ПОДКОВА НА СЧАСТЬЕ

Онлайн чтение книги Люди на перепутье
ПОДКОВА НА СЧАСТЬЕ

Старая пани отвязала волкодава, взяла плетку и палку и вышла из дому. Нелла крикнула ей из окна:

— Подожди, я пойду с тобой! Сейчас спущусь!

Старая пани посмеивалась в саду:

— Что с тобой, Нелла, здорова ли ты? Я тебя не узнаю: так рано? Ну конечно, мой свисток стащили мальчишки.

Те, у кого не было школьных каникул — Гамза, дядя Франтишек и Ружена, — уже уехали в город. Было раннее утро первого дня после рождества. Бабушка собиралась на свою обычную прогулку.

— А ты не устанешь? — не без иронии обратилась она к дочери. — Я пойду до самого монастыря. Я, голубушка, каждый день хожу три, а то и пять часов.

Едва они вышли из ворот, к дому повернул мотоциклист в кожаном костюме и крагах. Ого, он останавливается как раз около них! Поставив одну ногу на землю и перекинув другую через седло, он поднялся с машины, с бравым видом приложил руку к шлему и подошел к дамам. Это был архитектор Мразек из Усти, он приехал осмотреть дом, к которому весной предстояло пристроить веранду.

Вернуться с пути — плохая примета. Бабушка, если забывала взять что-нибудь, обычно кричала через забор Поланской, и та приносила ей забытую вещь. Но сегодня пришлось вернуться. Она вынула из сумочки ключ, отперла дверь и вернулась вместе со строителем, который выглядел очень лихо в своей куртке и крагах и не подозревал, что приехал невпопад. Бабушка очень любила всякие перестройки, и в доме постоянно что-нибудь строилось.

— Только смотрите уложитесь в смету, — зычно сказала она, снова появляясь на крыльце в своей дорожной юбке. — Весной возьмемся за дело.

И, крепко тряхнув строителю руку, она зашагала по хрустящему песку. Мразек повернул мотоцикл, мотор затрещал в морозном воздухе, и ездок, похожий на нарочного, пересек освещенную часть дороги и исчез. Прабабушка глядела на него из окна.

— Могла бы и она принять за меня этот визит, — не удержалась от замечания старая Витова. — Все равно ведь сидит дома. Но куда там, разве она сделает что-нибудь! Ей бы только свое удобство. Обо всем должна заботиться я!

Едва они вышли на дорогу, как им встретился мясник Гыкш на своей повозке, запряженной рыжим мерином Фрицеком. Оставив Неллу, бабушка преградила ему дорогу. Мясник в фиолетовых рукавицах остановил коня, подтянул вожжи и, наклонясь с козел, слушал, что заказывала ему старая пани, и кивал головой.

— Ты совсем как отец, — сказала мать, вернувшись к Нелле. — Вот не любил, когда я задерживалась. Уж ему, бедняге, приходилось ждать меня! Что поделаешь, вам с этим не управиться. Погоди-ка, я еще…

Она зашла в калитку к садовнику поместья, мимо которого они как раз проходили, и пропала там на четверть часа. Нет, ничего особенного, она хотела лишь узнать, не продаст ли он цветной капусты.

Потом они пошли дальше. Перед ними бежал пес. Бабушку и Неллу знала вся округа. Уже не первый год существует республика, и графиня из нехлебского замка уже не графиня, ее называют так только из вежливости. Уже не первый год существует республика, но я не могу умолчать о том, что старая пани Витова, проходя деревней Нехлебы, отвечала на приветствия своих поставщиков голубей, ягод и грибов с неповторимым радушием и несколько свысока, как будто своим подданным. В этот мирок, такой маленький, словно вы смотрите на него в перевернутый бинокль, мать Неллы, когда-то горожанка, навсегда укрылась после смерти мужа. Она приняла на себя ответственность даже за климат своего края и считала своим промахом, недостатком гостеприимства к внукам то, что в этом году, как назло, не было снега.

— Ручаюсь, что, как только вы уедете в Прагу, его навалит на полметра. Вот увидишь! Нашей семье всегда не везло. Почему ты смеешься? — спросила она как-то по-детски.

