Онлайн чтение книги ЛОУЛАНЬ и другие новеллы
О ПАГУБАХ, ЧИНИМЫХ ВОЛКАМИ

На тридцать втором году правления китайского императора Ши-хуан-ди[64]Ши-хуан-ди, Цинь Ши-хуан-ди (259–210 гг. до н. э.) — правитель (246–221) царства Цинь, император (с 221 г. до н. э.) Китая. Создал единую централизованную империю Цинь (221–207 гг. до н. э.). (215 г. до н. э.) в северных пределах империи военачальник Мэн Тянь во главе огромной трехсоттысячной армии атаковал войска сюнну. Это было первое прямое противостояние между собственно Китаем, объединенным под властью династии Цинь, и могущественным северным кочевым народом. Мэн Тянь нанес сюнну несколько поражений и занял плато Ордос,[65]Ордос — плато в северной излучине реки Хуанхэ. которое в течение многих лет подвергалось набегам кочевников. Теперь здесь были созданы китайские уезды, а сам Мэн Тянь обосновался в районе Шанцзюнь (ныне уезд Суйдэ провинции Шэньси), откуда руководил всеми войсками, охранявшими границу.

Позднее Мэн Тянь был направлен на строительство Великой стены, простиравшейся на десять тысяч ли от области Линьтяо (уезд Линьчжан провинции Ганьсу) до области Цяньдун. Подчиненные ему отборные воинские части в стратегически важных пунктах «срывали горы, засыпали ущелья — прокладывали прямой тракт».

Ши-хуан-ди также направил в Шанцзюнь своего старшего сына Фу Су. В должности военного инспектора тот вместе с Мэн Тянем должен был «прилагать все силы для усмирения сюнну».

Благодаря принятым мерам сюнну уже не могли, как прежде, выдвигать к государственным границам Цинь большие соединения и теперь совершали только мелкие набеги, которые, впрочем, постоянно повторялись.

На тридцать седьмом году своего правления (210 г. до н. э.) император Ши-хуан-ди скончался. К этому времени прошло уже шесть лет с тех пор, как Мэн Тянь нанес свои удары по сюнну.

Первый советник Ли Сы и евнух Чжао Гао задумали узурпировать власть и сделать вторым императором-властителем, Эрши Хуан-ди, не законного наследника Фу Су, а младшего сына Ши-хуан-ди, принца Ху Хая. Они написали от имени императора подложное письмо, устранявшее с их пути его старшего сына Фу Су, а заодно и военачальника Мэн Тяня: обоим была дарована «почетная смерть». Получив этот указ, Фу Су покончил с собой, заколовшись мечом, а Мэн Тянь принял смерть от яда в Янчжоу.

А всего лишь через четыре года после этого империю Цинь постигла печальная судьба: она рухнула — и, как оказалось, именно эти события и поставили ее на грань распада.

Опасаясь плохих последствий, новые власти тщательно скрывали от войск, охранявших северные границы, факт «почетной смерти» наследного принца Фу Су и военачальника Мэн Тяня. Только через полгода после этого случая о нем случайно стало известно в одном из подразделений, охранявших Великую стену на ближайшем к Шанцзюню участке Ордоса. Вслед за тем печальная весть двумя языками пламени побежала по всей извилистой Великой стене на восток и на запад: сначала — медленно, потом — постепенно набирая скорость. Так мчится по степи пламя пожара…

Повсеместно вспыхивали беспорядки. Для солдат, охранявших границу, самоубийство военачальника Мэн Тяня и наследного принца Фу Су было гораздо более важным событием, нежели кончина императора Ши-хуан-ди, ибо непосредственно затрагивало их самих. Особенно тяжело воспринимали солдаты и офицеры смерть Мэн Тяня…

Конечно простая солдатня, собранная по всей стране из головорезов и преступников, относилась к Мэн Тяню по-своему. Но сотники и тысяцкие за время сражений с сюнну в чуждых землях прониклись к своему военачальнику если не благоговейным трепетом, то глубоким уважением. А некоторые его просто боготворили: беспристрастность Мэн Тяня, его заботливость о подчиненных, его порядочность, отвага, честность — все эти качества полководца стали своего рода талисманами, оберегавшими жизни солдат на северных рубежах…

Впрочем, в глазах других людей Мэн Тянь, напротив, был дьяволом, заслуживающим всяческих проклятий. Он мог ради своего успеха безжалостно положить костьми тысячи людей, он был готов ради борьбы с варварами по много лет держать войска за границей. Он был суров — ради сохранения воинской дисциплины. Он мог легко лишить жизни дюжину солдат — ради поддержания порядка.

Итак, пока одни скорбели о кончине Мэн Тяня, другие страстно надеялись, что эта смерть поможет им вернуться на далекую, давно покинутую родину. Однако вызванные этими настроениями волнения не шли дальше простого брожения умов. Вокруг известия о смерти Мэн Тяня строились различные догадки и ложные умозаключения — впрочем, они оставались лишь слухами и не приводили к конкретным действиям. Места службы офицеров и солдат слишком далеко отстояли от столицы, чтобы они могли судить об истинном положении вещей при дворе или предсказать, куда именно повернет эпоха в своем развитии…

Если слухи о смерти Мэн Тяня на самом деле и повлияли на обстановку в передовых частях, то только в одном подразделении, которому выпал наихудший жребий среди всех войск, охранявших Великую стену: стоять на самом отдаленном ее участке, у подножия Темных гор, Иньшань…[66]Иньшань — горный хребет вблизи нынешней границы между Китаем и Монголией.

В тот день отряд из тысячи воинов под командованием Лу Чэнькана находился в пятистах ли к северу от Великой стены. После тяжелых сражений с сюнну, продолжавшихся более месяца, у бойцов, наконец, выдался день отдыха. Сюнну бежали из этой местности на север, и теперь она была свободной от противника.

Впрочем, Лу Чэнькан не собирался оставлять здесь свой отряд даже на один день: уже завтра воинам предстояло снова двинуться на север. Хорошо понимая, какую опасность таит в себе долгое преследование, командир все же собирался атаковать еще один населенный пункт, который располагался в горах в двухстах ли к северу и был превращен в опорную базу сюнну. Для того чтобы поставить точку в прошедшей кампании, эту деревушку нужно было сжечь дотла — только так и можно было искоренить причину регулярных набегов сюнну на эти земли. Об этом же говорилось и в приказе, который Лу Чэнькан получил от своего начальника. К тому же время уже шло к зиме, вот-вот должен был выпасть снег, и все боевые действия нужно было завершить до первого снегопада.

В тот день Лу Чэнькан принимал гонца из вспомогательного отряда китайских войск. Это подразделение под командованием Чжан Аньляна также стояло за границами империи, но в глубоком тылу передовых частей. В поисках стоянки отряда Лу Чэнькана посланец десять с лишним дней метался по предзимней степи, продуваемой диким северным ветром, но все же довез до цели переданные Чжаном триста шкур, большой запас мяса и письмо.

Лу Чэнькан с каким-то щемящим чувством нежности припомнил лицо своего боевого друга, с которым он так давно не виделся. Для отряда, которому предстояла трудная зимовка в горах Иньшань, шкуры и мясо были просто бесценным подарком.

Командир тепло встретил гонца и прямо перед своей палаткой устроил пир в его честь. Именно здесь, на пиру, Лу Чэнькан раскрыл письмо от Чжан Аньляна, прочитал его — и не поверил своим глазам: несколько иероглифов, выписанных на бамбуковой дощечке, сообщали, что военачальник Мэн Тянь «принял почетную смерть».

Известие не укладывалось у Лу Чэнькана в голове. Для него Мэн Тянь всегда был самым живым из всех живых…

Когда-то, на двадцать шестом году правления Ши-хуан-ди, Мэн Тянь одержал большую победу над княжеством Ци.[67]Ци — княжество, существовавшее на территории современной провинции Шаньдун. В том сражении участвовал и Лу Чэнькан — тогда он командовал небольшим отрядом. С тех давних пор Лу Чэнькан всегда нес службу под началом Мэн Тяня. Десять лет своей жизни, с тридцати до сорока, они отдали борьбе против варваров!

Конечно, за это время Лу Чэнькан не возвысился так, чтобы получать аудиенции у Мэн Тяня. Но зато Лу был однажды удостоен доброго отеческого слова из уст полководца!

…Было это осенью тридцать третьего года, когда овладевшие Ордосом циньские войска противостояли армии сюнну. Противников разделяла река Хуанхэ. Лу Чэнькан воевал тогда в отряде, который первым переправился через реку и трое суток в ожесточенных боях удерживал плацдарм на противоположном берегу. Нескольких воинов, оставшихся в живых после этих боев, приветил сам Мэн Тянь. По-видимому, Лу Чэнькан привлек внимание полководца своим внушительным видом, поэтому Мэн Тянь только на него обратил свой благосклонный взгляд и спросил, как его зовут. А когда Лу Чэнькан назвал себя, то Мэн Тянь кивнул головой и произнес: «Герой — вот твое имя!» То были единственные слова, сказанные им перед строем…

Лу Чэнькан испытал тогда незабываемые чувства. Он действительно был смел и отважен, но после этих слов его отвага возросла против прежней вдвое… Позднее Лу командовал сотней, полутысячей, тысячей солдат — и всегда его воинов направляли в самую гущу боев. А еще… Конечно, сам Мэй Тянь об этом и не подозревал, но Лу Чэнькан всегда выполнял все приказы так, как будто их отдавал лично он, его полководец. Ради своего командующего Лу мог вынести любые тяготы и, не задумываясь, пожертвовать жизнью…

Словом, Лу Чэнькану в любом случае было трудно поверить в то, что командующий Мэн Тянь вдруг просто так, беспричинно, взял да и принял «почетную смерть». Лу отказывался в это верить. Нет, этого положительно не может быть! Ему казалось, что произошло что-то сродни мгновенному светопреставлению, случилось сотрясение тверди земной…

Всю ночь Лу Чэнькан не смыкал глаз. И бессонной той ночью, после долгих размышлений, принял он в сердце своем твердое решение: все баталии с еюнну прекратить, а отряд свой отвести на родину. Нет теперь никакого смысла сражаться с еюнну, нет никаких причин оставаться на зимовку в землях варваров. Все эти причины были — но были лишь до тех пор, пока был жив Мэн Тянь. А теперь-то его нет…

О том, что с ним случится после возвращения отряда на родину, Лу Чэнькан совершенно не думал. Пусть его покарают, пусть приговорят к смерти! Какое это теперь имеет значение, если самому командующему Мэн Тяню была беспричинно «дарована смерть»? Не все ли равно, что случится с ним, командиром одного из бесчисленных отрядов, стоящих ныне на границе?

Лу Чэнькан написал Чжан Аньляну письмо, в котором поблагодарил его за дружество и добросердечие, а затем погрузил на лошадей гонца полученные вчера подарки и приказал посланцу возвращаться обратно. Сотня солдат Лу Чэнькана была приставлена охранять посла на всем пути до пункта назначения, отстоявшего от расположения отряда на сотню с лишним ли.

На следующий день, дожидаясь возвращения конвоя, Лу Чэнькан собрал свой отряд и впервые сообщил воинам, что все они возвращаются на родину. Солдаты, естественно, не возражали. Они вообще не задумывались о том, что когда-нибудь сражения с еюнну за границами империи, наконец, закончатся, и потому не сразу уразумели истинный смысл слов Лу Чэнькана. Солдаты вдруг остро почувствовали, что все на свете имеет конец — даже их трудная жизнь, которая, казалось, так и будет всегда мчаться прямо к пропасти, полной несчастий и бед…

Спустя три дня после отъезда гонца от Чжан Аньляна, утром, отряд под командованием Лу Чэнькана свернул лагерь и двинулся на юг. По плану намечалось через семь-восемь дней выйти к берегу реки Хуанхэ, а через десять-одиннадцать достичь Великой стены, которую бойцы отряда не видели уже целых три года.

С самого начала похода отряд встречали всяческие несчастья. Все время дул ледяной, пронизывающий до костей ветер. На третий день к нему прибавился снег; его тяжелые, мокрые хлопья нещадно били в лица людей и хлестали по конским мордам. На четвертый день ветер стих, но снег, и так застилавший все небо, продолжал идти и становился все гуще…

То и дело останавливаясь, отряд продолжал ощупью двигаться вперед. Каждый из тысячи солдат, находившихся в подчинении у Лу Чэнькана, как свои пять пальцев знал эту степь, по которой они проходили несчетное число раз. Но каждый знал и тот ужас, который испытывает человек, когда выпавший снег за одну ночь делает знакомую степь совершенно неузнаваемой…

К вечеру того же дня Лу Чэнькан заметил справа по ходу отряда деревушку племени каре: ее землянки были разбросаны у подножья безымянного холма. За день отряд не прошел и половину пути до деревни, где был намечен ночлег. Идти дальше не имело смысла. Двигаться вперед — значило только множить число раненых и обмороженных и увеличивать опасность потеряться в буране. В результате было решено войти в деревню племени каре и переждать метель там.

Отряд Лу Чэнькана не только впервые входил в деревню племени каре — он и приближался-то к такой деревне впервые. Среди всех племен, разбросанных по этим землям, племя каре считалось самым диким и варварским. К тому же каре никогда не общались с чужаками. Мужчины этого племени занимались скотоводством, женщины работали в поле — и все они жили в невероятной нищете. Мужчины каре наносили татуировки на губы, а женщины заплетали свои волосы чайного цвета в длинные тугие косы, свисавшие вдоль спины. Что еще — вблизи них витал характерный для всего племени резкий запах, который иноплеменники называли не иначе, как трупным зловонием и потому питали к каре особое отвращение.

Войдя в деревню каре, солдаты Лу Чэнькана заняли пятьдесят освобожденных для них землянок. Конечно, полусотни домиков было явно мало для того, чтобы удобно разместить тысячу солдат, но занимать большее число землянок — значило просто выгнать людей каре на снег. Собственно говоря, пятьдесят землянок тоже не давали солдатам ничего, кроме крыши над головой, но в данных обстоятельствах и это пристанище казалось для них бесценным даром. К тому же нельзя было сказать, что туземцам из племени каре стоило больших трудов освободить пятьдесят землянок: в деревне было около сотни домов, так что речь шла о постое только в половине из них. Обитатели той полусотни землянок, в которых должны были остановиться солдаты, просто перебрались в другие дома, так что размещение отряда больших помех поселянам не создало…

Простояв с полчаса у околицы, отряд, по-прежнему построенный в походную колонну, вошел, наконец, в занесенную снегом деревню племени каре. Пятеро поселян вызвались быть провожатыми: они показывали солдатам пустующие землянки, которые те постепенно и занимали. Землянки были разные: в некоторых помещалось всего несколько человек, в иные же набивалось более тридцати солдат…

Постепенно сокращаясь, колонна солдат медленно продвигалась вдоль подножия холма. Засыпанный снегом по самые макушки росших на нем деревьев, холм более всего напоминал огромный белый пирог…

Только после того как Лу Чэнькан убедился, что все его воины до последнего человека размещены на ночлег, он вошел в отведенное для него жилье — точно такое же, как и прочие. В занесенной снегом землянке еще чадила неостывшая зола от дров, которые только что горели в очаге, вырытом в земляном полу. Все указывало на то, что обитавшие здесь люди оставили свое жилище совсем недавно…

Справа от входа в хижину находилась тесная каморка, пол которой был густо устлан тростниковыми циновками. Было ясно, что эта комнатка служила хозяевам чем-то вроде спальни, но Лу Чэнькан не смог даже шага сделать за ее порог — такой невероятно тяжелый дух исходил оттуда. «Так вот он какой, этот трупный смрад, за который их так ненавидят другие племена», — подумал командир.

В землянку вошел солдат, разжег огонь в очаге и тотчас вышел. Лу Чэнькан сел на грубый деревянный стул и придвинулся к огню. Здесь ему предстояло провести целую ночь…

Через полчаса двое солдат принесли ужин — и тоже сразу ушли. Ужин состоял из пирожка и супа из баранины. В супе, поблескивая, плавали пятна жира. Глядя на полыхающий огонь, Лу Чэнькан молча начал есть…

После известия о смерти Мэн Тяня Лу Чэнькан заметно отдалился от своих подчиненных. Теперь, когда закончились бои, им незачем было общаться, не о чем было говорить. Подчиненные видели, что сейчас командир не в духе и к нему лучше не подходить. Они слишком хорошо знали, как страшен бывал в гневе Лу Чэнькан, когда, выстроив перед собой пленных сюнну, он без лишних слов отсекал им руки — одну за другой, одну за другой… Солдаты видели такое десятки раз, но так и не смогли привыкнуть к этому зрелищу… Что и говорить: Лу Чэнькан действительно заботился о своих подчиненных больше, чем другие военачальники, но верно и то, что его солдаты после первого случая расправы над пленными сюнну уже никогда не могли избавиться от вечного страха перед своим командиром…

Нехитрый ужин закончился. Лу Чэнькан, ссутулившись, по-прежнему неподвижно сидел и смотрел на огонь. Солдатам, приносившим ему еду, казалось, что их сорокалетний командир старел прямо на глазах. Однако Лу Чэнькан сгорбился вовсе не от старости. Просто чем пристальнее вглядывался он в языки пламени, тем сильнее в его сердце бушевала буйная ярость. Мэн Тянь, Мэн Тянь принял смерть! При мысли об этом Лу Чэнькана охватывал бессильный гнев, и он едва удерживал себя в согбенной позе…

Время от времени через щели в двери в дом вместе с порывами ветра залетала снежная крупа. Очаг почти замело белым снегом, но Лу Чэнькан не обращал на это никакого внимания.

Лу Чэнькан задремал, но пробежавший по спине холодный воздух заставил его открыть глаза. Он подбросил дров в огонь. Сырые поленья разгорались с трудом, однако через некоторое время в очаге вновь поднялись алые языки пламени. Лу Чэнькан опять задремал, но был снова разбужен холодным сквозняком. Так повторялось несколько раз, но командир вдруг внезапно вскочил со стула:

— Кто здесь? — прорычал он.

Где-то рядом ему почуялся шорох. Ветер так не шумит.

Некоторое время Лу Чэнькан молча стоял, прислушиваясь к треску поленьев, а затем схватил копье и распахнул дверь клети, в которой хранились овощи — она была напротив спальни. Здесь тоже были набросаны камышовые циновки, на которых валялся всякий хлам. Разворошив их копьем, Лу Чэнькан обнаружил настил, закрывавший подпол. Командир без предупреждения ткнул в половицы острием копья:

— Выходи!

Было слышно, как человек в подполе зашевелился и стал поднимать крышку погреба. Лу, затаив дыхание, следил за ним, не опуская копья.

Из погреба показалась… женщина. Каких лет, непонятно, но точно, что женщина. Лу Чэнькан кинулся к ней, ухватил за одежду и потащил к огню. Но прежде чем он успел хоть слово сказать, женщина сама открыла рот:

— Ты что?! Я же уже умерла! Еще раз убить меня хочешь? — резко произнесла она на местном наречии.

— Чего прячешься? — спросил Лу.

— Да не прячусь я! Просто дом нельзя оставлять. Хозяин-то мой прошлой осенью умер. Дух его в этом доме спит, так что и мне спать снаружи никак нельзя…

— Да, так умер-то мой муж прошлой осенью… — продолжала женщина. — Так что и я теперь разве что дышу, да по виду жива, а на самом деле померла давно. И нет в моем сердце ни печали, ни радости… Умерла я уже, понял? Разве можешь ты меня еще раз убить?

Отблески пламени, пылавшего в очаге, едва освещали лицо женщины, но и этого света было достаточно, чтобы понять, что она была еще очень молода, чуть старше двадцати. Глубоко в ее глазах поблескивали огоньки дикости, отличавшей женщин этого племени.

— Умерла, говоришь? Ну, тогда считай, что я тоже умер: меня тоже ничто не радует, ничто не печалит… — проговорил Лу Чэнькан и повысил голос:

— А мне-то что до мертвецов? Марш в спальню!

Женщина резко подняла голову, так что ее коса отлетела за спину:

— Нет, я пойду! — В ее голосе звучал вызов.

— Куда это, интересно?

— А то ты не знаешь?! Из дома!

— Ты что? Наружу? Зачем?

Лу Чэнькан выглянул за дверь. Там по-прежнему валил снег.

— Ночью, да по такому снегу только за смертью ходить…

— Да сколько ж можно говорить! Я умерла уже! Мне ли смерти бояться? — женщина повернулась и направилась к двери. Лу Чэнькан снова схватил ее за платье:

— Погоди! Можешь вернуться к себе!

Женщина снова бросила на него быстрый взгляд:

— Нельзя мне под одной крышей спать ни с кем, кроме мужа! Ухожу! Если нет — иди ты!

Лу Чэнькан все это время не отрывал глаз от лица незнакомки, но только сейчас, совершенно неожиданно для себя, вдруг почувствовал, что женщина распаляет его как мужчину.

Давно забывший, какие они — женщины, Лу Чэнькан вдруг снова, на этот раз против своей воли, взглянул в лицо стоявшей перед ним молодой дикарки.

Бросившись к женщине, Лу в третий раз схватил ее за платье и снова поволок — на этот раз в постель. Женщина отчаянно сопротивлялась, но когда он швырнул ее на сухой камыш, то она вдруг сдалась, перестала противиться Л у и застыла как мертвая…

На рассвете, открыв глаза, Лу с трудом понял, что он лежит в каком-то смрадном логове в обнимку с дурно пахнущей женщиной. Стоял дикий холод, но в объятиях женщины он совершенно не чувствовался: ее тело пылало, как огонь. Женщина спала.

Лу Чэнькан вскочил, схватил оставленный в комнате меч, вынул его из ножен, воткнул в связку сухого камыша, служившего изголовьем, и снова обнял женщину. Теперь он был готов зарубить каждого, кто войдет в спальню. Всякий, кто увидит, что он обнимает женщину из племени каре — не жилец на этом свете!

Женщина проснулась. Она и в этот раз сначала яростно ему сопротивлялась, но потом сдалась и лежала с широко раскрытыми глазами — холодная, застывшая, словно мертвая.

Рассветало. Лу Чэнькан вложил меч в ножны и втолкнул женщину в тот же подпол, где она пряталась прежде.

И опять целый день шел снег, а Лу Чэнькан сидел у огня. Он отнес женщине половину своего обеда. Та молча приняла еду.

Наступила ночь. Когда стало ясно, что солдат больше не придет в его землянку, Лу снова вытащил женщину из подвала и поволок ее в заваленную камышом спальню. В ту ночь Лу Чэнькан снова вынул из ножен меч и воткнул его в изголовье, а сам упал на землю и обнял неправдоподобно горячее женское тело…

Ни на третий, ни на четвертый день отряд так и не смог выйти из деревни каре. Снег то шел, то переставал, тяжелые пепельно-серые тучи по-прежнему низко висели над самой землей.

Под защитой обнаженного меча Лу Чэнькан проводил с женщиной ночь за ночью. Лежа с ней, он внимательно вслушивался в тишину, но ни малейшего шороха не долетало до его слуха. Всякий, кто зашел бы в комнату и увидел, чем они тут занимаются, был бы зарублен на месте — будь он хоть солдат, хоть командир.

Днем, сидя в одиночестве у огня, Лу Чэнькан время от времени обнюхивал свои руки: он опасался, что запах женщины, этот отвратительный трупный смрад, проникнет и в его тело. Но с наступлением ночи он никак не мог удержаться от того, чтобы под защитой меча не обнять эту разящую мертвечиной дикарку.

На пятую ночь женщина впервые заговорила:

— А зачем ты меч в изголовье ставишь? — спросила она.

— Чтобы зарубить каждого, кто увидит, как мы тут с тобой лежим, — ответил Лу.

— А зачем это? — снова удивилась она, и на этот раз Лу Чэнькан не нашелся с ответом.

— Не думала, что так ответишь. Хотя ясно: позор тебе, что со мной спознался. Но и мне ведь позор! Ведь для наших спознаться с чужими — это верная смерть. Так что мне от своего позора тоже мечом защищаться придется. Войдет сюда кто — мне прежде тебя надо за меч хвататься…

Она, как обычно, бросила на Лу Чэнькана ледяной, полный ненависти взгляд, но сейчас он впервые ощутил к этой дурно пахнущей женщине нечто вроде привязанности… «Вот такую бы — да в жены!» — вдруг подумал Лу Чэнькан, который так и не обзавелся семьей.

На шестой день бесконечный снег, наконец, прекратился. Можно было давать отряду команду выступать, но Лу Чэнькан отложил выход еще на сутки. Ночью, обнимая женщину, он понял, что ему будет трудно с ней расстаться…

— Нынче вечером все у нас закончиться должно, — проговорила женщина после того, как отдалась ему. — Завтра уходи из деревни. — Голос ее звучал совершенно спокойно.

— Можешь не говорить, я и так уйду, — сказал Лу Чэнькан. — Отряд-то только из-за снега здесь и остановился. А снег уже перестал.

— Так, значит, вы только из-за снега здесь и стоите? — проговорила она. — Ох, если б хватило духу, никогда тебя не отпустила бы… Но не могу я этого сделать, не могу! — и женщина вдруг в голос разрыдалась.

Шло время, а женщина все плакала. «Что это с ней?» — подумал Лу Чэнькан… Наконец, когда высохли последние слезы, женщина заговорила:

— Я почему тебя не держу? Да потому что не переживу, если ты зверем станешь! В племени нашем исстари говорят: с чужаком семь ночей провести — в зверя оборотишься. А у нас нынче ночь шестая. Еще на день здесь останешься — и ты, и я навсегда зверями станем!

Слова женщины ошеломили Лу Чэнькана. И не то его потрясло, что они превратятся в зверей. Из слов женщины Лу Чэнькан вдруг понял, что она его любит.

В эту ночь она вела себя с ним совсем не так, как прежде — нежно и ласково…

— В зверей превратимся, говоришь? — спросил он ее. — А в каких хоть зверей?

— Мы? Мы, скорее всего, — в волков. Да, похоже на то. Смотри, как к бою готовимся: все клинками себя защищаем. Ведь войдет кто — и ты и я сразу на него набросимся, да? Вот и волки точно так делают, я слышала. Говорят, если кто увидит, как волк с волчицей милуются, так они на него кидаются и гонят без роздыху, кто бы он ни был, а как настигнут — разрывают насмерть. Так разве можем мы в кого иного оборотиться? Нет, в волков, только в волков! Сердца-то у нас уже волчьи!

В ту ночь женщина затемно вернулась в свой подпол, наказав Лу Чэнькану назавтра не заговаривать с ней и уходить из дома молча, не проронив ни слова.

Лу Чэнькан согласился. Он тоже решил, что так будет лучше всего.

На следующее утро отряд все-таки вышел из бедной грязной деревушки племени каре, в которой простоял шесть дней.

Было тихо — ни снега, ни ветра. Лу Чэнькан двигался верхом во главе отряда. Скоро шедшие вместе конные и пешие воины оказались одни среди бескрайней степи, покрытой снежным настом, твердым и блестящим, словно белая эмаль.

Отойдя на двадцать с лишним ли от деревушки племени каре, отряд внезапно остановился. В заснеженной степи творилось что-то странное. Далеко справа по ходу колонны снег громадным столбом взмывал в небо, а потом оттуда, с невообразимой высоты, лавиной обрушивался вниз, засыпая солдат. Лошади взвивались на дыбы, ржали и рвались прочь.

К Лу Чэнькану подъехал Ли, служивший у него в штабе. Всадник был с ног до головы облеплен хлопьями свежего снега.

— Слышите?! — произнес он, когда его конь поравнялся с конем командира. — Там, вдали, волки воют!

Опасность нападения волчьей стаи тревожила его больше, нежели снежные смерчи.

Два всадника сразу же разъехались и двинулись дальше обычным ходом. Лу стало ясно, что в отряде поднимается паника. Он прислушался: неужели в самом деле где-то здесь — волки?…

За короткое время по степи один за другим пробежало уже несколько вихрей. Они поднимали в небо тучи снега и водопадами обрушивали его на землю.

Лу Чэнькана в который раз накрыло снежной крупой — и тут вдруг в самом деле ему послышались какие-то звуки.

Но это был вовсе не волки. До слуха Лу долетали горькие рыдания женщины из племени каре…

— Волки! Волки воют! Слышите?! — раздался рядом испуганный крик. Кричал уже не Ли, а другой офицер.

Лу снова прислушался. Откуда-то из глубины пепельно-серого, засыпанного снегом пространства до его слуха долетали неясные звуки. Нет, это точно был душераздирающий женский плач!

Все эти степные странности, в конце концов, закончились, отряд снова построился в колонну и двинулся вперед, но в ушах Лу Чэнькана весь день продолжал звучать плач женщины — избавиться от него он никак не мог.

В тот же день, сразу после полудня, отряд вошел в какую-то деревеньку. Лу Чэнькан распорядился остановиться здесь на ночлег.

— Что-то плохо себя чувствую, — сказал он одному из офицеров. — Пойду спать, прошу не тревожить!

А когда наступила ночь, Лу оседлал коня и поскакал обратно, в ту самую деревню племени каре, которую его отряд покинул сегодня утром.

Лу Чэнькан без отдыха гнал коня по бескрайней заснеженной равнине, залитой голубым лунным светом. Разлука с женщиной из племени каре стала для него нестерпимой; Лу решил еще раз с ней встретиться и до рассвета вернуться в расположение отряда. План должен, должен был удаться: от места стоянки до деревни каре было совсем недалеко.

Глубокой ночью Лу Чэнькан въехал в спящую деревню. Он остановил коня у землянки, в которой провел шесть дней, привязал его к дереву, растущему у входа, и подошел к дому. Из землянки пробивался свет, и дом, в котором Лу Чэнькан провел шесть ночей, показался ему совсем иным, не таким, как прежде.

Он толкнул дверь и сразу же увидел женщину, которая сидела у очага на корточках, спиной к нему. Лу Чэнькан окликнул ее. Пораженная женщина обернулась и некоторое время молча смотрела на мужчину.

— А я так надеялась, что ты не вернешься! — наконец, проговорила она. Ее голос звучал совершенно спокойно, но был полон глубокого чувства. — Только об этом небо и молила. Но ты пришел…

Женщина вскочила, бросилась Лу Чэнькану на грудь и заколотила по ней своими ладонями.

— Я должна была ради мужа умереть, да, видно, в глубоком грехе родилась: теперь ради тебя жить хочу! Пусть зверем стану, но я жить, жить хочу! — прокричала она и впервые сама увлекла Лу Чэнькана в постель.

Лу Чэнькан вытащил меч из ножен и воткнул его в пол у изголовья — так, как он это делал всегда вплоть до прошлой ночи.

От женщины, как обычно, разило мертвечиной, но сейчас для Лу это не имело ни малейшего значения. Он горячо любил эту женщину и был любим ею, он страстно обнимал ее и при тусклом свете огня впервые глядел ей в лицо…

Лу проснулся на заре. Огонь в очаге погас. В белесом предрассветном сумраке холодно поблескивал меч, вонзенный в изголовье.

— Проспал! — При мысли об оставленном отряде Лу хотел быстро подняться, но вдруг почувствовал, что его тело движется как-то иначе, не так, как прежде. Он все-таки вскочил и попытался взяться за меч, но вместо руки почему-то поднес к клинку лицо — и в следующий миг ловко схватил лезвие зубами.

Лу Чэнькан оглядел себя: оказалось, что и руки его, и ноги, и туловище были покрыты густой бурой шерстью. И только тут Лу Чэнькан понял, что он превратился в волка… Лу перевел взгляд на лежавшую рядом с ним женщину. Сомнений не осталось: женщина тоже превратилась в волчицу.

Она потянулась, разом пружинисто распрямив передние и задние лапы, потом открыла глаза и легко вскочила с постели.

И вот что удивительно: хотя по наружности они стали волками, однако в глазах Лу это существо с обличьем волчицы ничем не отличалось от той женщины, что была с ним рядом до вчерашней ночи…

— А ты знаешь, что превратились в волчицу? — спросил ее Лу Чэнькан.

— Знаю, — ответила женщина. — Я еще ночью, когда глаза открыла, это поняла. Тогда — испугалась, а сейчас — ничуть не жалко. Что теперь горевать да печалиться? Прошлого не вернуть…

Впрочем, сам Лу не смог отнестись к случившемуся с ними столь же легко, как это сделала женщина. С другой стороны, она была права: теперь они навсегда стали волками, и с этим уже ничего не поделаешь…

Лу Чэнькан выбрался из землянки. Сначала он даже не понял зачем. Но потом сообразил: конечно, чтобы раздобыть им еды! Женщина шла за ним. Выскочив за дверь, на снег, Лу Чэнькан оглянулся на следовавшую за ним волчицу и впервые почуял, что любит ее всем своим волчьим сердцем. Он будет заботиться о своей любимой, он будет защищать ее от врагов! Ради этого Лу Чэнькан устремил взгляд своих яростно сверкающих глаз на самый край бесконечной заснеженной равнины…

* * *

Шел седьмой год правления императора Гао-цзу (200 г. до н. э.). Миновало шесть лет с тех пор, как пала династия Цинь. Прошло десять лет с той поры, как исчез из своего отряда Лу Чэнькан. В Китае на смену эпохе Цинь пришла эпоха Хань. Чжан Аньлян, тот самый, который когда-то прислал Лу Чэнькану шкуры и мясо, по-прежнему служил за границей империи командиром отдельного отряда охраны Великой стены. В смуте конца эпохи Цинь, когда страна развалилась на части, а многие соединения, охранявшие Великую стену, попросту рассыпались, Чжан Аньлян не ушел со своего поста. Поэтому сегодня, при ханьском императоре Гао-цзу, его отряд стоял на тех же самых позициях, которые когда-то он занял по приказу циньского двора.

Сегодня Чжан Аньлян оставлял место своей постоянной службы и с тремя солдатами выходил в поход, который должен был занять четыре дня и три ночи. Чжан Аньляну предстояло встретиться с военачальником, назначенным новым командующим войсками по охране Великой стены в этом районе. Становья кочевников находились теперь гораздо севернее, чем два или три года тому назад, и сейчас эти места были совершенно свободны от угрозы набегов.

В первую ночь воины выбрали для стоянки берег маленького болотца, расположенного в глухой, пустынной местности. Было начало лета. Днем землю сжигала палящая жара, а ночью воздух остывал так, как будто уже наступила настоящая зима. И все-таки здесь это время года считалось еще самым благоприятным…

Чжан Аньлян уже засыпал в своей палатке, когда к нему явился один из солдат и доложил, что на вершине ближнего холма резвится пара волков. Чжан Аньлян и двое других солдат тотчас же выбежали наружу.

Луна заливала землю ослепительной синевой. По правую руку, на вершине недалекого холма, действительно можно было видеть волка и волчицу, занятых любовной игрой. Как они услаждали друг друга! Пара волков, резвящихся посреди беспредельной степи… Это была потрясающая, невыразимая никакими словами картина — может быть, еще и из-за того, что место действия было залито ярким лунным светом.

Один из солдат положил стрелу на тетиву лука и прицелился в волков. Стрела упала на вершине холма, и в тот же миг волк и волчица бросились в разные стороны.

На заре Чжан Аньляна разбудил сдавленный вскрик. Командир стремглав выскочил из палатки. Прямо у входа лежал солдат, исполнявший в их маленьком отряде обязанности повара. На его шее и на боку зияли огромные раны, с которых свисали вырванные клочья мяса. Солдат был мертв. Чжан с одного взгляда понял, что его загрыз волк.

Днем потерявшая одного воина группа Чжан Аньляна вошла в ближайшую деревню. Одна лошадь шла без седока. Солдаты указали жителям деревни место, где они оставили тело зарезанного волком товарища, и попросили селян похоронить его. Сразу после этого Чжан Аньлян и двое его солдат покинули деревню.

Той же ночью разбитый среди холмов лагерь снова постигло несчастье. На этот раз все произошло глубокой ночью. Один из солдат вышел из палатки по нужде и не вернулся. Чжан Аньлян обнаружил, что тот исчез, только на следующее утро. Поиски в окрестностях лагеря ничего не дали; все, что удалось найти — это разбросанные по густой траве куски человечьего мяса…

Трагические происшествия последних двух дней убедили Чжан Аньляна и единственного оставшегося у него солдата в том, что их преследуют волки. В души воинов впервые закрались зловещие предчувствия. Они зашли в ближайшую деревню, до которой было полдня пути, попросили ее жителей продолжить поиски пропавшего солдата и двинулись дальше.

На третьи сутки пути было решено не ставить лагерь, а заночевать в следующем по ходу селении. Ради этого двое всадников гнали своих лошадей весь день напролет. Дважды — в полдень и на закате — они слышали отдаленный волчий вой. К ночи воины успели-таки добраться до селения, но здесь у солдата начался сильный жар. Он заболел и слег.

Весь четвертый день пути Чжан Аньлян гнал своего коня в полном одиночестве. К полуночи он должен был добраться до цели — небольшой деревушки, лежавшей у Великой стены. Чжан Аньлян был не робкого десятка и никакого страха перед волками не испытывал. Но теперь, когда приходилось в одиночку, без единого солдата, добираться до расположения своих войск, даже его одолевали тягостные мысли.

Вечерело. Чжан Аньлян остановился у подножья невысокого каменистого пригорка, чтобы дать отдых коню, загнанному за день непрерывной скачки. Всадник спешился, растянулся на земле — и тут же услышал неподалеку волчий рык.

После того, что случилось, следовало быть настороже. Чжан тотчас же вскочил и долго вглядывался в степь, покрытую до самого горизонта волнами невысоких холмов.

На западе тонуло за горизонтом красное, как кровь, солнце. Насколько мог видеть глаз, все вокруг — и холмы, и степь, и трава — было окрашено в багровый цвет.

Чжан Аньлян снова опустился на землю — и тотчас же услышал голос волка, на этот раз гораздо ближе, чем прежде. Это был мрачный и долгий, бесконечно долгий вой…

Чжан опять вскочил на ноги — и вдруг увидел, что на каменистую террасу, где он стоял, выбежал одинокий волк. Опустив хвост и прижавшись к земле, волк пересек наискось всю террасу, укрылся за выступом скалы и стал оттуда рассматривать Чжан Аньляна. В широко раскрытой пасти зверя колыхался длинный язык.

Чжан обнажил меч. Если враг подойдет ближе, он зарубит его одним ударом! Чжан никогда не отводил взгляда от противника и смело смотрел в глаза даже самому свирепому зверю. Нельзя показывать врагу свою слабость!

Спустя некоторое время Чжан с изумлением увидел, как волк вышел из укрытия и сел, протянув вперед передние лапы.

— Чжан Аньлян, ты?

Чжан поначалу даже не понял, откуда исходил голос, назвавший его по имени.

— Давненько мы не виделись!

За всю свою жизнь Чжан не испытывал большего потрясения. Только сейчас он уразумел, что этот голос шел из пасти волка. От крайнего изумления Чжан долго не мог вымолвить ни слова, но потом, наконец, прохрипел:

— Ты… ты кто?!

Волк, тяжело дыша, снова зашевелил языком:

— Ты, конечно, не поверишь, но я — Лу Чэнькан! Да, почему-то я принял столь гнусный облик, но я в самом деле твой старый друг, — я Лу Чэнькан!

Чжан молчал. Рассказали бы ему такое — ни за что не поверил. Заметив, что Чжан сомневается, волк продолжал:

— Друг! Послушай меня! Голос-то ты мой помнишь? Разве не с тобой, дружище, мы столько раз вино пили да ночи напролет обо всем толковали? Ну, хоть голос-то ты мой не забыл?

Голос, доносившийся из пасти волка, действительно был похож на голос старого друга и товарища, а его Чжан помнил очень хорошо.

— Как же ты превратился в волка? Почему? — сумел, наконец, выговорить Чжан Аньлян.

— Ох, не спрашивай… Наверное, я об этом вообще никогда не смогу рассказать… На все воля Неба… А знаешь, как мне умереть хотелось после того, как я волком оборотился? Но каждому отведен свой срок… Как я ждал смерти! Но она все не приходила. Вот и получилось, что дожил в таком виде до сегодняшнего дня… А сегодня мне кажется, что жить все-таки лучше, чем умереть. И знаешь, почему? Потому что я с тобой поговорил…

Трагические ноты, прозвучавшие в этих словах, нашли отклик в душе Чжана. Он не мог не выразить сочувствие другу, судьба которого сложилась столь странно:

— Лу!.. — начал он.

Но когда Чжан произнес имя старого друга, где-то вдали послышался волчий вой. Волк по имени Лу Чэнькан разом поднялся с земли.

— Да, недолго прожил я с человечьей душой, — произнес он. — И теперь — всё! Едва заслышал знакомый вой, как душа моя снова стала волчьей. На этот раз — навсегда. Вот даже сейчас: говорю с тобой — а душа у меня уже волчья. Еще немного — и совсем волком стану. А стану волком — тебя, Чжан, загрызу!

Чжан увидел, что в глазах волка по имени Лу Чэнькан медленно разгораются огоньки злобы и ненависти…

— Да, я волком обернусь… — продолжал Лу Чэнькан. — Я в волка превращаюсь! И, Чжан, пойми: я просто должен буду на тебя напасть! Ты видел то, чего никто не должен видеть: меня с женой моей! Волчьей кровью клянусь, я этого тебе не спущу! Да, Чжан, я стану волком и наброшусь на тебя! Тогда руби меня, Чжан! Но только прямо стой и не сгибайся! Склонишься — мы, волки, победим!

С последними словами волк Лу Чэнькан поднял голову к небу и громко завыл. В ответ тут же послышался вой другого волка. С каждой секундой он звучал все ближе и ближе.

А перед Чжаном теперь стоял самый настоящий волк — матерый, свирепый, кровожадный, готовый к бою волк по имени Лу Чэнькан. В этом диком звере уже не осталось ничего от его прежнего товарища…

Чжан выставил навстречу волку острие меча. Он должен, должен зарубить этого лютого зверя, стоящего от него в двух шагах!

Напряжение в противостоянии противников достигло предела…

И тут Чжан увидел: по склону соседнего холма, отделенного от его пригорка небольшой лощиной, стрелой несется еще один волк. Зверь скрылся в низине, но прежде чем Чжан успел об этом подумать, волк с непостижимой, поистине невероятной быстротой взбежал на холм, где стоял Чжан Аньлян.

Этот волк в мгновение ока преодолел всю каменистую террасу и завершил свой бег гигантским прыжком. Вместе с ним прыгнул на человека и волк по имени Лу…

Чжан понял, что сейчас один из волков обрушится на него сверху, а другой — сбоку, и сумел уйти от первой атаки. Он отбивался от них мечом, разя налево и направо, но волки умело уворачивались от клинка, разбегались и снова бросались в атаку.

Смертельный поединок продолжался недолго. В конце концов Чжан споткнулся о камень, упал на колено, и в тот же миг оба волка огромными прыжками разом бросились на него. Один из них впился Чжану в горло, второй — вцепился в бедро. Хватка у обоих была мертвая.

На каменистую террасу, окрашенную в красный цвет лучами заходящего солнца, обильным потоком вытекала алая кровь Чжан Аньляна. Вытекала — и мгновенно впитывалась в землю.

* * *

Примерно через полгода после этих событий ханьский двор направил в войска, охранявшие Великую стену, распоряжение, в котором говорилось:

Но что это были за набрюшники и насколько хорошо защищали они от нападений волков — сегодня за давностью лет этого уже никто не знает…