Онлайн чтение книги Госпожа Хризантема Madame Chrysanthème
XI


14 июля

Национальный праздник Франции. На рейде Нагасаки в нашу честь подняты флаги и устроен артиллерийский салют.

Увы! В этот день я все время думаю о 14 июля прошлого года, о том, как спокойно провел я его в тиши старенького отчего дома, заперевшись от непрошеных гостей, в то время как на улице ревела веселящаяся толпа; до самого вечера я сидел под сенью жимолости и винограда на скамейке, где когда-то давно, летними днями моего детства, я устраивался со своими тетрадками, притворяясь, что делаю уроки. О! Чем только не была занята моя голова в те времена, когда я делал уроки, — путешествиями, дальними странами, тропическими лесами, угаданными во сне… Тогда поблизости от садовой скамейки в некоторых отверстиях между камнями стены жили гнусные твари — черные пауки, — всегда начеку, всегда у своего окошечка, готовые в любой момент броситься на легкомысленных мошек или выползшую погулять сороконожку. Одно из моих развлечений состояло в том, чтобы взять травинку или хвостик от вишенки и слегка пощекотать пауков в дырке; обманутые, они сразу же выскакивали наружу, думая, что имеют дело с какой-нибудь добычей, — а я брезгливо отдергивал руку… Так вот, 14 июля прошлого года, когда я вспомнил это навеки ушедшее время диктантов и задачек и игру моего детства, я снова нашел тех же самых пауков (или во всяком случае их потомков), сидящих в тех же самых дырках. И стоило мне взглянуть на них, взглянуть на травинки, на лишайники, как на меня нахлынули воспоминания первых лет моей жизни, воспоминания, столько лет спавшие за старыми стенами, под сенью плюща… В то время как все, что есть мы, меняется и уходит в небытие, не может не поражать тайна постоянства, с которым природа каждый раз одинаково воспроизводит ничтожнейшие мелочи: одни и те же разновидности мха веками зеленеют под одними и теми же деревьями, и те же самые насекомые делают совершенно то же на тех же самых местах…

Признаю, что этот эпизод о детстве и пауках выглядит весьма странно в истории о Хризантеме. Но такие нелепые перебои вполне во вкусе этой страны; их практикуют повсюду: в разговоре, в музыке, даже в живописи; художник, например, закончив горный пейзаж со скалами, не колеблясь нарисует прямо посреди неба круг, или ромб, или еще какую-нибудь рамку и изобразит в ней что-нибудь совершенно неподходящее и неожиданное: бонзу, обмахивающегося веером, или даму с чашечкой чая. Нет ничего более японского, чем такие отступления без всякого повода.

Впрочем, я восстановил все это в памяти для того, чтобы подчеркнуть для самого себя разницу между прошлогодним 14 июля, таким спокойным, в привычной обстановке, знакомой с самого моего прихода в этот мир, — и нынешним, куда более суетливым, в обстановке чужой и странной.

Итак, сегодня под палящим послеполуденным солнцем три быстроногих дзина, выстроившись гуськом, во весь опор мчат Ива, Хризантему и меня в подпрыгивающих повозочках на другой конец Нагасаки и высаживают нас у подножия гигантской лестницы, прямо поднимающейся в гору.

Это лестница большого храма Осуэва; она из гранита, и такая широкая, словно предназначена для целого армейского корпуса; она величественна и проста, как постройки Вавилона[24]Вавилон — древний город в Двуречье, один из центров месопотамской цивилизации, столица Вавилонского, а потом Ново-Вавилонского царств. или Ниневии,[25]Ниневия — древний город в Двуречье, столица Ассирийского царства. и резко контрастирует с окружающей манерностью.

Мы взбираемся все выше и выше, — Хризантема безразлична, прикидывается утомленной под своим бумажным зонтиком с розовыми бабочками на черном фоне.

Продолжая подниматься, мы проходим под огромными храмовыми портиками, тоже гранитными, грубыми и примитивными по форме. По правде сказать, эти храмовые лестницы и портики — единственно более или менее грандиозное из всего, рожденного воображением этого парода; они вызывают удивление, даже не скажешь, что они японские.

Мы взбираемся еще выше. В это жаркое время дня на всей гигантской серой лестнице от первой и до последней ступени нет никого, кроме нас троих; и только розовые бабочки Хризантемы образуют более или менее веселое, более или менее яркое пятно среди массы гранита.

