Онлайн чтение книги Любите ли вы Брамса?
Глава XV

Обычно Роже и Поль в феврале отправлялись на недельку в горы. Между ними было договорено, что независимо от их сердечных дел (а в те времена речь могла идти только о сердечных делах! Роже) они непременно урвут для себя в течение зимы несколько спокойных дней. Как-то утром Роже позвонил в контору Поль, сообщил, что уезжает через десять дней, и осведомился, брать ли билет на ее долю. Оба замолчали. Поль с ужасом спрашивала себя, чем объясняется это приглашение: инстинктивной потребностью в ее присутствии, угрызениями совести или просто желанием разлучить ее с Симоном. Только первый мотив мог бы поколебать ее решимость. Но она прекрасно знала, что никакие слова Роже не дадут ей уверенности в том, что их совместное пребывание в горах не превратится для нее в пытку. И в то же время, вспомнив, каков Роже в горах, как он, жизнерадостный, улыбающийся, стремглав несется по горным тропинкам, увлекая ее, испуганную, за собой, Поль почувствовала, что сердце ее разрывается от боли.

– Ну так как же?

– Не думаю, чтобы это было возможно, Роже. Мы будем притворяться, что… словом, что мы ни о чем другим, кроме гор, якобы не думаем.

– Для того-то я и уезжаю, чтобы ни о чем не думать. И поверь, вполне на это способен.

– Я поехала бы с тобой, если бы ты… (ей хотелось добавить: «Если бы ты был способен думать обо мне, о нас», – но она промолчала) …если бы ты действительно во мне нуждался. Но ты прекрасно проживешь там без меня или… с кем-нибудь другим.

– Ладно. Насколько я понимаю, ты просто не хочешь сейчас уезжать из Парижа.

«Он имеет в виду Симона, – подумала Поль. – Почему это никто не желает отделять видимость от сути?» И она подумала также, что в течение месяца видимость жизни с Симоном стала ее повседневной, реальной жизнью. И возможно, именно по вине Симона она отказала Роже при первом же звуке его голоса.

– Если угодно, это так… – сказала она. Оба помолчали.

– Ты, Поль, сейчас не особенно хорошо выглядишь. У тебя усталый вид. Если ты не желаешь ехать со мной, все равно поезжай с кем-нибудь. Тебе это необходимо.

Голос его звучал печально и ласково, и на глаза Поль навернулись слезы. Да, она нуждалась в Роже, нуждалась в том, чтобы он охранял ее всегда, а не дарил ей эти десять дней на бедность. Ему полагалось бы это знать; есть же предел всему, даже мужскому эгоизму.

– Тогда я, конечно, поеду, и мы будем посылать друг другу открытки с одной вершины на другую.

Он повесил трубку. А если он просто просил у нее помощи, и она ему отказала? Хорошо же она его любит! И все же она смутно почувствовала, что была права, что ее право, если не долг, – быть требовательной и страдать от этой требовательности. Как-никак она женщина, которую страстно любят. Обычно она бывала с Симоном в соседних безлюдных ресторанчиках. Но, вернувшись к себе сегодня вечером, она столкнулась с ним в дверях; на нем был темный костюм, волосы он причесал особенно тщательно – словом, вид у него был торжественный. Она снова, в который раз, подивилась его красоте, кошачьему разрезу глаз, безупречному рисунку рта и весело подумала, что у этого мальчугана, который ждет ее целыми днями, зарывшись в ее платья, наружность рыцаря и сокрушителя женских сердец.

– До чего же ты великолепен! – воскликнула она. – Что случилось?

– Мы будем развлекаться, – изрек он. – Пойдем пообедаем в каком-нибудь шикарном ресторане, а потом потанцуем. Но ты не думай, я, если хочешь, готов остаться дома и съесть обыкновенную яичницу. Просто мне не терпится вывести тебя в свет.

Он снял с нее пальто, она заметила, что от него пахло туалетной водой. В спальне на кровати было разложено ее вечернее, очень декольтированное платье, которое она надевала только раза два.

– Оно мне больше всех нравится, – объяснил Симон. – Хочешь коктейль?

Он приготовил ее любимый коктейль. Поль растерянно присела на постель: итак, она спустилась с гор, чтобы попасть на светский вечер! Она улыбнулась Симону.

– Ты рада? Ты хоть не особенно устала? Если хочешь, я сейчас же переоденусь, и мы останемся дома.

Он уперся коленом в край постели и взялся за отвороты пиджака, готовясь его снять. Прижавшись к нему, она просунула руку под его рубашку и ощутила ладонью горячую кожу. Да, он был живой, по-настоящему живой…

– Что ж, хорошая мысль, – сказала она. – Значит, ты настаиваешь именно на этом платье? А по-моему, у меня в нем какой-то полубезумный вид.

– Я люблю твою наготу, – ответил он, – а это платье более открытое, чем другие. Я все перерыл.

Она взяла стакан, выпила. Ведь могло быть и так, что она вернулась бы одна в свою квартиру, прилегла бы с книгой в руках, поскучала бы немного, как часто скучала до Симона; но здесь был Симон, он смеялся, он был счастлив. Она смеялась вместе с ним, а он требовал, чтобы она непременно поучила его чарльстону, не понимая, что отсылает ее на двадцать лет назад. И она, спотыкаясь на ковре, обучала его чарльстону и, запыхавшись, упала в его объятия. Он прижал Поль к себе, а она смеялась от всей души, начисто забыв Роже, снег и все свои огорчения. Она была молода, она была красива; она выгнала его из комнаты, подкрасила лицо под «вамп», надела это неприличное платье; а он, сгорая от нетерпения, барабанил в дверь. Когда она вышла к нему, он ослеплено прикрыл глаза, потом стал покрывать поцелуями ее обнаженные плечи. Он заставил ее выпить еще стакан коктейля, ее, совсем не умевшую пить. Она была счастлива, сказочно счастлива.

В кабаре за соседним столиком сидели две дамы, чуть постарше Поль, они встречались с ней, даже работали иногда вместе и теперь приветствовали ее удивленной улыбкой. Когда Симон поднялся, приглашая ее танцевать, она услышала коротенькую фразу: «Сколько же ей будет лет?»

Она тяжело оперлась на руку Симона. Все было безнадежно испорчено. Платье слишком молодо для ее возраста, внешность Симона слишком бросается в глаза, и жизнь ее слишком нелепа. Она попросила Симона отвезти ее домой. Он не стал возражать, и она поняла, что он тоже слышал.

Она поспешно разделась. Симон хвалил оркестр. Она предпочла бы, чтобы Симон ушел. Пока он раздевался, она лежала в темноте. Напрасно она столько выпила: два коктейля да еще шампанское; хороша она будет завтра, лицо непременно осунется. Ее словно оглушила грусть. Симон вошел в спальню, присел на край постели, положил ладонь ей на лоб.

– Не надо, Симон, – сказала она. – Я устала сегодня.

Он ничего не ответил, не пошевелился. На фоне освещенного проема двери в ванную она видела его силуэт; он сидел, понурив голову, должно быть, о чем-то размышляя.

– Поль, – наконец проговорил он, – мне нужно с тобой поговорить.

– Уже поздно. Мне хочется спать. Поговорим завтра.

– Нет, – ответил он. – Я хочу поговорить с тобой сейчас. И потрудись меня выслушать.

От удивления она даже раскрыла глаза. Впервые он говорил с нею таким властным тоном.

– Я тоже слышал слова этих старых мегер, ну тех, которые сидели позади нас. Я не желаю, чтобы это задевало тебя. Это же тебя недостойно, это подло и оскорбительно для меня.

– Прошу тебя, Симон, не устраивай по пустякам драм…

– Никаких драм я не устраиваю, наоборот, я как раз не хочу, чтобы ты устраивала. Конечно, ты все будешь от меня скрывать. Но тебе нечего от меня скрываться. Я, слава богу, не ребенок. Я вполне способен тебя понять, а возможно, и помочь тебе. Я очень, очень счастлив с тобой, ты же сама знаешь. Но этого мало, я хочу, чтобы ты, ты тоже была со мной счастлива. Сейчас ты слишком дорожишь Роже и поэтому несчастлива, А тебе пора понять, что наш с тобой случай – это нечто серьезное и что ты должна мне помочь укрепить нашу связь, а не считать, ее только счастливой случайностью! Вот и все.

Говорил он уверенно, однако не без усилия. Поль слушала его с удивлением, даже с надеждой. А она-то считала его несмышленышем, – он вовсе не несмышленыш, и он верит, что ей еще не поздно начать все заново. А вдруг ей это удастся?..

– Не совсем же я безмозглый дурак, ты это сама знаешь. Мне двадцать пять лет, до тебя я не жил по-настоящему и, расставшись с тобой, тоже не сумею жить настоящей жизнью. Ты та женщина, а главное – то человеческое существо, которое мне необходимо! Я это знаю. Если хочешь, мы завтра же обвенчаемся.

– Мне тридцать девять лет, – напомнила она.

– Жизнь не дамский дневник, не пережевывание жизненного опыта. Ты на четырнадцать лет старше меня, и я тебя люблю, и всегда буду любить. Вот и все. Поэтому-то мне тяжело видеть, как ты опускаешься до уровня этих старых выдр или даже до уровня общественного мнения. Главный вопрос для тебя, для нас обоих – это Роже. А других проблем у нас нет.

– Симон, – проговорила она, – прости, что я, я думала…

– Ты думала, что я вообще не думаю, вот в чем дело. А теперь подвинься.

Он лег рядом с ней, обнял ее, овладел ею. Она уже не ссылалась на усталость, и он принес ей такое наслаждение, которого она с ним до сих пор не знала. Потом он ласково погладил ее влажный от пота лоб, прижал ее голову к своему плечу, хотя обычно спал, сам уткнувшись в ее плечо, ласково подоткнул вокруг нее одеяло.

– Спи, – шепнул он, – я позабочусь обо всем.

В темноте она нежно улыбнулась, прижалась губами к его плечу, и эту ласку он принял с олимпийским спокойствием властелина. Еще долго лежал он без сна, пугаясь и гордясь своей собственной решимостью.