Глава 2

Онлайн чтение книги Ловец человеков
Глава 2

Второй день пути должен был стать последним – собственно, Курт уже понял, что сам он на настоятельском жеребце, один, не подлаживая скорость под семенящую поступь ослика, мог бы преодолеть это расстояние за день. Даже если учесть то, что по его просьбе дали хороший крюк в сторону – увидеть замок местного правителя, от которого до деревни было уже рукой подать.

Обиталище барона Эрнста Лотара фон Курценхальма представляло собой, как и многие родовые гнезда не слишком обеспеченных фамилий, довольно грубую помесь старинной постройки с улучшениями более поздних поколений. Простая тумба домины, сложенная здесь, судя по всему, еще Бог знает когда, опоясывалась стеной, достроенной уже впоследствии, еще позже очередной фон Курценхальм пристроил четыре башни и, похоже, совсем недавно (может даже, нынешний барон) – надвратную башню. Каждое из нововведений отличалось и обработкой камня, и кладкой, и, по чести говоря, качеством. Теперь так уже не строят, подумал Курт, придерживая шаг коня и приглядываясь; несмотря на очевидное губительное действие времени, заметное даже с такого приличного расстояния, именно центральная махина замка казалась монолитной и незыблемой. Стена отличалась мало, а вот башни… Возникало чувство, что их строил человек, ожидающий нападения со дня на день – не заботясь о наружности, да и, собственно, о качестве; «укрепления первой волны», которые должны сдержать натиск и дать обороняющимся время и возможность подтянуть силы. Нападение так и не состоялось, а башни перестраивать не стали по той же причине, что и коробку основного дома, – по недостатку средств.

Наступление свершилось много позже, чем его ожидали, и противник был не тот – замок атаковала природа, не встречая на своем пути сколь-нибудь заметного сопротивления. Плети хмеля разлеглись на внешней стене, а основная домина, как осадными лестницами и веревками, покрылась плотными, густыми лозами одичалого винограда и поветели. Холм, держащий на себе громаду замка, не облагораживался лет уж, кажется, восемь-девять – пробившиеся некогда тут и там деревья были уже толщиной с мужскую руку, окружили себя свитой из плотного кустарника и высокой травы и медленно, но неотвратимо шли в наступление.

Был некогда и ров, однако ныне его наличие лишь угадывалось по изгибу холма и покосившимся деревьям; Курт был уверен, что вода в нем уже давно зацвела либо вовсе пересохла. Вообще замок производил впечатление давно брошенного, несмотря на вывешенный над одной из башен штандарт, похожий, правда, скорее на какую-то большую бледно-желтую тряпку, нежели на знамя баронского рода.

– Хотите ближе? – тихо спросил отец Андреас, когда Курт приостановил коня.

– Нет, – отозвался он не сразу, пытаясь понять, опущен ли подъемный мост, или же просто когда-то упал с цепей и теперь лежит поперек ненужного рва сам по себе. – Я увидел достаточно.

Когда замок остался за спиной, он все еще ехал молча, подавляя противоестественное желание обернуться и пытаясь представить себе, как в этом каменном доме, который теперь, наверное, больше стал похож на склеп, вот уже полтора десятка лет ходит по коридорам одинокий полусумасшедший старик. Слышал ли барон обращенные к нему слова местного священника? Насколько вообще он воспринимает то, что окружает его? И сколько еще продержится в таком добровольном изгнании от мира…

– Уже недолго, – услышал Курт отца Андреаса и даже не сразу понял, идет ли речь об оставшемся до деревни пути, или это продолжение его мыслей.

Замок скрылся за листвой и стволами окруживших дорогу деревьев, и Курту показалось, что только сейчас он смог слышать птиц вокруг и дробный перестук копыт по пыльной, сбитой в камень земле. Невзирая на массу прочитанных в основном на ночь, весьма специфичных книг (как по необходимости, выучивая заданное, так и из собственного любопытства), на бесчисленное количество рассказанных все так же ночью сокурсниками историй о стригах, вервольфах и, что чаще, привидениях, он не начал коситься в темные углы или заглядывать под кровать, перед тем как лечь. Правды ради надо сказать, что, конечно, после особенно страшной истории первые пару часов он все-таки предпочитал не поворачиваться спиной к темным аркам и шугался взлетающих со двора голубей, но все-таки традиционный поход на кладбище на спор в начале пятого курса осилил без особенных нервных затрат… Однако сюда, к замку, ночью он уж точно предпочел бы не ходить. Отринув эмоции, Курт понимал, что все дело в банальной запущенности, в видимой опустелости этого места, да еще тишина – пугающая, одинокая тишина, словно и впрямь все вымерло, однако неприятный холодок меж лопаток остался, будто в спину неотрывно смотрели чьи-то внимательные глаза.

