Стихи из блокнота

Онлайн чтение книги Люди в зеленых фуражках
Стихи из блокнота

После прихода американского катера настроение Воробьева резко изменилось. На допросах он вел себя свободно, даже пробовал шутить. Материалы следствия пополнились показаниями о том, как проходила его дальнейшая подготовка к шпионской деятельности. Он рассказал, как с американским офицером Майклом Огденом вылетел из Франкфурта-на-Майне в Вашингтон, как в тридцати километрах от столицы Соединенных Штатов, в загородной вилле, изучал Приморский край СССР, занимался стрельбой, греблей, работал на ключе, дальше шли записи о вылетах Воробьева с Огденом в Нью-Йорк, а затем в Бойс (Западная Калифорния).

Цифры, даты, фамилии, населенные пункты…

Воробьев помнил их наизусть и обо всех рассказывал охотно, не забывая даже мелких деталей. Но совсем иначе вел он себя, когда речь заходила о его жизни в Германии. Настроение его портилось, этот период Воробьев помнил плохо, якобы потому, что жизнь его была там бесцветной.

Михайлов чувствовал: агент хитрит. Изучая Личные вещи Воробьева, капитан раскрыл его блокнот. Он просматривал его и раньше, но сейчас одна деталь показалась ему весьма интересной, даже загадочной: в блокноте были только стихи. Одни, видимо, владелец переписал из книг, другие сочинял сам. Эти, вторые, далеко не отличались ни стройностью, ни красотой, рифма была несовершенной.

Взгляд Михайлова задержался на песне:

Я иду не по нашей земле,

Просыпается хмурое утро…

Капитан знал эту песню. Но со второго куплета слова оказались другими:

Я Приехал теперь в Исфаган.

Всюду слышу лишь речь не родную.

И в чужих этих дальних местах.

Я по родине сильно тоскую…

А через один куплет шла такая фраза:

Из-за жирных мерзавцев двоих

Просидел я в тюрьме Исфагана…

«Исфаган? Исфаган? Где же это?» — вспоминал Михайлов. Он взял атлас и вскоре нашел в Иране город Исфакан. Может быть, у Воробьева тот же город, только в другой транскрипции?

«И почему человек, живущий в Германии, — думал капитан, — писал стихи об Иране?»

Следователь стал более внимательно изучать «творчество» Воробьева. Ему казалось, что именно здесь можно отыскать ключ к каким-то тайнам. Вскоре его насторожило весьма бессмысленное четверостишье, героем которого был «Женька Голубок».

— Женька? Кого он имеет в виду — себя или какого-нибудь приятеля? Женька Голубок! А может быть его настоящее имя Евгений, — размышлял капитан.

Наутро Михайлов как бы невзначай завел с Воробьевым разговор о стихах в блокноте. Гот начал рассказывать о своих «творческих порывах». Поделился, что многое там написано о себе.

— А среди стихов есть неплохие, — серьезно сказал капитан и достал блокнот. — Вот, например, четверостишье: «Звали, Женька, тебя Голубком…».

Михайлов заметил, как дернулись веки Воробьева, но спокойно дочитал до конца и как ни в чем не бывало стал листать страницы дальше.

Потом прочитал еще несколько стихов и, захлопнув блокнот, небрежно бросил его в стол.

— И это вы все сами написали? — с теплотой в голосе спросил Михайлов.

— Да, знаете ли, бывает такое настроение…

— Неплохо, неплохо. Там мне еще понравилась песня. Помните: «Я тоскую по родине».

— Это песня не моя, вернее, начало не мое, а потом я кое-что присочинил.

Теперь Михайлов начал более смело развивать новую версию. А что если?… И в тот же день заказал справки: не переходил ли где-нибудь границу в районе Ирана человек по имени Евгений.

Прошло около недели, а ответа все не было. За это время Михайлов проделал один весьма показательный эксперимент. На очередном допросе он заговорил с агентом по-немецки. Воробьев опешил и с трудом смог отвечать на этом языке. Следователь еще раз убедился, что агент «темнит». В Германию он попал, видимо, недавно.

На десятый день пришел долгожданный пакет. В нем было сообщение, что в 1950 году через Араке, нанеся увечье пограничнику, бежал переодетый в военную форму человек. Им, как предполагают, был некий Евгений Георгиевич Голубев, преступник, ушедший от суда за спекуляцию и воровство… Прилагалась фотография.

Сомнения рассеялись — на снимке был Воробьев. Теперь Михайлов понял замысел закоренелого преступника и предателя Родины. Спасая шкуру, тот сочинил новую биографию: Голубев рассчитывал, что, выдав себя за человека, ребенком заброшенного на чужбину, он добьется смягчения приговора. Вызовом американского катера шпион хотел обелить себя в глазах советских чекистов.

Не удалось!

В этот же день Михайлов перешел в решительную атаку. Голубев вошел в кабинет и, как всегда, учтиво поздоровался.

— Как-то, дней десять назад, мы с вами вели разговор о стихах. Помните? — спросил капитан.

— Помню, — беззаботно ответил преступник и смущенно заулыбался.

— Так вот, Евгений Георгиевич, может сегодня снова почитаем их?

Лицо Голубева стало серым. Он не мог скрыть волнения, услышав свое настоящее имя. Однако решил сопротивляться и твердым голосом произнес:

— Меня зовут Александр Михайлович. Вы ошиблись…

— Слушайте, — не обращая внимания на эту поправку, продолжал капитан, — «Звали, Женька, тебя Голубком…».

— Из этого вы и делаете вывод, что я Евгений Георгиевич, — громко перебил следователя преступник.

— А в стихотворении, кстати, отчество не указано. Но зато есть фамилия — Голубев. А вот ваша фотография, взгляните!

Шпион сник.

— Рассказывайте все начистоту, хватит играть в прятки!

— Да, я Голубев, — выдавил из себя преступник. — Голубев Евгений Георгиевич.

— Дальше!

— В 1942 году я вместе с родителями был угнан…

— Оставьте в покое родителей. Вспомните свои стихи: «Я приехал теперь в Исфаган».

— Я не был в Иране, — прохрипел Голубев и, прикрыв лицо рукой, истерически заплакал.

— Выпейте воды!

Михайлов протянул стакан. Голубев взял его дрожащей рукой и, расплескивая воду на костюм, выпил.

— А теперь рассказывайте, как в 1950 году перешли границу Советского Союза.

Через полчаса в материалах следствия появились новые фамилии, города, адреса. Голубев рассказывал. Теперь уже все.

— А потом я носил фамилию Алексеевский, Григорий Владимирович, — медленно говорил он. — В эту пору я познакомился с Кошелевым, а через него с американцем Стифенсоном, мы его звали Стив. Он обучал английскому языку. Поздней он отправил меня в Ширан — это курортное местечко. Там я жил на даче, которую занимали американцы. Потом ночью мы со Стивом вылетели в Мюнхен. На аэродроме нас встретил американец по имени Василий. Он мне дал имя Георгий Мюллер.

— На сегодня достаточно, — сказал Михайлов. — Теперь мы дошли до того места, откуда вы не боялись говорить правду.

Капитан вызвал конвойных, и Голубев медленно, сгорбившись, словно на него давил тысячетонный груз, двинулся к выходу.


Читать далее

Стихи из блокнота

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть