Онлайн чтение книги Макамы
СТИХОТВОРЧЕСКАЯ МАКАМА. (первая)

Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Швыряли меня далекие странствия то в одни, то в другие страны, пока не ступила моя нога в пределы Джурджана. Там я землю себе купил, остальные деньги в торговлю пустил и тем от превратностей себя оградил. Кое-каких друзей взял себе в компанию, и лавка моя стала местом обычного нашего пребывания: каемки дня дома я коротал, середину его — лавке своей отдавал.

Однажды сидели мы там с друзьями и вели беседу о поэзии и поэтах, а недалеко от нас, в стороне, устроился какой-то человек; он прислушивался, словно бы все понимал, но молчал, будто ни слова об этом не знал. Когда ж разговор в сторону нас завел и спор потянул за собой слишком длинный подол, он сказал, указывая на себя:

— Вот пальмочка, гнущаяся от спелых плодов, и столбик, о который любой верблюд потереться готов[1] Вот пальмочка, гнущаяся от спелых плодов… — то есть перед вами такой человек, к которому люди обращаются за советом в затруднительных случаях. Эта слова, вошедшие в пословицу, произнес ал-Хубаб ибн ал-Мунзир, один из ансаров (мединских сподвижников пророка Мухаммада) во время спора о власти, возникшего сразу после смерти Мухаммеда (ат-Табари, IV, 1841).. Захотите — начну свою речь я, одарю вас потоком красноречия, поведу ваши уши с водопоя на водопой, чтоб не томили их сушь и зной. Истину проясню я вам с помощью слов таких, что заставят слушать глухих, а пугливых козочек горных — спуститься со скал крутых. Я сказал ему:

— О достойный оратор! Подойди поближе — ты нас соблазнил. Подавай свою речь — так уж ты себя расхвалил!

Он приблизился и сказал:

— Спросите — получите обо всем мое мнение; слушайте — и вас обоймет восхищение!

Мы спросили:

— Что ты скажешь об Имруулкайсе[2]Имруулкайс (ок.500-ок.540) - самый знаменитый из доисламских поэтов. Его поэму, начинающуюся словами «Постойте, поплачем » относят к десяти лучшим касидам того времени (так называемым му’аллакам — «жемчужинам»). Русский перевод му’аллак см.: Аравийская старина: Из древней арабской поэзии и прозы / Пер. с араб. А.А.Долининой и Вл.В.Полосина. М., 1983.?

Он ответил:

— Это первый, кто следы жилья воспевал[3] Это первый, кто следы жилья воспевал . — Касида начинается обычно с описания покинутой бедуинской стоянки и плача поэта над ней. Традиционно считается, что такое начало ввел именно Имруулкайс., «когда еще птицы спали»[4] «Когда еще птицы спали» — цитата из му’аллаки Имруулкайса (Аравийская старина: Из древней арабской поэзии и прозы / Пер. с араб. А.А.Долининой и Вл.В.Полосина. М., 1983. — 26 )., вставал и все стати коня своего описал. Ради прибыли не сочинял он стихов, ради выгоды не нанизывал слов. Превзошел он тех, кто из хитрости развязывал свой язык, и тех, кто из алчности пальцы свои на пастбище выпускать привык.

— А что ты скажешь о Набиге[5]Набига (ан-Набига аз-Зубйани, 535?-604?) – автор одной из му’аллак, панегирист хирского князя ан-Ну’мана ибн Мунзира (580—602)?

— Этот крепко ругает, когда разозлится, пышно хвалит, когда к награде стремится, и просит прощенья, когда боится, а если выстрелит, то всегда попадает в цель.

— А что ты скажешь о Зухейре[6]Зухейр (ок. 530-627?) - автор одной из му’аллак, прославился своими описаниями жизни в пустыне. Арабские критики считали его произведения образцом разумной умеренности и назидательности.?

— Зухейр расплавляет свои стихи, а стихи расплавляют сердце его; когда он зовет к себе слова, отвечает ему волшебство.

— А что ты скажешь про Тарафу[7]Тарафа (543?—569?) - автор одной из му ’ аллак, знаменитой подробнейшим описанием верблюдицы.?

— Он для поэзии — и вода и глина; рифм у него — и гора и долина. Но рок суровый слишком рано Тарафу погубил, и казну свою он не опустошил.

— А что ты скажешь о Джарире[8]Джарир (ок.653—732) — панегирист иракского наместника ал-Хаджжаджа и омейядских (дамасских) халифов; особенно прославился как мастер сатиры. и Фараздаке[9]Фараздак (ал-Фараздак, ок.640-732?) - панегирист омейядских халифов, вел многолетнюю перебранку в стихах с Джариром., кому из них принадлежит пальма первенства?

— У Джарира стихи отделаны тоньше и смысла в них больше, зато стихи у Фараздака покрепче сбиты, потуже свиты, побогаче расшиты. У Джарира острее сатира, племя свое искусно он восхваляет, военные доблести его прославляет. Но у Фараздака есть над ним превосходство: племя свое восхваляя, он превозносит его благородство. Джарир, когда женщин воспевает, пламя страсти в сердцах разжигает, когда бранит — в порошок стирает, когда восславляет — превозвышает. А Фараздак бахвальством любого затмит и того унизит, кого презрит, в описаниях же языка своего не щадит.

— А что ты скажешь о поэтах новых и старых?

— У старых поэтов слова благороднее, мысли их полноводнее, а у новых выражения изощреннее и ткань стихов утонченнее.

Мы спросили:

— Не хочешь ли нам стихи свои прочитать и что-нибудь о себе рассказать?

Он ответил:

— Получайте и то и другое сразу!

И продекламировал:

Г оворит Иса ибн Хишам:

Дал я ему дирхем, что под руку подвернулся; он взял, спиною к нам повернулся и пошел, а я ему вслед смотрел — все вспомнить хотел: знаком он мне или не знаком, наконец узнал я его с трудом и воскликнул:

— Александриец, клянусь Богом! Он покинул нас газеленком малым, а вернулся взрослым и возмужалым.

Тут я за ним побежал, догнал, за рукав удержал и сказал:

— Ты ли это, Абу-л-Фатх? Не тебя ли взрастили мы своими руками, не ты ли юность провел меж нами? Скажи-ка, что это у тебя за старушка в Самарре?

Он засмеялся в ответ и сказал: