Онлайн чтение книги Маленький большой человек Little Big Man
Глава 13. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ШАЙЕНАМ

Выбираться оттуда я особенно не торопился, да и когда выкарабкивался, то не сильно горел желанием вылезать индейцам под ноги. Что до индейских ног, то у меня, впрочем, и выбора не было, потому как фургон они обступили со всех сторон.

Так что это выполз я и, едва оказавшись за краем фургона, вскакивая на ноги, гляжу — аб! — прямо передо мною знакомое лицо, точно, да это же Горящий-Багрянцем-На-Солнце! Лицо, само собой, сильно размалёвано, но размалёвано так, как и когда-то, иначе бы я его не признал.

Нельзя не сказать, что пока я поднимался, два других индейца — хвать меня за руки — и заломили их назад, к тому же ещё отобрали нож и револьвер. Да-а-а, эти парни явно не питали к нам дружеских чувств. Они по-прежнему выкручивали мне руки, но я не брыкался и не лез в бутылку, так что сумел разглядеть, что мои погонщики все до единого схвачены, правда, в разных положениях, кто стоя, кто лежа, хотя и не похоже, чтоб кто-нибудь из них перед этим рыпнулся.

Даже мое положение оказалось затруднительным, хотя я вроде с этим индейцем был знаком. Тем более, что Горящий-Багрянцем-На-Солнце не очень-то спешил меня узнавать. Да и ко всему упустил я из вида, что раскрашенное лицо способно перепугать до смерти, если вдруг нежданно-негаданно столкнуться лицом к лицу.

Сомбреро своё я обронил, так что Горящий прекрасно видел черты моего лица. Да и с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз, прошёл всего лишь год, ну, полтора, не больше, правда, я стал отпускать усы, но они ещё не могли так уж изменить мою внешность.

Но он оставался неприветлив и когда заговорил, и глаза его на размалёванном красной краской лице с белыми линиями от переносицы под ними выказывали явную неприязнь.

— Почему, — спрашивает он, ясное дело, по-шайенски, — ты похитил лошадь моего отца?

Тогда-то я и заметил, что рядом другой индеец держит за недоуздок того пинто, что я купил в Денвере. Этот индеец оказался моим старым знакомым по имени Тень Что Он Заметил, может, помните, это Тень водил меня в мой первый набег на Ворон, когда я ещё заработал своё индейское имя. Однако сейчас на меня он смотрел зло.

— Брат, — обращаюсь я к Горящему Багрянцем не без некоторой поспешности, — разве ты меня не узнаешь?

И что, думаете, он хоть на секунду усомнился, откуда это я так свободно говорю по-шайенски? Как бы не так!

— Вам, белым людям, — говорит он презрительно, — мы дали кров и пищу, когда вы были голодны и заблудились, потому что мечты о жёлтом песке совсем лишили вас разума. А потом вы похитили наших лошадей. Вы все очень плохие люди и мы не желаем заключать с вами никаких договоров.

Соратники, явно и горячо разделяя его негодование, что-то сердито пробурчали себе под нос. А я смотрю на него и все не могу взять в толк, чем это он так недоволен, поэтому весьма подробно объяснил ему, где и при каких обстоятельствах я приобрел этого пони, заметив, что теперь он может взять его, как полагается по обычаю, потому что он мне брат.

Уже несколько раз я употребил слово «брат», и это в конце концов стало доходить сквозь орлиные перья до его тупой башки. Поэтому, после того как ещё некоторое время он пообличал белых, крайне неприятным образом потрясая ружьём; при каждом таком взмахе, те двое, что держали меня за руки, каждый раз хорошенько меня встряхивали, а остальные индейцы при этом принимались метать свирепые взгляды на моих погонщиков и что-то ворчать по адресу этих бедолаг, которые — хотя обычно это грубая, сквернословящая, кичливая публика — теперь от страха совсем оцепенели; прошло уже довольно много времени и я уже почти потерял всякую надежду, потому как проживи среди индейцев пять лет, а всё равно они выводят тебя из себя; короче говоря, в конце концов он с раздражением сказал, хотя на этот раз причиной его раздражения был лично я, а не расовые предрассудки:

— Почему ты всё время называешь меня «братом»?! Я не хочу, чтобы ты это делал. Я тебе не брат. Я — Шайен.

А смуглый парнишка, который держал меня за правую руку, — у него ещё на поясе висела уйма скальпов, один из которых был желтоволос и уже никак не мог принадлежать никакому Поуни, — предложил:

— Я думаю, нам следует убить его сначала, а потом говорить.

Этого молодца я не знал, но среди прочих увидел Птичьего Медведя, Худого и Катящегося Быка, который удерживал мою левую руку.

— Так вот, — говорю я храбро, — мне кажется, что вам, Шайенам, можно доверять не больше, чем тем белым, которые причинили вам зло. Ведь всего два снега тому назад я был вам братом, жил в типи Старой Шкуры, охотился и сражался бок о бок с Шайенами, и, по крайней мере, один раз едва не сложил свою голову за них в бою. Но, конечно же, ваши лживые языки скажут, что вы знать меня не знаете, Маленького Большого Человека.

Горящий Багрянцем прервал меня:

— Он скакал рядом со мной в Битве Длинных Ножей, в которой белые люди не знали, как надо сражаться. В том бою он погиб, однако перед этим убил немало «синих мундиров». Но его тело белым не досталось. Он превратился в ласточку и улетел далеко за утесы.

— Так знай, — не выдержал я, — что я и есть Маленький Большой Человек! Иначе откуда бы я знал о нем?

— О нем все знают, — по-индейски упрямо твердит своё Горящий Багрянцем. — Он — великий герой нашего народа. А о нашем народе знают все, поэтому все непременно знают и о нём. И больше я не буду об этом говорить. — Он перехватывает ружьё левой рукой, а правой берётся за рукоятку ножа, которым снимают скальпы. — Мало того, что ты конокрад, так ты ещё и самый большой лжец на свете, — продолжает он. — К тому же ты ещё и глупец. Говорю тебе, я сам видел как МАЛЕНЬКИЙ БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК УПАЛ И ПРЕВРАТИЛСЯ В ПТИЦУ. Поэтому ты не можешь быть им. Кроме того, ты — белый человек, а Маленький Большой Человек был Шайеном.

— Посмотри на меня, — говорю я.

— Э-э-э, может, у Маленького Большого Человека и была светлая кожа, но это ещё не значит, что он был белым человеком, — гнёт свою палку Горящий Багрянцем. — К тому же ты мне показываешь на себя, а не на него.

Вот так-то. С этими проклятыми индейцами, чёрт бы их побрал, по части упрямства никакой осел не сравнится. И тогда я подумал: все, мне крышка! Тем более, когда Горящий Багрянцем пригрозил, что отрежет мне язык, чтобы не лгал. Особенно это приветствовал тот злобный тип, что держал меня справа. Впрочем, какой там тип, совсем мальчишка, примерно в тех годах, что был и я, когда убил своего первого врага. Я сказал, что не знал его, но вдруг до меня дошло, кто это.

Это был Грязь На Носу, просто с тех пор как я подарил ему пони, после того боя, в котором я заслужил себе взрослое имя, он сильно подрос.

Горящий Багрянцем достал свой нож. Я взглянул на Грязь На Носу. Чёрт возьми, стоило рискнуть. И я у него спрашиваю:

— Тот вороной, что я тебе дал на Пороховой речке, все ещё у тебя?

Свирепое выражение на его лице тут же смягчилось и он отвечает:

— Нет, его украли Поуни, когда мы два снега тому назад стояли у Горы Старой Женщины.

— Ты слышал? — спрашиваю у Горящего Багрянцем. Лицо его приняло недоуменное выражение, насколько можно было разглядеть сквозь краску.

— Я тут не все понимаю, — признал он, — это правда.

Я скороговоркой выпалил ещё несколько подробностей из прошлого, но большего не добился. Впрочем, нож он Шайен убрал. Эта самая подробность о вороном, видать, спасла мне жизнь или, по крайней мере, язык, потому как люди в те времена появлялись я исчезали, а вот лошади… лошади — это было уже серьёзно.

Значит, решили индейцы отвести меня в своё стойбище — пусть старшие рассудят… За руки меня больше не держали, но и возвращать оружие тоже никто не собирался. Возле погонщиков индейцы оставили небольшую охрану, ну, а я своим парням посоветовал отнестись к этому неудобству с пониманием, потому как и выбора-то особого у них не было.

Лошадей своих Шайены оставили в ложбине, в полумиле отсюда, на двух самых юных воинов. А этого пинто по-прежнему вёл Тень. Я подумал, что сейчас, пожалуй, не тот момент, чтоб на нем ехать, а запасная лошадь осталась у фургонов.

Вот и обратился я к Горящему Багрянцем с вопросом:

— А на чём я поеду?

Вопрос этот беднягу загнал в тупик. Его упрямое нежелание признать меня было поколеблено и теперь он понятия не имел, что думать дальше. Он повернул ко мне своё искажённое болью лицо.

— Болит, — пожаловался он, — вот тут, между глаз.

Он просунул руку меж перьями боевого убора и почесал черепок. И тут до меня впервые дошло, до чего ж он туп. Ведь когда я был мальчишкой, Горящий Багрянцем казался мне человеком незаурядным, потому как знал толк в стрельбе из лука и верховой езде, чему и меня обучал. И думаю, что во всём этом он и правда соображал неплохо, но в остальном был глуп как пробка.

— Я не стану все время идти пешком, — говорю я, — так и знай.

Видно было, что он испытывал что-то вроде сожаления, что сразу не отрезал мне язык, и дело не в том, что Горящий Багрянцем был необычайно жестоким, а только в том, что иначе не пришлось бы ломать сейчас голову над этой ситуацией.

— Садись сзади за мной, — предложил Грязь На Носу, который после того как я напомнил про лошадь, что когда-то подарил ему, стал доверять мне на семь восьмых. Так что вскочил я сзади него на лошадь, ухватился за его пояс, и мы тронулись с места, и ехали на север часа два пока не добрались до крошечной речушки, которую-то и речушкой назвать было нельзя, так мало было в ней воды.

На противоположном берегу её стояли вигвамы небольшой общины Старой Шкуры Типи; были они, по-видимому, такими же как всегда, но, Господи, подумал я, неужели они всегда были такими убогими и жалкими? И странная штука, сейчас эта вонь поразила меня сильнее, чем тогда, когда десятилетним мальчишкой я вместе с сестрой Кэролайн впервые оказался в их стойбище. А чтобы вы поняли, до чего сильно разило из деревни, скажу лишь, что хотя в это время дул сильный ветер и разносил зловоние в разные стороны, смрад этот забивал даже тяжкий дух Грязи На Носу, ударявший в нос мне довольно-таки резко, ведь я сидел к нему вплотную.

Но вот мы подъехали к знакомому вигваму вождя, служившему мне домом в течение пяти лет; с выцветшими рисунками, в заплатках, а кое-где и разорванной покрышкой. По его внешнему виду я сделал вывод, что Старая Шкура, должно быть, переживает очередную и явно затянувшуюся полосу неудач. Отовсюду сбегались грязные детишки и лающие собаки, а большинство взрослых, кто был в стойбище, уже тут собрались, потому что наш отряд, как обычно, возвращался по частям, и те, кто приехал раньше, уже успели известить о предстоящем деле.

И тут я занервничал; например, среди американцев, чем лучше вы знаете человека, тем меньшую угрозу для вас он представляет, но то же самое, как говорит мой опыт, не совсем верно применительно к индейцам, длительные отношения с которыми только привели меня к убеждению, что они способны на все. Так что до того, как мы спешились, мои колени были тверже. В сопровождении воинов я нырнул в середину через входной проем типи. Внутри было темнее, чем в былые времена, потому что костёр не горел; я вошёл с яркого света и в течение некоторого времени, пока глаза мои не привыкли к темноте, ничего не видел. Войдя, мы повернулись направо, и, как того требовал обычай, минуту помолчали; потом из сумрака где-то перед нами раздался гортанный голос Старой Шкуры.

— Я хочу, чтобы вы вышли, — обратился он к индейцам, — и дали мне поговорить с белым человеком наедине.

Все вышли, а я по кругу пошёл к тому месту, где сидел старый вождь. Может, вам покажется, что было бы разумней взять напрямик, срезав путь по диаметру, но этого никогда не делали: в жилище было принято ходить по кругу.

Как только мои глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть вождя. А он всё это время сидел молча; сидит, вижу, с непокрытой головой. И тут я вспомнил, как в бою на Соломоновой протоке выкинул взятый у него цилиндр, и на душе у меня сделалось гадко. А в руке я держал своё мексиканское сомбреро, которое когда-то купил по случаю и надевал в дорогу. Вещица и впрямь чудесная, с лентой, украшенной серебряными медальонами, и с расшитыми полями.

— Дедушка, — говорю, — я принёс тебе подарок, — и вручаю ему эту шляпу.

Теперь я сделал все, что от меня зависело. И если бы Шайены решили меня как самозванца предать смерти, то тут ничего поделать я не смог бы.

— Мой сын, — говорит Старая Шкура Типи, — я увидел тебя, и моё сердце воспарило, как ястреб. Садись со мной рядом…

На душе у меня полегчало. Я сел на бизонью шкуру по левую руку от него. Он наклонился и обнял меня. И, честное слово, это меня растрогало. Потом он взял сомбреро, быстро срезал ножом его верхушку, воткнул единственное орлиное перо за серебряную ленту и надел его.

— Не эта ли шляпа раньше была моею? — спрашивает он. — С той поры она стала мягче и нагуляла жир.

— Нет-нет, это другая.

— Тогда раскурим трубку, раз ты вернулся, — сказал он и приступил к ритуалу: набил трубку, раскурил, протянул её на все четыре стороны и так далее, поэтому прошло немало времени, прежде чем мне удалось затянуться душистой смесью коры красной вербы.

— Я видел тебя во сне, — сказал вождь через некоторое время. — Ты пил из источника, который бил из длинного носа какого-то зверя. И зверь этот был мне неведом. По обе стороны носа у него росли два рога. И в воде, которая лилась из его носа, было много пузырьков.

Мне всё равно, поверите вы или нет, но подумайте вот над чем; если я всю эту историю выдумал от начала до конца, то неужели я не мог бы выдумать чего-нибудь похлеще? Ну, а говорил вождь, конечно, про аппарат для разлива содовой воды в виде головы слона в заведении у Кейна. Как все это объяснить — сам ума не приложу.

Мы просидели там, как мне кажется, не меньше часа, прежде чем подошли к теме важной для меня. Но индейца лучше не подгонять — всё равно ничего не выйдет.