До самой деревни попутчики хранили молчание; Курт пытался вообразить, как будет он, зеленый юнец, не имеющий ни опыта, ни действительной силы, пусть и при всех его полномочиях, добиваться встречи с владетелем этого сокрушенного родового гнезда. Он покосился на отца Андреаса, вспомнив, как тот сетовал на далекую и фактически не существующую для этих мест королевскую власть. А ведь здесь, в этой глуши, даже всемогущая Конгрегация, даже ему, ее представителю, кажется чем-то столь же далеким, почти сказочным и мнимым; Курт ощутил вдруг себя таким одиноким, словно неведомая сила однажды взяла его с земли и перенесла на отдаленный остров. И если вдруг сейчас святой отец сбросит свою смиренную личину, обнажит невесть откуда взявшееся оружие и проткнет насквозь своего спутника – когда спохватятся, когда вспомнят о том, что выпускник академии святого Макария номер тысяча двадцать один давно не давал о себе знать? Через две недели? Месяц? Даже шанс найти тело – ничтожный… И когда другой выпускник, под номером, скажем, тысяча сто, прибудет сюда, ответом на его вопросы будут удивленно-невинные взгляды и непритворное недовольство – дело-то давнишнее, кто ж теперь упомнит, какие люди здесь были и что делали…

Курт встряхнул головой, выпрямившись в седле и устремив взор вперед, на первый домик Таннендорфа, появившийся из-за поворота. Все это игра воображения, мысленно четко проговаривая каждое слово, возразил он сам себе. Во-первых, никто не посмеет поднять на него руку; и репутация, на которую временами он так пенял, играет в этом роль не последнюю. Во-вторых, ни одно нападение на следователя, даже не закончившееся смертью оного, за последние тридцать лет не осталось ни нераскрытым, ни безнаказанным – и карали за такое безжалостно, в самом страшном смысле этого слова. Этого не скрывали, об этом не умалчивали – об этом рассказывали знакомым и друзьям, между делом соседу по столу в трактире, не препятствуя слухам расходиться в народе. Об этом должен знать каждый: покушение на члена Конгрегации или хотя бы посягательство на его здоровье – crimen excepta , преступление среди преступлений, преступление чрезвычайное.

Оставалось надеяться, что местные хотя бы слышали об этом, кисло подумал он, припомнив любимую фразу наставника в боевом искусстве: «Оружие – твой друг. Правда, оно об этом не знает». Сейчас друг на левом боку и в самом деле подбадривал слабо; невзирая на все доводы в пользу своей безопасности, Курт вынужден был признать – единственное, в чем можно не сомневаться, так это в том, что его убийц в конце концов развеют в чистом поле…

– Ну, вот я и дома, – прервал его раздумья вздох священника, и Курт так и не понял, чего было больше в этом вздохе – облегчения или тоскливости.

Он бросил взгляд вперед, куда уходили два ряда невысоких каменных домиков, вправо, где у самой окраины сонно копались две неприлично упитанных свиньи, налево, где вилась в траве тропинка, судя по всему, к реке, и невпопад вспомнил о том, что свиньи дня за четыре съедают брошенный в загон труп начисто, даже с костями, а реки предгорий с их течением могут унести тело так далеко, что, когда его выловят, опознание станет возможным только по особым приметам…

– Добрый день, отец Андреас! – выдернул его из сумрачного оцепенения чей-то крик; Курт обернулся на голос. У второго домика с краю, опираясь о мотыгу одной рукой и об ограду другой, стоял дюжий молодой мужик, косясь в его сторону настороженно и неприветливо. Курт выпрямился еще больше и медленно, словно в рассеянности, отвел взгляд в сторону. – С возвращением!

Священник что-то ответил, потом спросил, но Курт вслушиваться не стал, продолжая осматриваться.

Улица, по которой они ехали, через несколько домов пересекалась с другой такой же, образуя перекрестье с традиционным колодцем в центре, – уже отсюда было видно огромное темное пятно мокрой земли вокруг него. Двое мальчишек, повиснув на краю каменного мешка, увлеченно орали вниз, прислушиваясь к эху; тут же беседовали четыре женщины, поставив на землю наполненные ведра; время от времени одна из них хватала мальчишек за шиворот, стаскивая с низкой кладки колодца, и снова возвращалась к разговору.

– Это Каспар, у него замечательное пиво, – услышал Курт и обернулся к священнику, непонимающе подняв брови. Тот пояснил: – Человек, который сейчас поздоровался с нами…

– С вами, – многозначительно поправил майстер инквизитор; отец Андреас смущенно передернул плечами:

– Вас ведь тут пока не знают, брат Игнациус.

Все верно, подумал он, но когда узнают – как будут себя вести? Не станут ли, завидя, переходить на другую сторону дороги?.. Хотя, при ширине здешних улиц, это не спасение…

– Собственно, – продолжал между тем священник, – пиво здесь варят все, и все – неплохое, но Каспар в этом большой знаток. Ну, знаете, семейные секреты…

«О которых лучше иногда не спрашивать», – договорил Курт про себя. А то ведь могут и рассказать. После чего надолго отпадет желание пить особенные сорта по семейному рецепту; жучки, которые обязательно должны падать в котел с дерева октябрьской ночью, были не самой неаппетитной подробностью, которую ему однажды удалось выведать у одного такого хранителя семейных тайн пивоварения…

– Доброго дня… – донеслось нестройным хором от колодца, и Курт снова ощутил на себе взгляды – заинтересованные, но настороженные. Мальчишки перестали оглушать колодец и уставились на приезжего в упор.

Отец Андреас приостановился, поздоровавшись с каждой из женщин; кажется, он говорил правду, сетуя на то, что односельчане откровенно игнорируют своего священника – по пути до колодца его видели еще человек десять, и проходящих мимо, и занятых чем-то у своих домов, – но поздоровались только пивовар и эти женщины. Святой отец же, кажется, с радостью хватался за каждого, кто хоть чуть обращал на него внимание, и в ответ на пожелания доброго дня заводил разговор, выспрашивая о жизни, здоровье, детях и хозяйстве.

Мальчишкам, похоже, надоело рассматривать гостя и слушать о здоровье соседской овцы; отвернувшись от взрослых, они снова повисли на краю колодца и гикнули вниз хором. Настоятельский жеребец, дернув ушами, испуганно фыркнул и отпрянул, припав на задние ноги; едва не вылетев из седла самым позорным образом, Курт схватился за поводья так, что свело пальцы, задрав морду коня к небу и чувствуя, что заваливается на бок. С величайшим трудом удержав поднявшегося на дыбы жеребца, он тяжело выдохнул, благодаря всех святых за то, что начало первого дела не ознаменовалось валянием майстера инквизитора в грязи на глазах у крестьян, и, не сдержавшись, буркнул нечто из такого простонародного диалекта, что одна из женщин порозовела, а мальчишки уставились на него снова – с изумлением и едва ли не почтением. Отец Андреас вспыхнул, заозиравшись вокруг, и абсолютно не к месту пояснил присутствующим:

– Жеребчик-то отца настоятеля… пуглив безмерно…

Обустройство на новом месте явно начиналось неладно; чувствуя себя, как голый посреди городской площади, Курт решительно развернулся и двинулся от колодца прочь; он понятия не имел, куда ведет улица справа, но был уверен, что священник сию же секунду догонит его и доложит об этом. Он не ошибся: позади прозвучало торопливое прощание, семенящее чмоканье ослиных копыт в мокрой земле, и голос отца Андреаса за плечом сообщил:

– Если по этой улочке до конца, брат Игнациус, там как раз наша церквушка, а подле нее и мой дом, в котором, пусть и без особых роскошеств, что поделаешь, но от всей души счастлив буду вас устроить…

Что такое гостеприимство священства на вверенном ему участке работы, Курт уже познал на практике; представив себе утро за утром, начинающиеся с наблюдения услужливо-понурой физиономии несчастного священника, он передернул плечами. Увольте…

К тому же для ведения расследования главное – возможность уединиться, не призывая назойливого хозяина, каковым отец Андреас обязательно и окажется, не беспокоить гостя до обеда либо ужина; к прочему, само понятие «гость» подразумевает некоторую несвободу в словах и действиях, диктуемую если не писаными правилами, то различными негласными нормами общения.

– Ведь вы говорили, в Таннендорфе имеется трактир, отец Андреас? – возразил он. – Не хочу вас стеснять. К тому же, – чуть повысил голос Курт, предваряя бурные возражения священника, чье лицо уже приобрело выражение обиженно-противоречащее, – так мне будет проще общаться с вашими прихожанами.

– Если это важно для дела, то что ж, – сочувствующе закивал святой отец, – я это понимаю… Но нашу церковь вы, я надеюсь, посетите, брат Игнациус?

– Конечно, какие сомнения!.. – искренне удивился Курт. – Так как мне попасть к вашему трактиру?

Пояснения священника были просты и кратки, как улицы Таннендорфа, и у двухэтажного строения, явно знававшего лучшие времена, майстер инквизитор оказался уже минуты через три. Трактирчик был возведен из того же серого камня, что и прочие дома деревеньки, и, похоже, в одно время с ними – в ремесле каменщика Курт не смыслил совершенно, но даже его познаний хватило на то, чтобы увидеть в кладке одну и ту же руку. От домов жителей он отличался лишь высотой да крышей – из хорошей, когда-то ровной черепицы. Судя по наглухо затворенным ставням второго этажа, постояльцев здесь не было и даже не предвиделось. Стало быть, мысленно усмехнулся Курт, услышать «мест нет» здесь не грозит.

Приподнявшись в стременах, он попытался заглянуть за ограду на двор, уже предчувствуя, что увидит там, где помещаются конюшни: запертые ворота и тяжелый висячий замок. Убедившись в верности своих предположений, Курт со вздохом потрепал по шее настоятельского жеребца и спрыгнул на землю, с облегчением разминая ноги.

– Придется тебе подождать, пока твои покои приведут в должный вид, – сообщил он коню и пожал плечами в ответ на его косой взгляд: – Я-то тут при чем? Мы с тобой, похоже, в одинаковом положении…

Жеребец фыркнул и отвернулся.

На мгновение Курт замешкался – обычным обслуживанием тут и не пахло, коня передать было некому, и, подумав, он просто обвязал поводья вокруг столба ограды. На этой улочке было тихо, безлюдно, но даже окажись здесь толпа – Курт сомневался, что у кого-то хватит наглости стянуть лошадь у приезжего, не узнав толком, что это за птица. Посему, оставив недовольное животное в одиночестве, он решительно открыл дверь и шагнул внутрь.

В небольшом зальчике, освещаемом только послеполуденным солнцем сквозь распахнутые окна, было тихо, и Курт не мог понять, вызвана ли эта тишина появлением незнакомца в обществе местных, или просто у пятерых мужчин, расположившихся за редкими столиками, давно иссякли темы для обсуждения ввиду замкнутости и скученности их маленького мира.

Нельзя сказать, что курсантов академии святого Макария держали в монашеском заточении, но все же посещение трактиров не входило в число постоянных развлечений свежеиспеченного следователя – Курт не относился к тем, кто мог бы изречь: «Если ты видел один трактир, ты видел их все». Сейчас, конечно, можно было бы выудить из-за ворота куртки медальон с изображением, легко узнаваемым всеми, от нищего до монарха, и, сурово сдвинув брови, потребовать надлежащего обслуживания здесь же и тотчас, однако вряд ли это можно было бы считать удачным début ’ом на новом месте.

– Мать твою, посетитель! – донесся вдруг от окна голос; голос был молодой, жизнерадостный и глумливый. – В твою развалюху, наконец, кто-то забрел, Карл. По ошибке, наверное.

Карлом, судя по всему, был похожий на поросячий окорочок, пухлый мужичонка с крохотной лысой головой, в засаленной, стиранной в последний раз, наверное, не меньше полугода назад рубашке цвета засохшей гречневой каши. Увидев Курта, он застыл, глядя так удивленно, словно был не держателем трактира, а обитателем уединенной пустыньки, в которую вдруг с шумом и гвалтом ввалилась толпа уличных девок.

– Замолкни, Бруно, – с растерянной злобой отозвался трактирщик, уставясь на гостя в ожидании.

Услышав имя, Курт остановился, обратив взгляд к сидящему у окна, подумав о том, должен ли возбудить у него подозрение тот факт, что нужный человек попался ему на глаза в первые же минуты еще толком и не начавшегося расследования.

Прибившийся к деревеньке бродяга выглядел совершенно не так, как он себе нарисовал его в мыслях. Курт был убежден, что тот окажется угрюмым мужчиной в зрелых летах с лицом, истрепанным ветром и солнцем, обязательно тощим, как гончий пес, и с таким же взглядом; однако Бруно оказался молодым парнем, быть может, его сверстником, и из компании окружавших его крестьян он не выделялся ничем, кроме разве что более приятной наружности, характеризующейся словами «настоящий немец». И еще, заметил Курт, только он взирал на вновь прибывшего без настороженности, с откровенным интересом, но, что немаловажно, с таким же неприкрытым вызовом.

– Тебе, парень, надо чего-то или ты посмотреть зашел? – подал голос недовольный затянувшимся молчанием Карл.

Отвернувшись от бродяги у окна и чувствуя его взгляд на затылке, Курт приблизился к трактирщику и, опершись о стойку, приветливо улыбнулся.

– Хочу кое-что спросить, – негромко произнес он, глядя на хозяина в упор. – Как ты полагаешь, любезнейший, когда в трактире небольшой деревни появляется незнакомый человек с дорожной сумкой за плечом, что это может значить?

– Умный, да? – осведомился тот; и прежде, чем Курт успел ответить, от окна донесся издевательский смешок:

– Я бы на твоем месте не дерзил их высокоинквизиторству, Карл.

Эффект от произнесенных бродягой слов был поразительным: хозяин трактира отлип от стойки, на которой почти лежал, распрямился, ставши как будто выше ростом и вместе с тем втиснувшись сам в себя, и лицо его начало медленно бледнеть от щек к шее. И без того полная тишина в зальчике сменилась совершенно могильным безмолвием; Курт медленно обернулся, не глядя на лица крестьян за столами, но видя каждое из них – напряженное, заострившееся… Да что с вами такое, вдруг захотелось крикнуть в полный голос; ведь вы же сами измышляли небывальщину о своих соседях, друзьях или тех, кого зовете таковыми в глаза, за их спиной желая им смерти, вы сами навьючили вашего священника мешком доносов, надеясь на мое появление, – так в чем теперь дело? А ну, всем радоваться, сукины дети!..

– Комнату, обед, и забери коня с улицы, – бросил он через плечо, с трудом сдержав внезапную злость; Карл за его спиной шевельнулся и замер, по всей вероятности решая, в какой последовательности надлежит исполнять распоряжения, чтобы постоялец остался удовлетворен.

– Боюсь, он вас вашим же конем и попотчует, – хмыкнул Бруно, следя за тем, как майстер инквизитор усаживается напротив него. – Не знаю, известно ли вашему инквизиторству о том, как тут обстоят дела, но трактиром это можно назвать с трудом.

– Бруно? – уточнил Курт. – Знаменитый умелец на все руки, не любящий работать задарма?

Тот отодвинулся в наигранном ужасе, упершись в столешницу обеими ладонями, и воззрился на собеседника, как на вдруг возникшего невесть откуда невиданного зверя.

– Господи, неужто их превысокоинквизиторство сюда по мою душу? – Голос был все такой же беспечный, хотя какую-то дрожь все же можно было уловить; похоже, бродяга попросту храбрился, пытаясь хоть в чем-нибудь заткнуть за пояс местных, столь свысока на него смотрящих. – Из-за церковной стены?!

Курт неспешно перевел дыхание, стараясь не отклонить взгляда от глаз напротив себя, и, тщательно следя за голосом, произнес:

– Ко мне следует обращаться «майстер инквизитор»; или «майстер Гессе», если у кого-то имеются трудности с правильным именованием моей должности. Это – понятно? – Бруно молчал, и он решил не заострять внимания на назревающем конфликте; если бродяга станет косить под дурака и дальше, случится то, чего тот и добивается, – майстер инквизитор выйдет из себя, что с первых же минут пребывания в Таннендорфе создаст ему репутацию человека неуравновешенного и неумного. А это не способствует уважительному отношению; бояться будут, конечно, но не более… – Теперь первый вопрос: откуда тебе было известно, кто я, и что за проблемы с трактиром?

– Так ведь по майстеру Гессе с первого взгляда видно, что он майстер инквизитор, – только чуть сбавил тон Бруно. – Наш весьма святой отец, опять же, вернулся, а тут каждый знает, с чем он уезжал. И вот вместе с ним приезжаете вы – представительный такой, важный. Стало быть, какая-то из писулек этих болванов оказалась интересной для Конгрегации.

«Умный, да?» – едва не повторил он вопрос трактирщика и взглянул на собеседника с улыбкой.

– Наблюдательный, – почти искренне похвалил Курт, наконец; Бруно отвел взгляд – похоже, такое неприкрытое одобрение из уст представителя Конгрегации было ему не слишком приятно. Что ж, запомним это, отметил он про себя… – А теперь – что за проблемы с трактиром?

– А почему я? – возмутился бродяга – теперь непритворно, тем тоном, каким, бывало, сам Курт обращался к наставникам, задающим ему пятый вопрос за урок подряд; похоже, он не ожидал, что его выпады в сторону гостя возбудят столь длительное внимание к его персоне.

Курт пожал плечами, улыбнувшись собеседнику приветливо, как тот самый наставник на экзамене римского права.

– А почему бы нет? – задал он вопрос из права естественного и согнал с лица улыбку. – К тому же, Бруно, я и без того намеревался задать тебе пару вопросов; очень кстати, что ты оказался здесь, не правда ли?

Тот не ответил, бросив взгляд на совершенно затихших крестьян вокруг, и Курт в его глазах явственно прочитал – ну, благодарствую, и без того меня здесь не сильно жалуют, а теперь и вовсе станут прятаться, как от чумного…

– О чем?

За спиной тихо скрипнула дверь; скосив взгляд, Курт увидел, что посетителей стало на двоих меньше. Может, и к лучшему. Он еще не принял решения, стоит ли допросить Бруно безотлагательно и здесь же; если беседа будет складываться благоприятно для этого, пусть лучше вокруг будет поменьше ушей…

– Для начала – я задал вопрос: в чем проблема с трактиром.

– А почему бы… майстеру Гессе не спросить об этом у Карла?

– Потому что я спрашиваю у тебя, – пояснил Курт, решив снова пропустить мимо ушей очевидно издевательский тон бродяги.

– Ну, как знаете, – беспечно передернул плечами тот. – А с трактиром проблема в том, что здесь давно не трактир. Мы все тут почему собираемся? Да потому что сплетничать на улице скучно, а в этом месте есть где примостить задницу. Жратвы тут давно не подают, из питья – вино, которое раз в сто лет привозит деверь Карла, да его собственное тошнотворное пойло, которое он зовет пивом, потому что придумать другое слово мозгов не хватает, а назвать эту жижу тем, что она есть, язык не поворачивается. Так что, к слову, пить это дерьмо не советую.

– А что советуешь?

– Да я б у него и воды не пил.

– Тогда что ты тут делаешь? На сплетника ты не слишком похож.

Бруно посмотрел на собеседника в упор, снова откровенно ухмыльнувшись:

– Хотелось глянуть вблизи на живого инквизитора. Я тут видал, как ваше инквизиторство изволили гарцевать… прошу прощения – майстер Гессе… А когда вы не поехали к отцу Андреасу, я подумал, что, кроме трактира, вам деваться некуда.

Курт посмотрел в сторону, сделав вид, что интересуется, чем занят трактирщик, и всеми силами стараясь не покраснеть, вспоминая свой едва не приключившийся позор у деревенского колодца. Не приведи Господь тогда шлепнуться – эта язва Бруно от него мокрого места бы не оставил…

– Прошу вас, – прошелестел над правым ухом голос трактирщика, и перед Куртом образовалась кружка пива с белой, как снег, крепкой шапкой пены в пол-ладони, свешивающейся с краев ободка, точно шляпка гриба. Рядом примостилась тарелка с четырьмя толстенными, лоснящимися хрусткой коричневой шкуркой колбасками.

Последние двое посетителей, подвигаясь вдоль стенки, просочились к двери и улизнули, пока их инквизиторство пребывали к ней затылком.

– Ну, вот, – не слишком печально подытожил Бруно, – теперь побегут всем рассказывать, что меня загребли за отказ построить стену нашему святому…

– Нет, не за это, – не удержался Курт, отметив, как веселый огонек во взгляде бродяги сменяется настороженностью.

– За что ж тогда?

Майстер инквизитор неопределенно пожал плечами, с видимым равнодушием отхлебнув из кружки и жалея о своей краткой слабости; запугивать таких, как этот Бруно, – занятие неблагодарное, это Курт понимал. На подобных личностей он насмотрелся в былое время и знал, что это ни к чему не приведет. Не направляй оружие на противника, если не готов применить его, как верно заметил все тот же наставник по науке боя. По крайней мере, если твой противник не верит в это, добавлял обыкновенно другой наставник, мессир Сфорца, обучающий искусству точного применения кинжала.

А Бруно, судя по всему, отлично знал, что обвинить его не в чем, что его поведение может вызвать разве что гневную отповедь от майстера Гессе, и оружие, коим являются полномочия следователя, может быть направлено на него лишь в том случае, когда вышеупомянутый майстер Гессе признает свое бессилие в этом словесном единоборстве.

Однако, в отличие от прочих обитателей Таннендорфа, Бруно в курсе перемен, свершившихся в Конгрегации, и не кажется особенно устрашенным. Для бродяги из глуши – просто поразительно просвещенный молодой человек…

– За лжесвидетельство, скажем, – отозвался Курт, наконец установив кружку снова на стол. – Весьма недурственное пиво.

Удовлетворенную улыбку Карла он просто ощутил затылком; собственно, Курт не погрешил против истины – доводилось отведывать напитки и лучше, конечно, но то, что ему подали сейчас, было отнюдь не столь страшной отравой, как то расписал Бруно. Припомнив, как кривился правильный священник отец Андреас, Курт подумал о том, что если этот бродяга ведет себя подобным образом со всеми, то в неприязненном отношении к нему жителей Таннендорфа нет ничего удивительного. В чем он исповедуется местному священнику? «Простите, я согрешил, святой отец: послал Карла по матери восемь раз, Каспара – четырнадцать, и теперь он не делится со мной своим замечательным пивом»?

Старичок, оставивший ему в наследство свою развалюху, наверное, был либо святым, либо таким же мизантропом, одарившим родственную душу напоследок…

– Жеребец устроен, майстер Гессе, – известил нежданно проявившийся голос за спиной; от этих голосов, возникающих то за левым, то за правым его плечом, Курт начинал постепенно ощущать себя искушаемым отшельником в пустыне, выслушивающим попеременно нашептывания то ангела, то беса. В данный момент бесом у левого уха оказался мальчишка лет двенадцати, как две капли воды похожий на трактирщика, – этакий маленький окорочок, разве что, в отличие от Карла, окорочок с шевелюрой, стоящей торчком во все стороны.

Курт кивнул ему, тем же движением указав в сторону – пшел вон; в мыслях так и остался образ волосатого окорока, чумазого и жирного, который смотрит на него со стены в кладовке мелкими сальными глазками, отчего аппетит едва не испортился.

– А это Карл-младший, – сообщил Бруно, кажется заметивший его реакцию, и ухмыльнулся. – Милый паренек, верно?

Курт не удостоил бродягу ответом, принявшись за поедание колбасок и размышляя в молчании над тем, что уж ему-то попросту возбранено предвзятое отношение к окружающим – как приязненное, так и дурное, какое бы впечатление человек ни произвел на первых порах общения. С другой стороны, не ему ли и надо уметь понимать, что за люди рядом с ним, именно с первой минуты?..

– Их инквизиторство позволит мне теперь уйти? – подал голос Бруно, разразившись недовольным вздохом. – Дела насущные дожидаются.

– Подождут, – коротко бросил Курт, злясь на себя за то, что все-таки позволил этому человеку одержать над собой первую победу, – если сейчас повторить свое требование обращаться к нему как положено и прекратить паясничать, вполне может прозвучать вопрос в стиле «а то что?»… На который у него не будет иного ответа, кроме как прямого в челюсть.

Работа на новом месте явно складывалась все более неправильно.

– Это что – новая пытка такая, принуждать бедного голодного человека смотреть, как перед ним колбаски трескают? – не унимался Бруно; Курт скрипнул зубами. Прямой в челюсть постепенно начинал казаться не такой уж и плохой мыслью…

– Почему «новая»? – возразил он, принимаясь за вторую колбаску. – К слову, бедный человек, если уж так голоден, мог бы и заняться церковной стеной.

– Так я не понял, – уже с раздражением откликнулся тот, насупившись, – меня что – всерьез за стену? Это, типа, еретическое признание власти денег?

Курт поднял голову, оглядевшись, и положил вилку обратно. Трактирщик исчез – то ли решил убраться подальше от следователя, задающего вопросы, то ли очищал от многолетней пыли одну из комнат; Карл-младший тоже не показывался.

– Кто и чем уплатил тебе за приготовление тел к погребению? – спросил он, снова поворотившись к Бруно.

Тот застыл, хлопая глазами, и растерян, кажется, был неподдельно.

– Каких тел? – оторопело пробормотал бродяга.

Курт нарочито тяжело вздохнул, упершись в стол локтями, и чуть подался вперед, глядя на собеседника с сочувствием, будто на душевнобольного.

– Послушай, неужто ты каждую неделю обряжаешь по мертвецу? – не сумев уберечься от злорадного удовлетворения при виде его почти испуга, поинтересовался он, усмехнувшись. – Тогда нам действительно есть что обсудить; это уже болезнь.

– Вот черт возьми; это вы о тех двоих, что рысь загрызла? – с невероятным облегчением выдохнул Бруно. – Так бы и сказали. Вы уж больше не стращайте так честного человека…

– Если честный человек пообещает следить за выражениями в моем присутствии.

– Сегодня же пойду к нашему святому исповедаться в богопротивной брани, – сокрушенно покачал головой бродяга.

Один удар – всего один удар, и эта ухмыляющаяся физиономия уткнется в стол. С разбитым носом…

Курт встряхнул головой, осторожно переводя дыхание, и постарался отогнать от себя гневные мысли, которым было сейчас не время и не место. Как бы сегодня святому отцу не пришлось выслушивать исповедь самого господина следователя; это кроме того, что злость мешает работе, о чем наставниками было велено помнить не раз и не десять…

– К делу, Бруно, – приказал он тихо.

Бродяга пожал плечами, перестав улыбаться, и уселся поудобнее.

– За это платил капитан тутошнего барона самолично. Неплохо заплатил, между прочим, на полстены бы потянуло.

– Кто обнаружил погибших?

– Капитан и обнаружил: – Бруно махнул рукой в сторону, где остался вдалеке древний замок. – Их же рукой подать от замка нашли. Когда-то, местные говорят, охота там была приличная, а теперь барону не до того: горюет. Сын…

– Я знаю, – перебил Курт. – Дальше.

– Ну, чего дальше-то? Баронские люди перестали зверье прореживать, оно и расплодилось. Страх потеряли – бегают, где хотят. Иду как-то по подлеску, а там тетерев – здоровущий, как хряк; пялится на меня, гад, и не улетает…

– Капитан, – напомнил Курт, пытаясь не позволить себе взбеситься. – Он нашел тела, и?..

– Так что бы вам с ним самим не поговорить? Он-то про себя, небось, лучше расскажет; а то потом выйдет, что я не то брякнул по глупости, и хана капитану…

– Это не твоя забота. Почему он обратился именно к тебе?

Бруно зло улыбнулся, кивнув через плечо на дверь трактира:

– А вы, майстер Гессе, прогуляйтесь по Таннендорфу, поспрошайте, не жаждет ли кто мертвяков поворочать. Посмотрим, много ли желающих отыщете.

– А ты, стало быть, жаждал?

– Да что я в самом деле, больной, что ли? Мне денег дали. Можно и поворочать.

– И много дали?

– Пять талеров.

За обмывание двух тел, облачение в саваны… Если Курт верно помнил общепринятые расценки, то два; в крайнем случае – два с мелочью, но уж никак не пять. Не полстены, конечно, тут бродяга приврал, но все равно немало. Подозрительно немало; а для провинции особенно.

Невольно подумалось: кстати, если Бруно уже не просадил все пять талеров на колбаски, он достаточно платежеспособен для того, чтобы оштрафовать его за неуважение к следователю…

«К делу», – строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к нужному предмету.

– Тела с места смерти забирал ты сам или все тот же капитан?

– Как же, так он и станет с крестьянскими трупами возиться, – фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как Курт разделывается с последней колбаской. – Наш святой для этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из съеденных, а грузил, перевозил и все остальное – я сам. Ну, за такие деньги – в самый раз.

Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда, в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в конце концов, пришло ему в голову – в первый же день раскрыть убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался до сих пор – капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого барона разве что…

Или недавно покусан. Это, кстати, может быть…

Курт мысленно вздохнул. Если и имел выпускник номер тысяча двадцать один какой-то бесспорный donum naturae [12]природный недостаток (лат.). , так это то явное несовершенство, по вине которого разум его легко уходил вслед за мимолетной думой, развивая постороннюю мысль до предела. Когда-то это было причиной недовольства наставников во время лекций. Курта, смотрящего в окно и, по их авторитетному мнению, «считающего ворон», карали за рассеянность, наверное, чаще, чем прочих. Избавиться от этого он так и не смог; единственное, чего удалось добиться, так это не терять, что называется, связи с действительностью, научившись не выпускать из внимания происходящее вокруг и даже реагируя на него. Впрочем, после лекции по арифметике, усвоенной, не выходя из состояния сна, это уже, наверное, мелочи…

– Но на месте гибели ты был? – смог поэтому уточнить он еще на середине бессмысленных дум о кровопийце-капитане; Бруно кивнул. – Что-нибудь необычное заметил?

– Что, например?

«Откуда я знаю», – чуть не бросил Курт зло, подумав, как все было легко в академии, когда казалось, что усвоенные правила проведения дознания – доходчивы и просты. Первое. Выяснить, кто обнаружил тело. Второе. Имена свидетелей. Третье… Признать свою полную беспомощность.

– Что угодно, – ответил Курт, постаравшись придать лицу как можно более невозмутимое выражение. Припомнив текст прочтенных им доносов, спросил: – Много крови было вокруг тел?

Бруно задумался, глядя в его опустевшую тарелку, помолчал; наконец передернул плечами:

– Я б не сказал. Да почти что нет, не было. Я б сказал – вообще не было.

Курт медленно кивнул, не удержав тяжкого вздоха. Конечно, лучше всего было бы обследовать место самому – это in optimo [13]в идеале (лат.). . И погибших осмотреть тоже лично. Сейчас, спустя две недели после происшествия, все следы, если таковые и имелись, утеряны. В настоящее время остается только надеяться на слова капитана, который, если верить отцу Андреасу, осматривал и тела, и место вокруг. Да еще полагаться на то, что можно верить самому капитану.

– Я знаю, – продолжал он, радуясь хотя бы уже тому, что Бруно, наконец-то, прекратил его доводить, – что ни ли́ца, ни руки не были повреждены. Ни укусов, ни глубоких царапин. Это так?

– Угу, – продолжая изучать пустую тарелку перед собой, подтвердил бродяга. – Руки как руки, лица как лица. Не уродливее, чем при жизни.

– А прочие части тел? Плечи, спина, грудь? Ноги? С ними что?

– Да то же самое, – отозвался тот, оторвав, наконец, взгляд от тарелки и вперив его в Курта. – А что?

– Ссадины? – продолжал он, оставив вопрос без ответа. – Гематомы?

Бруно поморщился, посмотрев на него, как на истязателя:

– Чего?

– Кровоподтеки, синяки?

– Ничего там не было, – явно начав раздражаться, ответил бродяга, – ни синяков, ни переломов, ни царапин, ни укусов.

Теперь поморщился Курт.

– То есть как «ни укусов»? А отчего же они, в таком случае, скончались?

– А-а, – протянул Бруно, – так то, от чего они скончались, ваше инквизиторство, это не «укусы», это «из шеи шматок мяса выдрали». А кроме этого – ничего.

Курт снова тоскливо вздохнул, потупив взгляд все в ту же тарелку, где до этого пребывал взор Бруно. Разговор с бродягой ничего не прояснил, как, собственно, он и ожидал. Эта беседа, которую и допросом-то назвать можно с большим допущением, была схожа с чтением анонимных посланий, покоящихся в настоящее время в архиве, – исполнение установленной директивами, однако не нужной, лишенной смысла по факту, работы. Сегодня, уединившись в комнате, которую ему выделит в своем трактире толстый Карл, он запишет все услышанное и свои выводы. Но какие?..

– Так что, ваше инквизиторство, мне можно уже уйти? – подал голос Бруно, уловив паузу в разговоре. – Или вас еще какие части тела интересуют?

Курт скривился, вдруг снова ощутив приступ головной боли – но не той, что одолевала его три дня назад, а самой обычной, вызванной утомлением, раздражением на собеседника и на себя; едва удержавшись от того, чтобы в присутствии Бруно сжать голову ладонями, он лишь чуть шевельнул рукой в сторону двери.

Бродяга поднялся, изобразив глубокий издевательский поклон, и попятился к выходу.

– Премного благодарствую, ваше инквизиторство… – протянул он голосом забиваемого камнями; Курт приподнял голову, чувствуя, что еще секунда – и он сорвется.

– Еще кое-что, – проталкивая слова через силу, сказал он, и Бруно замер, взявшись уже за дверь. – Пределов Таннендорфа не покидать. Попытка оставить владения фон Курценхальма будет расценена как попытка побега. Это – понятно?

– А за каким чертом мне…

– Я спросил – понятно? – повторил Курт тихо; Бруно пожал плечами:

– Яснее некуда. Теперь мне можно, наконец, уйти?

Он отвернулся, понимая, что сейчас мечтает только об одном – доползти до постели и рухнуть на подушку, и сквозь зубы процедил:

– Свободен.

Когда дверь затворилась, он опустил голову в ладони, прикрыв глаза; изнеможение накатило как-то сразу – от трех дней в седле, от неизменного напряженного надзора за самим собой, от этого разговора; от того, в конце концов, что просвета он не видел, версий, пусть и для опровержения, у него не было, и если он не поставит на место этого бродягу, то прочие крестьяне, воодушевленные примером его безнаказанности, начнут вести себя так же. Какое уж тут расследование, если все силы придется отдавать на то, чтобы не дать себя сожрать – пусть и всего лишь в моральном смысле…

Верно было сказано Курту, когда он покидал стены alma mater [14]Букв. «кормящая, благодетельная мать» (лат.) – старинное неформальное название учебных заведений их учениками или выпускниками. – подлинно последним экзаменом будет первое раскрытое дело.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Надежда Попова. Ловец человеков
Пролог 06.07.17
Глава 1 06.07.17
Глава 2 06.07.17
Глава 3 06.07.17
Глава 2

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть