Онлайн чтение книги Любовь на фоне кур Love Among the Chickens
Глава XV. ВМЕШАТЕЛЬСТВО НЕМЕЗИДЫ

Есть люди, не верящие в предчувствия. Они приписывают странное ощущение, что вот-вот случится что-нибудь неприятное, таким пошлым причинам, как печень, или простуда, или погода. Я же считаю, что тут кроется нечто более существенное, чем может показаться стороннему наблюдателю.

Три дня спустя после моей встречи с профессором в клубе я проснулся в крайне угнетенном состоянии духа. Каким-то образом я знал наперед, что наступивший день ничего хорошего мне не сулит. Не исключено, что дело было в печени или в простуде, но только не в погоде. Утро было безупречное — самое великолепное за великолепнейшее лето. Над долиной и дальше над морем висела легкая дымка, предсказывавшая жаркий полдень, когда солнце серьезно приступит к исполнению своих ежедневных обязанностей. Пташки распевали на деревьях и завтракали в траве, а Эдвин, восседая на цветочной клумбе, оглядывал их взглядом гурмана. Порой, когда воробышек припрыгивал в направлении его клумбы, он делал внезапный бросок, и птичка упархивала в противоположный конец газона. Я ни разу не видел, чтобы Эдвин поймал воробья. По-моему, они считали его свихнувшимся чудаком и ублажали, приближаясь на расстояние прыжка в желании его поразвлечь. Бравые воробьи-петушки выкомаривали перед своими избранными воробьихами-курочками и зарабатывали дешевую репутацию лихой отваги, подбираясь на столько-то ярдов к логову Эдвина, а затем упархивая. Боб возлежал на своем излюбленном участке гравия.

Я захватил его с собой на волнолом, чтобы он полюбовался, как я купаюсь.

— Что со мной сегодня, Роберт, старина? — спросил я его, вытираясь.

Он лениво заморгал, но ни единого предположения не высказал.

— И не напускай на себя скучающий вид, — продолжал я, — потому что я буду говорить о себе, как бы у тебя от этого скулы ни сводило. Вот я, в полной форме, как боксер перед решающим матчем, пребываю на открытом воздухе уж не знаю сколько времени, ем простую здоровую пищу, купание каждое утро — морское купание, учти, — а результаты? Чувствую себя хуже некуда.

Боб зевнул и слегка взвизгнул.

— Да, — сказал я, — мне известно, что я влюблен. Однако я был точно так же влюблен неделю назад, а вот чувствовал себя тогда вполне нормально. Но разве она не ангел, Боб? А? Разве не ангел? И разве ты не взбодрялся, когда она тебя гладила? Да, конечно же! Кто бы устоял? Но как насчет Тома Чейза? Ты не думаешь, что он опасен? Называет ее по имени, знаешь ли, и в целом ведет себя так, будто имеет право ею командовать. И к тому же он видится с ней каждый день, тогда как я должен полагаться на случайные встречи. А тогда чувствую себя таким болваном, что не нахожу других тем для разговора, кроме гольфа и погоды. А он, возможно, поет с ней дуэты после обеда! Мы-то знаем, к чему приводят дуэты после обеда.

Тут Боб, который уже некоторое время подыскивал благовидный предлог, чтобы сбежать, притворился, будто увидел нечто животрепещущее в другом конце волнолома, и затрусил туда, разобраться, что к чему, оставив меня завершать свой туалет в одиночестве.

«Конечно, — сказал я себе, — причиной может быть голод. И после завтрака я приду в норму. Но пока у меня вот-вот начнется приступ черной меланхолии. Мне так скверно!»

Я свистнул Бобу и пошел домой. На пляже довольно близко я увидел профессора и дружески помахал ему полотенцем. Он не помахал в ответ.

Разумеется, он мог меня и не увидеть, но почему-то его поведение показалось мне зловещим. Я не находил причины для такой его холодности. Накануне утром мы встретились на поле для гольфа, и он был само дружелюбие. Называл меня своим дорогим мальчиком, в клубе угостил джином и имбирным напитком и вообще вел себя так, будто он был Давид, а я Ионафан. Однако в унылом настроении мы склонны делать слонов из мух, и я продолжил свой путь озадаченным и глубоко встревоженным, пребывая в твердом убеждении, что ко мне подчеркнуто повернулись спиной. Меня это ранило. Чем я заслужил такие пакости со стороны Провидения? Было бы немножко множко, как выражается Укридж, если после стольких хлопот профессор нашел новую причину на меня обидеться. Может быть, Укридж снова его раздражил? Я предпочел бы, чтобы он не ассоциировал меня с Укриджем в столь полной мере. Я же никак Укриджа не контролирую. Затем я сообразил, что они навряд ли могли повстречаться в короткие часы, которые прошли после моего расставания с профессором в клубе и до той минуты, когда я увидел его на пляже. Укридж редко покидал пределы фермы. Когда он не занимался заботами о курах, то лежал на спине в траве выгона, давая отдых своему массивному мозгу.

Я пришел к заключению, что профессор все-таки меня не видел.

— Я идиот, Боб, — сообщил я, когда мы свернули в ворота фермы, — и поддался игре воображения.

Боб одобрительно вильнул хвостом.

Когда я вошел, завтрак был уже подан: холодная курица на серванте, курица с пряностями на столе, три вареных яйца и блюдо с омлетом. В смысле количества миссис Бийл никогда нас не подводила.

Укридж сортировал письма.

— От тети Элизабет, — сказала миссис Укридж, взглянув на конверт.

До сих пор я слышал лишь беглые упоминания об этой родственнице и создал ее воображаемый портрет частично по намекам, оброненным Укриджем, но в основном исходя из того, что он нарек самую вредную из наших кур в ее честь. Мне рисовалась суровая дама с леденящим взглядом.

— Хотел бы, чтобы она вложила чек, — сказал Укридж. — С нее не убыло бы. Ты понятия не имеешь, Гарни, старина, до чего отвратительно и непристойно богата эта женщина. Живет в Кенсингтоне на доход, которого ей более чем хватило бы на Парк-Лейн. Но в смысле, чтобы подоить, показала себя более чем малой величиной. Последовательно отказывается отстегнуть самую малость.

— Думаю, милый, тетя Элизабет не отказала бы, знай она, как мы нуждаемся в помощи. Но мне не хочется ее просить. Она такая любопытная и говорит такие ужасные вещи.

— Этого у нее не отнимешь, — мрачно изрек Укридж тоном человека, испытавшего что-то на опыте. — Два тебе, Гарни. Остальные мне. Числом десять, и все только счета.

Он разложил конверты веером на столе и взял один наугад.

— «Уитни», — сообщил он. — Начинают артачиться. Получили мое от седьмого данного месяца и не поняли. Такая уж странность у этих типусов: вечная неспособность понимать самое очевидное. Немножко множко! Излагаешь все так, что и младенцу понятно, а они только выпучивают глаза и гадают, что бы это такое значило. Желают получить что-нибудь в счет. Провалиться мне, я полностью разочаровался в «Уитни». Я относился к ним с симпатией, считал, что они головой выше «Харродса». Я был уже почти готов дать «Харродс» от ворот поворот и направлять все мои поставки только им одним. Но теперь — нет! Черт дери! Я разочарован «Уитни». Они словно бы думают, будто я шучу. Ну как я могу вернуть им их инфернальные деньги, если этих денег больше нет? И письмецо из Дорчестера. Смит, типчик, от которого мы получили граммофон, желал бы узнать, когда я рассчитаюсь за шестнадцать пластинок. Корыстолюбивая скотина!

Я хотел заняться собственными письмами, но Укридж гипнотизировал меня, как удав кролика.

— Куроводы, ну, ты понимаешь, торговцы птицей, хотят, чтобы я уплатил за первую партию куриц. Учитывая, что они все сдохли от хрипа и что я намеревался отослать их назад, как только получу от них горстку цыплят, я бы назвал это наглостью. То есть я хочу сказать, бизнес — это бизнес. Вот чего эти ребята словно бы не способны понять. Мне не по карману платить гигантские суммы за птиц, которые дохнут быстрее, чем я успеваю их получать.

— Я больше слова не скажу с тетей Элизабет! — внезапно воскликнула миссис Укридж.

Она уронила письмо, которое читала, и негодующе смотрела прямо перед собой. На ее щеках появились красные пятна — по одному на каждой.

— В чем дело, старушка? — нежно осведомился Укридж, отрываясь от кучи счетов и мгновенно забыв о своих неприятностях. — Взбодрись! Тетя Элизабет снова действует тебе на нервы? И что она пишет на этот раз?

Миссис Укридж с рыданием выбежала из комнаты. Укридж тигром прыгнул к письму.

— Если эта ведьма не прекратит писать свои инфернальные письма и расстраивать Милли, я задушу ее голыми руками невзирая на возраст и пол. — Он перелистывал письмо, пока не добрался до рокового абзаца. — Провалиться мне! Ты только послушай, Гарни, старый конь. «Ты ничего не сообщаешь мне об успехах вашей куриной фермы, и признаюсь, я нахожу твое молчание зловещим. Ты знаешь мое мнение о твоем муже. Он абсолютно беспомощен во всем, что требует хоть капли здравого смысла и деловых способностей». — Укридж в изумлении уставился на меня. — Мне это нравится! Честное слово, это превосходит все! Я бы поверил почти всему об этой проклятущей бабе, но тем не менее признавал за ней некоторую толику ума. Ты сам знаешь, что я особенно силен в вопросах, требующих здравого смысла и деловых способностей.

— Само собой, старик, — ответил я покорно. — Эта женщина простофиля.

— Именно так она обозвала меня через две строчки. Неудивительно, что Милли расстроилась. И почему эти кошки драные не могут оставить людей в покое?

— О, женщина, женщина! — подсказал я услужливо.

— Всегда вмешиваются…

— Гнусно!

— Наносят удары исподтишка!

— Жуть!

— Я этого не потерплю!

— Я бы не потерпел!

— Послушай! На следующей странице она обзывает меня олухом!

— Тебе пора принять меры.

— А в следующей строчке упоминает обо мне как о последнем финтифляе. Что такое финтифляй, Гарни, старый конь?

Я обдумал вопрос.

— В общем смысле, по-моему, это тот, кто финтифляет.

— По-моему, это подсудно.

— Не удивлюсь.

Укридж кинулся к двери:

— Милли!

Он хлопнул дверью, и я услышал, как он взлетел по лестнице.

Я взял свои письма. Одно было от Ликфорда с корнуоллской маркой. Я пробежал его и отложил в сторону для более внимательного прочтения.

Почерк на втором конверте был мне не знаком. Я взглянул на подпись. «Патрик Деррик». Странно! О чем профессор захотел поставить меня в известность?

В следующую секунду сердце словно выпрыгнуло у меня из груди.

«Сэр!» — начиналось письмо.

Приятное, бодрящее начало!

Затем последовал, так сказать, удар грома. Ни обиняков для затравки, ни достойной вереницы общепринятых фраз, подводящих к сути. У меня возникло ощущение, что не напиши он его, ему пришлось бы прибегнуть к каким-нибудь сокрушающим физическим упражнениям, лишь бы спустить пары.

«Будьте так добры считать наше знакомство несуществующим. У меня нет желания соприкасаться с субъектом, подобным вам. Если мы случайно встретимся, не откажите в любезности держаться со мной как с абсолютно незнакомым человеком, как и я буду держаться с вами. И если мне будет дозволено дать вам совет, я порекомендовал бы вам в будущем, когда вам захочется дать волю своему чувству юмора, не быть чрезмерно практичным и не подкупать лодочников, чтобы они сбрасывали в воду ваших („друзей“ жирно зачеркнуто, заменено на „знакомых“), Если вам требуются дальнейшие пояснения по этому вопросу, прилагаемое письмо может оказаться вам полезным».

После чего он остался искренне моим Патриком Дерриком.

Прилагаемое письмо от некой Джейн Маспретт было бойким и интересным.

О женщина, женщина!

За всем — она! История полна трагедий, вызванных представительницами смертоносного пола. Кому Марк Антоний обязан потерей мира? Женщине. Кто так жестокосердно заманил Самсона в ловушку? Опять-таки женщина. И вот теперь я, Джерри Гарнет, безобидный автор второстепенных романов, оказался в этой древней мясорубке.

Я проклял Джейн Маспретт. Какие шансы есть у меня теперь с Филлис? Могу ли я надеяться снова завоевать расположение профессора? И я вторично проклял Джейн Маспретт.

Мои мысли обратились к мистеру Гарри Хоку. Злодей! Подлый негодяй! Какое право он имел предать меня?.. Ну, с ним-то я могу рассчитаться. Мужчину, наложившего руку на женщину иначе чем с нежностью, общество справедливо подвергнет остракизму, и поэтому женщина Маспретт, как бы виновна она ни была, могла меня не опасаться. Но мужчина Хок? Тут подобные соображения не стояли на моем пути. Я поговорю с мужчиной Хоком. Я устрою ему самые жаркие десять минут за всю его жизнь. Я наговорю ему таких вещей, при воспоминании о которых он будет с воплями просыпаться на своем ложе в глухие часы ночи. Восстану я, мужчиной буду и сражу его не в чистый миг молитвы, а в грубом прегрешенье, когда его грехи цветут, как май; в кощунстве, за игрой, за чем-нибудь, в чем нет добра, залога спасения души. Принц Гамлет дурного не посоветует.

Демон!

Моя жизнь — погублена. Мое будущее — серо и пусто. Мое сердце — разбито вдребезги. А причина? Причина — злодей Хок.

Филлис повстречает меня в деревне, на волноломе, на поле для гольфа и пройдет мимо, будто я — человек-невидимка. А причина? Причина — ползучий Хок. Червяк Хок, презренный и непотребный Хок.

Я нахлобучил шляпу и выбежал из дома по направлению к деревне.