Мы проходим первый двор храма, где разместились две башенки из белого фарфора, бронзовые фонари и большой нефритовый конь. Потом, не задерживаясь в святилище, мы сворачиваем налево и попадаем в тенистый сад, образующий террасу на середине горы, в глубине которого расположена Донко-Тя — в переводе «Чайная жаб».

Туда-то нас и вела Хризантема. Мы садимся за столик под навесом из черной материи, украшенным большими белыми иероглифами (вид похоронный), — и две необычайно смешные мусме[26]Мусме (фонетически правильно: «мусïмэ» — с беглым вторым «у») — дочь, девушка. спешат нас обслужить.

Слово мусме означает девушку или очень молодую женщину. Это одно из самых славных слов в японском языке; в нем словно есть что-то от французского moue («му» — гримаса) — от той приветливой и чудной гримаски, что не сходит с их лиц, — а еще больше от frimousse («фримусс» — мордашка) — такой милой, несуразной мордашки, как у них. Я буду часто употреблять это слово, потому что не могу найти равного ему во французском языке.

Наверное, какой-нибудь японский Ватто[27]Ватто Жан-Антуан (1684–1721) — французский художник, писавший жанровые произведения — театральные и так называемые «галантные» сцены. спроектировал эту Донко-Тя, выдержанную в немного нарочитом, но очаровательном сельском стиле. Она расположена в тени, под кронами больших и очень густых деревьев; рядом, в миниатюрном озерце, живут несколько жаб, которым и обязана она своим привлекательным названием. Хорошо живется этим жабам — гуляют себе и поют на нежнейшем мху, посреди милейших искусственных островков, украшенных цветущими гардениями. Время от времени кто-нибудь из жаб делится с нами своими соображениями: «Ква-а-а» — и голос ее звучит низко, куда более глухо, чем у наших французских.

Под навесом этой чайной кажется, словно сидишь на балконе, выступающем из горы и очень высоко нависающем над сероватым городом и его утопающими в зелени предместьями. Вокруг, выше и ниже нас, изо всех сил цепляются за горный склон маленькие рощицы, свежие-свежие деревца с нежной, немного однообразной по форме листвой, характерной для умеренных широт. А под ногами у себя мы различаем глубокую бухту, которая издали и сбоку выглядит жутким темным провалом среди груды огромных зеленых гор; а еще там, в глубине, совсем низко, на воде, кажущейся черной и неподвижной, виднеются крошечные, словно расплющенные, корабли — военные, пассажирские, джонки, со всех сторон разукрашенные нынче флагами. На темно-зеленом фоне — преобладающем оттенке пейзажа — яркими пятнами выделяются тысячи кусочков материи, представляющие собой эмблемы наций — и все они подняты во славу далекой Франции.

Чаще всего в этом пестром рисунке встречается белый флажок с красным кружком посередине — он символизирует Империю восходящего солнца, где мы находимся.

Если не считать трех или четырех мусме, упражняющихся в стрельбе из лука, мы сегодня практически одни в этом саду, и гора вокруг нас безмолвствует.

Хризантема, докурив сигарету и допив свой чай, тоже изъявляет желание поупражняться в этом искусстве, которое до сих пор в чести у молодых дам. Тогда старенький господин — смотритель тира — выбирает для нее свои лучшие стрелы с красно-белым оперением, и вот она уже прицеливается, очень и очень серьезно. Мишенью служит круг, нарисованный посреди картины, где серой краской изображены ужасные химеры в облаках.

Хризантема действует ловко, ничего не скажешь, и мы любуемся ею, как она того и хотела.

Ив, обычно весьма искусный в спортивных играх, тоже хочет попробовать, и у него ничего не получается. Забавно наблюдать, как она, со множеством улыбочек и ужимок, направляет своими пальчиками большие матросские руки, как следует расставляет их на луке и на тетиве, учит его хорошим манерам… Никогда прежде Ив и моя куколка так хорошо не смотрелись вместе; настолько хорошо, что я бы заволновался, не будь я полностью уверен в моем удалом брате, и не будь мне все это, по правде говоря, совершенно безразлично.

Внезапно среди тишины и покоя сада и мягкого безмолвия гор нас заставляет вздрогнуть доносящийся снизу грохот; ужасный, мощный одиночный удар, бесконечно долго не смолкающий в вибрирующем металле… И снова то же самое, еще страшнее — бум! — принесенное дуновением поднимающегося бриза.

— Ниппон канэ! — объясняет нам Хризантема.

И снова возвращается к своим стрелам с ярким оперением. Ниппон канэ (японская бронза), звенящая японская бронза! Да это же чудовищный колокол одного буддийского храма, расположенного в предместии прямо под нами. Да, мощная она, эта «японская бронза»! Когда колокол уже отзвенел и его больше не слышно, кажется, будто какой-то трепет остается в нависающей листве, будто сам воздух сотрясается нескончаемой дрожью.

Вынужден признать, что Хризантема выглядит очень мило, когда пускает свои стрелы, прогнувшись назад, чтобы лучше натянуть лук; широкие рукава задрались до самых плеч, обнажив грациозные руки, гладкие, как янтарь, и слегка напоминающие его цветом. При взлете каждой стрелы слышится тот же звук, что при взмахе птичьего крыла; а потом короткий сухой удар — в цель, всегда — в цель…

С наступлением темноты мы с Ивом провожаем Хризантему в Дью-дзен-дзи и идем через европейскую концессию к себе на корабль, чтобы заступить на дежурство до завтрашнего дня. В этом разноязыком квартале, источающем запах абсента, все расцвечено флагами, и народ запускает петарды в честь Франции. Пробегают вереницы дзинов, которые со всей скоростью, на какую только способны их босые ноги, тащат наших вопящих и обмахивающихся веерами матросов с «Победоносной». Повсюду звучит наша бедная «Марсельеза»;[28]«Марсельеза» — французский государственный гимн. английские моряки поют ее гортанными голосами, медленно и похоронно, как свой «God save».[29]«God save…» («Боже, храни…») — первые слова британского государственного гимна; первая строка оканчивается (в зависимости от пола правящего монарха) упоминанием короля или королевы (например, в настоящее время, когда правит Елизавета II, — «Боже, храни королеву»). И во всех американских барах тоже, желая привлечь наших людей, ее наигрывают механические пианино с чудовищными вариациями и ритурнелями…

А-а! И еще одно странное воспоминание от этого вечера. На обратном пути мы случайно оказались на улице, где живет множество не совсем порядочных дам. Как сейчас вижу большого Ива, отбивающегося от целой оравы совсем маленьких мусме, двенадцати-, четырнадцатилетних гетер[30]Гетера (от др. греч. «этера» — подруга, любовница) — женщина легкого поведения; в древней Греции, однако, слово это имело несколько иной смысл: образованная, незамужняя женщина, ведущая свободный, независимый образ жизни. ростом ему по пояс, которые тянут его за рукава, пытаясь склонить к греху. Отцепившись от них, он произнес свое «Ну надо же!», в высшей степени пораженный и негодующий, что они такие молоденькие, крошечные, совсем дети, и уже такие наглые.



Читать далее

Пьер Лоти. Госпожа Хризантема
1 - 1 30.08.16
ПРЕДИСЛОВИЕ 30.08.16
I 30.08.16
II 30.08.16
III 30.08.16
IV 30.08.16
V 30.08.16
VI 30.08.16
VII 30.08.16
IX 30.08.16
X 30.08.16
XI 30.08.16
XII 30.08.16
XIII 30.08.16
XIV 30.08.16
XV 30.08.16
XVI 30.08.16
XVII 30.08.16
XVIII 30.08.16
XIX 30.08.16
XX 30.08.16
XXI 30.08.16
XXII 30.08.16
XXIII 30.08.16
XXIV 30.08.16
XXV 30.08.16
XXVI 30.08.16
XXVII 30.08.16
XXVIII 30.08.16
XXIX 30.08.16
XXX 30.08.16
XXXI 30.08.16
XXXII 30.08.16
XXXIII 30.08.16
XXXIV 30.08.16
XXXV 30.08.16
XXXVI 30.08.16
XXXVII 30.08.16
XXXVIII 30.08.16
XXXIX 30.08.16
XL 30.08.16
XLI 30.08.16
XLII 30.08.16
XLIII 30.08.16
XLIV 30.08.16
XLV 30.08.16
XLVI 30.08.16
XLVII 30.08.16
XLVIII 30.08.16
XLIX 30.08.16
L 30.08.16
LI 30.08.16
LII 30.08.16
LIII 30.08.16
LIV 30.08.16
LV 30.08.16
LVI 30.08.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть