Призрачные любовники

Онлайн чтение книги «Дух мадам Краул» и другие таинственные истории Madam Crowl's Ghost: And Other Tales of Mystery
Призрачные любовники

Лет пятнадцать тому назад в маленьком и ветхом домишке, немногим лучше лачуги, жила старая женщина, давно, как говорили, разменявшая девятый десяток; она носила имя Элис Моран, но чаще ее звали Элли. Знакомых у нее имелось немного, потому что она не была ни богата, ни — само собой разумеется — красива. Ее досуги разделяли тощая дворняга, кошка и всего один человек — Питер Брайен, который приходился старухе внуком; проявляя похвальное человеколюбие, она поддерживала его с тех самых пор, как он осиротел, вплоть до дней, о которых я повествую, — в то время ему шел двадцатый год. Питер, добродушный недотепа, тяжкой работе предпочитал борцовские поединки, танцы и ухаживание за девушками, а доброму совету — пунш с виски. Бабушка была самого высокого мнения о его достоинствах — на самом деле вполне заурядных, — а также о его уме, поскольку Питер в последние годы стал размышлять о делах государственных; убедившись, что внук питает очевидное отвращение к честному труду, бабушка, как заправская гадалка, предсказала ему женитьбу на богатой наследнице, а сам Питер (даже на таких условиях не согласный расстаться со свободой) был убежден, что ему на роду написано найти горшок золота. Оба сходились на том, что Питер, будучи в силу особенностей своей одаренной натуры непригоден к работе, должен заполучить громадное, сообразное его достоинствам состояние посредством простой удачи. Такой взгляд на будущее был хорош и тем, что внук с бабушкой забыли о тревогах, связанных с леностью Питера, и тем, что Питеру никогда не изменяло ровное жизнерадостное настроение, делавшее его везде желанным гостем, — он ждал богатства с часу на час и потому был весел.

Однажды Питер до глубокой ночи засиделся в обществе двух-трех избранных умов (дело было вблизи Палмерзтауна). Приятели толковали о политике и любви, пели песни и рассказывали разные истории, а прежде всего поглотили каждый почти по пинте доброго виски, благопристойно замаскированного под пунш.

Когда Питер со вздохом и икотой откланялся и, сунув в рот трубку, пустился в обратный путь, время близилось уже к двум часам ночи.

На чейплизодском мосту кончалась первая половина его ночного путешествия; по той или иной причине продвигался Питер довольно медленно и только в третьем часу, опершись на зубчатое ограждение, взглянул с моста вниз, где залитая ровным лунным светом вилась меж лесистых берегов река.

Питер был рад прохладному легкому ветерку, дувшему по течению реки. Он подставил ветру свой воспаленный лоб и впитывал воздух горячими губами. Не вполне это сознавая, он все же не остался равнодушен к тайному очарованию окружающей картины. Деревня была охвачена глубочайшим сном, все живое спряталось, ничто не нарушало тишины, землю окутывала влажная дымка, а волшебница луна озирала пейзаж с небес.

То ли размышляя, то ли восторгаясь, Питер не отходил от ограждения; и тут вдоль берега, в тылу главной чейплизодской улицы, в садиках и за оградами дворов он стал обнаруживать (если ему не почудилось) одну за другой крохотные хижины самого необычного вида. Вечером, когда Питер спешил через мост к своим веселым друзьям, этих домишек здесь не было. Но самым странным было то, каким способом эти чудные домики ему показывались. Сперва он замечал один-два краем глаза, но при попытке рассмотреть их внимательно они — удивительное дело! — бледнели и исчезали. Домики возникали то там, то сям, но все так же украдкой и пропадали раньше, чем Питер успевал сфокусировать на них зрение; однако потом они перестали ускользать от прямого взгляда, и Питеру показалось, что он может усилием воли удерживать их в поле зрения все дольше; случалось, хижина бледнела и уже почти исчезала, но стараниями Питера вновь обретала зримый облик; наконец мелькания прекратились, картина сделалась четкой, и белые домишки обрели постоянное место под луной.

— Ну и дела, — произнес Питер в изумлении и сам не заметил, как уронил в реку свою трубку. — В жизни не видел таких чудных глиняных домишек, да чтоб они вылезали, как грибы по вечерней росе, да чтоб еще показывались и снова прятались то тут, то там, будто куча разбежавшихся белых кроликов; а потом чтоб встали так твердо, словно здесь их место со времен потопа; ей-богу, так недолго и поверить в фей.

Последние слова свидетельствовали о том, что Питер поколебался в своих воззрениях — он ведь был вольнодумцем и о сверхъестественных существах отзывался в обычных беседах пренебрежительно.

Бросив долгий прощальный взгляд на таинственные строения, Питер снова пустился в обратную дорогу; оставив позади мост и мельницу, он достиг угла главной улицы, посмотрел случайно на Дублинскую дорогу и обнаружил там зрелище совершенно неожиданное.

Это было не что иное, как колонна пехотинцев, безупречно стройным маршем приближавшаяся к деревне; во главе колонны ехал на лошади офицер. Солдаты находились у дальнего конца дорожной заставы, которая была закрыта, и растерянный Питер увидел, как они маршируют сквозь заграждение так легко, словно бы его не существовало.

Солдаты продолжали двигаться медленным маршем; самое странное было то, что они волокли за собой несколько пушек; часть солдат тянула канаты, другие подталкивали колеса, третьи маршировали перед орудиями и позади них, вскинув на плечо мушкеты и тем придавая характер парадности и правильности процедуре, отличной (на взгляд Питера) от того, что принято в армии.

По непонятной причине — то ли оттого, что у Питера на время расстроилось зрение, то ли из-за тумана и лунного света, то ли отчего-то еще — все шествие словно бы слегка колыхалось и растворялось в воздухе, и Питеру пришлось немало напрягать глаза, чтобы за ним уследить. Так выглядело бы изображение пышной фантасмагорической процессии, спроецированное на завесу из дыма. Казалось, картину искажает даже слабейшее дуновение, иногда она местами смазывалась или даже стиралась совсем. Случалось так, что головы виднелись очень четко, а ноги идущих были едва различимы или вовсе исчезали, а потом они вновь обретали плотность и выпуклость и продолжали маршировать размеренным шагом, в то время как ставшие прозрачными треуголки и плечи почти что таяли в воздухе.

Несмотря на странную неустойчивость своего облика, колонна продолжала неуклонно продвигаться вперед. Питер, находившийся на том углу улицы, что ближе к мосту, украдкой, пригибаясь, перебежал дорогу и притаился на высоком тротуаре в тени домов — он рассчитывал, что солдаты, которые маршировали посередине дороги, его не заметят, и он сможет потихоньку за ними наблюдать.

— Что же это за чер… что же это такое? — пробормотал он, оборвав свой богохульственный возглас, поскольку искусственного куража, почерпнутого в бутылке виски, все же не хватило, чтобы полностью подавить опасения. — Что же это такое творится? Быть может, это высадились наконец французы, чтобы всерьез помочь нам расторгнуть эту проклятую унию?{18} А если нет, то тогда я спрашиваю: что это за чер… что это за дела? Таких вояк я сроду не видывал.

К тому времени передняя часть колонны была уже совсем близко, и солдаты в самом деле выглядели так странно, что ничего подобного Питер не видел за всю свою жизнь. На них были надеты высокие гамаши, короткие кожаные штаны, треуголки с серебряным галуном, длинные голубые мундиры с алым кантом и подкладкой — последняя местами находилась на виду, так как полы мундира были на углах отвернуты и скреплены сзади застежкой; полочки также удерживались всего лишь одной застежкой, а выше и ниже ее расходились, открывая взгляду снежной белизны камзолы; нагрудные ремни были очень широкие и длинные, а громадные патронные сумки из белой кожи свешивались необычно низко, и на каждой блестела серебряная звездочка. Но самым диковинным в их костюмах показались Питеру пышные жабо и падавшие на запястья кружевные манжеты; также поражали своей необычностью прически, которые виднелись из-под шляп, — из завитых пудреных волос, уложенных сзади крупными валиками. Во всей колонне был только один верховой. Он ехал на высокой белой лошади, которая выступала, горделиво выгибая шею; на треуголке верхового красовалось белоснежное перо; мундир, весь расшитый серебряным галуном, так и сверкал. Из всего этого Питер заключил, что перед ним командир отряда, и постарался рассмотреть его внимательней, пока он проезжал мимо. Офицер был худ и высок, кожаные штаны на нем свободно болтались, а лета его, судя по виду, перевалили за шестьдесят. Его сморщенное багровое лицо пересекала черная повязка, закрывающая один глаз. Офицер не смотрел по сторонам; неколебимо и сурово, как подобает истинному военному, ехал он во главе своих людей.

На лицах воинов — как офицеров, так и солдат — читалась забота; всех их, казалось, терзали страх и беспокойство. Тщетно пытался Питер найти хоть одно довольное или приятное лицо. У всех до одного был грустный пристыженный вид, и, когда они проходили мимо, на Питера повеяло стужей.

Питер опустился на каменную скамью и с нее, изо всех сил тараща глаза, наблюдал эту причудливую немую процессию. Колонна двигалась бесшумно: не слышно было ни звона снаряжения, ни топота шагов, ни грохота колес, а когда старый полковник слегка повернул лошадь и, судя по всему, отдал какую-то команду, а следовавший за ним трубач (на лице которого красовался синий, распухший нос, а на шляпе — султан из белых перьев) обернулся и поднес к губам рожок, то Питер и тут ничего не услышал — а ведь звуки, без сомнения, достигли солдат, которые мгновенно перестроились по трое в линию.

— Тьфу ты, — пробормотал Питер, — никак, я начинаю глохнуть?

Однако этого быть не могло: вздохи ветерка и шум воды протекавшей поблизости Лиффи он слышал вполне отчетливо.

— Ну и ну, — продолжил Питер по-прежнему с оглядкой, — ей-богу, такого еще свет не видывал! Или это французская армия пришла тайком захватить Чейплизод и старается не шуметь, чтобы не всполошить горожан, или это… это… тогда это… что-то другое. Но — гром и молния! — что же это сотворилось с лавкой Фицпатрика на углу?

Грязное каменное здание на противоположной стороне улицы выглядело таким новеньким и чистеньким, каким Питер его раньше никогда не видел; парадная дверь была открыта, и перед нею прохаживался взад-вперед часовой с мушкетом наперевес, в таком же причудливом мундире, что и остальные. На углу здания обнаружились широкие ворота (Питер их не помнил), также открытые, перед ними — такой же часовой; через эти ворота скрылись один за другим все солдаты, и Питер потерял колонну из виду.

— Я не сплю, я и не думаю спать, — произнес он, протирая глаза и легонько топая, дабы убедить себя, что это не сон. — Но все равно, чудеса, да и только; ладно бы одна лавка, а то ведь весь город стал таким, что и не узнаешь. Дом Трешэма — ей-богу! — заново выкрашен, а в окошках-то цветы! И дом Дилани тоже — а утром там были разбиты все до единого стекла и крыша ободрана! Такого быть не может, это мне с пьяных глаз мерещится, не иначе. Но ведь большое дерево — вот оно, на месте, все до последнего листочка такое же, как в прошлый раз, и со звездами на небе тоже все в порядке. Стало быть, мои глаза тут ни при чем.

Оглядываясь вокруг и находя (или воображая) все новые поводы для удивления, Питер зашагал по тротуару, чтобы без дальнейших проволочек добраться домой.

Но приключения этой ночи еще не окончились. Питер был уже невдалеке от угла короткой улочки, что вела к церкви, и только тут на глаза ему попался офицер в знакомой уже униформе, шагавший в нескольких ярдах впереди.

Офицер, со шпагой на боку, шел легкой походкой, слегка покачиваясь, и не поднимал глаз от тротуара, погруженный, казалось, в размышления.

То, что офицер, судя по всему, его не замечал и делиться своими мыслями не собирался, ободрило Питера. В дополнение к этому да благоволит читатель вспомнить, что наш герой до начала приключения успел принять в себя quantum sufficit[1]Достаточное количество (лат.). доброго пунша, а следовательно, сделался недоступен малодушным страхам, каковым поддался бы, вероятно, в более трезвом состоянии ума.

В подогретой спиртным фантазии Питера, пока он следовал за беззаботно прогуливающимся офицером, вновь всплыла идея французского вторжения.

«Я буду не я, если не спрошу его, в чем дело, — сказал себе Питер, внезапно ускорив шаги. — Хочет — может отвечать, не хочет — нет, но обижаться ему не с чего».

Осмелев от этой мысли, Питер кашлянул и начал:

— Капитан! Прошу прощения, капитан, но не соблаговолите ли вы, если будет угодно вашей чести, просветить невежественного человека; с позволения вашей чести, я хотел бы узнать: не француз ли вы?

Задавая этот вопрос, Питер не подумал, что, коль скоро его предположение справедливо, тот, к кому он обращался, не разберет ни слова. Его вопрос тем не менее был понят — офицер ответил по-английски; одновременно он замедлил шаги и чуть посторонился, как бы освобождая место рядом с собой на тротуаре.

— Нет, я ирландец, — ответил офицер.

— Покорно благодарю вашу честь, — произнес Питер, подходя ближе (любезность офицера, оказавшегося к тому же его соотечественником, придала Питеру смелости). — Но, быть может, вы состоите на службе у короля Франции?

— Я служу тому же суверену, что и вы, — ответил тот с печальной многозначительностью (которой Питер тогда не понял) и, в свою очередь, задал вопрос: — Но что привело вас сюда в это время дня?

—  Дня , ваша честь?.. Ночи, вы хотели сказать.

— Мы всегда превращали ночь в день и теперь продолжаем поступать так же, — отозвался военный. — Но не важно, идемте ко мне домой, у меня есть для вас поручение, если вы не прочь без труда заработать деньжат. Я живу вот здесь.

Произнеся это, он властно кивнул Питеру, который, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, следовал за ним по пятам; они свернули в переулок вблизи старой католической капеллы — во времена Питера в конце переулка стояли развалины высокого каменного здания.

Как и все прочее в городе, эти руины преобразились. Грязные, обветшавшие стены оказались теперь безупречно ровными и отделанными штукатуркой с каменной крошкой; во всех окнах отливали холодным блеском стекла, на зеленой парадной двери висел отполированный медный молоток. Питер не знал, чему верить — глазам или памяти; но что видишь, тому и веришь, и Питер не мог оспорить реальность окружающего. Все хранившееся в памяти казалось образами из пьяного сна. Удивление и растерянность лишили Питера воли, и он безропотно подчинился превратностям выпавшего ему приключения.

Дверь открылась, офицер, сделав Питеру повелительный знак, вошел. Наш герой ступил за офицером в холл, где царила полная тьма и пришлось следовать за звуком шагов; оба молча поднялись по лестнице. В освещенных луной коридорах можно было разглядеть старые, темные панели на стенах и массивные дубовые перила. Питер вместе с хозяином миновали не одну лестничную площадку и закрытую дверь, но всюду было темно и тихо, как и полагается в столь поздний час.

Наконец они добрались до последнего этажа. Капитан немного помедлил у ближайшей двери и, с тяжким стоном отперев ее, вошел. Питер задержался у порога. В середине комнаты, спиной к пришедшим, стояла женщина в свободном белом одеянии, ее хрупкую фигуру окутывали черные распущенные волосы.

Приблизившись к ней, но не вплотную, офицер остановился и с сильным волнением в голосе произнес:

— Все то же, голубка… голубка моя! Все то же.

Тут женщина внезапно обернулась и жестом, выдававшим нежность и отчаяние, обняла офицера за шею; спина женщины вздрагивала — видимо, от бурных рыданий. Офицер молча прижимал даму к себе, а честный Питер, наблюдая эту загадочную — горестную и ласковую — встречу, ощутил странный холодок страха.

— Сегодня, сегодня… и потом десять лет… десять долгих лет… снова десять лет.

Эти слова повторяли вместе и офицер и дама; ее мелодичные испуганные причитания звучали в этом дуэте как летний ветерок, блуждающий в полночные часы среди руин. Затем мужской голос (в нем слышалась мука) проговорил:

— Мне одному держать ответ, до скончания веков, моя голубушка, мне одному.

И они возобновили свои тихие неутешные жалобы, похожие на доносящийся издалека плач.

Питер трясся от страха, но в то же время пребывал под действием таинственных чар; сильнейшее, всепоглощающее любопытство приковало его к месту.

Косой свет луны проникал в комнату; через окно Питеру были видны знакомые склоны парка, которые дремали под покровом мерцающего тумана. Питер смог также довольно хорошо рассмотреть обстановку комнаты: старое пухлое кресло, кровать с пологом, расположенную в нише вешалку, на которой висели форменная одежда и принадлежности. Разглядывая эти безобидные домашние предметы, наш герой несколько успокоился; к тому же ему до смерти хотелось увидеть лицо девушки, длинные волосы которой струились по эполету офицера.

Поэтому Питер, желая пробудить ее от горестных раздумий, кашлянул — сначала тихо, потом громче, — чем и добился своей цели: девушка обернулась, спутник ее — тоже, и оба, стоя рука об руку, в упор воззрились на Питера. Он подумал, что ни разу в жизни не видел таких странных огромных глаз; от их взгляда даже воздух вокруг, казалось, похолодел и сердце Питера застыло. В призрачных лицах этой пары читались бесконечное страдание и муки совести.

Если бы Питер выпил хоть на наперсток меньше виски, то он мог бы окончательно утратить самообладание при виде этих двоих: с каждой минутой в их фигурах замечалось все более приметное и пугающее несходство с обычным человеческим обликом, хотя, в чем именно оно состояло, определить было трудно.

— Что я должен делать? — запинаясь, выдавил Питер.

— Отнести на кладбище мое утерянное сокровище, — произнесла дама серебристым голосом, исполненным смертной муки.

При слове «сокровище» Питер, у которого по коже тек холодный пот и волосы шевелились от ужаса, воспрянул духом и решил, что богатство близко — нужно только взять себя в руки и суметь довести разговор до конца.

— А где, — выдохнул он, — оно спрятано?.. Где мне его искать?

Оба повернулись в дальний конец комнаты, где в окошко светила луна, и указали на подоконник, а офицер произнес:

— Здесь, под камнем.

Питер глубоко вздохнул, стер с лица испарину и приготовился шагнуть к окну, где, как он полагал, его ждала награда за перенесенный ужас. Но, взглянув на окошко пристальней, он обнаружил сидящую на подоконнике в лунных лучах полупрозрачную фигурку — это был новорожденный младенец, простиравший ручонки с такой ангельской улыбкой, какой Питер и представить себе не мог.

От этого зрелища, как ни странно, наш герой окончательно утратил мужество; он взглянул на стоявших с ним рядом мужчину и женщину и заметил на их обращенных к ребенку лицах кривые виноватые улыбки; он почувствовал себя так, будто вступил живым в пределы ада, и, содрогаясь, охваченный непреодолимым страхом, вскричал:

— Я не хочу ни говорить, ни иметь с вами ничего общего; я не знаю, кто вы и чего от меня хотите, но сию же минуту оставьте меня в покое, вы оба, заклинаю именем Господним.

При этих словах до слуха Питера донеслись странный шум и вздохи, он больше ничего не видел, его охватило своеобразное, не лишенное приятности чувство, какое возникает иной раз, когда засыпаешь, — оно напоминает медленное падение и завершается несильным толчком. За этим не последовало ни снов, ни каких-либо ощущений, пока Питер не пробудился, окоченевший от холода, меж двух куч старого хлама, под открытым небом, среди почерневших стен разрушенного дома.

Не стоит и упоминать, что деревня вновь приняла должный — ветхий и обшарпанный — облик, и сколько Питер ни оглядывался, вокруг не обнаружилось ни следа тех новшеств, которые так поразили его накануне ночью.

— Угу, угу, — кивнула, вынимая изо рта трубку, бабушка, когда он описал то, что видел с моста, — все верно; помню, когда я была еще девчонкой, такие вот белые домики стояли в садах по берегу реки. Там жили женатые солдаты и те, кому не хватило места в казармах, но этих домиков давным-давно уже нет. Господи, смилуйся над нами! — снова заговорила она, выслушав описание военной процессии. — Мне частенько приходилось видеть, как полк шел маршем в город; все бывало в точности так, как ты рассказываешь. О-хо-хо, душа болит, когда вспомнишь те времена; ничего не скажешь, хорошие были денечки. Но страшно даже подумать: выходит, тебе явился ночью призрак того артиллерийского полка? Упаси нас, Господи, от всякой напасти, это ведь он и был — чистая правда, как то, что я здесь сижу.

А когда внук упомянул колоритную физиономию и причудливый вид старого офицера, который ехал во главе полка, старуха уверенно молвила:

— Это старый полковник Гримшо; как же, как же, помню — я была тогда еще ребенком; с мужчинами он был злющий-презлющий, чуть что — за плетку, а с девушками — сущее сатанинское отродье, упокой, Господи, его душу!

— Аминь! — добавил Питер. — Я и сам не раз читал надпись на его могиле; но он давным-давно уже умер.

— Так и есть; когда он умер, я была еще совсем девчонкой, упаси нас, Господи, от всякой напасти.

— Боюсь, мне и самому недолго осталось жить на этом свете, после того как я такое повидал, — в страхе воскликнул Питер.

— Глупости, голубчик, — возмущенно возразила его бабушка, хотя и сама не была свободна от таких подозрений, — ведь видел же Фил Донован, паромщик, у себя в лодке черную Энн Сканлан, и живет себе, в ус не дует.

Питер продолжил свою повесть, но когда речь пошла о доме, где он пережил приключение со столь зловещей развязкой, старая женщина не смогла ничего прояснить.

— Я хорошо знаю этот дом и его старые стены, не забылось и то время, когда крыша была еще цела, и двери, и окна; и тогда шли разные слухи, что в доме водятся привидения, но какие такие привидения и кто эти слухи пустил — не помню, и все тут.

— А не слышала ли ты, что там спрятано золото или серебро? — осведомился внук.

— Нет, нет, мой мальчик, об этом и думать забудь. Послушайся глупой старухи: никогда до конца жизни — хоть целый век проживешь — не подходи близко к этим гадким черным стенам; клянусь, и его преподобие священник ничего другого тебе не скажет, если ты спросишь у него совета, ведь само собой ясно: то, что тебе там встретилось, — не к добру; ни счастья, ни благословения Божия тебе в этом доме не видать.

Приключение Питера, как легко догадается читатель, наделало среди соседей немало шума; всего лишь через несколько дней Питер зашел вечером, выполняя какое-то поручение, к старому майору Ванделёру (тот обитал в уютном старомодном доме на берегу, под густой сенью вековых деревьев) и был призван в гостиную, дабы там рассказать свою историю.

Майор, как я говорил, прожил уже немало лет; он был невысок ростом, худ и прям, цвет лица имел багровый, черты неподвижные, словно вырезанные из дерева; кроме того, он не отличался многословием, и еще: если уж он был стар, то мать его и подавно. Никто даже не пытался гадать, сколько лет сравнялось матушке майора; считалось только, что поколение ее давно уже вымерло и ни одного ее ровесника в округе не осталось. В ее жилах текла французская кровь, и, не сохранив, в отличие от Нинон де Ланкло{19}, своих чар, старая леди не утратила ясного ума, а красноречия ей хватало не только на себя, но даже и на майора.

— Итак, Питер, — сказала старая леди, — ты видел нашу славную старую артиллерию на чейплизодских улицах. Приготовь-ка ему стакан пунша, Фрэнк, а ты, Питер, сядь, выпей и расскажи нам свою историю.

Питер, повинуясь ей, сел поближе к двери, получил стакан, в котором дымился дарующий вдохновение нектар, а затем, удивительно осмелев (благо, комнату освещало только неверное пламя камина), рассказал все свои жуткие приключения вплоть до мельчайших подробностей. Старая леди слушала его сперва с добродушно-недоверчивой улыбкой и задавала ехидные вопросы по поводу попойки в Палмерзтауне, но дальнейший ход рассказа заинтересовывал ее все больше, пока она не погрузилась в него полностью, так что раз или два издала возгласы жалости или благоговейного ужаса. Когда повествование подошло к концу, старая леди опустила погрустневший и суровый взгляд на стол и некоторое время оставалась нечувствительной к окружающему, лишь продолжала усердно поглаживать кошку, потом внезапно подняла глаза на своего сына, майора, и произнесла:

— Клянусь жизнью, Фрэнк, он видел беспутного капитана Деврё.

Майор издал нечленораздельное удивленное восклицание.

— Дом был именно таков, как он описывает. Я ведь не один раз пересказывала тебе эту историю, которую слышала от моей дорогой бабушки, — о несчастной молодой леди, погубленной капитаном Деврё, и об ужасных подозрениях по поводу младенца. Она, бедняжка, умерла от горя в том же доме, а капитан в скором времени был застрелен на дуэли.

Никаких других сведений, которые бы пролили свет на его приключение, Питер больше не получил. Народ догадывался, что мысль о спрятанных, возможно, в старом доме сокровищах не дает ему покоя; частенько видели, как Питер бродил там тайком; за поисками клада и настигла беднягу судьба: однажды он забрался на самый верх, перекрытие не выдержало, Питер свалился на твердую и неровную поверхность; сломав ногу и ребро, он вскорости умер и, как и все прочие герои этих правдивых историй, покоится ныне на маленьком чейплизодском кладбище.


Читать далее

Джозеф Шеридан Ле Фаню. «„Дух мадам Краул“ и другие таинственные истории». (собраны и опубликованы М.-Р. Джеймсом){1}
Дух мадам Краул{2} 13.04.13
Дикон-дьявол{5} 13.04.13
Белая кошка из Драмганниола{9} 13.04.13
Чейплизодские истории о привидениях{14} 13.04.13
Деревенский задира 13.04.13
Случай с церковным сторожем 13.04.13
Призрачные любовники 13.04.13
Призрачные любовники

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть