Онлайн чтение книги Луна в канун Гомрата
Сияющая вершина

– Все может быть, – сказал Альбанак. – Все может быть. Хотя мы считаем, что Золотой Камень происходит от эльфов. Я помню, говорилось, что эльфы нашли его здесь, как раз, когда прокладывалась дорога.

– Может быть! – передразнил его Утекар. – «Может быть». Ты стал бы сомневаться, есть ли у волка зубы, пока он не начал бы рвать тебе глотку! Не «может быть», а так и есть! Старое Волшебство само поспешило нам на помощь! Оно подсказало тебе путь к его сердцу – прямую дорогу от холма Бикон.

– Это-то мне как раз и не нравится, – сказал Альбанак.

– Странные воспоминания роятся вокруг Бикона.

– Ну и что? – возразил Утекар. – Я пойду с тобой, Колин. Мой меч будет тебя оберегать.

Для Колина остаток дня тянулся тяжело и медленно. Он проверил по календарю и по газетам восход луны. Потом его поразила мысль: а что, если будет облачно? Что тогда? Он перечитал все прогнозы погоды, три раза взбирался на Риддингс и смотрел на небо. Но ему нечего было опасаться: стояла ясная-ясная ночь. Когда Колин, наконец, выбрался из дома, он направился в сторону леса.

Он встретился с Утекаром возле Золотого Камня, и дальше они пошли рядом. Было темно и тихо.

– А луна появится над дорогой? – спросил Колин.

– Должна. В этом наш огромный шанс. А если нет – тогда мы мало что сможем сделать.

– А как я узнаю Мотан, если я его увижу?

– Он растет одиноко среди камней. Каждый его листок – пятиугольный, а в самом цветке луна отражается как в зеркале. Ты сразу догадаешься, стоит только на него взглянуть.

Они поднялись вверх по насыпи, на которой высился холм Бикон. Там, на самой вершине, была небольшая площадка, покрытая песком и заваленная каменными глыбами. Они устроились между камней и принялись ждать. Гном вытащил меч из ножен, и тот лежал у него поперек колен.

– Что мне делать с цветком, если я найду его? – спросил Колин.

– Сорви цветок и несколько листочков. Сьюзен должна будет их проглотить. Смотри, не повреди корень и не обрывай все листья.

Долго они сидели молча. Колину не хотелось говорить, он знал, что не в силах сдержать дрожь в голосе. Он без конца глядел на часы.

Через некоторое время Колин вскочил и стал вышагивать взад и вперед по насыпи, вглядываясь в темноту. Ничего не было видно. Наконец, Колин опустился на камень и обхватил голову руками.

– Ничего не выйдет, – сказал он твердо. – Луна должна была взойти пять минут назад.

– Подожди отчаиваться, – произнес Утекар. – Ведь ей требуется какое-то время, чтобы подняться из-за холмов. Встань и приготовься.

Гном отошел на некоторое расстояние, оставив Колина одного на вершине холма. Они помолчали. Затем Колин сказал:

– Слышишь? Что это?

– Слышу обычные ночные звуки. Больше ничего.

– Слушай! Музыка! И какие-то голоса! И точно звенят ледяные колокольчики! Смотри! Вон она – дорога!

Вдруг среди деревьев, через самую вершину Бикона пролегла мерцающая полоса, точно сплетенная из серебристых, словно живых, нитей. Колину довелось видеть нечто подобное однажды утром, когда солнышко пробилось сквозь ковер покрытых росинками паутин, застеливших поле. Но это было ничто по сравнению с той красотой, которая сейчас представилась его глазам. Дорога трепетала у него под ногами, и он стоял как зачарованный.

– Беги! – крикнул ему Утекар. – Не теряй времени!

– В какую сторону? – закричал Колин. – Она идет и вправо, и влево, сколько хватает глаз!

– На восток! В горы! Быстро! Ты потеряешь дорогу, как только луна сдвинется! Беги! Удачи тебе!

Колин помчался с холма, и казалось, что к ногам его приделаны серебряные крылышки. Деревья мешали ему бежать, но вот он вырвался из леса, оставив позади себя Золотой Камень. А перед ним старая прямая дорога лилась через поля, точно река, а еще дальше она поднималась в горы серебряной нитью, напоминая далекий сверкающий водопад, и уходила вверх к Сияющей Вершине. А над дорогой стоял широкий диск луны, белый, как щит эльфа.

Вперед, вперед, вперед, быстрее, быстрее впекла его дорога, она точно протекала через него самого, наполняя его мозг, его сердце серебряным пламенем. И колокольчики, и голоса, и музыка тоже звучали как будто в нем самом. Это Старое Волшебство пело для него из самых глубин земли и неба.

Дорога направилась вверх, и Колин оказался в горах. Луна была как раз над Сияющей Вершиной. И когда он поднялся к самому пику, дорога вдруг растаяла, как дымка. И сразу тело ощутило свой вес, и Колина потянуло вниз. Но он испустил отчаянный вопль и сделал последний рывок. Колокольчики умолкли, в ушах барабанило его собственное сердце, из легких вырывалось хриплое дыхание. Колин открыл глаза: рядом были камни, серые в лунном освещении. А между пальцами, которые впились в скалу, оказался цветок с пятиугольными листьями, и что-то снизу освещало ладонь мальчика серебристым лунным светом.

Колин шел назад, не замечая ничего вокруг. Его взгляд и все его существо были сосредоточены на нежном цветке, который звали Мотан и который он нес сейчас в своих ладонях.

Он сорвал цветок и два листочка. Лепестки поблескивали нежным, как у светлячка, светом, а тонюсенькие волоски, покрывавшие листья, серебрились. Минута шла за минутой. Колин вспомнил: он осторожно свернул и положил Мотан в кожаный мешочек, который Утекар дал ему с собой как раз для этой цели. Колин огляделся.

Старая прямая дорога исчезла, но как раз под Сияющей Вершиной дорога из Бакстона начинала свой извилистый спуск к Макклесфилду. Колин пошел вдоль каменного гребня до конца вершины и направился прямиком по склону к Маккпесфилдской дороге.

Дорога казалась странной, холодной и неестественно гладкой под ногами после валунов и кочек Сияющей Вершины. Теперь, когда напряжение и возбуждение спали, он почувствовал себя уставшим, и ему сделалось как-то не по себе. Ночь была такая тихая, а дорога – такая пустынная… Но Колин подумал о Сьюзен, которая лежит там, в Хаймост Рэдмэнхей, о Мотане в кожаном мешочке и зашагал легким шагом.

Легкие шаги. Они слышались за спиной. Он остановился и прислушался. Ничего. Оглянулся – никого. Дорога была пуста. Колину подумалось, что это, наверное, эхо. Он пошел дальше. Но теперь шаги слышались отчетливо. Колин покрылся испариной. Он слышал звук своих твердых шагов по дороге, потом эхо, отражавшее звук его шагов от холма, а следом за этим – топ, топ, топ. При этом казалось, что кто-то идет босиком.

Мальчик остановился – ничего. Опять оглянулся, снова – никого. Дорога пуста. На ней только – лунные тени.

Колин стиснул зубы и пошел быстрее. Шаг. Эхо. Шаг. Эхо. Шаг. Эхо.

«Нервы! – подумал Колин. – Ничто иное, как…»

Топ, топ, топ.

Колин резко обернулся. Шевельнулась ли какая-нибудь из теней?

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Колин.

– Будь! Будь! Будь! – отозвался холм.

– Давай, выходи!

– Иди! Иди! Иди!

То, что Колин не побежал, очень многое говорит в его пользу. Паника уже готова была схватить его за горло, но он подавил ее и призвал на помощь рассудок. Сколько до Макклесфилда? Мили четыре? Никакого смысла бежать. Колин медленно повернулся и пошел дальше. И несмотря на то, что через каждые десять шагов он оглядывался, все-таки, мало-помалу, он удалялся от Сияющей Вершины. И хоть ему так ничего и не удалось разглядеть, шаги, которые не были эхом, следовали за ним неуклонно.

Через полчаса Колин подумал, что он, может, и доберется до города, потому что то, что за ним топало, ни разу не попыталось приблизиться к нему и удовлетворялось лишь тем, что производило звук преследования.

Но некоторое время спустя, подходя к повороту, мальчик услышал нечто, отчего остановился как вкопанный, обмерев от страха. Это было цоканье копыт. И оно доносилось спереди. Кто-то ехал ему навстречу!

Колин резко обернулся. Нет, там, сзади по-прежнему ничего не было. Но в любом случае не мог же он идти назад! Вбок тоже не было пути. Слишком много там за обочинами таилось неизведанного.

Бедный Колин был в таком состоянии, что даже не мог объяснить себе: а почему он, собственно, должен пугаться цокота копыт, он мог испугаться даже собственного голоса.

В оцепенении глядел он на дорогу, которая выгибалась и скрывалась за поворотом холма, как черный язык. Казалось, этот мерный стук копыт так и будет бесконечно звучать, а дорога так и останется пустой на веки вечные…

Но показалась вороная лошадь, на ней – всадник, а на всаднике – плащ и широкополая шляпа.

– Альбанак!

Колин качнулся и засмеялся. Легкое соприкосновение с реальностью – даже такой! – и все сразу же изменилось. Колин поглядел на себя как бы со стороны. Получилось, что стояла прекрасная ночь полнолуния среди мирных холмов, а дома Сьюзен ждала, когда он принесет ей волшебный цветок. С того времени, как он оставил Бикон, и до этой минуты Колин находился в каком-то ином плане существования. И это, конечно, перегрузило его психику.

– Альбанак!

– Колин! Я так и думал, что встречу тебя где-нибудь здесь. Мотан у тебя?

– Да!

– Тогда давай садись. И – к Сьюзен!

Альбанак наклонился, поднял Колина в седло и, усадив его перед собою, развернул коня в сторону Макклесфилда.

– Что с тобой, Колин, ты весь в испарине и тебя бьет дрожь! Что-нибудь случилось?

– Нет. Но было как-то не по себе. Жутковато.

– Да, кажется, я понимаю.

Не успел Альбанак это произнести, как лошадь повернула голову и поглядела назад. Она всхрапнула и прижала уши.

Альбанак заерзал в седле. Колин, наполовину завернутый в его плащ, не видел, что делается сзади, но он почувствовал, как тело Альбанака напряглось, и услышал, как тот дышит сквозь стиснутые зубы. Тогда поводья натянулись, и лошадь понеслась во всю бушевавшую в ней волшебную мочь. И скорость ее бега была такой, что все вопросы, которые Колин хотел задать, улетали к нему назад, в горло, ночь шумела в ушах, плащ потрескивал на ветру.

Альбанак ни разу не остановился, пока они не достигли холма Риддингс. Оттуда при свете луны их взглядам открылась черно-белая сорочья расцветка построек Хаймост Рэдмэнхей, состоящих из почерневшего дерева и белой штукатурки. А еще они увидели зажженную лампу в комнате, где спала Сьюзен.

– Почему там горит свет? – с тревогой спросил Колин.

– Все в порядке, – успокоил его Альбанак. – Каделлин ждет нас.

Маленькая комнатка была полна народу.

– Ох, где же тебя носило? Как можно было… – воскликнула Бесс.

– Ладно, барышня, – ласково перебил ее Гаутер. – Ты достал то, ради чего ходил, Колин?

– Да.

– И ты цел и невредим?

– Да.

– Хорошо. Остальное не имеет значения. Давай посмотрим, что делать дальше.

Колин вынул цветок и листья из мешочка.

– Ты здорово сработал, – сказал Утекар. – Это действительно Мотан. Дай его проглотить сестре.

– Вот, – сказал Колин, протягивая цветок Каделлину.

Но чародей покачал головой.

– Нет, Колин. Это Старое Волшебство, и меня оно не послушается. Пусть лучше Утекар, он более просвещен в этом искусстве.

– Нет, Каделлин Сребролобый, – отозвался гном. – Меня оно тоже не послушается. Потому что печаль эта не моя. Оно может сработать только через Колина. Давай, Колин, оберни цветок листьями и положи ей в рот.

Колин подошел к кровати. Он туго свернул листья, положив в них цветок, затем пальцем разжал Сьюзен зубы и пропихнул катышек в рот. Потом он отступил на шаг, и воцарилось тягостное молчание. У всех точно стальным обручем стянуло голову. Прошло минуты три. Ничего не происходило.

– Психопатство какое-то, – сказала Бесс.

– Тихо! – прохрипел Утекар.

И опять – долгое молчание. Колину показалось, что он сейчас лишится чувств, ноги у него дрожали и подгибались в коленках.

– Слушайте! – сказал Альбанак.

Откуда-то издалека-издалека, совсем неизвестно откуда, вдруг донесся слабый-слабый звук собачьего лая и едва уловимый призыв охотничьего рожка. Лай становился все ближе, было слышно позвякивание лошадиной сбруи. Потом опять послышался звук рога, на этот раз он раздался под самым окном. Сьюзен открыла глаза. Она дико озиралась, как будто ее разбудили, когда ей снился какой-то сон. Потом она села на постели, лицо ее исказила гримаса, и она поднесла руку ко рту.

Утекар, как молния, метнулся через всю комнату и ударил ее ладонью между лопаток.

– Проглоти!

Сьюзен ничего другого не оставалось. Она икнула от удара, и Мотан проскочил благополучно. Вслед за этим Сьюзен вскочила с постели. Она резко распахнула окно, так что лампа полетела вниз, разбилась о булыжник, охваченная парафиновым пламенем. Сьюзен далеко высунулась в окно, так что Колин в темноте оставшейся без освещения комнаты кое-как добрался до окна и схватил ее за плечи. Она так была чем-то озабочена, что нисколечки не думала об опасности.

– Селемон! Селемон! – кричала она. – Останься со мной!

Колин сволок сестру с подоконника и тут же захлопнул оконную раму, чтобы самому не выпасть из окна, потому что то, что он увидел в небе, потрясло его и лишило сил.

Он не смог бы сказать, были это звезды или что-то другое. Все небо затянуло лунной дымкой, и, казалось, что в этой дымке звезды образовали какие-то новые созвездия, и эти созвездия перемещались и в конце концов приняли сверкающие очертания девяти юных всадниц. Огромных, заполнивших все небо. Они покружили над домом. У каждой на руке сидело по соколу, а под ногами у лошадей скакали собаки с мерцающими глазами и в ошейниках, осыпанных драгоценными камнями. На всадницах были коротенькие туники, их волосы развевались и сверкали по всему небу. Затем рог протрубил снова, и кони встали на дыбы, рванулись вперед, вспыхнули над равниной, исчезли, а ночь пролила звездный дождь над морем на востоке.

Только Колин видел это. Когда он отвернулся от окна, Бесс входила в комнату с другой лампой. Сьюзен стояла лицом к окну, по щекам у нее катились слезы. Но когда свет наполнил комнату, ее будто бы отпустило, и она глубоко вздохнула.

– Как ты себя чувствуешь, Сьюзен? – спросил Каделлин.

Сьюзен взглянула на него.

– Каделлин. Бесс. Гаутер. Утекар. Колин. Альбанак. Ох! Что это было со мной? Я вас всех забыла.

– Сядь на кровать, – сказал Каделлин. – Расскажи, что ты помнишь об этих днях. Только сначала, пожалуйста, мистрисс Моссок, принесите Сьюзен еды и питья. Это единственное, что ей нужно теперь для поддержания сил.

Распоряженье было вскорости выполнено, и Сьюзен, подкрепившись, начала рассказывать свою историю.

Она говорила медленно, сбивчиво, точно стараясь описать все события не только им, но и себе самой.

– Я помню, что свалилась в воду, и все сразу перед глазами почернело. Я попыталась не дышать, но когда уже было невозможно сдерживать дыхание, вода куда-то отхлынула. Было по-прежнему темно, и я оказалась непонятно где. Я стала плавать взад и вперед неизвестно в чем – в пустоте. Знаете, как иногда бывает ночью: кажется, что кровать покачивается или комната слегка кружится? Очень похоже.

Это бы еще ничего, но вокруг раздавался какой-то неприятный шум. Какие-то свинячие повизгивания, какие-то скрипучие голоса, даже, может быть, и не голоса, а какие-то непонятные звуки. Но производили их все-таки чьи-то глотки. Некоторые звуки слышались близко, какие-то звуки в отдалении. И это продолжалось долго-долго. Мне не было страшно, и я не думала о том, что может со мной случиться. Хотя сейчас, когда я рассказываю, – меня оторопь берет. Там, где я оказалась, мне не понравилось, но я никак не могла сообразить, где я хотела бы оказаться. Вдруг я почувствовала, что чья-то рука вцепилась в мою руку и рванула вверх. Наверху было светло, и мне почудилось, что кто-то крикнул, вроде бы Альбанак. Но рука, которая меня тащила, заставляла меня двигаться с такой быстротой, что у меня закружилась голова. Свет становился ярче и ярче. Он ослеплял меня, даже если я закрывала глаза. Потом я стала двигаться медленнее, глаза перестали болеть от света, и я могла уже разглядеть руку, которая меня держала.

И вдруг я вроде бы прорвала пелену света и оказалось, что я лежу у берега моря, а надо мной склонилась женщина, и одета она в красное и белое, и выяснилось, что мы держим друг друга за руки, и ее браслет продет в мой. И, Каделлин! Я вдруг поняла, что у нее точно такой же браслет, как мне подарила Ангарад! Точно такой же!

– Да, так и должно быть, – сказал Каделлин. – Все в порядке. Продолжай.

– Она отцепила свой браслет от моего, и мы пошли с ней вдоль берега. Женщина сказала, что ее зовут Селемон и что мы с ней направляемся в Цэр Ригор. Я ни о чем ее не спрашивала. Я относилась ко всему как к должному, как это бывает во сне.

Мы присоединились к другим девушкам, которые ждали нас на скалистой возвышенности, и все вместе понеслись над морем в Цэр Ригор, и все они радовались и говорили о доме.

И вдруг у меня появился этот горький вкус во рту, и у всех остальных тоже. Лошади стали, и как мы ни старались, не могли сдвинуться с места. Селемон сказала – нужно ехать обратно, и мы повернули и потом у меня закружилась голова. Горечь во рту была такая, что я подумала: меня сейчас стошнит. Я не могла удержаться на лошади и свалилась то ли в море, то ли в туман, не знаю. И я все падала, и падала, и падала, а потом наткнулась на что-то твердое. Я закрыла глаза, чтобы голова меньше кружилась, а когда открыла их, оказалась здесь. Но только где же Селемон? Разве я ее больше не увижу?

– Не сомневаюсь, что увидишь, – сказал Каделлин. – Когда-нибудь ты встретишься с ней и помчишься над морем в Цэр Ригор, и тогда не появится никакой горечи во рту, которая вернула бы тебя назад. Но все это будет в свое время. А теперь тебе надо отдохнуть.

Все оставили Сьюзен на попечение Бесс, а сами спустились вниз, в кухню.

От переутомления и переживаний у Колина была совсем пустая голова, и все его попытки описать, что он увидел, когда оттолкнул Сьюзен от окна, провалились. Только Каделлин, казалось, воспринял его сбивчивую речь как подтверждение своих собственных мыслей.

– Цэр Ригор, – сказал Чародей. – Цэр Ригор. Да, в глубокие воды мы попали. Хорошо, что ты успел отыскать цветок Мотан, Колин, потому что, попади она туда, ни Старое, ни Высокое Волшебство ничего не смогли бы сделать.

– И трижды всем Прайдейном они входили туда. Опричь семерых из Цэр Ригора никто не вернулся назад… Так это, помнится, в песне. Да, не так часто Старое Волшебство оказывается столь полезным!

– Что ты хочешь сказать? – спросил Колин. – Это все ведь не относится к черной магии, правда? И объясни, пожалуйста, что же случилось со Сью?

– Это нелегко сделать, – сказал Каделлин. – Я бы предпочел продолжить свой рассказ после того, как мы отдохнем. Но если тебя это мучает, я попытаюсь кое-что объяснить, хотя в результате ты, может быть, станешь понимать еще меньше, чем сейчас. Так вот, Колин, Старое Волшебство вовсе не имеет отношения ко злу. Но оно своевольное. Оно может откликнуться на твою нужду, но никогда не будет слушать твоих приказаний. И возле Старого Волшебства, когда оно приходит в движение, начинают роиться воспоминания. Они тоже не несут в себе зла, но они непостоянны, переменчивы и совершенно не нужны этому времени.

– Да, это точно, – сказал Альбанак. – Там, на дороге был Охотник.

– Ты видел его? – спросил Каделлин с тревогой.

– Видел. Он шел вслед за Колином, покинув свое ложе на Сияющей Вершине. Он хотел выяснить, кто его разбудил.

– Что? – спросил Колин. – А кто это был? Там, на дороге? Я слышал, что кто-то идет следом, или это мне показалось, но когда мы с тобой встретились, Альбанак, это мне представилось сплошной чепухой.

– Может, так оно и было.

– Да. Но о чем вы только что говорили?

– Так, одно старое воспоминание, – сказал Чародей. – Ничего плохого не произошло, так что и говорить больше не о чем. Давай я лучше попробую объяснить, что рассказывала Сьюзен. Это может коснуться нас всех.

– Надо думать, ты не собираешься придавать этому значение? Это же был только сон! Она ведь сама сказала! – взорвался Гаутер.

– Она сказала «как во сне», – заметил Каделлин. – Я бы сам с удовольствием счел это только сном. Но то, что она рассказала – правда, и я даже думаю, что кое-что она просто забыла.

Броллачан уволок девочку с того уровня мироздания, на котором люди родятся для жизни на земле. Он вверг ее в темноту, на тот бесформенный уровень существования, который чародеи называют Абрад. Оттуда она была поднята до Порога Летних Звезд. Он настолько же выше вашего человеческого мира, насколько Абрад – ниже. Мало кто из людей попадал в эти миры, еще меньше – вернулись назад, и ни один не вернулся, не испытав на себе перемен.

Ей довелось скакать верхом с Блистающими, с дочерьми Луны. Они побывали с ней за северным ветром, и вынуждены были оттуда вернуться. Но они не оставят ее совсем, потому что с ее помощью они смогут оживить свою силу в человеческом мире – Старое Волшебство, которое никому не подчиняется, потому что это Волшебство чувств, а не разума. Его можно почувствовать, но его нельзя познать. И в этом я не вижу ничего хорошего. И Сьюзен не случайно оказалась жертвой Броллачана. В этом заключалась еще и его месть. Она спасена и сейчас охраняема только браслетом, называемым Знаки Фохлы, – это ее благословение и ее проклятие. Потому что, с одной стороны, браслет охраняет ее против зла, которое иначе сокрушило бы ее. Но он же уводит ее все дальше и дальше от человеческих путей. Чем дольше он у нее на руке, тем больше она будет нуждаться в защите. Но сейчас уже слишком поздно его снимать. Уже одного этого хватило бы для тревог. А тут еще пришлось разбудить Старое Волшебство. Мне было бы легче жить, если бы я был уверен, что то, что сегодняшней ночью разбужено, может так же быстро снова заснуть.

Колин лежал без сна. Прошедшие ночь и день – все кружились у него в голове. Чародей уже давно ушел. Многое осталось невыясненным, многое не было понято. Но многое и было достигнуто – независимо от него. Поэтому он чувствовал себя не сознательным участником событий, а только чьим-то орудием. Зато Сьюзен была в безопасности, Сьюзен была… Колин сел в постели. Под открытым окном он услышал мягкий знакомый звук: топ, топ, топ, топ… Он выскочил из постели и подкрался к окну.

Двор прятался в тени дома. Колин прислушался. Было тихо. Он пригляделся и не смог сдержать крика, который вырвался у него из горла. Тень от крыши дома шла прямой чертой по двору, и над этой чертой высилась пара рогов, величественных гордых рогов королевского оленя.

Услышав крик Колина, тень шевельнулась и исчезла. Топ, топ, топ. Ночь опять наполнилась тишиной, как только шаги замерли вдали.