Наконец Старая Шкура Типи сказал:

— Не сердись на Горящего Багрянцем В Лучах Солнца и на других тоже. В прошлом году у них с какими-то белыми, которых они нашли в пустыне, больных и голодных, вышел нехороший случай. Эти белые сошли с ума, когда искали жёлтый песок, и наши люди пожалели их, накормили и принялись лечить от безумия; а потом, поправившись, эти белые украли у нас двадцать шесть лошадей и ружьё Пятнистого Пса, и ночью убежали.

Старая Шкура Типи спокойно затянулся и пустил дым кольцами.

— А что ещё беспокоит некоторых Людей, — продолжал он, — так это, что мы пришли сюда на совет с белыми в форте Бента, куда созвал нас Отец Белых, вот почему мы надели наши лучшие одежды, и вдруг Горящий Багрянцем В Лучах Солнца и другие случайно встретили ваши фургоны и увидели пинто, который был в числе похищенных лошадей в прошлом году.

Я взял у него трубку:

— Не понимаю, почему они меня не узнали?

— Да, — сказал Старая Шкура Типи. — Ты хочешь есть?

Он никогда и ничего не говорил просто так, и я знал, что теперь по всем правилам мне следовало подкрепиться, и сказал «да»; и тут вошла его жена Бизонья Лощина, развела огонь, сварила нам щенка и подала миски, над краем которых, как знак особого почета, возвышались маленькие лапки. Однако на меня по-прежнему не смотрела и мы не поздоровались, потому что Старая Шкура ещё не дал ей на этот счёт «добро». А когда мы всё это съели, уже почти стемнело.

Вождь вытер жирный рот полями шляпы. И вовсе не потому, что был неопрятен, — дело в том, что после дюжины трапез это его сомбреро до того пропитается жиром, что никакой вождь ему не будет страшен.

Он продолжил разговор с того самого места, где мы остановились.

— Я не совсем понимаю, что с тобой случилось в битве Длинных Ножей, когда солдаты на лошадях не знали как правильно сражаться, — сказал он. — Тогда мы все бежали из-за того, что духи покинули нас. А когда мы собрались опять, а тебя нигде не было, мы увидели ласточку, которая долго-долго летала над нами. Так что проще всего было предположить, что это ты. К тому же думать так было приятно, потому что Люди всегда гордились тобой и любили. А позже мне приснился этот зверь с длинным-длинным носом, который дал тебе пить в деревне белых, но только я никому об этом не говорил, чтобы оно не принесло тебе несчастья.

— Поэтому, — говорит он, — не надо обвинять Горящего Багрянцем В Лучах Солнца, что он тебя не узнал.

Он поднялся со шкуры и, показав, что я должен следовать за ним, вышел и стал у входа в типи, где всё это время собиралось всё стойбище.

За бескрайней прерией садилось солнце, окрашивая небо на западе в багровые, алые и розовые тона, и в его отблесках лица людей стали ещё более красными.

Старая Шкура Типи в этом сомбреро смотрелся довольно-таки ничего. Завернувшись в красное одеяло, он, стоя рядом со мной, как и можно было ожидать, изрёк солидную речь. Всю её передавать не стану, ограничусь только заключением.

— Так что по этому случаю я думал, и говорил, и курил, и обедал. И вот я решил: Маленький Большой Человек вернулся!

И сказав это, ушёл в типи. А все остальные подошли и приветствовали меня сердечно, как никогда раньше, обнимали, говорили приятные слова, и мне пришлось есть ещё раз пять или шесть и бесконечно говорить, говорить, говорить… и думается, я был тронут этим, хотя всё же знал, что вновь индейцем никогда не смогу стать.

* * *

Короче говоря, на меня обрушилась уйма новостей о том, что эти люди делали после битвы при Соломоновой протоке — примерно то же самое, что делали и со времен незапамятных: большую часть года, как обычно, были на севере, но каждое лето спускались на все шайенские сборища на юг. С солдатами за это время никаких осложнений не было, потому как держались от них в стороне. И, похоже, род Старой Шкуры всё ещё пускали на эти сборища, из чего следовало, что он за это время умудрился не увести ничьей жены.

Год индейцы предпочитают обозначать как-нибудь эдак: «Было это в то время, когда Бегущий Волк сломал ногу» или «Той зимой, когда тополиное дерево упало на типи Птичьего Медведя». А так как эту летопись они хранили в голове, то именно событиями такого рода она и была богата, а что-то действительно важное вполне могло в ней и не уместиться. Так, о бегстве на Соломоновой протоке мне рассказали только Горящий Багрянцем и Старая Шкура, а остальные давно о нем забыли. И если бы спросили Шайена, а что он помнит о том знаменательном лете, то он, наверно, сказал бы что-нибудь вроде: «Тогда мой гнедой на скачках обогнал вороного Резаного Живота».

А в краях этих они, по словам Старой Шкуры, оказались потому, что у форта Бента правительство собирает мирную конференцию. На ней обещался появиться сам глава комиссии по делам индейцев, так что, как я понял, это на вождя произвело безмерное впечатление. Он рассчитывал получить ещё одну медаль, а то и новый цилиндр. А о прочем, однако, он четкого представления не имел.

Одно из многих пиршеств в мою честь происходило в типи Горба; Горб всё ещё был военным вождём и ни капли не изменился.

— Добро пожаловать, мой друг! — сказал он мне при встрече. — Ты, случайно, не принес мне в подарок пороху и пуль?

Так что я ему подарил весь свой запас бумажных гильз и капсюлей для моего «Кольта» драгунской модели, оставив себе только заряды в камерах. Думаю, если б об этом узнали в части, то меня вздернули б на первом же суку.

— Заходи, поешь, — пригласил он меня. Приглашены также были Старая Шкура Типи, Тень-Что-Он-Заметил, Горящий Багрянцем и ряд других моих старых друзей, и там-то мы потолковали об этом договоре.

— Я не знаю, — сказал Старая Шкура Типи после того, как мы съели варёный бизоний язык, — хорошо ли, чтобы Люди превращались в пахарей, хотя у Желтого Волка и была такая мысль, а он был мудрый человек…

Горб сказал:

— Жёлтый Волк был великим вождём, но белые люди опутали его злыми чарами, иначе откуда бы у него появились такие мысли? Он слишком много времени провел возле фортов.

— Я хочу сказать, — поднялся Тень-Что-Он-Заметил. — Я скорее умру, чем стану сажать картофель.

Горящий-Багрянцем-В-Лучах-Солнца всё ещё болезненно переживал ту подлую шутку, что сыграли с ним охотники за жёлтым песком. Он сказал:

— Что бы мы ни делали, белые люди нас обманут. Если мы посадим картофель, они его похитят. Если мы станем охотиться на бизонов, то они их распугают. Если мы затеем сражаться, то они не будут воевать как полагается.

Ни к какому выводу он так и не пришёл, но впал в подавленное состояние и не выходил из него весь остаток этого дня и все следующее утро, и все это время просидел неподвижно прямо тут, в типи Горба — не ел, не пил, не разговаривал, и семья Горба оставила его в покое, и все просто обходили его как камень.

— Может быть, и так, — сказал Старая Шкура Типи. — Но, с другой стороны, белых людей становится все больше и больше, и они строят постоянные стойбища. Если они не находят лес, то они нарезают кирпичи из земли или зарываются в землю, как луговые собачки. И чтобы ещё не говорили про белого человека, надо признать одно — ОТ НЕГО НИКУДА НЕ ДЕТЬСЯ. Бледнолицым не видно конца. А Людей всегда было не очень много, потому что нам предназначено быть не такими, как все, а выше и лучше всех. Очевидно, не всякий может быть Человеком. А чтобы было так, должно быть огромное количество низших людей. По-моему, в этом и состоит предназначение белых на земле. Поэтому мы должны выжить, ведь без нас мир потеряет всякий смысл. Но выжить, если белые разгонят бизонов, будет нелегко. Может, нам следует попробовать работать на земле. Другие краснокожие занимались этим. Когда я был мальчиком, народ, называемый Манданы, обрабатывал землю по берегам Большой Мутной Реки. Правда, Лакоты постоянно нападали на их деревни и многих убивали. А потом Манданы заразились оспой от проезжих белых торговцев и все до одного умерли. Нет больше Манданов. — Старая Шкура Типи поднял брови. — Наверно, они не были великим народом.

— Из пахарей никто им никогда не был, — сказал Горб, после чего обратился ко мне. — Наверно, у тебя в фургонах много пороха и свинца?

Я пропустил его вопрос мимо ушей. И это было правильно, потому что я сам собирался обратиться с речью. Сейчас со мной здесь считались, и вовсе не потому, что я мог вести караван — Шайенам до этого никакого дела не было, они меня даже не спросили, что я делал все это время — нет, нет, авторитет мой держался на том, что меня считали убитым на Соломоновой протоке, а я, однако ж, вернулся.

Вот как я рассуждал. К примеру, Старая Шкура прожил в прерии более семидесяти лет, ну и что? Какой след он оставил на этой земле? Спору нет — свою землю индейцы любят, но вся штука в том, что самый жалкий бледнолицый со своей лачугой пустил в эту землю такие корни, какими не может похвастать ни один краснокожий кочевник. На это, конечно, можно взглянуть под таким углом: когда две вещи связаны, они обязательно оставляют след друг на друге; так, дерево корнями связано с землей, а земля — с деревом. К примеру, в Денвере теперь дома строят основательно, с фундаментом; не просто стенки ставят на земле, а врываются в неё, и если в один прекрасный день белые отсюда исчезнут, всё равно на этой земле надолго останется их след. Ибо нет в природе такой силы, чтобы вырвать из земли фундамент или погреб.

Может, белые естественнее индейцев! — вон оно как стал я рассуждать. Ведь даже луговые собачки и те живут оседло… Ну, теперь-то я знаю, что все живые существа одинаково принадлежат природе и никакое не может быть естественнее другого, но тогда я был молод и эти различия не давали мне покоя: как же примирить такие взаимоисключающие точки зрения. Индейцы, к примеру, считают, что они ближе к природе, а белые утверждают, что они человечнее, то есть, дальше ушли от животных. Но как на это ни посмотри, мне ясно было одно: шайенский образ жизни обречен. И не здесь я это понял, нет, а в совсем другом месте, в Денвере, потому как истина порой сперва всплывает совсем не там, где ей суждено сбыться, а в месте весьма и весьма отдаленном. Представьте себе, что вы в Китае, и там изобрели порох, а вы стоите и ясно видите, что каменные замки и доспехи рыцарей за тысячи миль от вас уже обречены.

Так что то, что я сказал, имело вполне практическую направленность. Я стоял в типи Горба. На мне было лучшее красное одеяло Горящего Багрянцем. Мы с ним уже успели обменяться подарками, и он, как это принято среди индейцев, отдал мне самое лучшее из того, что у него было.

— Братья, — сказал я, — когда я сижу среди вас, я думаю о прекрасной стране у реки Паудер, где у нас было столько счастливых минут, когда я был мальчишкой. Вы помните то время, когда Маленький Ястреб спал в своём типи и внезапно проснулся, разбуженный запахом барсучьего сала, и поднял полог вигвама, и увидел индейца-Ворону, похищающего его лошадь, и убил его? А когда Два Грудных Младенца вернулся со своей военной тропы против ютов после того как пропадал целый год, и пояс его был увешан скальпами, и он пел песню, которой его обучил орел, когда он, раненый, скрывался в сухой балке? Вы помните, как прекрасна Заоблачная Вершина, с этой своей белой шапкой и склонами пурпурно-синими? А вспомните чистые и всегда студеные воды Реки Вздорной Женщины, которые сбегают с гор, где тает снег. А леса, богатые дровами для костра и жердями для типи, а оленей с огромными рогами, а медведей в меховых шубах…

Мне кажется, что там, на Пороховой Речке, лучше, чем здесь, на этом месте. Я ничего не знаю об этом договоре, но я точно знаю, что этими краями, где мы сейчас стоим, будет проходить все больше и больше белых, потому как здесь мы всего лишь на расстоянии полета птицы от деревни белых, называемой Денвер, да большой страны белых, называемой Миссури. Я был и там, и там, и знаю, что ни одно из этих мест скоро не исчезнет, а только будет становиться все больше. И я считаю, что поскольку они будут разрастаться, то они и земля вокруг будут все меньше радовать глаза Шайенов.

Я запнулся, оно ведь нелегко быть пророком, если у тебя нет навыков.

— У меня был сон, — говорю я, — после Битвы Длинных Ножей. Я летал над всей этой землей и видел под собой белых людей, которые строили квадратные дома, но к северу, на берегах славной речки Паудер я видел великий народ Шайенов, живущих счастливо, сражающихся с Горными Змеями и Воронами, добывающих бизонов и оленей и похищающих лошадей.

Заговорил Старая Шкура Типи:

— Мне кажется, я слышал слова мудрости, — сказал он, — Мы прежде собирались говорить об этом соглашении, чтобы поддержать наших южных братьев. Туда идут Чёрный Котёл, Белая Антилопа, а они — великие вожди. Я думаю, что Арапахи, Кайовы и Люди-Змеи также будут там. Видеть все племена на мирной конференции — с бесчисленными пони, в лучших одеждах — это незабываемое зрелище. Отец Белых обещал всем поднести подарки. Просто за то, что явишься на эту конференцию, а это вовсе не означает, что надо прикасаться к перу…

Великий Отец хочет выкупить у Настоящих Людей и других племен те земли, где лежит жёлтый песок. Там будет Бент, а он — хороший человек, женатый на женщине-Шайенке. Я собирался туда отправиться и поговорить о земледелии, потому что Чёрный Котёл и Белая Антилопа, которые мудрые вожди, сказали, что Людям надо подумать о том, чтобы жить оседло…

Но сны не говорят и так, и эдак, и недаром к нам вернулся, чтобы рассказывать про свой сон Маленький Большой Человек…

Я не сообщил ему ничего нового. Индейцы вовсе не дураки, когда дело касается того, что им надо делать, а что не надо. Просто иногда у них бывают такие причины, которые белым понять нелегко. Вот Старая Шкура Типи отправлялся на этот совет главным образом для того, чтобы получить ещё одну серебряную медаль и увидеть праздник, когда сойдутся все племена и станут показывать свою ловкость в верховой езде, свои лучшие одежды, чтобы произвести впечатление на представителя правительства. Он мог даже зайти так далеко, что подписал бы это соглашение, в результате совсем не собираясь заняться земледелием.

Сейчас же после моих слов он решил забыть про всё про это и вернуться в северные края. Но вот что я вам скажу: сделал так он вовсе не из-за моего «сна», он так сделал только потому, что чертовски хорошо знал, что я белый и знаю, что говорю относительно положения в Канзасе и Колорадо.

И все они это знали, и если вы рассмотрите опять легенду, которую они создали вокруг Маленького Большого Человека, вы поймете, что я имею в виду. Она в некотором отношении не имеет ничего общего со мной лично, и раз уж так вышло, что меня отождествляют с ним, то это скорее я должен жить в соответствии с легендой, а не наоборот. И если бы я сделал что-то такое, что противоречило бы этой легенде, то это означало бы только то, что я не есть Маленький Большой Человек. Таким путем индейцы добиваются того, что их основные представления остаются неизменными, а герои — безупречными, и индейцам не приходится лгать. Хотя, как мне кажется, такой фокус не прошёл бы с теми, кто понимает принцип работы таких вещей, как деньги и колесо. После этой беседы в типи Горба вошёл другой мой сводный брат, Лошадка, одетый шайенской женщиной, и развлек всех нас изящными танцами и прекрасным пением. И мое сердце радовалось, видя что он добился такого успеха в качестве химанеха.

Ночевал я в типи Старой Шкуры. А на следующее утро встретил ещё одного старого приятеля. Я как раз возвращался после купания в речушке, когда увидел какого-то индейца, который, как мне показалось, то ли слепой, то ли нарочно не пропускает на своём пути никаких зарослей полыни и кактусов. Присмотревшись, я пришёл к выводу, что верно последнее, потому что такой трудный путь можно было выбрать только умышленно. Но мало-помалу он добрался до речки, где и принялся мыться. Но не водой, а — грязью на берегу!

Я сразу узнал его. Это был Младший Медведь. Так что когда он закончил свои странные процедуры, я подошёл к нему. Считает ли он меня своим врагом, как и раньше, или нет, я не знал. Но мне казалось, это было так давно, что я об этом вовсе и не думал.

На мое приветствие он ответил вовсе не враждебно, но вместо того, чтобы по-шайенски сказать «здравствуй», говорит «до свидания». А потом точно так же как человек после купания сядет высохнуть на берегу, он заходит в воду и сидит в речке. По-моему, после того, как он умылся грязью, это имело смысл. Тут я сообразил, что он делает всё наоборот, и тогда стало ясно, почему он так себя ведёт.

Позже мою догадку подтвердил Лошадка, который отложил в сторону своё рукоделие — он вышивал бисером — и покинул толпу женщин, с которыми обычно околачивался, чтобы посплетничать.

— Так и есть, — подтвердил он. — Человеком Наоборот Младший Медведь стал в прошлом году, когда у Белого Человека Наоборот купил Громовой Лук.

Я должен кое-что объяснить. Вы знаете, что обычно Шайену-воину трудно найти ровню. Но Человек Наоборот заходит ещё дальше. Он воин до такой степени, что во всём, кроме как в бою, поступает наоборот. Так, он не ходит по тропам, а предпочитает ломиться через заросли. Моется он грязью, а сохнет в воде. Если вы его попросите о чём-нибудь, то он сделает наоборот. Спит он на голой земле, главным образом в самых неудобных местах, а вот на подстилке — никогда. Не может он и жениться. И живет он сам, один, на некотором удалении от стойбища; и, сражаясь, он сражается в одиночку, а не с основными силами Шайенов. А в бою он несёт Громовой Лук, к верхнему концу которого прикреплен копытообразный наконечник. И когда этот лук у него в правой руке, то он не имеет права отступать.

Ну, кажется, в этом деле существует ещё целый миллион прочих правил, потому-то он и является таким не похожим на других, и в любом стойбище таких «человеков» раз-два и обчелся…

— Так ты помнишь Койота? — говорит Лошадка. — Его убили Поуни. Юты убили Красную Собаку… — Он продолжал перечислять новости, которые оказались довольно-таки кровавыми. Потом он, взглянув не без игривости и лукавства на меня, добавил:

— А сам я подумываю перебраться в вигвам Желтого Щита его второй женой.

Я поздравил его и подарил ему маленькое зеркальце для бритья, которое брал с собой в дорогу, чему он был безмерно рад, и после того, как мы с ним попрощались, он, наверное, часами смотрелся в это зеркальце.

Но перед этим я спросил у него о своей бывшей подруге Ничто.

— А на ней женился Белый Человек Наоборот, — рассказал он. — И она сейчас ждёт ребёнка.

Немного попозже я её и сам увидел — она сидела перед своим типи и толкла какие-то ягоды. Просто удивительно, до чего эта девушка изменилась всего за пару лет. Даже без беременности она была бы довольно-таки тучная. Нос у неё расплылся по лицу, и я не мог припомнить, чтобы прежде у неё был такой злой взгляд. А то, что раньше было блестящими чёрными волосами, теперь смахивало на хвост лошади, только что продравшейся через заросли терновника.

Но самые большие перемены произошли в её характере. Когда я проходил мимо, она с таким ором напустилась на собаку, что прежде мне не приходилось слышать, а когда из типи вышел её муж, то вся эта брань обрушилась на его голову. Шайенские женщины — прекрасные жёны, но иногда они бывают до того сварливы — сварливей не найдёшь.

Мне кажется, можно смело сказать, что та сабельная атака на Соломоновой протоке спасла меня от того, чтобы все это слушать до самой смерти.

Ну, через некоторое время Шайены принялись сворачивать стойбище, готовясь откочевать на север. Мы со Старой Шкурой Типи стояли и смотрели как женщины разбирают вигвамы, делают из жердей волокуши и грузят на них скарб. На голове у вождя красовалось сомбреро, которое из-за разницы в размерах наших голов сидело несколько высоковато на его косицах. Ну, а поскольку это сомбреро было всего лишь вместо того цилиндра, который я потерял, то я по сути ещё ничего ему не подарил, так что теперь мне показалось, что ничего другого не остаётся, как подарить ему свой «Кольт» драгунской модели. С одной стороны, это был довольно-таки небольшой подарок. Но, с другой стороны, я оставался без лошади, без какого-либо оружия, без шляпы, без куртки — свою я подарил Горбу — а взамен я получил одеяло, каменную трубку, нитку бус и тому подобное, с чем мне предстояло вновь присоединиться к неприязненно настроенным погонщикам и преодолеть остаток пути до Денвера.

— Дедушка, — сказал я. — Я не смогу податься с тобой на речку Паудер…

— Я тебя слышал, — ответил Старая Шкура. Вот и все, что он сказал.

Однако я всё же не мог просто так уйти. А, может, мне самого себя надо было убедить, потому как на второй день у Шайенов я заметил, что они уже не столь непривлекательны для меня. Да и с запахами стойбища я вновь стал свыкаться. Похоже, что со временем я, возможно, вернулся бы к тому себе, каким был прежде.

А, может быть, и нет. Но я почувствовал, что есть определенный риск. Ведь немаловажным было то, что в Денвере дела мои шли совсем неплохо. Да и честолюбивые замыслы к тому времени мне уже были ведомы, потому что в мире белых без честолюбия ни черта из тебя не выйдет. Но ведь по-Шайенски это не передать — там и в помине нет такого понятия.

Оно, конечно, индейские мальчишки мечтали стать великими воинами, а некоторые даже чувствовали призвание вырасти в вождей, но это всё сугубо ЛИЧНЫЕ цели, потому что ни у какого вождя нет власти в нашем понимании этого слова. Индейский вождь ведет за собой только личным примером. Так, если взять вот этот переход на Пороховую речку, то Старая Шкура Типи не отдавал своим людям никаких приказов туда идти. Всё, что он сделал, так это только решил, что ОН туда пойдет, обязательно пойдет. И Горб решил, что Он пойдет, и так далее. И другие пойдут с ними лишь только потому, что считают их мудрыми людьми, а если кто не считает, тот не пойдёт, вот и всё. Ну, а Горящий Багрянцем все ещё никак не мог решить, он по-прежнему сидел на том самом месте, где недавно ещё было жилище Горба и его жёны, а дочери Горба разбирали вигвам как раз вокруг Горящего Багрянцем.

А, с другой стороны, что я ещё собирался делать, когда вел этот караван в Колорадо, как не заняться самому торговлей? Я говорил уже, что коммерсант я никудышний, у меня нет нужной жилки, но при всем при том я себе втемяшил в голову, что она вовсе и не нужна, что и так разбогатеть ничего не стоит в таком совершенно новом месте, каким был Денвер. И уже предпринимались кое-какие шаги, чтоб сделать Колорадо Территорией. А через пару-тройку лет, заработав достаточно денег, я вполне мог бы выдвигаться в губернаторы, ведь я умел читать и писать, чем едва ли могло бы похвастать большинство тогдашнего населения этих мест.

Но как мне объяснить, хоть малость намекнуть об этом индейцу, скажем, Старой Шкуре Типи?

И тут мне помогло появление Младшего Медведя, который ехал как раз в нашу сторону. Само собой, сидел он задом наперед, лицом к хвосту, однако, как раз это и делало его команды-наоборот и подергивания уздечкой нормальными. Он давал лошади команду «влево», имея в виду «вправо», а так как он сидел, поворотясь к лошадиному крестцу, то в этом был опять же здравый смысл, поскольку лошадь шла вперёд, что и надо было.

— Почему, — спрашиваю я, — Младший Медведь стал Человеком Наоборот?

Как я и думал, вождь дал объяснение вполне традиционное:

— Потому что он боялся молнии и грома.

— Вот потому и я решил поехать на запад со своими фурами, — объяснил я.

И, знаете, ведь в этом объяснении была некая доля правды.

Учитывая то, во что, в конце концов, тот договор вылился, я испытываю определенную гордость оттого, что я сыграл кое-какую роль в том, чтобы отправить своих друзей подальше от беды. Чёрный Котёл, Белая Антилопа и другие южные Шайены и Арапахи, которые прикоснулись к перу, оказались в резервации вдоль реки Арканзас, в юго-восточной части Колорадо, месте без дичи, маловодном, с бесплодными землями. А через несколько лет, как раз когда их мирное стойбище располагалось на Песчаной речке — Санд-Крик, на территории той самой резервации Третий Колорадский Добровольческий Кавалерийский полк устроил им кровавую баню…