Онлайн чтение книги Везунчик Джим Lucky Jim
Глава 17

На следующее утро Диксон спустился в столовую в восемь пятнадцать, не столько для того, чтобы чтение Джонсом письма произошло при нем, сколько потому, что хотел, точнее, был вынужден, провести это утро за «Милой Англией». Вообще-то Диксон не любил так рано завтракать. Нечто в предоставляемой мисс Катлер снеди: кукурузных хлопьях, бледной яичнице, непрожаренном беконе, опасно хрупких тостах, мочегонном кофе, — нечто более чем сносное в девять утра, когда Диксон обычно завтракал, в восемь пятнадцать как бы собирало по сусекам организма остатки похмельной мигрени, окаменелости тошноты, отголоски шума в ушах. Нынче утром это ретроспективное вертиго взяло Диксона за горло с обычной жестокостью.

Накануне он выпил три пинты горького с Биллом Аткинсоном и Бисли; теперь казалось, что в пространственно-временном континууме открылся замусоренный проулок и три пинты предварялись бутылкой отечественного хереса и венчались полудюжиной чайных чашек красного вина с денатуратом. Прикрывая глаза ладонями, Диксон обошел вокруг стола, словно вокруг дымного костра, тяжело опустился на стул и водянистым молоком залил кукурузные хлопья. Кроме Диксона, в столовой никого не было.

Мысли о Маргарет он гнал, мысли о Кристине по определенным причинам не впускал, и мыслям ничего не оставалось делать, кроме как вертеться вокруг «Милой Англии». Накануне вечером, еще до паба, Диксон попытался понять, на сколько потянут собранные им материалы. Первая страница материалов потянула на страницу и три строчки убористым почерком. При таком раскладе Диксон сможет говорить целых одиннадцать с половиной минут. Определенно требуется материал на оставшиеся сорок восемь с половиной минут; ну, допустим, минус минута на приветствие, еще минута — на питье воды, покашливание, переворачивание страниц. Оставлять время на аплодисменты и вызовы «на бис» явно излишне. Ну и чем он будет кормить аудиторию? На этот вопрос у Диксона был только один ответ: «Да, действительно — чем?» Хотя стоп: можно попросить у Баркли книгу о музыке Средневековья — минимум двадцать минут, только не забыть потом фразу: «Леди и джентльмены, извините, что мой любимый конек унес меня так далеко от нашей темы». Уэлч скушает, не подавится. Некоторое время Диксон выдувал молочные пузыри и страдал от мысли, что придется перенести на бумагу такое количество ненавистных фактов, потом сообразил, насколько полезнее вообще не думать. «Может показаться, — пробормотал Диксон, — что характеристика эпохи, нации, класса преступно неполна, если рассматривается в аспектах, очевидно оторванных от принятого образа мыслей, — например, в аспекте музыки или музыкальной культуры». Диксон склонился над тарелкой. «О, как же это далеко от истины». По обыкновению потирая руки, вошел Бисли.

— Привет, Джим. Почту принесли?

— Пока нет. А что, он уже идет?

— В ванной воду выключил. Сейчас явится.

— Отлично. Где Билл?

— Билл раньше меня проснулся. Я слышал, как он топает. Погоди: кажется, это он.

Бисли уселся за стол и насыпал себе хлопьев; тем временем в дверном проеме возник Аткинсон. Как обычно, особенно по утрам, выражение его лица и поведение в целом подразумевали, что с Бисли и Диксоном он незнаком и в настоящий момент не имеет намерения завязывать какие бы то ни было отношения. Нынче утром он больше обычного походил на Чингисхана, замышляющего чистку в рядах своих военачальников. Аткинсон остановился у стула, окатил его презрением, постоял, щелкая языком и театрально вздыхая, как покупатель, которого медленно обслуживают. Взгляд темных, непроницаемых глаз переместился на стены, заскользил неспешно, задерживаясь на каждой фотографии, приговаривая равно всех и все, что было дорого сердцу мисс Катлер: племянника в форме младшего капрала казначейской службы сухопутных войск; двух малюток двоюродной сестры; загородный дом бывшего хозяина с кабриолетом во внутреннем дворике; агрессивное платье подружки невесты по моде времен Первой мировой. Возможно, Аткинсон полагал, что масштабы нанесенного оскорбления можно уменьшить, если разделить яд на четыре порции, в соответствии с количеством преступных снимков. Все так же молча он, однако, занял свое место за столом, расположил волосатые ручищи ладонями кверху и стал ждать яичницы. До хлопьев Аткинсон никогда не опускался.

Вошла мисс Катлер, стала делить свой киноваристый бекон. Послышались шаги почтальона. Бисли многозначительно кивнул Диксону и вышел в прихожую. По возвращении снова кивнул, еще многозначительнее. Диксон не чувствовал даже намека на запланированное радостное возбуждение. Минуты через две, с письмом в руках и без всякого «доброго утра», появился Джонс, но и тут в Диксоне почти ничего не шевельнулось. В чем дело? В «Милой Англии»? Пожалуй, хотя есть и другие причины; не думать о них сейчас, ни в коем случае не думать. Диксон, как за соломинку, хватался мыслью за письмо, которое Джонс как раз вскрывал и разворачивал. Бисли перестал жевать, замер с набитым ртом; непроницаемый Аткинсон смотрел на Джонса сквозь темные свои ресницы. Джонс начал читать. Молчание густело.

Джонс осторожно опустил ложку. Что-то неуловимое произошло с его прической. Прочно обосновавшийся на щеках оттенок нутряного сала, нынче оживленный парой-тройкой широких царапин (без сомнения, результат использования бритвы, слишком тупой для всякого, в чьем сознании деньгам отведено единственно правильное место), исключал дополнительное побледнение как следствие эмоций вроде тревоги или ужаса. Тем не менее вскоре Джонс поднял глаза — разумеется, не вровень с лицами сидящих за столом, но с определенным прогрессом в этом направлении. Диксон даже вроде как на секунду поймал его взгляд. Джонс был потрясен (конечно, с поправкой на то, что он Джонс) — дернулся, словно хотел уклониться от удара. Прочитав письмо раз или два, он поспешно запихал его обратно в конверт, а конверт засунул в нагрудный карман. Вторично поднял взгляд (опасение, что на него по-прежнему смотрят три пары глаз, полностью подтвердилось) и схватил ложку так резко, что забрызгал молоком свой темно-синий кардиган. Бисли прыснул.

— Что случилось, сынок? — внятно и очень медленно произнес Аткинсон. — Плохие новости, да?

— Нет.

— Просто очень бы не хотелось, чтобы ты получил плохие новости. Эта мысль целый день мне покоя не даст. Точно нет плохих новостей?

— Точно нет.

— То есть совершенно точно у тебя нет плохих новостей?

— Нет.

— Слава Богу. Ну, как будут, обязательно сообщи. Я тебе что-нибудь полезное присоветую. Идет?

Аткинсон закурил.

— Ты немногословен, верно, сынок? — уточнил он у Джонса и кивнул Диксону с Бисли: — Сама лаконичность, согласны?

— Да, — отвечали те.

Удовлетворенный, Аткинсон встал из-за стола. Через несколько секунд хохотнул из коридора; хохот, нечасто слышимый в этих стенах, без сколько-нибудь заметной точки перехода обернулся кашлем, постепенно заглохшим на верхнем этаже.

Джонс приступил к бекону.

— Ничего смешного, — ни с того ни с сего выдал он. — Не вижу ничего смешного.

Бисли просиял.

— В чем ничего смешного? — спросил Диксон.

— Вы знаете, в чем. Игра не закончена. Посмотрим, чья возьмет. — Трясущейся, младенчески пухлой рукой Джонс налил себе кофе.

Трапеза продолжалась в молчании. Напоследок покосившись Диксону в район галстука, Джонс вышел. Его работа (он оформлял полисы медицинского и пенсионного страхования штатным преподавателям) начиналась ровно в девять. Когда Джонс повернул к двери, Диксон укрепился в мысли, что с затылком у него непорядок.

— Отлично получилось, правда, Джим? — понизил голос Бисли.

— Да, недурно.

— Какой он сегодня многословный, да? Просто словесное недержание. А что я всегда говорил: он рта не раскроет, пока угрозы своей особе не почует. Хотя нет, тебе не говорил. Кстати, заметил, какой у него причесон?

— Заметил, но думал, показалось.

Бисли взялся за тост с апельсиновым джемом. Раздраженно жуя, продолжал:

— Это он себе машинку для стрижки купил. Я в ванной вчера видел. Теперь сам стрижется, вот до чего докатился. Удавится парикмахеру заплатить, мозгляк. Носит же земля таких.

Стало понятно, почему со спины казалось, будто Джонс нацепил грубо сработанную нашлепку из волос и она сползла вбок, а с лица — будто он увенчан шлемом из какого-нибудь неизвестного исторической науке кургана. Диксон молчал: Джонс впервые на его памяти повел себя с относительным достоинством.

— Джим, в чем дело? Ты чего такой кислый?

— Нормальный.

— Ты из-за лекции? Так я тебе свои записи дам, ну, помнишь, я обещал, «Век Чосера». Не шедевр, конечно, но могут пригодиться. Я тебе в комнату занесу.

Диксон снова воспрянул; жаль, нет времени ждать, а то бы, глядишь, с миру по нитке — и целая лекция набежала бы.

— Спасибо, Альфред, — сказал Диксон. — Очень обяжешь.

— Тебе сегодня в колледж надо?

— Надо: хочу поговорить с Баркли.

— С Баркли? Не думал, что у вас общие интересы.

— Его мозги пригодятся для пассажа о музыке Средневековья.

— Тогда понятно. Прямо сейчас уходишь?

— Минут через несколько.

— Отлично, вместе пойдем.

Было тепло, но пасмурно. Они шли по Колледж-роуд, Бисли заговорил о результатах экзаменов у себя на кафедре. Визит приглашенного экзаменатора, назначенный на конец недели, разрешит с полдюжины спорных случаев, хотя в целом все уже ясно. На исторической кафедре дела обстояли так же — реагировал Диксон живо.

— Чем хорош Фред Карно, — говорил Бисли, — собственно, только этим он и хорош — так вот, он никогда никого за уши не тащит. Если решил, что человек не годится, — до свидания. В этом году никаких дипломов с отличием; совсем слабеньких — всего четыре, а сорок пять процентов первокурсников на экзаменах завалили — так с ними и надо. Фред чуть ли не единственный профессор, который, несмотря на давление со стороны Минобразования, не раздает дипломы с отличием кому попало и не проталкивает каждого недоделка, который фамилию свою писать научился. А каков в этом плане Недди? Или ему параллельно?

— Параллельно. Все на Сесила Голдсмита взвалил, поэтому экзамены на ура сдаются. Сесил — он у нас добряк.

— Ты хотел сказать «слабак». Самое обидное, везде такая картина, куда ни глянь. Я не только о нашем заведении — возьми любой провинциальный университет. В Лондоне, наверно, по-другому, в Шотландии тоже. А в провинции — да. Попробуй добейся отчисления студента за то, что у него мозгов не хватает экзамены сдать, — ага, сейчас. Скорее уж профессора уволят. Побочный эффект огромного количества грантов от региональных департаментов образования.

— Нет, а что делать? Надо же студентам где-то деньги брать.

— Ты, Джим, сейчас смотришь с колокольни такого вот департамента образования. «Мы тут, понимаете ли, за поступление Джона Смита заплатили, прошло семь лет, а вы нам говорите, что диплома ему не видать как своих ушей. А деньги кто нам вернет?» Если мы введем вступительные экзамены, чтобы отсеивать неграмотных, количество поступивших сократится вполовину — значит, половина наших потеряют работу. С другой стороны, имеет место быть требование: «В этом году нужно двести человек учителей. Только попробуйте не дать». Хорошо, мы снизим планку на выпускных экзаменах на двадцать процентов и дадим сколько просите, но, Бога ради, через два года не жалуйтесь, что в школах полно учителей, которые сами не могут получить аттестат о среднем образовании, не то что детей подготовить. Интересная картинка получается, да?

Диксон склонялся к «да» больше, чем к «нет», но поддерживать разговор ему расхотелось. Был как раз такой день, когда Диксон практически не сомневался в неминуемости изгнания из академических кругов. Что он тогда станет делать? В школу пойдет, учителем? Только не это. Уедет в Лондон, устроится в контору? Кем? В какую контору? Не глупи, Джим.

Молча они вошли в главный корпус, проследовали в преподавательскую, проверили каждый свою ячейку для почты. Диксон обнаружил напоминание, что у него не заплачен годовой подписной взнос за пользование преподавательской, а также открытку на имя Дж. Диксона, эсквайра, бакалавра гуманитарных наук, извещавшую о публикации никому не нужной статьи о ткачестве во времена Тюдоров. И то и другое Диксон молниеносно отправил в мусорную корзину. Бисли просматривал свежий номер университетского вестника (он его выписывал), бубнил что-то. Больше в комнате никого не было. Для отлова Баркли требовался настрой, поэтому Диксон решил присесть перед трудовым днем и выбрал для этого кресло, затем сладко зевнул.

Через минуту подошел Бисли с открытым журналом.

— Джим, тут для тебя кое-что интересное. Цитирую: «Новые назначения. Доктора Л.С. Кейтона назначить заведующим кафедрой факультета истории торговли, Тукуманский университет, Аргентина». Это не тот ли тип, которому ты статью отослал?

— Боже! Дай посмотрю.

— Надо взять его за жабры, пока он на каноэ не отчалил. Похоже, он журнальчик свой теперь закроет, если, конечно, не вообразил, что можно руководить процессом из-за океана.

— Господи, будто мало мне неприятностей!

— Поторопись, Джим. Я бы на твоем месте поторопился.

— Конечно, потороплюсь. Спасибо за информацию, Альфред. Побегу искать Баркли, а то, не ровен час, и его куда-нибудь перебросят.

Диксон понесся на кафедру музыки. За спиной клекотало и хлопало крыльями смутное, но мощное и очень дурное предчувствие. Баркли оказался в наличии, в дружеском расположении духа и во владении книгой именно того сорта, что требовалась Диксону. Самую малость успокоенный, Диксон пошел в библиотеку, где с быстротой почти зловещей его снабдили справочником по средневековому костюму и мебели. Собрался уходить, толкнул вращающуюся дверь — но был резко остановлен внешним вмешательством. Некто пытался повернуть дверь в противоположную его движению и однозначно неправильную (судя по ряду броских табличек) сторону. То был Уэлч. Он косился по сторонам, а на выход Диксона скроил гримасу святого недоумения.

— Доброе утро, Профессор.

Уэлч узнал Диксона практически сразу и подтвердил узнавание, озвучив его фамилию.

— Да, Профессор? — Диксон успел забыть, что Уэлч вместе с домочадцами «жаждет его крови». А вот в чем жажда крови проявляется у таких типов?

— Я интересуюсь насчет библиотеки, — произнес Уэлч, раскачиваясь на каблуках. Нынче он интенсивнее обычного вращал глазами и, видимо, чаще обычного запускал пальцы в шевелюру. Галстук украшало нечто геральдическое; при ближайшем рассмотрении оно оказалось засохшим желтком. Изрядное количество этого продукта питания обрамляло рот, теперь разинутый.

— Да? — изогнул брови Диксон, надеясь, что из многообразия ассоциаций, связанных с библиотекой, Уэлч выделит одну, могущую сойти за базисную точку его интереса.

— У вас есть время на библиотеку?

Диксон всполошился. Неужели умопомрачение, которое он давно подозревал в Уэлче, наконец проявилось? Или саркастичный Уэлч намекает на его прискорбную нерасположенность к научной работе, в чем бы эта работа ни заключалась? Диксона затрясло. Он покосился на табличку «Библиотека», чтобы увериться: они с Уэлчем действительно стоят на пороге библиотеки, — и счел «полагаю» самой оптимальной вариацией на тему «ответ».

— Вы ведь в настоящий момент не перегружены работой?

— В настоящий момент? — промямлил Диксон. — Не думаю, что в настоящ…

— Я имел в виду вашу лекцию. Надеюсь, вам осталось нанести последние штрихи?

Диксон перевернул книги, что держал подмышкой, из опасения, как бы Уэлч не прочел заглавия, и небрежно сказал:

— О да, Профессор. Да.

— Видите ли, у меня совсем нет времени на библиотеку, — произнес Уэлч тоном человека, убирающего последнее пустячное препятствие на пути к полному пониманию. — Нужно сюда заглядывать, — добавил он, указывая на дверь.

Диксон медленно опустил голову.

— Да, нужно заглядывать, — эхом отозвался он.

— В экзаменационных работах всплыли буквально два-три вопроса. Желательно прояснить их до завтрашнего появления приглашенного экзаменатора. К пяти часам вы должны управиться. Итак, в пять у меня в кабинете.

Свидание с Кристиной было назначено на завтра, на четыре часа. Даже если взять такси, пробыть с ней дольше сорока пяти минут не получится. Диксон захотел придать Уэлчу ускорение вращающейся дверью, и придавать снова и снова, до самого обеда.

— Конечно, Профессор, — сказал он.

— Вот и хорошо. Вы должны понимать: я не могу позволить себе тратить время на такие мелочи, как проверка ответов.

— Я понимаю, Профессор.

— Вам это зачтется, Диксон. Так, с библиотекой определились. — Уэлч принялся доставать из нагрудного кармана бумаги и разворачивать перед Диксоном. — Сами увидите: это проще простого. Практически в каждом случае имеется ссылка… гм… сноска… Да, практически… А, вот несколько случаев, когда ссылок… Ну да это отклонения от темы. Гипотезы. Вряд ли обоснованные; точно не представляющие ценности; а вы все же проверьте по предметным указателям. Если таковых не окажется, ну, тогда задействуйте свое собственное… собственное… свое… Вам могут пригодиться названия глав. Например, вот это. Посмотрите, есть ли что по существу. Вряд ли, судя по датам. С другой стороны, никогда не знаешь, где найдешь, не так ли? — Уэлч вперил в Диксона испытующий, алчущий согласия взгляд.

— Совершенно верно.

— И я говорю: никогда не знаешь. Помню, несколько месяцев возился с исследованием, а все потому, что одного факта не хватало. Как же там… осенью 1663 года… нет, летом…

Основное Диксон уяснил. От него требуется заполнить пробелы в познаниях Уэлча об истории крестьянских промыслов и ремесел графства, а текст, либо написанный издевательски каллиграфическим почерком, либо с куражащейся небрежностью напечатанный Уэлчем на машинке, поможет ему, Диксону, выполнить задание без особых интеллектуальных затрат, хотя и с затратами временными и моральными. Отказаться Диксон не посмел: для Уэлча подобное задание легко могло быть куда более важным тестом на соответствие должности, чем «Милая Англия». Ладно, с этим разобрались, ну а с чего Уэлч завел про библиотеку? Когда молчание Уэлча обозначило, что поучительный случай из жизни изложен (или, что вероятнее, оставлена попытка его изложить), Диксон спросил:

— Да, сэр, но есть ли у них такая информация? В смысле некоторые из этих документов, должно быть, чрезвычайно редкие. Я подумал, в государственном архиве, наверно…

Уэлч с усилием вспоминал, как среднестатистическое лицо выглядит в минуты праведного гнева. Наконец раздался его раздраженный фальцет:

— Конечно, Диксон, здесь такие документы не водятся. Право, не знаю, кто, кроме вас, мог сделать столь нелепое предположение. Именно потому, что здесь документов нет, я и прошу вас пойти в библиотеку. Мне доподлинно известно, что библиотека располагает девяносто… девяноста… ми… девятьюстами процента… ми материала. Я бы сходил сам, но, как я уже взял на себя труд объяснить, я чрезвычайно загружен в колледже. А информация нужна мне сегодня к вечеру, ибо завтра вечером я должен отчитаться перед профессором Фортескью, ибо завтра он возвращается. Теперь вы поняли?

Диксон понял: Уэлч изначально говорил о городской библиотеке, а поскольку сам он знал, что имеет в виду, ему и в голову не пришла возможность разночтения, вызываемого его постоянными ссылками на «библиотеку», при нахождении в пяти футах от совершенно иного здания, в определенных кругах также именуемого библиотекой.

— Да, Профессор. Извините, — сказал Диксон, отлично натасканный приносить извинения на мысленный профессорский «апорт».

— Так-то лучше, Диксон. Ну, не буду вас задерживать — вероятно, вы хотите начать прямо сейчас, ведь к пяти работа должна быть сделана. Как закончите, зайдите ко мне, гм, в кабинетец — посмотрим, что вы наваяли. Очень мило с вашей стороны было предложить содействие — вам это зачтется.

Диксон сунул бумаги в одолженную Баркли книгу и развернулся — лишь для того, чтобы на грохот за спиной среагировать резким подпрыгом. Патлы Уэлча развевались; сам Уэлч, сгруппировавшись, как форвард, толкал дверь в направлении, противоположном правильному. Диксон молча наблюдал, предоставив лицу сколько влезет складываться в павианью гримасу. На удивление скоро Уэлч с Божьей помощью осознал свое заблуждение и принялся тянуть уже заклинившую дверь на себя. Регби сменилось перетягиванием каната, доблестный форвард — дохляком из тех, кого ставят в самый хвост и на кого потом вешают поражение. Внезапно дверь уступила, Уэлч потерял равновесие и стукнулся затылком об угол. Диксон заторопился прочь, насвистывая песенку про Уэлча, на сей раз в замедленном, приближенном к литургии темпе. Если бы не подобные эпизоды, давно бы сорвался, как пить дать сорвался бы.