Глава 1

Онлайн чтение книги Везунчик Джим Lucky Jim
Глава 1

— Таким образом, они допустили грубейший промах; право слово, грубейший, — продолжал Профессор исторических наук. Воспоминания захлестнули его, и он широко улыбнулся. — После изрядного перерыва мы репетировали отрывок из Доуленда[1]Доуленд Джон (1563–1626) — английский композитор, лютнист, певец, поэт.  — Здесь и далее примеч. пер. для блок-флейты и клавишных. Я, разумеется, играл на блок-флейте, юный Джонс… — тут Профессор замолк. Шаг он не сбавил, однако весь напрягся. Казалось, совершенно другой человек, некий самозванец, которому не дано подделать профессорский голос, вселился в его тело. Через несколько секунд Профессор как ни в чем не бывало продолжал: — Джонс играл на фортепьяно. Разносторонний юноша. Ведь вообще-то его инструмент — гобой. Ну да речь не о том. Репортер, вероятно, чего-то недопонял, а может, недослышал, кто его знает. И что мы в итоге имеем? А имеем мы огромный заголовок в «Пост». Доуленд — слава Богу, хоть эту фамилию не исковеркали. Маэстро Уэлч и Джонс — допустим. А что, вы думаете, было дальше написано?

Диксон помотал головой и без колебаний ответил:

— Даже представить не могу, Профессор.

Ни одного профессора в Великобритании, подумай Диксон, обращение «Профессор» не приводит в такой трепет.

— «Флейта и фортепьяно».

— Что-что?

— «Флейта и фортепьяно» вместо «блок-флейта и фортепьяно». — Уэлч хохотнул. — Блок-флейта, представительница семейства продольных флейт, не похожа на флейту, хотя, конечно, является ее прародительницей. Начать с того, что на блок-флейте играют, если употреблять профессиональную терминологию, а bec, то есть дуют в мундштук особой формы, так же как при игре на гобое или кларнете. А современная флейта предполагает игру типа traverso, иными словами, вы дуете в дырочку, а не в…

Уэлч вроде успокоился, даже замедлил шаг. Диксон облегченно вздохнул. Своего Профессора он обнаружил в библиотеке колледжа, как ни странно, перед стеллажом «Новые поступления». Теперь они с Профессором наискось пересекали газончик. Путь их лежал к главному корпусу. С виду (и не только) они походили на комический дуэт: Уэлч высокий, тощий, с прямыми жидкими седеющими волосами, Диксон — круглолицый блондин, невысокий, на редкость широкий в плечах — особенность эта никогда не оправдывалась ни выдающейся физической силой, ни наличием специальных навыков. Студенты, верно, думают, что у них беседа о высоких материях, судя по глубокомысленному виду и неторопливому шагу, прикидывал Диксон, и более чем очевидный комический контраст таким соображениям не помеха. Они с Уэлчем вполне могли вести речь об истории, причем в том именно ключе, в каком ведут речь об истории во внутренних двориках Оксфорда и Кембриджа. Момент был как раз подходящий, Диксон почти жалел, что студенты далеки от истины. За эту мысль Диксон цеплялся в ожидании, пока у Профессора пройдет эмоциональный спад. Интуиция его не подвела: вскоре Уэлч заговорил на повышенных тонах, временами прерывая свою речь короткими смешками.

— Перед антрактом они опростоволосились, да как! Юный альтист имел несчастье перевернуть сразу две страницы! Слов нет, что тут началось!..

А вот Диксона слова как раз были. Он сделал над собой небольшое усилие, и его лицо приняло заботливое выражение. В то же время Диксон мысленно представил совсем другую гримасу и дал себе обещание отрепетировать ее, едва останется один. Он подожмет нижнюю губу под верхние зубы, максимально втянет подбородок, выпучит глаза и раздует ноздри. От этого, конечно, лицо его густо покраснеет.

Уэлч продолжал распространяться о концерте. Вот как он стал Профессором истории, хотя бы и в их заведении? Статью напечатал? Нет. Преподавал как бог? Нет с восклицательным знаком. Тогда что остается? По обыкновению Диксон отложил вопрос до лучших времен. Уэлч может повлиять на его карьеру, по крайней мере в ближайшие четыре-пять недель, — вот о чем надо думать. До истечения этого срока его задача — всячески расположить к себе Уэлча, и один из способов — оставаться в сознании, когда Уэлч говорит о концертах. Но заметил ли Уэлч присутствие собеседника? Если заметил, то зафиксировал ли в памяти? Если зафиксировал, то повлияет ли это на впечатление, которое Уэлч успел составить относительно Диксона? Вдруг эти опасения стали до ужаса реальными. Диксон запаниковал. Содрогнувшись всем телом в попытке подавить зевок, он произнес со своим невыразительным северным акцентом:

— Маргарет уже лучше?

Лицо Уэлча, ком сырой глины, стало медленно меняться под невидимыми пальцами, в то время как внимание его, подобно эскадре неповоротливых линкоров старого образца, взяло курс на новый объект. Не прошло и двух секунд, как Уэлч сумел повторить:

— Маргарет.

— Ну да, Маргарет; я ее недели две не видел. — «А то и все три», — мысленно добавил Диксон и поежился.

— Да, Маргарет. Она быстро идет на поправку, учитывая обстоятельства. Все из-за этого негодяя Кэчпоула; впрочем, и последующие события сыграли свою роль. Мне кажется… Мне кажется, сейчас страдает только ее душа, но не тело. Физически, я бы сказал, Маргарет вполне восстановилась. Строго говоря, чем скорее она вернется к работе, тем лучше. Разумеется, в этом семестре уже поздно начинать читать лекции. Маргарет хочет работать, что совершенно закономерно. Одобряю. Работа поможет ей отвлечь мысли от… от…

Диксону все это было известно, причем лучше, чем Уэлч мог предположить, однако он чувствовал себя обязанным сказать что-нибудь вроде: «Понятно. Уверен, проживание в вашем доме, Профессор, под опекой вашей супруги, много способствовало скорейшему выздоровлению Маргарет». И сказал.

— Да, вероятно, есть в атмосфере нашего жилища нечто целебное… Однажды у нас гостил приятель Питера Уорлока[2]Уорлок Питер (1894–1930) — псевдоним Филиппа Арнольда Хезелтайна, английского композитора и музыкального критика., на Рождество это было, давно уже. Так вот он говорил примерно вашими же словами, Диксон. Помню, я сам прошлым летом возвращался с конференции экзаменаторов, из Дарема. Жара стояла несусветная, а поезд был… ну, в общем…

Последовало несущественное отклонение от курса, после которого эскадра, ничуть не обескураженная, продолжала привычный путь. Диксон давно не следил за мыслью Профессора и старательно замедлял шаг, по мере того как они приближались к главному корпусу. Мысленно же Диксон давно схватил Уэлча (серо-голубой жилет с начесом впился в грудь Профессора, перекрывая доступ кислорода) и бежит со своей ношей вверх по лестнице, по коридору, в туалет для преподавателей, где пихает не по-мужски маленькие ножки, обутые в мокасины, в унитаз, и трижды с наслаждением дергает за ручку, и набивает рот туалетной бумагой.

Поэтому, когда Уэлч, после небольшой глубокомысленной остановки, сказал, что должен подняться на третий этаж за «рюкзачишком», Диксон отреагировал мечтательной улыбкой. В отсутствие Уэлча Диксон прикидывал, как бы это напомнить Уэлчу про его же приглашение на чай, без того чтобы спровоцировать выражение искреннего недоумения на лице Профессора. Договаривались выехать в четыре на профессорской машине; теперь было уже десять минут пятого. При мысли о выходе с Маргарет в свет — первом после инцидента — им овладело дурное предчувствие. Усилием воли Диксон переключился на стиль вождения Уэлча и принялся пестовать негодование (чтобы заглушить плохие мысли), посвистывая и выбивая ритм длинным мысом коричневой туфли. Помогло — секунд на пять, не больше.

Как поведет себя Маргарет, когда они останутся наедине? Улыбнется? Прикинется, что позабыла дату их последней встречи, а то и вовсе не заметила, сколько времени прошло, — иными словами, станет набирать высоту, чтобы вернее атаковать? А может, нарочито замолчит, чем заставит его стартовать с разговора о погоде, на брюхе протащиться через затравленное «Как ты себя чувствуешь?», а на финише вымучивать оправдания и клятвы? С чего бы ни началась встреча, тональность ей давно задана — задана вопросом, не предполагающим ни ответа, ни уклонения от ответа. Вопросом, который Маргарет сопроводит каким-нибудь шокирующим откровением, каким-нибудь заявлением о себе, из тех, что производят эффект независимо от того, рассчитаны на таковой или не рассчитаны. Их с Маргарет свел набор добродетелей, в которых Диксон прежде себя и не подозревал, — учтивость, любознательность, естественное участие, наивная потребность иметь обязательства, искреннее желание дружить. Ничего не было предосудительного в том, чтобы преподавательнице пригласить домой на кофе преподавателя, младшего по рангу, но старшего по возрасту; всякий культурный человек принял бы приглашение без задней мысли. А там Диксон оглянуться не успел, как стал захаживать к Маргарет запросто, и даже в определенном смысле соперничать с Кэчпоулом, персонажем неустойчивого статуса, упорно маячившим на заднем плане. Месяца два назад казалось, что Кэчпоул подвернулся как раз вовремя и его появление снимет Диксона роль тактика-консультанта, чему Диксон немало радовался и даже под настроение думал, будто разбирается в сердечных делах. И вдруг Кэчпоул бросил Маргарет, причем прямо Диксону на колени. Выходило, что Диксон принял эстафету — теперь его черед метаться под ритуальным серпом вопросов и откровений.

О, эти вопросы… Диксон восстановил в памяти первую партию, предложенную ему с полгода назад, и закурил, несмотря на то что следующая сигарета полагалась только в пять. Да, с полгода назад, в начале декабря, через семь-восемь недель после того, как он устроился на работу. Первый был, как Диксону помнилось, — «Вам нравится у меня в гостях?». Положительный односложный ответ показался ему столь же простым, сколь и правдивым. Далее последовало: «Как по-вашему, мы с вами родственные души?» — потом: «У вас тут есть знакомые девушки, кроме меня?» — и, наконец, на третье подряд его приглашение сходить куда-нибудь Маргарет выдала: «Мы теперь будем часто видеться?» Этим же приглашением датировались первые сомнения, хотя незадолго до и еще некоторое время после Диксон думал только, как подобная честность и прямота облегчают весь муторный процесс. То же самое сначала он думал и об откровениях: «Мне очень хорошо с вами», «Вообще-то у меня с мужчинами обычно отношения не складываются», «Не будете смеяться, если я скажу, что наше руководство, принимая вас на работу, даже не представляло, как сильно выиграет?». Диксону было не до смеха — ни тогда, ни сейчас. Интересно, что она сегодня наденет? Диксон найдет в себе силы похвалить что угодно, кроме зеленого с разводами платья в сочетании с туфлями из искусственной замши на низких каблуках.

Однако где же Уэлч? Говорят, старик любит собственные приглашения на тормозах спускать. Диксон взбежал на крыльцо, метнулся мимо мемориальных табличек, по пустым коридорам. Знакомый кабинет с низким потолком был пуст. Диксон спустился по черной лестнице (сам нередко пользовался этим путем к отступлению) и вошел в преподавательскую раздевалку. Уэлч брезгливо склонился над умывальником.

— Вот вы где, — панибратски произнес Диксон. — А я уж думал, вы без меня уехали. — И поспешно добавил: — Профессор. — Еще секунда — и было бы поздно.

Уэлч поднял узкое свое лицо, перекошенное недоумением:

— Без вас? А вы разве…

— Вы приглашали меня к себе на чай, — объявил Диксон. — В понедельник, за кофе, в преподавательской. — Диксон случайно взглянул в зеркало и удивился выражению почти щенячьего дружелюбия, застывшему на его собственном лице.

Уэлч как отряхивал руки от воды, так и замер, точно дикарь перед шаманом.

— За кофе?

— Да, за кофе, в понедельник. — Диксон сунул руки в карманы и только там сжал кулаки.

— Скажите пожалуйста! — Уэлч в первый раз поднял взгляд на Диксона. — Скажите пожалуйста! А разве мы на сегодня договаривались? — Уэлч повернулся к грязному контейнеру для рулонных полотенец и стал медленно вытирать руки, не сводя глаз с Диксона.

— Именно так, Профессор. Надеюсь, обстоятельства не изменились — вам удобно сегодня?

— Да-да, вполне, — произнес Уэлч нехарактерно тихим голосом.

— Вот и хорошо. Я жду не дождусь. — И Диксон снял с крючка свой засаленный плащик.

Уэлч еще некоторое время бесцельно побегал по раздевалке. Впрочем, он успешно восстанавливался и довольно скоро уже смог взять «рюкзачишко», нахлобучить потертую зюйдвестку и предложить:

— Поедемте на моей машине.

— О, это было бы очень кстати.

Они свернули на гравийную дорожку и приблизились к импровизированной автостоянке. Пока Уэлч шарил по карманам в поисках ключей, Диксон осматривал окрестности. Запущенный газон заканчивался изрядно прореженной изгородью, за которой Колледж-роуд вела на городское кладбище — архитектурная особенность, ответственная за добрую дюжину острот. Лекторы любили сопоставлять способности присутствующих в аудитории со способностями «группы через дорогу» в плане усвоения материала, в то время как параллель между обязанностями кладбищенского сторожа и заведующего учебной частью нет-нет да и приходила на ум не только преподавателям.

В предвечернем майском свете пригородный автобус небезуспешно штурмовал холм. «Явно прибудет раньше нас», — сам с собой поспорил Диксон. Внезапно сверху, из открытого окна, раздалось пение. Громовой голос походил на голос Баркли, преподавателя музыки. Весьма вероятно, он и принадлежал Баркли.

Минутой позже Диксон сидел в машине. Уэлч дернул за стартер. Тускло звякнуло, будто звонили в треснутый колокольчик. Затем залязгало и задребезжало во всех частях машины сразу. Уэлч повторил попытку. На сей раз звуки были такими, будто кто-то бил пивные бутылки. Прежде чем Диксон смог предпринять что-либо помимо закрытия глаз, его вдавило в сиденье, а его сигарета, все еще тлеющая, выпала из пальцев и канула в щель. Автомобиль прошелестел шинами по гравию и выскочил на газон. Свернуть Уэлч не потрудился. После газона машина ползла словно черепаха. Звуки, издаваемые механизмом, стали немного тише, однако децибелов существенно не убавилось — запоздалая группка студентов, преимущественно в университетских желто-зеленых шарфах, застыла подле ректорского дома, обклеенного объявлениями о спортивных мероприятиях, и долго смотрела им вслед.

Они ехали по Колледж-роуд, держась середины. Напрасно сигналили грузовики. Диксон косился на Уэлча — и не без удовольствия отмечал, что тот сохраняет на лице выражение спокойной уверенности, словно бывалый квартирмейстер в грозу. Диксон снова закрыл глаза. Он надеялся, что после второго неуклюжего переключения передачи (которое Уэлчу еще предстояло) тот оставит тему колледжа. Диксону казалось даже, что лучше послушать о музыке или об успехах сыновей Уэлча — женоподобного литератора Мишеля и бородатого околоживописного пацифиста Бертрана (так их характеризовала Маргарет). Впрочем, Диксон знал: какую бы тему ни выбрал Уэлч, задолго до конца поездки его, Диксона, лицо будет походить на старый полупустой мешок — от потуг растянуться в улыбке, продемонстрировать интерес и вставить пару дозволенных словечек, а также от лавирования между пропастью смертной скуки и вулканом гнева.

— Диксон… Хм-хм!

Диксон открыл глаза и состроил гримасу стороной лица, которая была обращена к окну.

— Да, Профессор?

— Насчет этой вашей статьи.

— Я… Я, видите ли…

— Вам Партингтон уже ответил?

— Да, ответил. На самом деле я отправил статью ему первому, как вы помните, и он сказал, что обилие прочего материала…

— Что?

В попытке возможно дольше скрывать от Уэлча его провал в памяти и тем обеспечить себе путь к отступлению Диксон понизил голос до приглушенного:

— Как я вам говорил, Партингтону сейчас некуда втиснуть мою статью.

— Некуда втиснуть? Так и сказал: некуда втиснуть? Впрочем, вполне понятно: им каждый день шлют целый… целый вагон всякой… всякой дребедени. Однако, должно быть, если какой-то материал вызывает их заинтересованность, они… полагаю, они тогда… Диксон, вы только Партингтону статью отсылали?

— Нет, еще Кейтону, который месяца два назад в литературном приложении к «Таймс» анонсировал новое историческое обозрение с международным уклоном или что-то в этом роде. Я думал, меня сразу напечатают. В конце концов, новому журналу не с руки материалом разбрасываться…

— Вы правы — всегда следует пытать счастья в новых журналах. Некоторое время назад в литературном приложении к «Таймс» анонсировали такой журнал. Фамилия редактора — Пейтон или что-то созвучное. Попробуйте обратиться к нему, раз уж так вышло, что более солидные издания не имеют возможности напечатать вашу… ваш труд. Кстати, как вы его назвали?

Диксон смотрел в окно, на ярко-зеленые поля — апрель выдался дождливый. Ошеломил его не эффект двойного разоблачения, ибо диалог получился совершенно в стиле Уэлча — нет, Диксона пугала перспектива озвучить название статьи. Название было идеальное — вся бессмысленность, вся пустячность темы, вся похоронная процессия нагоняющих сон фактов, весь псевдосвет, проливаемый на псевдопроблемы, кристаллизировались в этом наборе слов. Диксон прочел — или начал читать — десятки подобных статей, однако своя казалась ему хуже большинства чужих по причине тона, взятого с первых строк, тона, в теории не оставляющего у читателя сомнений в значимости подобного текста для исторической науки. «С учетом необъяснимого факта замалчивания этой животрепещущей темы» — вот как она начиналась. Какого-какого факта? Какой-какой темы? Чего-чего животрепещущего? Мысли, не сопровождаемые осквернением и сожжением энного количества машинописных листов, только добавляли Диксону в собственных глазах ханжества и глупости.

— Как я его назвал? — эхом откликнулся он, имитируя ранний склероз. — Ах да. «Влияние усовершенствованных методов кораблестроения на развитие экономики в период с 1450 по 1485 год». В конце концов, именно об этом…

Не в силах закончить фразу, Диксон повернулся налево — и встретил напряженный взгляд. С расстояния в девять дюймов на него смотрел водитель фургона, который Уэлч вздумал обгонять на повороте, там, где дорогу стискивали две высокие стены. Из-за поворота навстречу выруливал тяжеловесный автобус. Уэлч немного сбавил скорость, уверенный, что теперь они будут позади фургона, когда последний поравняется с автобусом, и решительно сказал:

— Название очень удачное, даже не сомневайтесь.

Прежде чем Диксон успел бы прижать колени к грудной клетке или по крайней мере снять очки, фургон затормозил и исчез, водитель автобуса, отчаянно и беззвучно ругаясь, ухитрился прижаться к дальней стене, машина же с сухим грохотом, которым долго еще тешилось эхо, проскочила вперед. Диксон, в целом довольный, с сожалением подумал, каким логичным и даже эффектным завершением разговора стала бы мгновенная смерть Уэлча. Сожаление усилилось, когда Уэлч как ни в чем не бывало продолжил:

— Я бы на вашем месте предпринял все шаги, вообще сделал бы все возможное, чтобы статья увидела свет не позднее чем в следующем месяце. Потому, Диксон, что моя специализация не затрагивает избранный вами предмет в той степени, чтобы судить… — Тут Уэлч оживился: — Я не могу навскидку сказать, чего стоит ваша статья. Что толку задавать мне вопросы вроде: «А путную ли статью написал этот ваш Диксон?» — пока у меня не будет мнения специалиста? Зато публикация в толстом журнале сразу бы… сразу бы… Кстати, вы, Диксон, вы ведь и сами не знаете, чего ваша работа стоит? Откуда вам знать?

Напротив, Диксон очень хорошо знал, чего стоит его статья, причем в разных аспектах. Ценность для исторической науки укладывалась в одно короткое, но емкое слово из тех, что не принято печатать; в то же время конечный продукт соответствовал отчаянной компиляции фактов вкупе с изуверской скукой и уж точно оправдывал цель — сгладить «плохое впечатление», которое Диксон до сих пор производил в колледже вообще и на своей кафедре в частности.

— Вы правы, Профессор: разумеется, не знаю, — произнес Диксон.

— Вот видите! А вообще, Фолкнер, одобрение специалиста было бы вам очень полезно — если вы понимаете, о чем я речь веду.

Несмотря на оговорку (Фолкнер был его предшественником), Диксон прекрасно понимал, о чем ведет речь Уэлч, и подтвердил свое понимание на словах. Почему он произвел плохое впечатление? Не иначе потому, всегда думал Диксон, что в первую же неделю нанес преподавателю английского языка небольшое увечье. Этот преподаватель, моложавый бывший член совета одного из кембриджских колледжей, прохлаждался на главном крыльце, а Диксон как раз выходил из-за угла — из библиотеки шел. Так вот, Диксон наподдал ногой круглый камешек, неизвестно откуда взявшийся на щебеночном покрытии. Прежде чем достичь верхней точки заданной траектории, камешек с расстояния минимум в пятнадцать ярдов врезался аккурат под левую коленную чашечку окаменевшего преподавателя. Диксон наблюдал всю сцену. Спасаться бегством бессмысленно — ближайшее укрытие вне зоны досягаемости. Диксон повиновался импульсу — зашагал дальше по дорожке, полностью отдавая себе отчет в том, что является единственным субъектом, которого можно счесть силой, приведшей камень в движение. Диксон оглянулся один раз. Преподаватель английского держался за колено и смотрел на Диксона в упор. Как всегда в таких ситуациях, Диксон хотел попросить прощения, но, когда дошло до дела, обнаружил, что трусит. Через два дня, перед началом первого собрания кафедры, Диксон в задумчивости подвинул стул как раз в тот момент, когда на него хотели усесться. Вопль архивариуса предотвратил катастрофу, однако Диксону в память надолго врезалось лицо несостоявшейся жертвы, на котором засияло выражение неподдельного испуга. А там один отличник Уэлча в сочинении нелицеприятно отозвался (а по сути, разнес в пух и прах) о сборнике статей за авторством любимого ученика Профессора. «Где, — спрашиваю, — вы этакого набрались?» И знаете, что он ответил? «На лекциях мистера Диксона» — вот что. Конечно, я со всем возможным тактом объяснил…». Много позже Диксон узнал, что злополучный сборник был написан по предложению Уэлча и отчасти под его руководством. Эти факты излагались в разделе «Благодарности», но Диксон, сделавший своим кредо читать минимум из каждой рекомендуемой книги, конечно, до «Благодарностей» не добрался. Просветила его Маргарет. А было это, насколько Диксону помнилось, утром того дня, когда Маргарет предприняла попытку самоубийства, выпив большую дозу снотворного.

На давно приноровленный к машине полукрик: «Так вот, Диксон, я и говорю…» — Диксон повернулся с искренней живостью:

— Да, Профессор?

Насколько здоровее и дальше слушать то, что Уэлч еще имеет сообщить, чем гадать, что имеет сообщить Маргарет, тем более очень скоро Диксону будет предоставлен весь ее ассортимент.

— Я тут подумал, как бы вы отнеслись к тому, чтобы в следующие выходные приехать к нам на… на выходные? Полагаю, будет очень мило. Мы ждем кое-кого из Лондона, наших, так сказать, друзей, и друзей нашего сына Бертрана. Бертран и сам хочет вырваться, хотя, конечно, пока неизвестно, сумеет ли. Планируем этакий домашний концертец — парочка музыкальных номеров, парочка инсценировочек… Возможно, призовем вас к посильному участию…

Машина дребезжала по пустой теперь дороге.

— Большое спасибо. Непременно. С удовольствием, — отвечал Диксон. Надо будет озадачить Маргарет на предмет того, что Уэлч разумеет под посильным участием.

Уэлчу, похоже, такая готовность понравилась.

— Вот и отлично, — с чувством произнес он. — Теперь хотелось бы обсудить кое-какие организационные вопросы. Я переговорил с ректором насчет недели открытых дверей, ну, вы знаете — она планируется на конец семестра. Ректор выразил пожелание, чтобы кафедра истории тоже внесла свою лепту. Я подумал, почему бы не привлечь вас.

— Меня, Профессор? — Неужели не нашлось более поднаторевших во внесении лепты?

— Да, вас. Кафедра отвечает за проведение вечерней лекции. С лектором пока не определились. Могу выдвинуть вашу кандидатуру, если вы согласны взяться.

— С удовольствием попробую свои силы в публичном выступлении. Конечно, только с вашего одобрения моих скромных способностей, — вымучил Диксон.

— Пожалуй, название «Милая Англия» или нечто подобное подойдет. Не слишком академично, не слишком… не слишком… гм. Ну что, сможете набросать пару дюжин… гм-гм… я имею в виду, раскрыть тему?


Читать далее

Глава 1

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть