Онлайн чтение книги Воин любви Love Warrior
3. Встреча с Богом

Темно, поэтому я еду медленно. Увидев шпиль, я сворачиваю к нему и паркую машину на засыпанной гравием площадке под фонарем. Я сижу в машине, пытаясь справиться с чувствами. Мне нужно будет плакать у священника. Я в этом уверена, но почему-то ничего не чувствую. Я открываю дверцу машины и выбираюсь наружу. Под ногами хрустит гравий. Идти на шпильках неудобно. Подходя к церкви, я пытаюсь пригладить растрепанные волосы, стереть с лица размазанную тушь и натянуть топ пониже, чтобы прикрыть живот. Эта одежда на мне уже двадцать четыре часа. Я подхожу к церкви, берусь за большую бронзовую ручку и замечаю, что рука моя дрожит. Я целый день ничего не ела. «Мы не можем больше смотреть, как ты убиваешь себя», – сказали родители. Открывая дверь, я думаю, что не убиваю себя – просто не делаю ничего, чтобы выжить. Это большая разница.

Я вхожу в церковь, и тяжелые двери закрываются за мной. В церкви холодно и темно. Я стою, чего-то ожидая. Ко мне никто не выходит. Я смотрю вперед и вижу другое помещение. Подхожу к стеклянной двери и вхожу внутрь. Здесь тепло и тихо, все в красном бархате. Я чувствую запах благовоний, он заполняет всю мою душу. Мне становится не так одиноко, не так печально. Меня что-то окутывает, словно я вышла из своей жизни и вошла в какой-то лучший мир. Здесь достаточно места, чтобы чувствовать себя свободно, но не слишком много, чтобы ощутить свою мизерность. Я вижу мерцание свечей перед алтарем и медленно иду по проходу, как невеста, пошатываясь на своих шпильках. На полпути каблук зацепляется за ковер, я падаю и подворачиваю ногу. Я сижу на полу и пытаюсь расстегнуть ремешок туфель. Потом поднимаюсь, держа туфли в руке. Мои ступни касаются красного ковра, и его мягкость окутывает меня всю до головы. Этот ковер, наверное, специально постелен, чтобы не холодно было ходить босиком. Я подхожу к алтарю и останавливаюсь перед зажженными свечами. Это все желания? Это молитвы других людей?

Я поднимаю глаза и вижу перед собой огромную картину, изображающую Деву Марию с младенцем. Мое сердце не сжимается, не начинает судорожно колотиться – оно словно расширяется и бьется ровно и уверенно. Сердце заполняет мою грудь, но мне не больно. Я не отрываю глаз от Марии. Она ярко освещена, а я остаюсь в мягком полумраке. На Марии красивое платье, лик ее светел. На мне блестки, на лице размазалась косметика. Но Мария не сердится на меня, поэтому я не пытаюсь спрятаться. Мария не такая, какой ее считают люди. Мы с ней одинаковы. Она любит меня, я точно знаю. Она ждала меня. Она – моя мать. Мать, которая не боится за меня. Я сижу перед ней и хочу остаться здесь вечно – босая, с Марией и ее младенцем, в теплом свете свечей. Она настоящая. Она мне необходима. Она мое убежище, которое я тщетно искала. Родители послали меня в нужное место.

Пока я смотрю на Марию, за спиной открывается дверь. Я оборачиваюсь и вижу священника. Я пугаюсь. Я замечаю, что он старается скрыть удивление – моя одежда, лицо и босые ноги выглядят очень странно. И ему это не удается – он улыбается, но улыбка его натянута. Он кажется уставшим. Я его уже измучила. Священник здоровается и приглашает меня пойти с ним. Я не хочу уходить. Я хочу остаться здесь и сказать ему, что все в порядке, потому что я уже нашла то, что мне нужно. Но не говорю ничего. Я просто поднимаюсь и позволяю ему увести меня в темный, узкий коридор. Здесь нет ковра, и моим босым ногам холодно. Священник останавливается перед закрытой дверью, открывает ее и входит. Полагаю, мне нужно последовать за ним, но сначала я сажусь на пол и обуваюсь. Застегнуть все ремешки непросто, на это уходит целая вечность. Мои щеки горят, меня мутит. Хорошо бы, он сказал, чтобы я просто выбросила туфли и вошла босиком. Но он смотрит и ждет.

Обувшись, я вхожу. Священник жестом предлагает мне присесть. Я сажусь на маленький пластиковый стул, а священник – в большое кожаное кресло. Мне хочется попросить у него одеяло, чтобы прикрыться и согреться, но я молчу. Он спрашивает, зачем я пришла. Я рассказываю ему об аборте, потом о пьянстве и наркотиках – чтобы как-то оправдать аборт. Я пытаюсь быть грустной, говорить дрожащим голосом. Мне хочется показаться юной и заблудшей. Это моя роль, моя работа. Мне нужно сделать свою работу, чтобы он мог сделать свою, и на этом мы разойдемся. Священник откидывается на спинку кресла, складывает руки перед собой и слушает меня. Его лицо не меняется – ни разу, пока я говорю. Он очень, очень серьезен и хочет показать это мне.

В кабинете ярко горят люминесцентные лампы. Мне не хочется сидеть в этом искусственном свете и демонстрировать свои чувства. Священник видит, что я дрожу – думаю, он считает меня наркоманкой. На нем брюки, сутана с длинными рукавами и высоким воротничком. Он прикрыт, а я вся на виду. Мне хочется вернуться туда, где нам с Марией было тепло, где нас окутывал мягкий, истинный и прощающий свет человеческих молитв.

Всего минуту назад я была с Марией, которая понимала: я так сильно люблю людей, что у меня не остается выбора, кроме одного – отключиться от этой любви с помощью спиртного, еды и абортов. Но теперь я со священником, который строго на меня смотрит и явно не одобряет весь этот бред. Минуту назад Бог был матерью, а сейчас Бог – администратор. Я была в материнской утробе, а теперь попала в кабинет, где мне вынесут приговор. Священник, взирающий на меня поверх сложенных рук, начинает говорить странные вещи:

– Когда ты встретишь своего малыша на небесах, он не будет злиться на тебя. Он просто будет терпеливо ждать тебя у райских врат. Твой ребенок прощает тебя. Господь принял его, потому что не считает детей ответственными за грехи родителей.

Священник говорит бесстрастно, монотонно, словно зачитывая мне правило Миранды. Кажется, он уже говорил это сотни раз. Откуда он может знать, в каких я отношениях с Богом и что происходит после аборта? Этот мужчина даже не догадывается, каково это – быть юной и потрясенной, дурной и хорошей, жесткой и нежной, беременной и напуганной. Только Мария знает это.

Вскоре священник заканчивает свою проповедь.

– Ты тоже будешь прощена, если покаешься, – говорит он и умолкает.

Я понимаю, что наступает моя очередь, и обещаю:

– Хорошо, я покаюсь. С чего мне начать? Перед кем я должна извиниться? Перед моим ребенком? Перед родителями? Перед Крейгом? Перед вами? Перед всеми?

Неужели он считает, что мне достаточно извиниться? Я и без того постоянно извиняюсь и сожалею. Простите за то, что я – это я. Вся моя жизнь – это извинение, но от этого она не становится лучше. Мария знает. Она поняла меня: женщине не нужно постоянно твердить, что она дурна и плоха. Ей нужно говорить, что она хороша. Мария не просит покаяться, она предлагает мне отдохнуть. Но в кабинете священника я понимаю, как работает система. Я должна покаяться перед ним, чтобы отдохнуть с ней. Я делаю то, что мне сказали. Я извиняюсь.

– Мне так жаль, – говорю я. – Я хочу быть лучше.

Священник снова кивает и произносит волшебные слова, которые мне нужно повторить двадцать раз. И когда я это сделаю, я буду прощена.

Я киваю и уношусь на двадцать лет назад. Тогда я была в местном бассейне и стояла в очереди за мороженым. Мороженщик продавал еще и леденцы по доллару. Но один старшеклассник пробрался в его фургончик сзади и стал вытаскивать оттуда леденцы. Мороженщик и понятия не имел, что происходит за его спиной. Я думаю, а знает ли священник, торгующий здесь прощением, что у Марии прощение можно получить бесплатно. Я притворяюсь уверовавшей и даю обещание, чтобы вернуться к Марии, которая бесплатно раздает прощение всем.

Священник отпускает меня, и я выхожу с чувством глубокого облегчения. Мне хочется вернуться в озаренное свечой помещение, где можно встать босыми ногами на теплый ковер и почувствовать дыхание Бога. Я тихо говорю священнику:

– Спасибо вам, спасибо большое!

Он отмахивается от меня, и я чувствую его неодобрение. Я не удивлена. Мне нужно вернуться туда, где меня принимают. Я прошу прощения, быстро прохожу по темному коридору, через стеклянные двери, по длинному проходу и оказываюсь перед Марией. Я сажусь перед горящими свечами и вспоминаю историю о том, что когда-то в церквях позволяли бездомным спать. Я чувствую себя бездомной. Может быть, священник позволит мне переночевать здесь сегодня? Но тут слышу, как открывается дверь. Священник откашливается и говорит мне, что пора уходить. Ему нужно закрыть церковь. Я готова разрыдаться, но вместо этого спрашиваю:

– На ночь? Почему вы закрываетесь на ночь? Ведь в это время вы больше всего и нужны…

– Здесь много ценных вещей, – отвечает священник.

– Я знаю, – бормочу я. – Знаю…

Но он не понимает, что я хочу сказать, поэтому я поднимаюсь и выхожу. У меня не было времени попрощаться с Марией и ее младенцем.

В вестибюле я вижу чашу со святой водой. Я останавливаюсь перед ней и погружаю в воду руки до запястий. Потом открываю тяжелую дверь и выхожу в ночь. На шпильках я ковыляю по парковке, дохожу до машины и сажусь. Оказавшись на водительском сиденье, я смотрю на свои руки. Я слизываю святую воду с пальцев, чтобы она оказалась внутри меня. Потом завожу машину и еду. Всю дорогу до дома я плачу. Я плачу не из-за аборта, не из-за родителей и не из-за алкоголизма. Я плачу, потому что хочу быть с Марией. И тут я понимаю, что не притворяюсь тоскующей. Я больше не играю – мне и правда грустно. Мария увидела то хорошее во мне, что заперто внутри этого тела. Мне бы так хотелось, чтобы в церкви не было священника. Мне хотелось зажечь свечу за себя. Мне хотелось бы попросить Марию запомнить меня.