Онлайн чтение книги Мари Marie: An Episode in the Life of the Late Allan Quatermain
ГЛАВА XI. Выстрел в ущелье

Я полагаю, что прошло около трех недель после описанных событий, когда мы начали наше переселение на юг. Утром ко мне подошел Перейра. Как раз тогда присутствовало много людей и он, взяв меня за руку, поблагодарил громким ясным голосом за спасение его жизни. С этого времени, провозгласил он, я дороже для него, чем брат, ибо разве не существуют теперь между нами истинно кровные узы? Я ответил, что не помышляю даже о существовании каких-то уз… И в самом деле, я не был уверен, что имел в виду Перейра. Я выполнил свой человеческий долг по отношению к нему, не меньше и не больше, и не считал нужным даже говорить об этом.

Однако, дело повернулось так, что Перейра решил одолжить у меня денег, или, вернее, товаров. Он объяснил, что из-за предрассудков грубых буров, оставшихся живыми в этом лагере, и особенно из-за скандальноязычной фру Принслоо, они с дядей пришли к заключению, что ему, Перейре, было бы умнее отправиться отсюда одному и как можно скорей. Поэтому он намеревается переселяться в одиночку.

Я ответил, что мне думается, он имеет уже горький опыт таких одиночных поездок по вельду, подчеркнув грустное завершение его последней экспедиции… Он ответил, что, в самом деле, он имеет такой опыт, но здесь все так резко настроены против него, что у него не остается другого выхода. Затем он добавил со своеобразной долей правды в словах:

— Всемогущий! Минхеер Квотермейн, не думаете ли вы, что мне приятно видеть, как вы целый день крутите любовь с девушкой, которая была моей невестой, и видеть, как любовь к вам летит из ее глаз? Да и, несомненно, что также и с ее губ…

— Вы могли бросить ту, кого назвали своей невестой, но которая никогда не была обручена ни с кем, кроме меня, могли бросить ее умирать от голода, минхеер!.. Почему же, в таком случае, вы сердитесь, что я подобрал то, что вы бросили и что фактически всегда было мое, а не ваше? Не принадлежи она мне, теперь у нас не было бы повода заводить ссору из-за этой девушки…

— Вы что, Бог, англичанин, что берете на себя смелость распоряжаться жизнью мужчин и женщин по своей воле? Это ОН спас нас, а не вы!

— Он, быть может, и спас вас, но сделал это при моей помощи. Я осуществил спасение этих бедных людей, которых бросили вы, и я выходил их, чтобы они вернулись к жизни.

— Я не бросал их, я просто ушел за помощью…

— Забрав с собой весь порох и единственную лошадь! Ладно, все это уже прошло и сделанного не изменишь… Теперь вы хотите одолжить товары у человека, которого вы ненавидите, чтобы с их помощью купить скот… Вы не горды, минхеер Перейра, когда до конца добиваетесь того, что вам нужно, куда бы этот конец не завел вас, — и я внимательно посмотрел ему в глаза.

Мой инстинкт предостерегал меня против этого лживого и вероломного человека, который, чувствовал я, в душе являлся интриганом, способным принести мне любое горе.

— Да, я не горд. И почему бы мне быть таким, имея в виду, что я готов отплатить вам вдвойне за все, что одолжу сейчас…

Я размышлял некоторое время. Конечно, наше путешествие в Наталь было бы приятнее, если бы он не ехал с нами, я уверен, что раньше, чем мы достигнем конца переселения, один из нас оставит свои мертвые кости на дороге… Короче говоря, я опасался, что тем или иным путем Перейра будет добиваться моей смерти, чтобы таким путем завладеть Мари. Мы находились в дикой стране, где не было и намека на законы, где сплошь и рядом могли совершаться беззаконные действия из-за отсутствия свидетелей и судей.

Так что я настроил свой мозг на то, чтобы согласиться с его желанием и мы начали заключать сделку. Результатом этого явилось то, что я одолжил ему столько из оставшихся у меня товаров, чтобы он мог купить у местных туземцев нужный ему скот. Этот скот, в общем, был невысокого качества, учитывая, что в таком нецивилизованном месте одного быка можно было выменять за несколько ниток бус, или же за дешевый нож. Далее, я продал ему несколько выезженных быков, ружье, немного патронов и некоторые другие необходимые вещи. На все это он дал мне расписку, написав ее в моей записной книжке. И надо сказать, я сделал еще больше: так как никто из буров не помог бы ему, я ассистировал Перейре в выборе скота, который он покупал, и даже согласился, когда он попросил меня, дать ему в услужение двоих зулусов из числа тех, которых я нанял.

Все эти приготовления отняли много времени. Если я правильно припоминаю, прошло еще двенадцать дней, пока Перейра, наконец, не отправился из лагеря Марэ, а к этому времени он был снова силен и вполне здоров.

Мы все собрались, чтобы посмотреть на его отправление, и Марэ прочитал молитву за безопасное путешествие своего племянника и за нашу счастливую с ним встречу в Натале, возле лагеря Ретифа, где должно было состояться наше свидание, если этот вожак буров еще находился в Натале. Никто больше к молитве не присоединился. Только фру Принслоо громко добавила собственную молитву о том, чтобы Перейра не возвращался и чтобы она — фру — никогда не видела его морду: ни в лагере Ретифа, ни в любом другом месте, если только доброму Богу будет угодно так устроить это дело…

Буры захихикали, даже дети Мейера, так как к этому времени ненависть фру Принслоо к Эрнану Перейре являлась посмешищем всего этого места. Но сам Перейра сделал вид, что не слышит, сказал всем нам «до свидания», весьма нежно обратился персонально к фру Принслоо, после чего мы уехали…

Я сказал «мы уехали» потому что с моим обычным счастьем, помогая ему с полуобъезженными быками мне было поручено сопровождать этого человека до первого места с хорошим водопоем, примерно в двенадцати милях от лагеря, где Перейра предполагал остановиться на ночь.

Так вот, когда мы отправились около десяти часов утра и вельд был замечательно ровным, я рассчитывал, что мы доберемся до намеченной остановки в три или четыре часа пополудни, что оставило бы мне время дойти назад до захода солнца. Фактически же произошло столько случайностей то с фургоном, то со скотом, что мы только туда добрались к наступлению ночи.

Последняя миля этого маршрута проходила через узкое ущелье, промытое водами в скалах. Здесь деревья стояли разбросанно, перемежаясь огромными папоротниками, однако дно ущелья, по которому привыкли проходить дикие животные, было достаточно гладким для фургонов, не считая нескольких упавших валунов, которые пришлось откатить с дороги.

Когда, наконец, мы добрались до места ночевки, я спросил Клауса, помогавшего мне тянуть упряжку, где Перейра, ибо я нигде не видел его. Готтентот ответил, что тот поехал назад в ущелье, чтобы найти там что-то, выпавшее из фургона, кажется болт или шкворень.

— Очень хорошо, — ответил я Клаусу. — Тогда скажешь ему, если мы не встретимся с баасом Перейрой, что я возвратился в лагерь.

Когда я отправился назад, солнце уже спускалось за горизонтом, но это ничуть не тревожило меня, поскольку у меня с собой было ружье, то самое легкое ружье, из которого я стрелял гусей в большом состязании. Также я знал, что полная луна сегодня будет высоко…

Солнце село и ущелье погрузилось во мрак. Теперь это место казалось жутковатым и почему-то внезапно я ощутил страх. Я начал думать, где сейчас может находиться Перейра и что он собирается делать. Я даже подумал было вернуться назад, к Клаусу, и поискать какую-нибудь окольную дорогу, однако вспомнил, что через окружающие холмы не проберешься… Так что я шагал дальше, с ружьем наизготовку, посвистывая для храбрости, что в этих обстоятельствах, естественно, являлось глупым, но, по правде говоря, я не поддался смутным подозрениям, шевелившимся в моем мозгу. Несомненно, думал я, сейчас Перейра уже давно разминулся со мной и добрался до стоянки…

Ярко светила луна — эта чудесная африканская луна, которая превращает ночь в день, разбрасывая сеть длинных черных теней деревьев и скал по тропе зверей, по которой я следовал. Справа впереди меня было особенно темное пятно этих теней, созданное отражением стены утеса, а над ним — такой же яркий блик лунного света. Что-то в этом темном месте вызвало у меня подозрение, хотя, конечно, я ничего не мог там рассмотреть, а все же чуткое ухо уловило звук какого-то легкого движения.

На один момент я остановился. Затем, подумав, что эти звуки, вероятно, вызваны каким-нибудь диким ночным созданием, которое, даже являясь для меня опасным, убежало бы при приближении человека, я смело двинулся туда. Когда я выходил на другом конце этого места, — тень была восемнадцати или двадцати шагов длиной, — меня осенило, что, если там затаился враг, я стану хорошей мишенью, когда ступлю за линию яркого света. Так что, почти инстинктивно, ибо я не припоминаю, чтобы я сознательно это делал, после первых двух шагов при свете я сделал небольшой прыжок влево, где была тень, хотя и не очень глубокая.

Хорошо, что я так сделал, ибо в тот же момент я почувствовал, как что-то обожгло мне щеку, и услышал прямо сзади себя оглушительный звук ружейного выстрела.

Теперь, конечно, самым умным для меня было бы броситься на того, кто стрелял, чтобы он не успел перезарядить ружье. Но меня охватил какой-то приступ бешенства и я не побежал. Наоборот, я с криком обернулся и отступил назад, в тень. Некто уловил мое движение и пролетел мимо меня. Через несколько секунд на ярко освещенном луной месте я увидел, что этот некто был …Перейрой!

Он остановился и повернулся кругом, держа ложе своего ружья на манер дубины.

— Благодарение богу! Это вы, хеер Аллан, — вскричал он. — а я подумал, что это тигр.

— Тогда это твоя последняя мысль, убийца, — ответил я, поднимая ружье.

— Не стреляйте, — сказал он. — Разве вы хотите, чтобы моя кровь была на ваших руках? Почему вы хотите убить меня?

— Почему ты пытался убить меня? — спросил я, как бы перекрывая его вопрос.

— Я пытался убить вас? Вы обезумели!.. Слушайте ради себя самого… Я сидел там, на берегу, ожидая восход луны и от усталости уснул. Потом я проснулся, как бы от толчка и, по звукам, что раздались сзади меня, решил, что там тигр, выстрелил, чтобы отпугнуть его. Всемогущий! Человек, если бы я только целился в вас, разве мог бы я промахнуться на такой дистанции?…

— Вы ничуть не промахнулись и не переступи я влево, вы размозжили бы мне голову. Читай молитву, ты, собака!!!

— Аллан Квотермейн, — вскричал он с отчаянной энергией, — вы думаете, что я лгу, я, который говорит искреннюю правду. Убейте меня, если вам так этого хочется, только тогда помните, что вас за это обязательно повесят. Мы ухаживаем за одной женщиной, что всем известно, а кто поверит в вашу сказку, что я пытался застрелить вас? Скоро кафры придут искать меня, возможно, они уже отправились, и найдут мое тело с вашей пулей в сердце… Потом они понесут его в лагерь Марэ и, я говорю еще раз, кто поверит вашей сомнительной сказке?

— Кое-кто поверит, убийца, я уверен…

Но когда я сказал эти слова, дрожь страха пробежала по мне. Это было правдой: ведь я ничего не смог бы доказать, не имея ни единственного свидетеля, и впредь среди буров числился бы Каином, т. е. тем, кто убил человека из ревности. Его ружье было разряжено, но могли сказать, что я разрядил его после смерти Перейры. А что касается легкой раны у меня на щеке, то ведь она могла быть нанесена сучком или веткой… Что же мне следует в таком случае делать? Гнать его перед собой до лагеря и там рассказать эту историю? Даже и в таком случае против Перейры было бы только одно мое голое слово… Да, он здорово поймал меня в ловушку! Я должен позволить ему уйти и просить, чтобы небеса отплатили ему за его преступление, если этого не смог сделать я сам. Кроме того, к этому времени мой первый гнев уже остыл, а казнить человека таким образом трудно!

— Эрнан Перейра, — сказал я, — вы лжец и трус. Вы пытались убить меня, потому что Мари любит меня и ненавидит вас, а вы хотите заставить ее выйти замуж за вас. Однако, я не могу хладнокровно убить вас, как вы этого заслуживаете. Я предоставляю Богу наказать вас, рано или поздно, когда только будет на это его воля… Наказать вас, кто намеревается убить меня и надеялся, что гиены прикроют ваше преступление, что они, конечно, сделали бы до утра. Итак, убирайтесь вон, пока я не переменил свое решение, да поскорей!

Без лишних слов он круто повернулся и побежал быстро, как антилопа, прыгая из стороны в сторону на бегу, чтобы помешать мне прицелиться, если я захочу выстрелить…

Когда он был уже в сотне ярдов от меня, я тоже повернул в другую сторону и побежал, не чувствуя себя в безопасности, пока не увидел, что между нами стало не меньше мили.

Уже около одиннадцати часов вечера я добрался до лагеря, где нашел готтентота Ханса, готового отправиться с двумя зулусами искать меня. Я сказал ему, что меня задержали неисправности фургона. Фру Принслоо также еще была на ногах, ожидая моего возвращения.

— И что там случилось? — спросила она. — Аллан, это выглядит так, как если бы тут прошла пуля, — и она показала на кровавую полосу на моей щеке.

Я утвердительно кивнул головой.

— Перейра? — спросила она опять.

Я кивнул во второй раз.

— Ты убил его?

— Нет, я отпустил его. Об этом могли бы сказать, что я убил его из ревности, — и рассказал ей все, что произошло.

— Да, Аллан, — заметила она, когда я закончил рассказ. — Я думаю, что ты поступил разумно, ибо, действительно, ты ничего не смог бы доказать. Но увы! Для какой судьбы, удивляюсь я, Всемогущий спасает этого вонючего кота? Что ж, я пойду к Мари и расскажу ей, что ты возвратился невредимым, так как ее отец не разрешает ей выходить из хижины так поздно… Больше я ничего не передам, если ты этого не желаешь…

— Нет, тетушка, я полагаю, что больше ничего не стоит рассказывать, во всяком случае, сейчас.

Здесь я должен отметить, однако, что в течение нескольких дней Мари, да и все остальные в лагере, знали эту историю во всех деталях, исключая, быть может, одного Анри Марэ, которому никто ничего не рассказал о его племяннике. По-видимому, фру Принслоо оказалась неспособной сохранить эту тайну. Так что она рассказала о нем своей дочери, которая передала это всем достаточно быстро, хотя, я думаю, некоторые из буров не особенно поверили всему этому. Как бы плохо ни думали они о Перейре, они не могли поверить, что он замечен в попытке совершить такое черное преступление, как убийство своего собственного спасителя.

Примерно через неделю все оставшиеся буры с семьями двинулись из лагеря Марэ, с места, которое, несмотря на грустные ассоциации многих из них, я лично благословлял, покидая его с некоторым сожалением. Я был впереди уезжающих. Дорога перед нами хоть не такая уж и длинная, была исключительно опасной. Нам предстояло пройти почти две сотни миль по стране, о которой мы знали только то, что ее обитателями являлись аматонги и другие дикие племена. Здесь мне следует объяснить, что в жарких спорах мы решили отказаться от маршрута, по которому следовал отряд Марэ во время его злополучного путешествия к Делагоа.

И все-таки мы выбрали тот путь, потому что в этих теплых, расположенных в низменности местах было много травы для быков. Сейчас, в самом начале весны растительность Африки уже исчезла под сжигающими лучами тропического солнца. Однако здесь, даже если она исчезла, животные могли бы питаться той растительностью, которая оставалась от прошлого лета, а также листьями деревьев, хотя, правда, именно в эту зиму вельд остался почти без листвы, но на сожженных пожарами и солнцем равнинах за горами вообще ничего съедобного нельзя было найти… Так что мы решили рискнуть и дикарями и львами, которые сопровождали дичь в этих районах, особенно, когда еще не наступил период лихорадки, или длительных дождей, и реки были проходимы вброд.

Я не стремлюсь к тому, чтобы в деталях изложить наши приключения, ибо это заняло бы много времени… Пока не произошло одно из самых крупных, о котором я расскажу сейчас. Путешествуя так, как мы, между горами и океаном, мы не могли заблудиться, кроме того, мои зулусы уже проходили по этой стране. Когда же их знаний не хватало, мы обычно пользовались услугами случайных проводников. Однако, дороги, или, вернее, звериные и кафрские тропы, по которым мы двигались, были ужасными и еще ни один фургон, кроме фургона Перейры, до этого не проезжал здесь.

А немного позже тут станет вообще невозможно проехать. Временами мы увязали в болотах, с трудом вытаскивая колеса; иногда застревали в скалистом дне ручья, а однажды пришлось буквально прорезать для себя дорогу сквозь сплошной пояс густого буша, что отняло у нас целых восемь дней.

Еще нас беспокоили львы, которых в вельде было огромное количество. Непрерывное присутствие этих голодных зверей принуждало нас очень тщательно следить за скотом во время пастбища, а также ночью и, когда это бывало возможно, закрывать его вместе с нами в домах-загородках из колючего кустарника, внутри которых мы разжигали костры, чтобы отпугивать диких зверей. Несмотря на эти меры предосторожности, мы потеряли несколько быков, да и сами с трудом спаслись.

Как-то ночью, как раз когда Мари собиралась забраться в фургон, где обычно спали женщины, огромный обезумевший от голода лев прыгнул через изгородь. Она была высокой, но сильный и полный энергии зверь легко преодолел препятствие. Мари отскочила в сторону, но зацепилась за что-то ногой и упала на землю, лев же моментально бросился на нее. В следующие секунды она неминуемо погибла бы. Но случилось так, что именно в этот момент рядом стояла фру Принслоо.

Схватив из костра пылающий сук, эта отчаянная женщина подбежала ко льву и, когда он раскрыл свою колоссальную пасть, воткнула конец сука прямо в львиную пасть.

Лев сомкнул свои мощные челюсти на палке и, найдя, что это блюдо ему не по вкусу, убежал даже еще быстрее, чем примчался сюда, издавая ужасающий рев и шум, но оставив Мари совершенно невредимой. Не стоит говорить, что после этого инцидента я стал буквально боготворить фру Принслоо, хоть она — добрая душа — ничего особенного не видела в случившемся.

Я припоминаю, что на второй день после эпизода со львом мы наткнулись на фургон Перейры, вернее, на остатки его. Очевидно, Перейра пытался ехать по краю обрыва, в результате чего фургон рухнул в русло реки, в то время почти сухое, и был окончательно разбит.

Тонга — туземцы, жившие по соседству, которые сожгли деревянные части фургона, чтобы добыть ценные железные болты и винты, сообщили нам, что белый человек и его слуги ушли вперед пешком каких-нибудь десять дней назад, угнав с собой свой скот. Соответствовала ли истине эта история, мы точно выяснить не смогли. Вполне возможно, что Перейра и его спутники убиты, хотя, как мы убедились, тонга очень спокойный народ, если с ними хорошо обращаться и давать им обычные подарки за проезд по территории племени, так что убийство, в данном случае, не казалось возможным. И в самом деле, неделей позже наши сомнения в этом вопросе были рассеяны…

Мы подъехали к крупному краалю по названию Фокоти, на реке Умкуси, оказавшемуся почти безлюдным. Мы спросили дряхлую старуху, встретившуюся нам, куда исчез народ из крааля. Она ответила, что люди убежали к границам Свазиленда, испугавшись нападения зулусов, чья территория начиналась здесь, за рекой Умкуси. Оказалось, что за несколько дней до этого импи, или полк зулусов, появился на берегах реки, и, хотя в это время не было войны между зулусами и тонгами, последние посчитали разумным перебраться подальше от приближения этих ужасных копий.

Услышав эти новости, мы обсудили, не лучше ли и нам последовать их примеру и, передвигаясь западнее, попытаться найти проход в горах. По этому вопросу мнения разделились. Марэ, являвшийся фаталистом, желал двигаться дальше вперед, утверждая, что добрый Бог защитит нас, как он делал это в прошлом.

— Всемогущий! — возразила фру Принслоо. — Защитил ли он всех тех, кто лежит мертвыми в лагере Марэ, куда привел нас ваш глупец, минхеер? Добрый Бог ожидает от нас, что мы сами присмотрим за своими шкурами и я уверена, что эти зулусы той же самой крови, что и кафры Умстликази, которые убили так много наших людей… Поэтому я тоже настаиваю, давайте попытаемся перейти через горы.

Конечно, ее супруг и сын согласились с нею, ибо для них слово фру являлось законом, но Марэ, будучи, как всегда, упрямым, не соглашался на этот маршрут… Все послеобеденное время они пререкались, в то время как я сдерживал свой язык, объявив, что хочу присоединиться к решению большинства. В итоге, как я и предвидел, они обратились ко мне, чтобы я выступил в роли третейского судьи.

— Друзья, — ответил я, — если бы вы спросили о моем мнении до этого, я голосовал бы за попытку перейти через горы, за которыми, быть может, мы смогли бы найти кое-каких буров. Мне не нравится эта история с зулусами. Я думаю, что кто-то рассказал им о нашем приближении и что в любом случае они имеют в виду напасть именно на нас, а не на тонга, с которыми у них мир. Мои люди говорят, что это необходимо для импи посещать данную часть страны…

— А кто мог сказать им о нас? — спросил Марэ.

— Точно не знаю, минхеер… Возможно, передали туземцы, а, может быть, Перейра.

— Я так и знал, что ты будешь подозревать моего племянника, Аллан, — сердито воскликнул он.

— Я не подозреваю никого: я лишь обдумываю все, что возможно. Однако, сейчас слишком поздно для нас двигаться в путь куда бы то ни было, так что я думаю, надо переспать здесь и попытаться выяснить, что возможно, у моих зулусов.

В эту ночь, вернее, на следующее утро, этот вопрос сам собой был для нас решен, потому что, когда я проснулся на рассвете, то смог ясно рассмотреть слабый сверкающий отблеск того, что являлось большой группой зулусов, как я выяснил после, силой около двух сотен. Думая, что согласно их обычной манере они готовятся атаковать нас на рассвете, я сообщил эту новость остальным бурам, в ответ на что вперед выскочил Марэ, прямо из постели, заряжая на ходу свой роер.

— Ради бога, не стреляйте! — остановил я его. — Как можем мы сопротивляться такому большому количеству воинов?… Тихие, спокойные слова — наш единственный шанс.

Однако, он все же хотел выстрелить и сделал бы это, если бы я не бросился на него и буквально не вырвал бы ружье из его рук. К этому времени подошла фру Принслоо, являвшая собой довольно комическое зрелище в так называемом ею «сонном одеянии», включавшем ночной колпак из потертой шкуры шакала и корсаж из хвоста выдры.

— Проклятый дурень! — крикнула она Марэ, — вам хочется, чтобы нам всем перерезали глотки? Иди вперед ты, Аллан, и поговори с чернокожими вежливо, как с дикими собаками. Твой язык смазан маслом и они должны тебя выслушать.

— Да, — ответил я, — это кажется лучшее, что можно сделать. Если я не вернусь, передайте Мари мои слова любви.

Потом знаком руки я подозвал к себе старшего из моих зулусов и смело пошел вперед совершенно без оружия. Мы расположились лагерем на высоте в четверти мили от реки, а импи были у подножья этой высотки, примерно в ста шестидесяти ярдах в стороне. Уже рассвело, и когда я был в пределах каких-нибудь пятидесяти шагов от них, зулусы заметили меня. По команде несколько человек ринулись ко мне, подняв копья и прикрывая тела боевыми щитами.

— Мы погибли! — вскричали мои кафры. Я разделял их точку зрения, но подумал, что лучше умереть стоя на месте, чем убегая… А теперь мне следует объяснить, что я умел разговаривать на некоторых местных диалектах, родственных тем, что обычно употребляли зулусы. Кроме того, нанятые мною в Делагоа люди принадлежали именно к этому племени, а я все свободное время проводил в разговорах с ними, знакомясь с их языком, историей и обычаями.

И к этому времени я прекрасно знал их язык, хотя случайно мог употреблять не свойственные ему термины. Так что получилось, когда они были в пределах досягаемости для моего голоса, я спросил, какое у них к нам дело. Услышав адресованные им понятные слова, воины остановились и, увидев, что я безоружен, трое из них приблизились ко мне.

— Мы пришли, чтобы взять вас в плен, белые люди, или убить, если вы будете сопротивляться, — сказал командир зулусов.

— По чьему приказу? — спросил я.

— По приказу Дингаана, нашего короля.

— Это правда? А кто сказал Дингаану, что мы должны прибыть именно сюда?

— Бур, который приехал перед вами.

— Правда? Ну, а теперь, что вы от нас хотите?

— Чтобы вы шли с нами в крааль Дингаана.

— Понимаю… Мы совершенно согласны с этим, поскольку нам по дороге. Но почему вы так воинственно выступили против нас, мирных переселенцев, почему вы так ощетинились копьями?

— По такой причине: тот бур сказал нам, что среди вас находится «сын Георга»… ужасный человек, который убьет нас всех, если мы не опередим его. Покажи нам этого сына Георга, чтобы мы смогли связать его, убить на месте, и мы не причиним никакого вреда всем остальным.

— Сын Георга — я, — ответил я, — так что можете делать со мной, что вам угодно.

В ответ зулусы разразились смехом.

— Ты? Да ты еще мальчишка! — вскричал их командир, красивый парень, которого звали Камбула.

— Возможно, это и так, — ответил я, — но… иногда мудрость отцов обитает в молодых. Я сын Георга, который спас этих буров от смерти далеко отсюда, и я веду их назад, к их собственному народу. Мы желаем видеть Дингаана — вашего короля. Будьте любезны отвести нас к нему, как он и приказал вам сделать. Если вы не верите тому, что я говорю, спросите этого человека, который со мной, и его товарищей, которые принадлежат к вашему племени. Они расскажут вам все.

Тогда капитан Камбула отозвал моего слугу в сторону и довольно долго разговаривал с ним. Когда их беседа закончилась, он подошел ко мне и сказал:

— Теперь я слышал о тебе все. И я знаю, что, хотя ты молод, ты очень умный, такой умный, что даже не спишь, и видишь ночью так же хорошо, как и днем. Вот поэтому я, Камбула, называю тебя Макумазан, Бодрствующий ночью, и под этим именем ты будешь известен среди нас. Итак, Макумазан, объяви бурам, которыми ты руководишь, что я проведу их в передвижных хижинах в Великое Место, Умгингундхлову, где живет Дингаан, король… Смотри же, мы бросаем наши копья и пойдем встретить их безоружными, веря в то, что ты защитишь нас, о Макумазан, сын Георга! — и он бросил свой ассегай на землю.

— Пойдем, — сказал я и повел их к фургонам.