что сперва не издал ни звука. Но, упав на землю и поглядев снизу вверх на Хидэёси, лицо которого грозно темнело на фоне синего неба, он разразился плачем.

Фудзикагэ Микава, оставив Хидэёси в чайном домике, прогуливался в одиночестве по тропинкам сада. Он первым услышал вопли Тяти, а сразу же вслед за этим – плач Мандзю. В тревоге он бросился на крик.

– Что такое? Ах ты, негодяй! – воскликнул Микава, и рука его непроизвольно потянулась к рукояти меча.

Стоя рядом с Мандзю, Хидэёси резким голосом приказал ему остановиться. Это был трудный момент. Микава собрался было поразить Хидэёси мечом, но в ужасе отпрянул, увидев, что тот намерен сделать. А Хидэёси, держа меч обеими руками, занес его над головой Мандзю, и на лице у него была написана твердая решимость немедленно расправиться с мальчиком.

У храброго и хладнокровного воина мурашки побежали по коже, его седые волосы встали дыбом.

– Ах ты, негодяй! Что ты собираешься сделать с мальчиком?

В голосе Микавы гнев слился с мольбой. Он чуть приблизился, дрожа всем телом от злости и горечи. Когда люди, прибежавшие на гневный голос военачальника, сообразили, что происходит, они подняли отчаянный крик и побежали оповещать всех вокруг.

Тем временем от ворот и из внутренних покоев сбежалась стража.

Набежавшие к чайному домику самураи плотным кольцом окружили злодея, занесшего меч над головой Мандзю. Но накинуться на Хидэёси они не решались. Возможно, их остановила решимость, сквозящая у него во взоре. Они не знали, что предпринять. Единственное, что оставалось, – это поднять общую тревогу.

– Господин Микава! – Хидэёси обращался только к одному из окруживших его воинов. – Я жду. Мне приходится прибегнуть к насилию, но у меня нет другого выхода. Иначе я огорчу своего господина. Если вы не дадите ответа, я убью господина Мандзю! – Он обвел столпившихся вокруг самураев огненным взглядом и продолжил: – Господин Микава, уберите отсюда этих воинов! А потом поговорим. Или вы не видите, что происходит? Значит, вы просто медленно соображаете. Ведь вам не удастся убить меня, одновременно сохранив жизнь ребенку. Положение точь-в-точь как у моего господина, которому хочется взять эту крепость и вместе с тем сохранить жизнь Оити. Ну, и как вам удастся спасти мальчика? Даже если вы выпалите из мушкета, я успею нанести смертельный удар.

Какое-то время все слушали его как зачарованные, в мертвой тишине. Хидэёси стоял неподвижно, только язык двигался во рту. Но вот пришли в движение глаза: он оглядывал окруживших его врагов, в любое мгновение ожидая удара, всем телом готовый сразу же откликнуться на первый признак опасности.

Никто не был в силах что-нибудь предпринять. Микава, казалось, осознал, какую ужасную ошибку он совершил, пропустив Хидэёси в крепость, и сейчас внимательно прислушивался к его словам. Он уже вышел из оцепенения, к нему вернулось хладнокровие, как в чайном домике. Микава наконец смог пошевелиться: он махнул рукой, отгоняя воинов, окруживших Хидэёси.

– Отойдите от него. Предоставьте это мне. Юного князя надо вызволить из опасности, даже если мне придется встать на его место. А вы все разойдитесь по своим постам. – И, повернувшись к Хидэёси, он продолжил: – Как вам и было угодно, воинов я убрал. Так не соблаговолите ли теперь передать в мои руки господина Мандзю?

– Нет! Ни за что! – Хидэёси яростно тряхнул головой, но затем несколько успокоился. – Я верну княжича, но верну его только в руки самому Нагамасе. Так что соблаговолите устроить мне аудиенцию у князя Нагамасы и княгини Оити!

Нагамаса уже успел побывать среди самураев, рассеявшихся по требованию Микавы. Услышав угрозы Хидэёси, он утратил самообладание. Страх за сына переполнил его сердце. С громким криком он бросился к Хидэёси:

– Что за бесчестная затея – захватить невинное дитя только для того, чтобы добиться встречи? Если вы действительно Киносита Хидэёси из клана Ода, вам следует стыдиться своего позорного поведения. Что ж, ладно! Если вы отдадите мне Мандзю, мы можем поговорить.

– А, князь Нагамаса уже здесь?

Хидэёси вежливо поклонился князю, не обращая внимания на обуревавшие того чувства. Нагамаса их и не скрывал. Но Хидэёси по-прежнему удерживал Мандзю и по-прежнему над головой у мальчика был занесен его меч.

Фудзикагэ Микава пробормотал сдавленным голосом:

– Князь Хидэёси! Пожалуйста, отпустите мальчика! Или вам недостаточно слова, которое дал мой господин? Пожалуйста, передайте мальчика в мои руки.

Хидэёси, однако же, не обратил никакого внимания на слова Микавы. Он, не спуская глаз, глядел на Нагамасу. И, только вдосталь налюбовавшись на него, издал горестный вздох:

– Вот оно как… Значит, вы тоже испытываете любовь к своим близким? И понимаете, как горько расставаться с тем, кого любишь? Вот уж не думал, что вам знакомы подобные чувства.

– Так вы передадите мне его или нет? Или вы собираетесь умертвить это невинное создание?

– Этого я как раз делать не собираюсь. Но вы, отец, именно вы проявляете чудовищное бессердечие.

– Не говорите глупостей! Все родители любят своих детей!

– Верно. Это чувство присуще даже зверям и птицам, – согласился Хидэёси. – Но тогда вы не вправе насмехаться над князем Нобунагой за то, что он не может уничтожить эту крепость, потому что не хочет причинить вреда Оити. Ну а что же вы? Вы ведь, в конце концов, ее муж. Разве вы не используете к своей выгоде слабость князя Нобунаги, намертво связывая судьбу собственной жены и детей с судьбой крепости? Это ведь не меньшее бесчестье, чем мой нынешний поступок. Угрозой жизни Мандзю я добился встречи с вами, но вы ведете себя точно так же! И прежде чем называть меня трусом и негодяем, хорошенько задумайтесь над тем, насколько трусливо и жестоко ваше собственное поведение!

С этими словами Хидэёси взял Мандзю на руки. Увидев, что лицо у Нагамасы несколько посветлело, он решительно шагнул к властелину Одани, передал ему ребенка, а сам поспешно простерся перед ним ниц:

– Я прошу милостивого прощения за свою дерзость и буйство, у меня с самого начала не лежала к этому душа. Я поступил так только для того, чтобы унять горе моего господина князя Нобунаги. Но, не скрою, мне было очень жаль и того, что вы, самурай, до самого конца державшийся с такой доблестью, можете в последние мгновения, утратив должную выдержку, принять неверное решение. Мой господин, примите во внимание, что я поступил так отчасти и из-за вас. Пожалуйста, даруйте свободу и жизнь княгине Оити и ее детям.

Казалось, он позабыл о том, что обращается к человеку, возглавляющему вражеское воинство. Хидэёси взывал к глубине души собеседника и говорил от всего сердца. Он явно не лукавил, стоя на коленях перед Нагамасой, словно в молитве.

Нагамаса, закрыв глаза, молча слушал Хидэёси. Он твердо стоял на ногах, спокойно скрестив на груди руки. Облаченный в доспехи, он казался застывшей статуей. Хидэёси словно обращался к сердцу Нагамасы, который, как объявил сам Хидэёси при входе в крепость, уже стал живым покойником.

Сердца двух воинов – одно, проникнутое мольбой, и другое, открывшееся навстречу смерти, – забились в лад. Преграда, разделявшая двух заклятых врагов, как бы исчезла, и все злобные чувства, которые питал Нагамаса к Нобунаге, смыло, как грязную воду.

– Микава, отведи куда-нибудь господина Хидэёси и позаботься, чтобы он не скучал. Мне нужно время, чтобы попрощаться.

– Попрощаться?

– Я покидаю этот мир и хочу проститься с женой и детьми. Я уже смирился с собственной смертью и справил по себе заупокойную службу, но… разлука при жизни еще горше, чем разлука в минуту смерти. Полагаю, посланец князя Нобунаги согласится с этим.

Не веря своим ушам, Хидэёси поднял голову от земли и посмотрел на князя:

– Означает ли это, что вы отпускаете княгиню Оити и детей?

– Было бы неблагородно погубить жену и детей в своих объятиях и обречь их на смерть вместе с этой крепостью. Похоже, дурные страсти и предубеждения не оставили меня даже мертвого. Ваши слова заставили меня устыдиться. Я самым настоятельным образом прошу вас впредь заботиться об Оити, которая еще так молода, и о моих детях.

– Клянусь жизнью, мой господин.

Хидэёси вновь простерся ниц, представляя себе, в какой восторг придет Нобунага.

– Что ж, увидимся позже, – произнес Нагамаса и, отвернувшись от Хидэёси, широким шагом удалился в сторону главного здания.

Микава ввел Хидэёси в покои для гостей, уже на правах посланца от Нобунаги.

На лице Хидэёси было написано явное облегчение. Не удержавшись, он обратился к Микаве:

– Прошу прощения, но не изволите ли вы обождать минуту, чтобы я мог подать знак своим людям у стен крепости?

– Знак?

Разумеется, Микава насторожился.

Хидэёси, однако же, как обычно, вел себя непринужденно.

– Именно знак. Я обещал это, когда отправился сюда по приказу князя Нобунаги. Если бы мне не удалось добиться своего, в знак отказа Нагамасы я должен был развести костер даже ценой собственной жизни. Вслед за тем князь Нобунага сразу же пошел бы на приступ. С другой стороны, если дело пойдет на лад и мне удастся договориться с князем Нагамасой, я должен поднять флаг. В любом случае мы договорились, что войско дождется моего сигнала.

Микава поневоле удивился предусмотрительности Хидэёси. Но еще больше удивило его то, что тот ухитрился пронести сигнальную раковину и спрятал ее около очага в чайном домике.

Подняв флаг на башне и воротясь в покои для гостей, Хидэёси оглушительно рассмеялся:

– Если бы я увидел, что дела идут плохо, то развел бы костер прямо в чайном домике. Вот это была бы настоящая чайная церемония!

На какое-то время Хидэёси предоставили самому себе. Прошло уже около трех часов с тех пор, как Микава провел его в покои для гостей и попросил немного обождать.

«Да уж, не очень-то он торопится», – заскучав, подумал Хидэёси. Вечерние тени уже поползли по потолку в пустом помещении. Сумрак сгустился настолько, что впору было зажигать лампы, и, выглянув в окно, Хидэёси увидел, что заходящее солнце заливает окрестные горы кроваво-красным светом.

Перед Хидэёси стояло блюдо, но на нем ничего не было. Наконец невдалеке послышались шаги. В комнату вошел мастер чайной церемонии.

– Поскольку крепость осаждена, я, к сожалению, могу предложить вам весьма немногое, но его светлость распорядились подать вам ужин.

Мастер чайной церемонии зажег несколько ламп.

– Да ладно уж. В сложившихся обстоятельствах не стоит беспокоиться об ужине для меня. Честно говоря, мне больше хотелось бы поговорить с военачальником Микавой. Жаль беспокоить вас, но не соблаговолите ли вы позвать его?

Вскоре в комнате для гостей появился Микава. Прошло не больше четырех часов, но бравый военачальник, казалось, постарел за это время на десять лет: боевой задор исчез, а глаза покраснели от слез.

– Извините, – сказал Микава. – С вами конечно же обращаются чудовищно неучтиво.

– Сейчас не время рассуждать о правилах этикета, – возразил Хидэёси, – но хочу полюбопытствовать: чем занимается князь Нагамаса? Простился ли он с женой и детьми? Час уже поздний…

– Вы целиком и полностью правы. Но то, что князь Нагамаса поначалу сказал с таким мужеством… Теперь, когда ему приходится объяснить жене и детям, что он прощается с ними навеки… Полагаю, вы в состоянии представить, как это трудно. – Старый Микава, потупившись, отер слезы. – Госпожа Оити объявила, что не желает расставаться с мужем и возвращаться к брату. Она спорит с князем, и трудно сказать, чем и когда все это закончится.

– Понятно…

– Она даже со мной начала препираться. Она заявила, что, выходя замуж, поклялась, что эта крепость станет ей могилой. Даже маленькая Тятя, судя по всему, понимает, что происходит между ее отцом и матерью, и плачет поэтому не переставая. Тятя спрашивает, почему ей нужно расстаться с отцом и зачем он собирается умереть. Господин Хидэёси… простите мне еще раз эту неслыханную неучтивость.

Военачальник еще раз вытер слезы, прочистил горло, но тут же, не выдержав, разразился громким плачем.

Хидэёси испытывал сочувствие к старому воину, на долю которого выпали нынче такие испытания, и ему, разумеется, было вполне понятно горе Нагамасы и Оити. В отличие от большинства мужчин, Хидэёси всегда был готов расплакаться и по куда менее значительному поводу – вот и сейчас по его щекам покатились крупные слезы. Он несколько раз сильно втянул носом воздух и уставился на потолок. Но не забывал он и о своем задании – и поэтому немедленно упрекнул себя мысленно за то, что дал волю чувствам. Он отер слезы и заставил себя вернуться к делу:

– Я обещал подождать, но я не могу ждать вечно. Я вынужден потребовать, чтобы этому прощанию был положен какой-нибудь предел. Время можете назначить сами.

– Разумеется. Ну что ж… Я возьму на себя такую ответственность. Я прошу вас ждать до часа Свиньи. И могу поручиться, что мать с детьми покинут крепость к этому часу.

Хидэёси не возразил, хотя столько времени у него не было. В любом случае Нобунага намеревался взять Одани до захода солнца. Все войско с нетерпением ждало сигнала к штурму. Хотя Хидэёси и подал знак об успешном окончании переговоров с Нагамасой, с тех пор прошло уже несколько часов. Не существовало никакой возможности сообщить Нобунаге и его военачальникам о том, что сейчас происходит в крепости. Хидэёси живо представил себе, какое настроение царит сейчас в лагере Нобунаги, какие идут там споры и в каком сомнении пребывает сам Нобунага, прислушиваясь к противоречивым доводам.

– Ну что ж, это разумно, – в конце концов согласился Хидэёси. – Пусть так оно и будет. Пусть без всякой спешки прощаются друг с другом – но только до наступления часа Свиньи.

Несколько ободренный уступчивостью Хидэёси, Микава удалился в глубь здания. К этому времени во дворе стало уже совсем темно. Слуги под предводительством мастера чайной церемонии внесли в комнату изысканные яства и сакэ – устроить такой ужин в условиях осады было, наверное, не так-то просто.

Оставшись в одиночестве, Хидэёси выпил. И ему показалось, что вместе с сакэ в его тело вошло и сразу объяло душу дыхание осени. Таким холодным и горьковатым сакэ нельзя было напиться допьяна. Что ж, возможно, так оно лучше. Какая разница между теми, кто покидает этот мир, и теми, кто остается? «Эта разница существует всего мгновение, – подумалось Хидэёси, – одно мгновение в многотысячелетней истории человечества». Он заставил себя рассмеяться собственным мыслям. Но каждый раз, когда он делал новый глоток, сакэ холодило ему сердце. Хидэёси стало казаться, что окружающая его тишина вот-вот разразится безудержными рыданиями.

Плачущая Оити, Нагамаса, невинные лица детей – он ясно представлял себе, что происходит в глубине здания. «А каково мне было бы сейчас оказаться на месте Асаи Нагамасы?» – пришло ему в голову. Подумав об этом, он поневоле отвлекся от происходящего и начал вспоминать о том, какие слова говорил на прощанье Нэнэ.

– Я самурай. На этот раз я и впрямь могу пасть в бою. Если меня убьют, ты должна вновь выйти замуж, пока тебе не исполнилось тридцать. После тридцати твоя красота начнет увядать – и вместе с ней постепенно уйдет возможность нового достойного брака. Ты скромна и готова к любым лишениям. Так и нужно относиться к жизни. Когда тебе исполнится тридцать, придется смириться и с увяданием. Нет, я не приказываю тебе вновь выйти замуж во что бы то ни стало. Если у нас родится ребенок, пусть он станет для тебя опорой в старости. Не предавайся женскому унынию. Веди себя, как подобает матери, и будь готова к любым превратностям на этом пути.

В какой-то миг Хидэёси забылся сном, хотя и не лег, а продолжал сидеть на месте. Со стороны могло показаться, что он предается медитации. Время от времени голова его падала. Спалось ему хорошо. Проведя юные годы в нужде и лишениях, Хидэёси научился засыпать при первой удобной возможности, засыпал, едва закрыв глаза, и спал крепко.

Хидэёси разбудили удары в ручной барабан. Поднос с яствами и сакэ унесли, пока он спал. И только лампа по-прежнему горела ярким и ровным светом. Его несильное опьянение прошло, а тело между тем хорошо отдохнуло. Хидэёси понял, что проспал довольно долго. Он ощущал прилив непонятной радости. Перед тем как Хидэёси заснул, в крепости царило мрачное и гнетущее настроение, теперь же атмосфера резко переменилась: отовсюду слышался бой барабанов, смех, и даже в этой комнате с высокими потолками странным образом разливалось какое-то тепло.

Хидэёси почудилось, будто его околдовали. Но он знал, что уже проснулся, что все происходит на самом деле. Он слышал барабан, кто-то пел. Издалека доносились неразборчивые голоса, но громкий смех нельзя было спутать ни с чем.

Хидэёси внезапно захотелось оказаться в толпе, и он вышел на веранду. Он увидел, что в саду зажгли множество фонарей, а возле главного здания прогуливается изрядное количество народу. Легкий ветер принес запах сакэ, а вскоре послышалась песня, которую, подыгрывая себе на барабане, пел один самурай:

Нет – именно если завтра умрешь, так считал сам Хидэёси. Ненавидевший тьму и любивший свет, он нашел в этом мире нечто благословенное. Почти невольно рванулся он сейчас навстречу всеобщему веселью, словно притянутый звуками песни. Повсюду сновали слуги с тяжелыми подносами, уставленными едой и кувшинчиками сакэ.

В их движениях сквозило такое же неистовство, которое они, должно быть, проявили бы в сражении за крепость. Но нынешний пир менее всего походил на поминки: на лицах была написана радость. Все это привело Хидэёси в недоумение.

– Эй! А вот и князь Хидэёси к нам пожаловал!

– Ах, это вы, господин Микава.

– Я не обнаружил вас в покоях для гостей и с тех пор разыскиваю по всей крепости.

Микава уже не выглядел столь безутешным: на щеках у него играл румянец, свидетельствуя о том, что старик уже выпил порядочно сакэ.

– Что означает все это веселье? – осведомился Хидэёси.

– Не беспокойтесь. Как я и обещал вам, все закончится к часу Свиньи. Объявлено, что, поскольку всем предстоит погибнуть, смерть наша должна быть славной. Князь Нагамаса и все его приверженцы в превосходном настроении, поэтому он приказал опустошить винные погреба и назначил Великое Празднество Самураев. Каждому предстоит поднять прощальную чашу, прежде чем навсегда проститься с этим миром.

– А как происходит его прощание с женой и детьми?

– Позаботились и об этом.

Несмотря на всеобщее воодушевление, на глаза военачальника снова навернулись слезы. Великое Празднество Самураев было старинным обычаем, принятым во всех кланах. В ходе его стирались всяческие различия, и отношения князя и его вассалов становились непринужденнее, чем всегда; непременной гостьей на таком пиру становилась хмельная песня.

Нынешнее торжество имело двоякий смысл: Нагамаса прощался со своими приверженцами, которым предстояло погибнуть, и с женой и детьми, которым суждено было остаться в живых.

– Но мне скучно сидеть в одиночестве до самого часа Свиньи, – сказал Хидэёси. – С вашего разрешения я приму участие в пиршестве.

– Именно для этого я вас и разыскивал. Таково же пожелание его светлости.

– Вот как? Князь Нагамаса желает, чтобы я побывал на пиру?

– Он говорит, что препоручает судьбу жены и детей клану Ода, и именно вам надлежит отныне о них заботиться. Особенно о его детях.

– Ему не о чем беспокоиться! И мне хочется сказать ему об этом лично. Проведите меня, пожалуйста, к нему.

Следом за Микавой Хидэёси вошел в большой праздничный зал. Все взоры сразу же обратились в его сторону. В воздухе сильно пахло сакэ. Естественно, воины пировали, не снимая боевых доспехов, и каждый из присутствующих был исполнен решимости умереть. Они готовились погибнуть вместе, как цветы под могучим порывом ветра должны поникнуть одновременно. И тут в разгар предсмертного веселья перед ними внезапно предстал заклятый враг! Большинство собравшихся уставились на Хидэёси налившимися кровью глазами – такие взгляды способны нагнать страх на кого угодно.

– Простите меня, – произнес Хидэёси, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Он мелким шагом приблизился к Нагамасе и простерся ниц:

– Я пришел поблагодарить за вашу заботу о том, чтобы я не остался нынче трезвым. Относительно судьбы вашей супруги и детей, клянусь вам, что сумею защитить их даже ценой собственной жизни.

Хидэёси произнес это на одном дыхании. Стоило ему запнуться или хоть немного показать свой страх, и самураи набросились бы на него, разогретые винными парами и смертельной ненавистью.

– Прошу вас об этом, господин Хидэёси. – Нагамаса поднял чашу и передал ее приверженцу клана Ода.

Хидэёси осушил ее залпом.

Нагамаса казался удовлетворенным. Хидэёси не осмелился произнести имена княгини Оити и Нобунаги. Отгородившись от нескромных взглядов серебряной ширмой, его красавица жена сидела чуть в стороне вместе с детьми. Они были похожи на стебли ириса, прильнувшие друг к другу на краю пруда. Хидэёси украдкой посмотрел на них, освещенных мерцанием серебряных ламп. Он почтительно вернул чашу Нагамасе.

– Давайте на время забудем нашу вражду, – сказал Хидэёси. – Испив сакэ у вас на пиру, я с вашего разрешения хотел бы сплясать для вас.

– Вы хотите сплясать?

Изумление, прозвучавшее в словах Нагамасы, овладело и всеми присутствующими. Этот недомерок и впрямь позволял себе такое, до чего бы не додумался никто другой.

Оити взяла детей на колени; она защищала их, как наседка своих цыплят.

– Не бойтесь. Ваша мамочка с вами, – прошептала она.

Получив разрешение Нагамасы, Хидэёси поднялся с места и вышел на середину зала. Он уже собрался пуститься в пляс, когда маленький Мандзю вдруг закричал:

– Это он!

Мандзю и Тятя еще плотней прильнули к матери. Они увидели человека, который так напугал их сегодня днем. Хидэёси принялся отбивать ритм ногой и одновременно раскрыл веер, на котором был изображен алый круг на золотом поле.

Он громко запел и пустился в пляс, как будто и впрямь пришел сюда лишь затем, чтобы повеселиться. Но не успел он закончить пляску, как от крепостной стены донеслась ружейная пальба. Почти рядом прозвучал ответный залп. Похоже, защитники крепости и воины Оды принялись стрелять друг в друга в одно и то же мгновение.

– Ах, проклятье!

Выругавшись, Хидэёси швырнул веер наземь. Час Свиньи еще не настал. Но ведь воины Оды ничего не знали о сроке достигнутого им соглашения. Хидэёси не дал им второго знака. Надеясь на то, что они не пойдут на штурм вслепую, он чувствовал себя более или менее в безопасности. Но, судя по всему, у военачальников в ставке уже иссякло терпение, и они вынудили Нобунагу начать атаку.

Ах, проклятье! Веер Хидэёси упал к ногам военачальников Асаи, которые вскочили с мест и уставились на Хидэёси. До сего момента они не считали его врагом.

– Штурм! – воскликнул один из них.

– Подлец! Ты обманул нас!

Толпа самураев разбилась на две неравные части. Большая выплеснулась во двор, тогда как остальные обступили Хидэёси, намереваясь разодрать его на куски.

– Остановитесь! Разве я приказал вам это? Его нельзя убивать! – внезапно воскликнул Нагамаса во весь голос.

Воины отшатнулись от Хидэёси и обратились к своему князю:

– Но ведь враг начал наступление!

Однако Нагамаса не внял их доводам.

– Огава Дэнсиро, Накадзима Сакон! – позвал он.

Это были наставники его детей. Когда они вышли вперед и простерлись перед князем, он призвал к себе Микаву:

– Вам троим надлежит защитить мою жену и детей и вывести Хидэёси из крепости. Немедленно отправляйтесь!

Затем он пристально посмотрел на Хидэёси и, стараясь говорить как можно спокойней, произнес:

– Ну хорошо, я препоручаю их вашим заботам.

Жена и дети бросились к ногам князя, но он отшвырнул их от себя, воскликнув:

– Прощайте!

И вот уже, вооружась боевым топором, Нагамаса рванулся в вечернюю тьму.

Часть здания уже была охвачена сильным пожаром. На бегу Нагамаса невольно прикрыл лицо рукой, защищаясь от огня. Горящие щепки, летучие посланцы пожара, обжигали ему щеки. Густой черный дым поднимался все выше и выше. Уже огласили свои имена первый и второй самураи Оды, ворвавшиеся в крепость. Пламя подбиралось к жилым комнатам в глубине главного здания и возносилось вверх по водостокам быстрее, чем когда-либо стекали по ним дождевые струи. Нагамаса заметил группу воинов в железных шлемах неподалеку от здания и рванулся к ним.

– Враг!

Его ближайшие сподвижники и сородичи, стоя плечом к плечу со своим князем, в дыму и огне отражали нападение. Отовсюду слышался лязг оружия: меч о меч, копье о копье. Вскоре земля покрылась телами убитых и раненых. Большая часть защитников крепости решила разделить судьбу князя: они бились до конца и умерли славной смертью. Лишь немногие сдались или попали в плен. Падение крепости Одани ничем не походило на трусливое поражение клана Асакура в Этидзэне или на бегство сёгуна из Киото. В конце концов, Набунага не очень ошибся, заключив когда-то родственный союз с Нагамасой.

Тревога, владевшая сейчас Хидэёси и Микавой, которые выводили из крепости княгиню Оити и ее детей, не была прямо связана с битвой. Отложи войско Оды атаку хотя бы на три часа, и можно было бы беспрепятственно уйти. Но всего через пару минут после того, как они покинули пиршественный зал, всю крепость охватило пламя и завязалось яростное сражение. С великим трудом удалось Хидэёси вывести Оити, особенно тяжело пришлось с детьми.

Фудзикагэ Микава нес младшую девочку на спине, ее старшую сестру Хацу нес Накадзима Сакон, а Мандзю восседал на плечах у своего наставника Огавы Дэнсиро.

– Взбирайся мне на плечи, – сказал Хидэёси Тяте, но малышка наотрез отказалась отпустить материнскую руку.

Оити прижимала девочку к себе, как будто та была не в силах идти сама.

Хидэёси пришлось развести их.

– Нельзя, чтобы вас задело. Я прошу вас подчиняться мне. О том же просил князь Нагамаса.

У Хидэёси не было времени церемониться с несчастной женщиной и ее детьми, и хотя он старался говорить учтиво, голос его звучал весьма угрожающе. Оити нехотя рассталась с Тятей и посадила ее Хидэёси на спину.

– Все готовы? Сиди спокойно. А вы, княгиня, извольте дать мне руку.

С Тятей на плечах, держа Оити за руку, Хидэёси пустился в путь.

Оити шла спотыкаясь, с трудом удерживаясь на ногах. Скоро она, однако, не произнеся ни слова, высвободила руку и побрела вслепую, ведомая материнским чувством, спасая своих детей среди обрушившегося несчастья.

Нобунага любовался пожаром в крепости Одани с такой близи, что едва не обжигал лицо. Горы и долы вокруг были озарены красным, а сама крепость, сгорая, исходила жаром, как исполинская наковальня.

Но вот наконец пламя превратилось в угли, а то, что оно пожирало, – в золу. Все кончилось. Нобунага заплакал, ничего не зная о том, спаслась ли его сестра. «Вот дурень!» – подумал он о Нагамасе.

Князь Ода безучастно наблюдал за тем, как по его приказу сожгли все храмы и монастыри на горе Хиэй и уничтожили всех монахов и мирных жителей. Теперь же он был не в силах сдержать слезы. Расправа над обитателями горы Хиэй не шла ни в какое сравнение с гибелью родной сестры.

Человек наделен разумом и чутьем, и они часто противоречат друг другу. Задумав уничтожение горы Хиэй и убийство ее жителей, Нобунага верил в справедливость и разумность своего решения, он знал, что, разорив одно-единственное проклятое гнездо, спасет жизни и дарует счастье бесчисленному множеству людей. Но смерть Нагамасы не имела для страны столь важного значения. Нагамаса сражался, одержимый лишь бесхитростными представлениями о долге и чести, и все же Нобунага был вынужден убить и его. Нобунага не раз упрашивал Нагамасу отказаться от своих устаревших идеалов с тем, чтобы разделить с князем Одой более широкое и глубокое понимание происходящего. До последнего он проявлял великодушие и выдержку по отношению к хозяину Одани. Но и у великодушия имелся предел. Он бы, возможно, и дальше терпел упрямство этого человека, но такому отношению решительно воспротивились бы его военачальники.

Хотя Такэда Сингэн умер, его военачальники и соратники пребывали в отменном здравии, а сын Сингэна, судя по всему, не уступал отцу дарованиями, если не превосходил его. Враги только и ждали часа, когда Нобунага проявит малейшую слабину. Поэтому глупо было надолго застревать в северном Оми, сокрушив Этидзэн одним ударом. На подобные соображения своих советников Нобунага не мог возражать только тем, что его тревожит судьба родной сестры. И вот Хидэёси испросил однодневную отсрочку, чтобы отправиться в Одани на переговоры от имени Нобунаги. Еще засветло он подал сигнал о том, что все складывается хорошо, но уже настал вечер, а потом и ночь, а от Хидэёси все не поступило никаких новых сообщений.

Военачальники Нобунаги пришли в ярость.

– Да он просто попал в ловушку!

– Его, должно быть, уже убили!

– Мы бездельничаем, а враг, несомненно, что-то задумал.

Нобунаге пришлось подчиниться всеобщему ропоту, и он отдал приказ о начале наступления. Но, принимая такое решение, он понимал, что, возможно, жертвует и жизнью Хидэёси, и им овладело невыносимое отчаяние.

И тут молодой самурай в украшенных черным шнуром доспехах подбежал к Нобунаге столь стремительно, что едва не задел его своим копьем.

– Мой господин! – выдохнул он.

– На колени! – приказал один из военачальников. – И убери копье!

Молодой самурай тяжело опустился на колени под встревоженными и недоуменными взорами приверженцев Нобунаги.

– Только что воротился господин Хидэёси. Ему удалось выйти из крепости невредимым.

– Как! Хидэёси вернулся? – воскликнул Нобунага и поспешил добавить: – Он вернулся один?

Молодой самурай пояснил:

– Он вернулся с тремя защитниками крепости Одани. И еще он привел княгиню Оити и ее детей.

Нобунагу охватила дрожь.

– Ты уверен? Ты видел их собственными глазами?

– Как только им удалось выбраться из крепости, я с другими воинами встретил их и препроводил в наш лагерь. Крепость уже была объята огнем. Они страшно устали, поэтому мы отвели их в безопасное место и дали напиться. Господин Хидэёси велел мне отправиться к вам с докладом.

– Ты ведь соратник Хидэёси, – сказал Нобунага, – как тебя звать?

– Я его главный оруженосец Хорио Москэ.

– Благодарю тебя за добрую весть. А сейчас иди отдохни.

– Благодарю вас, мой господин, но битва еще не кончилась.

С этими словами Москэ поспешил прочь – в ту сторону, откуда по-прежнему доносился лязг оружия.

– Само Небо помогло нам, – пробормотал кто-то.

Это был Кацуиэ. Другие военачальники также поспешили принести князю свои поздравления.

– Это означает, что само Небо на нашей стороне. Счастье сопутствует вам.

Но приближенные Нобунаги испытывали не только радость. Все эти люди не могли не ревновать к успехам Хидэёси, да к тому же именно они настояли на незамедлительном начале общего наступления.

Так или иначе, Нобунага был счастлив, и это чувство передалось всему лагерю. Пока военачальники продолжали приносить Нобунаге поздравления, хитроумный Кацуиэ тихо сказал ему:

– Не пойти ли мне встретить его?

И, получив разрешение князя, устремился вместе с несколькими воинами по крутому склону в сторону крепости. Наконец в сопровождении Хидэёси Оити поднялась на возвышенность, где была расположена ставка Нобунаги. Оруженосцы шли впереди с факелами в руках. Хидэёси следовал за ними, Тятя снова сидела у него на плечах.

В глаза Нобунаге сразу бросился пот, блестевший в свете факелов на лбу Хидэёси. Затем он увидел старого Микаву и двух наставников; каждый нес на плечах по одному ребенку Оити. Нобунага молча уставился на детей. На его лице нельзя было прочесть никакого чувства. И вот, отстав от всей группы шагов на двадцать, издалека появился Сибата Кацуиэ. Княгиня Оити опиралась белой рукой о его укрытое щитками плечо. Она настолько устала и измучилась, что шла сейчас как во сне.

– Княгиня Оити, – провозгласил Кацуиэ, – перед вами ваш брат. – И он быстро подвел Оити к Нобунаге.

Несколько придя в себя, она первым делом горестно разрыдалась. На какое-то мгновение истошный женский плач перекрыл все звуки, разносящиеся по лагерю. И даже мужественные воины оробели при виде этого горя. Нобунага, однако же, испытал иные чувства. Ведь это его возлюбленная сестра, к спасению которой он приложил столько усилий. Чью судьбу только что горестно оплакивал! Так почему же он не бросился к ней навстречу с криками радости? Что изменило и омрачило его настроение? Военачальники, глядя на князя, недоумевали. Даже Хидэёси не понимал, что происходит. Хотя приближенные Нобунаги, конечно, давно привыкли к внезапным переменам в настроении своего господина, и теперь, видя признаки угрюмости на его лице, никто не пытался ничего предпринять; им оставалось только молча стоять вокруг, и даже самому Нобунаге было нелегко нарушить внезапно наступившее молчание.

Лишь немногие из ближайшего окружения Нобунаги умели читать его мысли и отличать сущность натуры князя от переменчивых и порой причудливых состояний, в которые он то и дело впадал. Такой способностью обладали только Хидэёси и отсутствовавший в эти мгновения Акэти Мицухидэ.

Хидэёси, как и остальные, молча стоял какое-то время и, поскольку никто не мог ничего сделать, в конце концов обратился к Оити:

– Ну, полно вам, княгиня, полно. Подойдите к брату и поздоровайтесь с ним. Конечно, это у вас слезы радости – но и слез радости уже хватит. В чем же дело? Разве вы не брат и сестра?

Но Оити не послушалась его, она не хотела даже взглянуть на брата. Душой она оставалась с Нагамасой. В Нобунаге она видела только вражеского военачальника, убившего ее мужа и силой приведшего ее сюда жалкой пленницей.

Нобунага прекрасно понимал, какие чувства испытывает к нему родная сестра. Поэтому наряду с радостью за спасение Оити он ощущал невольное отвращение к глупой женщине, не умеющей по достоинству оценить великую братскую любовь.

– Хидэёси, не трать слов понапрасну. Пусть ведет себя как ей угодно.

Нобунага резко поднялся с походного стула и приподнял край полотна, ограждавшего ставку.

– Крепость Одани пала, – прошептал он, любуясь пламенем.

Меж тем и кличи воинов, и пламя постепенно стихали, ущербная луна озаряла бледным светом горы и долы, уже дожидающиеся рассвета.

И вот отряд воинов во главе с командиром с победными кличами поднялся по склону холма. Они положили к ногам Нобунаги отрубленную голову Нагамасы и головы его ближайших соратников. Оити закричала, вслед за ней заплакали дети.

Тут уже Нобунага не сдержался:

– Прекратите этот вой! Кацуиэ! Убери отсюда детей! Я препоручаю их твоим заботам – и детей, и Оити. Убери их отсюда куда-нибудь! С глаз долой!

Затем, призвав к себе Хидэёси, он объявил ему:

– Назначаю тебя наместником всего края, до сих пор находившегося под властью клана Асаи.

Сам Нобунага решил немедленно возвратиться в Гифу.

Оити увели. Впоследствии сложилось так, что она вышла замуж за Кацуиэ. Но еще более удивительная судьба ожидала одну из дочерей Нагамасы: старшая из них, Тятя, стала позднее княгиней Ёдогими, возлюбленной Хидэёси.

В начале третьего месяца следующего года Нэнэ получила письмо от мужа и, как всегда, чрезвычайно обрадовалась.

«Хотя возведение крепости в Нагахаме еще не завершено, я уже изнываю от тоски по вам обеим. Пожалуйста, сообщи матушке, чтобы она начала готовиться к скорому переезду».

По такой немногословной записке трудно было в подробностях судить о планах Хидэёси, но уже с нового года супруги часто обменивались посланиями по поводу предстоящего переезда. У Хидэёси меж тем не было ни минуты покоя. На протяжении многих месяцев он руководил военной экспедицией в горах северного Оми, ввязываясь в одно сражение за другим, и каждая передышка быстро заканчивалась выступлением на новые битвы.

Заслуги Хидэёси при взятии Одани и покорении северного Оми не остались незамеченными. Нобунага впервые не отдал в управление, а недвусмысленно подарил ему крепость и сто восемьдесят тысяч коку риса, собираемые в краях, ранее находившихся под властью клана Асаи. До сих пор князем его называли только из вежливости, потому что на деле он оставался всего лишь военачальником. Но сейчас одним прыжком он поднялся на уровень настоящего провинциального князя. Наряду с прочими наградами Нобунага даровал ему и новое имя: теперь его звали Хасиба.

Хасиба Хидэёси этой осенью упрочил свое влияние и теперь ни в каком отношении не уступал ни одному из прославленных воинов Оды. Тем не менее новая крепость в Одани пришлась ему не по вкусу: она годилась для ведения оборонительных действий и могла выдержать долгую осаду или принять под защиту отступающее войско, но начинать отсюда наступление было крайне неудобно. В трех ри к югу, на берегу озера Бива, Хидэёси нашел лучшее место для своей княжеской резиденции – деревню Нагахама. Получив разрешение Нобунаги, он сразу же начал строить здесь крепость. К весне возведение белоснежного здания, каменных стен и железных ворот было завершено.

Хатидзуке Хикоэмону было поручено сопровождать жену и мать Хидэёси при переезде из Суноматы, и он прибыл туда из Нагахамы через несколько дней после того, как Нэнэ получила послание. Нэнэ и ее свекровь несли в черных лакированных паланкинах, их эскорт насчитывал свыше сотни воинов.

Мать Хидэёси попросила Нэнэ по дороге заехать в Гифу, чтобы испросить аудиенции у князя Нобунаги. Ей хотелось поблагодарить князя за многие милости, оказанные ее сыну и всему их семейству, и чтобы слова благодарности произнесла за нее Нэнэ. Нэнэ нашла эту миссию чрезвычайно ответственной, но тем сильней пожелала исполнить ее безукоризненно. Хотя она и опасалась того, что, прибыв во дворец Гифу и оказавшись наедине с князем Нобунагой, она не сможет произнести что-нибудь осмысленное.

Так или иначе, этот день настал, и, оставив свекровь на постоялом дворе, Нэнэ отправилась в крепость с многочисленными дарами из Суноматы. Очутившись во дворце, она, казалось, забыла недавние тревоги. Впервые в жизни повстречавшись лицом к лицу с князем, она, вопреки собственным ожиданиям, обнаружила, что он ведет себя дружелюбно и без каких бы то ни было церемоний.

– Вам, должно быть, стоило немалых трудов одной на протяжении столь долгого времени поддерживать порядок в крепости и приглядывать за свекровью. К тому же вы, должно быть, страдали от одиночества, – произнес Нобунага так радушно, что Нэнэ сразу почувствовала: судьба ее семьи и судьба Нобунаги связаны какими-то незримыми нитями.

Нэнэ увидела, что может говорить с князем начистоту.

– Я жила в мире и в покое, пока другие сражались. Небеса покарали бы меня, если бы я не благодарила их за это, а жаловалась на скуку.

Нобунага, смеясь, прервал ее речь:

– Нет-нет. Женское сердце есть женское сердце. И нечего этого стыдиться. Но, должно быть, вынужденное одиночество дало вам время лишний раз оценить достоинства вашего супруга. Об этом есть даже стихотворение, оно звучит примерно так: «В дальней дороге муж вспоминает жену; постоялый двор заметен снегом». Могу себе представить, с каким нетерпением Хидэёси дожидается вашего прибытия. Да ведь и крепость он себе отстроил новехонькую. Конечно, разлука возлюбленных тяжела, и ее можно оправдать только войной, зато уж встретитесь вы теперь как молодожены.

Нэнэ покраснела до корней волос. Ей хорошо запомнился медовый месяц с Хидэёси. Поняв, о чем она сейчас думает, Нобунага усмехнулся.

Подали яства и сакэ в изящных кувшинчиках. Приняв чашечку из рук князя, Нэнэ деликатно отпила из нее.

– Нэнэ, – засмеявшись, позвал Нобунага.

Придя в себя и подняв взгляд, Нэнэ посмотрела в глаза князю в ожидании напутствия. Совет Нобунаги прозвучал неожиданно:

– Нэнэ, только одно: не вздумай ревновать!

– Да, мой господин, – ответила она, толком не понимая, о чем идет речь, но конечно же вновь залилась румянцем.

А впрочем, до нее доходили слухи о том, как Хидэёси наведывался во дворец Гифу в сопровождении какой-то красавицы.

– Уж таков наш Хидэёси, ничего не попишешь. У него есть свои изъяны. Но, в конце концов, даже чайная чашка без изъянов лишена истинного очарования. Все мы грешны. Когда заурядный человек предается пороку, это только множит несчастья в мире, но редко кто обладает такими выдающимися достоинствами, как Хидэёси. Я часто задумывался над тем, какая женщина способна стать ему женой. Увидев вас сегодня, я осознал верность вашего выбора и лишний раз утвердился во мнении, что Хидэёси тоже вас любит. Но только не ревнуйте его. Живите в мире и в согласии.

Почему Нобунага умел читать женское сердце, как раскрытую книгу? Хотя он внушал невольный трепет, и ее муж, и она сама, вне всякого сомнения, могли положиться на него. И все же Нэнэ растерялась – обижаться ей или гордиться.

Она вернулась в город к свекрови, с нетерпением дожидавшейся ее возвращения. Но, рассказывая о встрече с князем, Нэнэ не обмолвилась о словах Нобунаги про ревность.

– Все трепещут при имени Набунаги, и мне было любопытно, что он за человек. Но в нашей стране, должно быть, весьма мало князей, таких же чутких и приветливых, как наш. Просто не могу себе представить, как столь деликатный человек способен в разгар сражения превращаться в сущего демона, о чем все с ужасом говорят. Он и о вас наслышан. Он сказал, что у вас прекрасный сын и что вы, должно быть, самая счастливая мать во всей Японии. Он сказал, что в стране совсем немного людей, равных своими достоинствами Хидэёси, и что я удачно выбрала мужа. Да что там, он даже мне всякие приятные слова говорил. Сказал, например, что у меня очень красивые глаза.

Свекровь и невестка мирно продолжали свое путешествие. Они проехали Фуву и наконец, выглянув из паланкина, увидели прямо перед собой вешние воды озера Бива.