Когда они проходили мимо квартала небольших вилл, мать сжала руку Нелле:

— Поверни на мост. Нам навстречу идет капитанша. Надо с ней разминуться. Только бы пес к ней не подбежал.

Нелла удивилась. Мать всегда была в хороших отношениях с этой дамой.

— Вы что, поссорились?

— И не думали. Просто мне в последнее время так надоели люди, ты представить себе не можешь. Болтают такие пустяки, что голова идет кругом. Не хочу говорить ни о чем, кроме дела. Никто мне не нужен.

— И мы тоже?

— Только вы и нужны мне, обезьяна! Одних вас хватает по горло.

— Если ты не против, давай пойдем медленнее, я не могу так бежать в гору, — схитрила дочь.

— Тренировки нет! — гордо сказала старая пани таким тоном, как говорили ее внуки, и не без удовольствия остановилась. — Не спите по ночам, а когда светит солнышко, вы в кровати. Живете шиворот-навыворот.

Дочь не ответила. Обе слушали, как невдалеке, где-то в поле, ветер колебал жестяной образок девы Марии. Нелла и мать смотрели друг на друга, как смотрят два путника, остановившиеся перевести дыхание. Старуха улыбнулась усталой и счастливой улыбкой. Было холодно, и Нелла видела, как у матери дыхание вырывается паром изо рта.

— Красивое пальто у тебя, Нелла, — сказала мать и притронулась к одной из пуговиц. И в этих обычных словах как будто было заключено какое-то иное, глубокое содержание.

Прибежал пес с высунутым языком и, дыша как паровоз, остановился около старой пани. Она поправила гребнем свои растрепавшиеся волосы и снова двинулась в путь. Чем дальше они отходили от дома, тем больше забывала бабушка свои заботы и ей было легче идти, как путнику без ноши. Ее нервозность исчезла, свежий воздух словно обновил ей душу. Те, кто созерцает на экране торопливую жизнь нашего века, кто танцует под лай граммофона и негритянский барабан, те, кто все еще живет во власти страстей, те не знают, что единственное благо — это свежий воздух, к которому стремится сердце, бедное загнанное сердце, ибо ему возвращает равновесие этот воздух, насыщенный озоном.

Дорога к монастырю идет от богадельни, мимо кирпичного завода. Можно часами идти по просторным лугам, пересеченным оврагами и косогорами, постепенно переходящими в холмы, кое-где покрытые лесом. Сверху открывалась широкая даль. Там и сям стояли одинокие сосны, изогнутые, как молнии. Край под вами словно в вашей власти. Холмистый край без снега походил на юбку нищенки, всю в заплатах. Ряды узловатых верб тянулись по течению реки, которая прорезает котловину, поворачивая на запад. Две кривые линии аллей пересекали поля. Видна была шахматная клетка пашен, сходившаяся в перспективе, зеленоватая озимь посевов, простиравшаяся по холмам до самого леса. Холмистый пейзаж поднимался и опускался, как чередуются строфы в песне, как дышит человек. Белые деревеньки лепятся вокруг костелов. Солнце особенно ярко освещало светлые оштукатуренные здания под розовыми черепичными и серыми шиферными, словно нарисованными, крышами. Вот торчит труба ткацкой фабрики Латмана, вон там имение Кальна, где мы берем молоко, дальше Полом, где цыгане убили трактирщика, Лоречек, знаменитый своим знахарем, — говорят, он возвращает слепым зрение, — Вытонь, Захлуми и Скоп. А на самом горизонте, в дымке, главный город края. Старая пани, запыхавшись от подъема, называла места и показывала хлыстом. Она была из поколения романтических туристов и не переставала восхищаться своим краем. Молодость жаждет перемен. Нет, не надо их; только хорошо знакомое мы любим полной мерой. Пани Витова никогда не владела угодьями в этом краю и все же считала его своим. Если бы вы слышали, каким снисходительным холодным тоном она, вернувшись из поездок в другие края, говорила о тамошней природе, вы поняли бы ее пренебрежение и ревность ко всем остальным областям республики.

— Как здесь хорошо! — произнесла Нелла почти покаянным тоном. — У нас впереди еще целая неделя, я буду ходить с тобой каждый день, мамочка.

Обещания недорого стоят, мать знала свою дочь. Но ее и это порадовало.

— Когда-нибудь, — сказала она, как бы, в свою очередь, делая уступку любимой дочери, — я хочу еще попутешествовать. В молодости я недолго засиживалась на одном месте. А здесь сижу как прикованная. Кто знает, — продолжала она в веселом озорстве, которое находило на нее и в преклонном возрасте, — может быть, я продам домишко, покончу со всем хозяйством и поеду странствовать. Вот бы все удивились! А что бы она сказала! — добавила мать, намекая на бабушку.

— Таких слов я от тебя еще не слышала, мамочка. А чему ты смеешься?

— Когда я была девочкой, — ответила старая пани, — и твой дедушка уезжал в Хухле, — в те годы это была дальняя поездка! — я его спрашивала: «Куда ты собрался?» А он отвечал: «На кудыкину гору». Бог весть почему мне вспомнилась сейчас эта прибаутка.

Какой стоял замечательный день! Горы были невиданно синими, облака бежали, меняясь, как стая весенних ласточек.

Какие всюду свежие краски, как далеко видно вокруг, будто пелена спала с глаз! «Почему я никогда не замечала всего этого, — твердила себе Нелла, — почему?»

— Знаешь что, — задумчиво обратилась она к матери, — хорошо стареть!

— Ну, как сказать, — возразила мать. — Маленькие дети — малые заботы, большие дети — большие заботы. Выходят замуж, вводят в дом чужих людей, страшных людей. А потом внуки и…

— И какие замечательные внуки, — вставила Нелла. — Но я имела в виду не твою, а свою старость.

— Свою? — Старая пани даже остановилась посреди дороги. — Ты с ума сошла!

Мысль о том, что ее дочь стареет, впервые дошла до сознания матери и ошеломила ее. Для матерей, за юбки которых мы цеплялись, мы всегда молоды. Слова Неллы даже рассердили старую пани.

— Я не хотела бы снова стать молодой, — сказала немного погодя Нелла. — Сейчас я вполне счастлива.

— Как ты можешь говорить это! — воскликнула мать. Она нахмурилась и как-то погрузилась в себя. — Мне становится страшно за детей при мысли об этом, — укоризненно продолжала она.

В этот момент какой-то металлический предмет на дороге звякнул под ее палкой. Нелла нагнулась.

— Смотри! — весело проговорила она и показала находку. — Подкова на счастье.

— Не потеряй! — предупредила мать.

Нелла и мать вернулись поздно, и Ондржей, привыкший дома обедать рано, изнывал от голода, разумеется, не признаваясь в этом. Станислав и Елена шумно упрекали мать за опоздание.

— Уж вы молчите! — засмеялась бабушка, хмельная от воздуха и гордая своей выносливостью в дальней прогулке. — Кто из нас никогда не приходит вовремя, а, Станя? Кого приходится искать по всей деревне? Могу же и я один раз позволить себе прийти, когда мне вздумается?

На послеобеденное время была намечена поездка в город Нехлебы, на текстильную фабрику Латмана, где бабушка хотела купить «девочкам», как она называла Еленку и Неллу, ткани по фабричной цене. Разница с магазинной ценой едва покрывала издержки на бензин для поездки и вообще была пустяковой, если вспомнить о «Яфете», но бабушка была высокого мнения о товарах нехлебской фабрики. Она попросила Еленку разбудить ее в условленный час и поднялась к себе, чтобы, как обычно, отдохнуть после обеда.

Деревянный дом затих среди ясного зимнего дня. Корабль плыл с севера на запад, солнце светило в библиотеку, где в одиночестве сидела Нелла. Двери в столовую были открыты, и к Нелле проникали запахи ее девичьих лет: пахло нагретым деревом, слегка плесенью и пылью, отцовскими книгами, хвоей, ванилью. О, эта опрятность, скука и пустота девичьих дней! Неопределенность ожидания! Молодость похожа на блуждание в зеркальном лабиринте, где никак не поймешь, какая фигура настоящая. Насколько лучше сейчас, насколько яснее!



Вон там стоит ушастая китайская ваза, Нелла боялась нарисованных на ней китайцев, когда была маленькой, и даже не входила в комнату, где стояла ваза. Часы в соседней комнате — они не слышны, когда в столовой говорят и ходят люди, — сейчас вышли из состояния немоты, и стук их напоминал походку старого чиновника, сухонького и деликатного; часики на руке Неллы весело тикали, словно они лежали на скрипке. Такая тишина среди бела дня! В этой прозрачной тишине, когда отчетливей проступает движение времени, вспоминается все, что было и что есть, и далекое и близкое. Нелла одновременно видела перед собой и умершего отца, и первого мужа, и студентку Новотную, оплаканного покойника и исчезнувшие призраки. В блаженном состоянии она стояла спиной к огню и смотрела в окно. В саду мальчики катались на велосипеде. В тенистом углу сада Еленка с фотоаппаратом подстерегала друзей и, заслонив видоискатель ладонью, готовилась снять их в движении. Нелла глядела на смуглое лицо строгой Елены, которую она немного побаивалась, и на розовое, цветущее лицо Станислава, за которого всегда немного беспокоилась. Сейчас на велосипеде едет чужой мальчик Урбан, это не интересует Неллу, она перевела взгляд на ковер. Под лучами солнца ожили его узоры, памятные Нелле еще с детства: большая ломаная дуга, похожая на ворота в святую землю, крестики, сходные с ножками насекомого, шестиугольники — Нелла называла их «кривые колечки» — с цветочком внутри и длинные, тонкие ветви древа жизни, причудливо изогнутые линии, целые заросли, из которых выглядывали таинственно подмигивающие существа. Ковер не был симметричен ни по форме, ни по рисунку, и он не кончался, а продолжался, как шествие или повествование о семьях, которые его ткали, о семьях, которые ходили по нему… Из глубины дома слышались стук посуды и протяжное пение Поланской; кочегары корабля были на местах. Обе пары часов тикали, словно стремились обогнать друг друга. Иногда из сада долетали высокие и звонкие молодые голоса и, как ласточка, натыкались на двойную раму. На велосипеде Станислав, он спускается вниз по дорожке. Вот он стал на седло и, удерживая равновесие, раскинул руки. Выпрямившись, мальчик ехал стоя. Нелла вздрогнула, остро ощутив, что рослый мальчик, который, подняв голову, едет там, в саду, когда-то был частью ее существа. Исполненная материнской гордости, она следила за рискованным трюком. Слава богу, наконец-то ты снова опустился в седло, озорник. Теперь можно подойти к окну, постучать в стекло и погрозить Станиславу пальцем. Мальчик едва оглянулся на мать, его плечи вздрагивали от смеха, и он неторопливо, с самым невинным видом колесил по изгибам дорожки. Завтра он опять выкинет за моей спиной то же самое. Дети, взрослые дети — какое это чудо! Уже не живые кусочки мяса, вся забота о которых ограничена пеленкой и кашкой, а взрослый сын, молодчина, силач, который играючи поднимает вас на руки. Как бледны были девичьи сны, и как животворна действительность! Жизнь цветет, но это не ваша заслуга… О каком разочаровании ныли старые книги молодых лет? Мы вместе, мы искали друг друга и нашли, почва ускользала у нас из-под ног, но мы удержались. Сияние зимнего дня! Нелла была довольна жизнью и ничего лучшего не желала.

В столовую вошла Елена. Нелла взглянула на часы и вспомнила, что пора ехать на фабрику.

В этот же момент прабабушка, как всегда сидевшая у окна в своей комнате первого этажа, увидела, что Поланская выбежала из ворот и — ах, нерадивая! — не заперла за собой калитку.

Елена не крикнула на ходу, зачем она пришла, как обычно делали дети Гамзы. Она шла быстро и молча, словно чем-то рассерженная. «Почему она такая красная? — подумала Нелла. — Уж не поссорилась ли опять со Станиславом?»

— Мама, иди наверх, бабушка умерла, — отчетливо сказала Еленка, подойдя близко, и тогда только лицо ее исказилось.

— Это неправда, это невозможно! — закричала Нелла. Она уже бежала по лестнице; споткнулась, упала, увидела бронзовую лестничную стойку, загнувшийся ковер, лестницу, подымающуюся вверх в каком-то новом, непривычном ракурсе. Поднявшись, она бросилась наверх, зная, что это правда, бессмысленно повторяя слова дочери, что она, «к счастью, послала за доктором», и думая, что «нельзя врываться туда так стремительно, это испугает маму, а испуг вредит сердцу».

Больное сердце бабушки! Об этом все знали уже десять лет. Из-за него она была оживленнее, чем другие, здоровые люди.

Нелла переступила порог. Мать, как обычно одетая, лежала на диване, глаза закрыты, на губах и на лице ни следа агонии. Лицо даже красивее обычного. Это-то и худо… Из руки у нее выпала газета. Зачем мертвецу газета! Вещи словно издевались над мертвой. На ноги наброшен «павлин» — плед, который Нелла привезла в своем фордике… рождественская поездка… Та самая, когда Нелла так боялась, чтобы машину не занесло. Насмешливая черточка около губ и легкая таинственность сомкнутых век, как всегда во сне. Ах, как Нелла знала это лицо, как знала! Она нагнулась над матерью. На левой щеке покойной синело пятнышко, словно сквозь закрытые двери и застекленные окна кто-то проник сюда в дом, полный людей и солнечного света, поставил свою печать и ушел. Пятнышко было похоже на ожог молнии.

Еще в половине третьего Поланская, которой принесли какую-то снедь, поднялась наверх, чтобы спросить бабушку, брать ли товар — без спросу покупать было нельзя, — но, услыхав, что старая пани спит, отошла от двери и не стала беспокоить хозяйку. А через полчаса Елена пришла будить бабушку и уже не застала ее в живых.

После бесконечных попыток вернуть тело к жизни, на которых Нелла настаивала со всей силой веры неверующих, врач, их старый знакомый, почтенный человек, надел пиджак и подал осиротевшей обе руки. Нелла остановилась у дверей, посмотрела в сторону дивана и сказала робко:

— Поглядите, ведь она дышит.

Врач опустил руки, соболезнующе посмотрел на Неллу, поклонился Елене и вышел.

Елена, плача, крепко обняла мать.

— Я знаю, мне тоже так показалось. Это оттого, что у тебя сильно бьется сердце.

— Оставьте, пожалуйста, меня с ней, — прошептала Нелла упрямо, подтолкнула Елену к двери и недружелюбно посмотрела дочери вслед.

Опустившись на колени около дивана, она взяла еще не остывшую руку, такую бесконечно знакомую, поправила волосы матери и прошептала ей на ухо:

— Дорогая моя, что ты с нами делаешь? Мамочка, это я!

Нелла была единственной дочерью.

Мать не откликнулась на ее зов.

В коридоре шепотом советовались дети.

— Что нам делать с мамой? — говорила Елена испуганным мальчикам. — Ты ведь знаешь, она не из сильных. Все еще думает, что можно ее воскресить, не хочет верить, что она умерла…

Станислав был бледен как смерть.

— Это неспроста, — сказал он, глубоко вздохнув. — За этим что-то кроется. Она была не так стара, чтобы умереть во сне. Это надо расследовать. Кто знает, что здесь…

— Умоляю тебя, не болтай вздора, — почти с ненавистью процедила Елена и подтолкнула брата к лестнице. — Я тоже очень любила ее, — продолжала она, всхлипывая. — Но сейчас надо позвонить в Прагу, а то в пять часов закроется почта.

— Когда отец приедет сюда, маме будет лучше, — сдерживая слезы, сказал Станислав. И он пошел к прабабушке, которую, как ему казалось, всегда отстраняли и забывали.

Старуха сидела у себя в комнате и ела; она слышала, что пес рвется с цепи и воет, и опасалась, не пришли ли цыгане. В окно она видела приход и уход доктора, но не узнала его, хотя он не раз бывал в доме. Заметив суматоху, прабабушка несколько раз высовывала голову в дверь, но люди пробегали мимо, и никто не обращал на нее внимания.

Убитый горем Станислав вошел и сразу объявил о случившемся. Старуха как раз поднесла чашку ко рту и сделала глоток. Струйка кофе перелилась через край чашки и чуть не стекла на пол. Старуха поддержала ее ложечкой, опустила ложечку в чашку, потом осторожно поставила чашку на блюдце.

— Да что ты! — сказала она и не тронулась с места. Она смотрела на мальчика, как ему казалось, в растерянности, словно ожидая, когда он уйдет. Но так только казалось.

— Побыть мне с тобой, прабабушка? — спросил Станислав, упорно стараясь передать старухе свое горе и ошеломленность. Он чувствовал, что это не удается.

— Садись, садись, Станичка, — дружелюбно произнесла прабабушка. — Посиди, а то унесешь мой сон[30] …а то унесешь мой сон.  — По чешской примете, если зайти в гости и не посидеть, хозяину будет плохо спаться ночью..

Мальчик сел. Старуха молчала, погруженная в свою странную растерянность, и смотрела на столик с едой. Потом, как по велению высшей силы, она протянула большую темную руку за хлебом с маслом, нарезанным мелкими кусочками, и начала медленно, старательно жевать. Окончив еду, она спросила ласково:

— А когда похороны?


Ондржей и Елена ждали телефонного разговора с Прагой. Смеркалось.

— Я хотел бы вам помочь, но только мешаю всюду, — сказал Ондржей. — Елена, ты прямой человек, скажи откровенно: будет лучше, если я соберусь и уеду прямо сегодня?

— Только не уезжай! — с неожиданной живостью ответила Елена, потянула его за руку и усадила обратно на стул. — Я верю, тебе кажется, что ты здесь лишний, но… останься, Ондра. Пусть нас тут будет побольше… Пора уже зажечь свет.

Ондржей встал и повернул выключатель.

К Елене вновь и вновь возвращалось неотвязное видение: она идет будить родное, милое сердцу живое существо, но оно недвижимо… Елена прислушалась. Ей показалось, что кто-то ходит наверху.

— Ну, что же они там, на почте, — нахмурившись, сказала она и завертела ручку телефона.

Поланская пришла наверх помочь Нелле, они обмыли и убрали покойницу. Причесывая мертвую мать, Нелла нашла в ее коротких упрямых волосах хвою и обломок сухой веточки — память о сегодняшней прогулке. На столике, под рукой, возле звонка, лежала подкова на счастье. «Уж никогда я не скажу этого», — подумала Нелла, вспоминая детство и свои сегодняшние слова о подкове.

Детям подобает оплакивать родителей. Но поведение Неллы было каким-то странным, будто у нее помутился разум. Она думала вслух и один раз сказала: «Мне кажется, что я ее убила».

Я совсем не хочу сказать, что члены семьи Гамзы старались выделяться среди других людей или ставили себя выше их. Но все же выходцы из высших классов во всем остаются верны себе, и горе у них проявляется как-то преувеличенно.

Когда покойницу убрали, Поланская промолвила:

— Теперь оставим ее в покое. Такая легкая смерть. Пойдемте, сударыня.

С каждой минутой, с каждым ударом часов — они без устали тикали в деревянном доме — лицо мертвой становилось все дальше от жизни, все дальше от дочери и ближе к предкам… А быть может, к потомкам. Лицо покойницы опадало, подтягивалось, она спешила в иной мир.

«Красивое пальто у тебя, Нелла. Красивое пальто…»

Станислав и Елена во что бы то ни стало хотели вместе с матерью дождаться отца, но мать упросила их идти спать, твердя, что ей надо побыть одной. Она настаивала так нетерпеливо, что дети уступили и, против ожидания, быстро и крепко уснули, измученные слезами. Нелла не спала, ожидая мужа, который должен был приехать ночным поездом. С сухими глазами она сидела внизу, в просторной столовой, и снова вспоминала весь ход событий дня до последней солнечной и счастливой минуты, когда она наблюдала в окно за Станиславом, катавшимся на велосипеде. Такая счастливая, блаженная минута! Нелла вскочила, заходила по комнате, сжав виски руками при мысли, что в то время, как она была переполнена счастьем, этажом выше, у нее над головой, умирала мать. И она не знала об этом! Что, если еще можно было спасти умирающую? А она пальцем не пошевельнула. Все упустила! Как обманула ее подкравшаяся смерть! Когда началось все это?

Нет, обмана не было, смерть открыла свои карты. Когда по телефону раздался издалека старческий голос и их прервали, это мать звала ее к себе, чтобы дочь была рядом в час ее смерти. Что побуждает нас играть в прятки с самим собой? Положить голову на подушку и радоваться, что счастливо доехали и что фордик не занесло?

Нелле вспомнились все упущения и промахи, все, что она должна была сделать, но не сделала. Она видела себя и мужа, бродивших по свету, избегавших нехлебской идиллии; в Нехлебах они оставляли только детей. Беспокойная совесть, столь свойственная людям в первые минуты утрат, напомнила ей даже о пустяках, вроде забытых устриц… О боже, на что мы тратили время! Большая часть жизни ушла на устриц, «Яфету», простуды детей, денежные дела взрослых! А времени было так мало, так мало!

— Что случилось? — вскрикнула Нелла, ибо двери вдруг отворились, и ей показалось, что кто-то входит с новой страшной вестью о смерти. Нелла вскочила.

— Я испугал вас? Я не нарочно, — сказал, входя, Ондржей. — Не сердитесь, мне не спится. И я решил, что вас тоже не надо оставлять одну… — глухо произнес он. — Но я уйду.

Однако он подошел к ней.

— Ондржей, — тихо промолвила Нелла. Она впервые заговорила с ним после того. Она хотела что-то сказать, но не смогла и отвернулась.

И Ондржей увидел, как, закрыв лицо руками, заплакала, согнувшись от горя, та самая пани Гамзова, которая мазала губы, курила, плохо управляла машиной, носила узкие, тесные платья, вела себя за столом с подавлявшей Ондржея непринужденностью, сидела рядом с Гамзой, у которого был густой голос и волосатые руки, ходила, куда ей вздумается, и решала судьбу своих детей. Плечи у нее дрожали, тело судорожно содрогалось, вся она была придавлена скорбью. Ондржей видел покорную шею там, где начинались волосы, и слышал рыдания и дыхание женщины. Ему захотелось прижаться губами к обнаженной шее и обнять эту женщину. Он ужаснулся своей испорченности. Так стоял он, беспомощный, около плачущей Неллы Гамзовой. Она села на ближайший стул, прижала платочек ко рту и тонкими пальцами другой руки водила по стене перед собой.

— Вот видишь, — монотонно говорила она. — Эта стена останется, дерево останется, весь этот нелепый дом останется как ни в чем не бывало.

«Побуду у нее до утра, чтобы с ней ничего не случилось», — подумал Ондржей. Колени у него подкашивались.

— Не зря я боялся спящих людей, — произнес он хрипло и уселся на крайний стул, подальше от Неллы.

— Спящих?

— Не следовало бы вам этого рассказывать, — продолжал Ондржей и рассказал, как умер его отец, как они приехали в Прагу и он не давал матери спать, будил ее всю дорогу, боясь, не умерла ли она.

— Тогда я, конечно, был еще ребенком, — добавил он, словно извиняясь.

Нелла глядела прямо перед собой, и неясно было, слышит ли она Ондржея. Потом она вдруг сказала все тем же монотонным голосом:

— Чего бы человек не дал за то, чтобы жизнь была вечной. — И было странно, что она говорит так, думая о загробном мире.

— Я знаю, что это невозможно, — тихо отозвался мальчик.

Нелла впервые за все время поглядела на него и улыбнулась так, что у Ондржея сжалось сердце.

— Мой бедный мальчик! — проговорила она. — Мы сами не знаем, как мы жалки!


Читать далее

ПОДКОВА НА СЧАСТЬЕ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть