Онлайн чтение книги Мадам де Шамбле
VI

В самом деле, это была молочная сестра г-жи де Шамбле.

Я увидел, как в кабинет входит прелестная крестьянка, выглядевшая на два-три года моложе своей хозяйки (я употребляю это слово, так как впоследствии узнал, что она выполняет в доме графини обязанности горничной).

Как мне и сказали, посетительница была одета в платье нормандской крестьянки, но весьма кокетливо. Благодаря своему наряду, который чрезвычайно ей шел, она показалась мне одной из самых хорошеньких девушек, каких я когда-либо видел.

Щеки ее пылали от смущения.

— Вы тот самый господин, что… тот самый господин, что… — пролепетала девушка.

— Да, это я, тот самый господин, что… — отвечал я со смехом.

— Дело в том, что госпожа сказала о том, что кажется мне невозможным.

— Что же сказала вам госпожа?

— Она сказала, что вы дадите нам две тысячи франков, чтобы купить замену для Грасьена.

В тот же миг вернулся слуга и передал мне две тысячи франков.

— Это очень даже возможно, — произнес я. — Вот деньги, милое дитя. Протяните руку.

Девушка колебалась.

— Вот видите, вы сами этого не хотите.

Она робко протянула руку, и я положил на ее ладонь две тысячи франков золотом.

— О Господи! — вскричала девушка. — Какая крупная сумма! Сможем ли мы когда-нибудь вернуть вам долг!

— Дитя мое, разве госпожа не сказала вам, что я, напротив, даю эти деньги лишь при условии, что вы не станете их возвращать?

— Но, сударь, вы же не можете дать нам такую сумму просто так?

— Я и не даю эти деньги просто так, а заставлю вас за них расплатиться.

— Боже мой! Каким образом?

— Успокойтесь: вам лишь придется поговорить со мной пять минут о ком-то, кто очень вас любит и не любить кого вам не достанет неблагодарности.

— Я люблю только двух людей на свете, не говоря о моей матушке и младшей сестре: Грасьена и госпожу де Шамбле. Нет, мне следовало бы сказать: госпожу де Шамбле и Грасьена, так как, по-моему, я люблю ее еще больше, чем своего жениха.

— Значит, мы поговорим об одной из этих особ.

— О ком же?

— О госпоже де Шамбле.

— Очень охотно, сударь. Я так люблю ее, что буду говорить о ней с большим удовольствием.

— В таком случае, присядьте, — сказал я, пододвигая к девушке стул, — и доставьте себе это удовольствие.

— О сударь! — воскликнула она, продолжая стоять. Я настаивал на своем, и девушка села.

— Представьте себе, — начала она так страстно, что было ясно: слова льются прямо из ее сердца, — представьте себе, что я никогда не расставалась с госпожой де Шамбле. Она была всегда так добра ко мне, что я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить ее, даже если буду молиться за нее всю жизнь. Вы видите мой наряд, сударь, и находите его красивым, не так ли? Госпожа де Шамбле хочет, чтобы я была хорошо одета; она говорит, что ей доставляет удовольствие наряжать меня как куклу, словно она опять стала маленькой девочкой. Видите ли, сударь, все это лишь отговорки для того, чтобы придать мне смелости, ведь госпожа де Шамбле уже не раз ссорилась с мужем из-за денег, которые она тратит на мои наряды. Но в этом отношении она всегда думает прежде всего обо мне, и лишь потом о себе.

— Однако, — перебил я девушку, — госпожа де Шамбле говорила, что вы ее молочная сестра, не так ли?

— Да, сударь, я действительно ее молочная сестра.

— Но на первый взгляд она показалась мне несколько старше, чем вы.

— Ах, сударь, конечно, ведь огорчения старят человека. Я почувствовал, как мое сердце сжалось. Значит, я не ошибся: г-жа де Шамбле несчастлива.

— Огорчения? — переспросил я.

Девушка поняла, что она сказала больше, чем ей следовало.

— О! Когда я говорю «огорчения», вы, разумеется, понимаете, сударь, что я подразумеваю под этим заботы. Если человек богат, это еще не значит, что он обязательно счастлив; напротив, нередко деньги, которые иногда так нужны (она с радостью поглядела на золотые монеты, лежавшие в ее руке), становятся причиной многих страданий. К тому же есть пословица «Не в деньгах счастье», не так ли?

— Увы, это правда, бедное дитя! Так гласит пословица, и, поверьте, меня очень опечалит, если она относится к госпоже де Шамбле.

— Ах, конечно, сударь, милостивый Бог посылает хорошим людям испытания.

— Давно ли госпожа де Шамбле вышла замуж? — спросил я, чтобы сменить тему разговора.

— Четыре года тому назад; ей было тогда восемнадцать.

— Значит, ей сейчас двадцать два?

— Да, сударь, двадцать два.

— Вероятно, это брак по любви? Девушка покачала головой и сказала:

— Нет.

Затем, понизив голос, она добавила:

— Их сосватал священник.

— Священник? Какой священник?

— О нет, сударь, никакой, ничего не было! — вскричала девушка, словно испугавшись собственных слов.

И она тут же поднялась с места.

— Дитя мое, — сказал я, — мне хотелось поговорить с вами о госпоже де Шамбле, потому что она показалась мне приятной особой, но я не собирался выпытывать у вас тайны вашей благодетельницы.

— Да хранит меня Бог, сударь, сказать о ней что-то, чего не следует говорить! Что до ее секретов, мне они известны не больше, чем другим в доме, ведь она никогда ни на что не жалуется. Какое счастье, если бы она встретила человека, которому могла бы довериться. Друг с добрым сердцем ее бы утешил, а я думаю, что госпожа де Шамбле очень нуждается в утешении.

Я сгорал от желания узнать больше, но понимал, что было бы бестактно продолжать свои расспросы. К тому же совесть не позволяла мне злоупотреблять простодушием или чувствительностью девушки.

Возможно, я и так уже зашел слишком далеко.

— Дитя мое, — сказал я, — позвольте заверить вас в одном: я был бы счастлив стать тем другом, в котором, по вашим словам, госпожа де Шамбле столь нуждается. Я был бы счастлив открыть ей свое сердце, чтобы она могла с радостью излить туда свои тайны. Я не знаю, представится ли когда-нибудь такой случай, будет ли это завтра, через год или даже через десять лет, но если когда-нибудь этот день настанет и госпожа де Шамбле примется искать друга с преданным сердцем, напомните ей обо мне. Я надеюсь, что об остальном позаботится Бог.

Девушка посмотрела на меня с удивлением.

— Хорошо, сударь, я напомню ей о вас, — сказала она, — так как я уверена, судя по тому, как вы это говорите, что вы сделаете для нее то же самое, что сделал бы брат.

Я положил руку ей на плечо и сказал:

— Сохрани эту веру в своем сердце, дитя мое, и в нужный час не забудь обо мне.

— Будьте покойны, — ответила девушка.

Она направилась к двери, но вдруг остановилась со смущенным видом.

— Ну, в чем дело? — спросил я.

— О! — воскликнула она. — Дело в том, что…

— Что?

— Нет, я не посмею…

— Смелее, дитя мое.

— Это было бы слишком большим одолжением.

— Говори же.

— Нет, нет, я лучше поручу госпоже попросить вас об этом.

— Что ж, пусть будет так! — сказал я, надеясь, что благодаря этой просьбе я удостоюсь письма или визита графини. — Но только госпоже, любой другой человек получит мой отказ.

— Даже я? — со смехом спросила девушка.

— Даже ты, — ответил я.

— Что ж, придется добиться от госпожи, чтобы она обратилась к вам с просьбой.

— В таком случае я заранее обязуюсь ее исполнить.

— Ах, сударь, — вскричала молодая крестьянка, — как жаль, что не вы…

— Как, ты опять за свое! — воскликнул я.

— Нет, нет, ничего! И девушка убежала.

В тот же вечер я получил в Рёйи следующее письмо от г-жи де Шамбле:

«Сударь!

Зоя уверяет меня, что нуждается в моей помощи, чтобы попросить Вас о большом одолжении. Хотя я не понимаю, каким образом и почему я могла бы повлиять на Ваше решение, ее желание представляется мне столь естественным, что я рискну передать Вам ее просьбу.

Итак, сударь, она уполномочила меня просить Вас почтить своим присутствием ее бракосочетание. Бедное дитя обязано Вам своим счастьем, и, вполне естественно, она хочет, чтобы Вы были ее свидетелем.

Если Вы примете приглашение Зои, я буду счастлива, так как мне представится возможность еще раз поблагодарить Вас.

Признательная Вам

Эдмея де Шамбле».

— Кто принес это письмо? — спросил я у слуги.

— Какой-то парень, с виду деревенский, — ответил тот.

— Молодой?

— Года двадцать два-двадцать три.

— Пригласи его войти.

Посланец появился на пороге. Это был крепкий молодой человек с румяными, как яблоки, что растут вдоль нормандских дорог, щеками, с белыми, как пшеница, что колосится в полях, волосами и голубыми, как васильки, глазами — истинный потомок народов, пришедших с севера вместе с Роллоном.

Однако было видно, что он не унаследовал боевого духа своих предков, — должно быть, слишком много лет протекло с тех пор.

— Так это вы новобранец? — спросил я.

— О! Я был им еще утром, — ответил парень, — а сейчас, благодаря вам, уже нет.

— Как, уже нет? Значит, вы нашли себе замену?

— Ну да! За деньги можно найти все что угодно. Жан Пьер, сын папаши Дюбуа, вытянул номер сто двадцать. Парню ничего не грозило, но папаша вдолбил ему в голову, что он хочет быть солдатом, и тот в это поверил. Мы сговорились с ним за тысячу семьсот франков — триста франков Зоя должна вам вернуть.

— Каким образом, — спросил я, — отец мог вдолбить в голову сыну, что он хочет быть солдатом? Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что он заставил парня поверить, будто того тянет в армию.

— С какой целью отец это сделал?

— О! Папаша Дюбуа хитрец.

— Хитрец?

— Да, ловкач.

— Как это?

— Старый плут, вот он кто! — вскричал парень.

— Я прекрасно вас слышу, но почему этот человек хитрец, ловкач и старый плут?

— Папаша Дюбуа думает только о земле.

— Я вас совсем не понимаю, дружище.

— Да? Но я-то себя понимаю.

— Мне кажется, этого недостаточно, раз нас двое.

— Ваша правда, но какое вам дело до папаши Дюбуа, вы ведь из города, а он бедный крестьянин?

— Это меня интересует, так как я люблю учиться у других.

— О! Вы шутите! Чему я могу научить такого человека, как вы?

— Вы можете просветить меня насчет папаши Дюбуа.

— Я вам уже все сказал и не отказываюсь от своих слов.

— Вы сказали, что это хитрец, ловкач и старый плут, который думает только о земле.

— Истинная правда.

— Очень хорошо, но правда эта на дне колодца: ее еще надо оттуда извлечь.

— О! Я не хочу отзываться о папаше Дюбуа плохо, но такой уж характер у этого человека. Он посылает в армию третьего сына, а первые двое уже отслужили свое: их убили в Африке. Но ему все нипочем, ведь ему за них заплатили.

— Вот как! Да ведь этого малого следовало бы величать не папашей Дюбуа, а папашей Горацием.

— Нет, нет, его зовут Дюбуа.

— Я хочу сказать, что он патриот.

— Патриот, он? Очень его такое волнует! Он печется только о земле.

— О земле отечества?

— Да нет же, о собственной земле. Старик все округляет свои владения. Скоро у него будет целых двенадцать арпанов.

— А! Теперь я понимаю.

— Видите ли, для него земля — все. Жена, дети, семья — что они значат для него? Ровным счетом ничего! Главное — это земля. Каждое утро, с пяти часов, папаша Дюбуа уже копается на своем поле и бросает на участок соседа каждый камень, что попадается ему под руку. В зависимости от времени года он то пашет, то сеет, то собирает урожай. Вот вы встречаете папашу Дюбуа на улице. Он шагает с корзиной в руках и смотрит по сторонам. Вы гадаете: «Что он там такое может искать?» А ему нужен конский навоз, чтобы удобрить землю. От рассвета до заката он работает на своей земле, и завтракает там, и обедает, а скоро, наверное, и спать будет в поле! В воскресенье папаша Дюбуа приводит себя в порядок и отправляется в церковь. И как вы думаете, за кого он там молится Боженьке? За мертвых или живых? Как бы не так! Он молится за свою землю, за то, чтобы не было ни бури, ни града, чтобы не померзли его яблони да не полегли его хлеба. А после службы, когда все отдыхают или веселятся, он снова идет на свое поле.

— Как! Он работает даже в воскресенье?

— Нет, он не работает, а развлекается: выдергивает траву, ловит полевых мышей, уничтожает кротов. Вот и все его утехи, но, похоже, ему больше ничего не надо. Папаша

Дюбуа продал двух своих старших сыновей и купил на эти деньги еще земли. ,

— Разве вы не сказали, что несчастных убили в Африке?

— Это не имеет значения — земля-то все равно осталась. Уже три года он обхаживает Жана Пьера, смотрит, как парень растет, и хвастает перед всеми: «Посмотрите, какого красавца-кирасира получит король Луи Филипп!» Теперь Жана Пьера зовут в Берне не иначе как Кирасир. За месяц до жеребьевки папаша Дюбуа каждое утро ставил свечку иконе Богоматери в церкви Нотр-Дам-де-ла-Кутюр, чтобы она вложила в руку его сына подходящий номер, конечно, не для того чтобы тот остался дома, а для того, чтобы продать его, как и старших. Старому плуту снова повезло! Его первенец вытащил девяносто пятый номер, второй сын — сто седьмой, третий — сто двадцатый. Если бы у него был еще один сын, то ему, наверное, достался бы сто пятидесятый номер.

— Так вы обо всем договорились и уже подписали договор?

— Даже заверили его у нотариуса. Мы сразу отдали тысячу семьсот франков, а остальные деньги Зоя должна вам вернуть.

— А вы, друг мой, так же страстно любите землю, как папаша Дюбуа?

— Нет, я живу, как птицы Божьи, за счет того, что выращивают другие.

— И, как птицы, все время поете?

— Стараюсь как можно чаще, но, должен вам признаться, в последние две недели я не пел, а горевал.

— И все же у вас есть какое-нибудь ремесло?

— Я обихаживаю фуганок, а цветет у меня рубанок: я подмастерье у столяра папаши Гийома. Он платит мне пятьдесят су в день, но я верю, что когда-нибудь получу тысячу экю в наследство от американского или индийского дядюшки, которого у меня нет, и тогда заведу собственное дело.

— Вам бы хватило для этого тысячи экю?

— О да, вполне, а на оставшиеся деньги можно было бы купить супружескую кровать, но у меня нет богатого дядюшки…

— В самом деле, у вас нет богатого дядюшки, но зато есть госпожа де Шамбле. Она очень любит вашу невесту и к тому же богата.

— Вы правы, но только это бедное милое создание не распоряжается деньгами, иначе Жана Пьера купили бы не вы, а она… Поверьте, я очень вам благодарен, ведь тысячу семьсот франков не найдешь в куче стружки. Именно столько это стоило, и Зоя должна вернуть вам триста франков…

— Ладно, ладно, мы потом рассчитаемся. А пока, дружище, я чуть не забыл, что мне следует ответить на письмо госпожи де Шамбле.

— И на наше приглашение.

— И на ваше приглашение… Вам я скажу коротко и ясно: я приеду.

— Ах, как приятно это слышать! Право, вы славный… Ой, простите, извините! — вскричал Грасьен, отдергивая свою протянутую руку.

— За что простить? За что извинить?.. — сказал я, в свою очередь протягивая ему руку.

— Еще бы! Разве может подмастерье столяра так запросто с виконтом, бароном или графом… Правда, когда у обоих доброе сердце…

— Вы правы, наше рукопожатие — это мост над бездной. Дайте вашу руку, друг мой.

Мы крепко и чистосердечно пожали друг другу руку.

— Теперь осталось только письмо, — сказал Грасьен.

— Сейчас вы его получите. Я написал:

«Сударыня!

Вы предоставляете мне возможность снова Вас увидеть и еще раз поблагодарить за то, что Вы помогли мне совершить небольшое доброе дело. Если Вы и впредь будете так меня одаривать, я стану игроком.

Мы вместе поздравим Ваших подопечных и пожелаем им счастья.

С глубоким почтением

Макс де Вилье» .

— Держите, дружище, — сказал я Грасьену, — вот письмо. Передайте его госпоже де Шамбле завтра утром.

— О! Не завтра утром, а сегодня вечером! — вскричал Грасьен.

Я посмотрел на часы: стрелка уже перевалила за девять.

— Но ведь вы будете в Эврё не раньше десяти…

— Это не страшно. Госпожа сказала мне: «Когда бы ты ни вернулся, Грасьен, принеси мне письмо господина де Вилье». Сами понимаете, после такого пожелания она получит его даже в полночь.

Парень ушел, оставив меня совершенно счастливым при мысли о том, что г-жа де Шамбле ждет мой ответ не безучастно и приказала ей вручить мое письмо в любое время.