Онлайн чтение книги Мари Marie: An Episode in the Life of the Late Allan Quatermain
ГЛАВА XVII. Свадьба

В свадебное утро меня разбудил гром и бушевание страшной грозовой бури. Молнии призрачно освещали все вокруг, убив совсем рядом с моим фургоном двух быков, а гром так рокотал и отдавался кругом эхом, что, казалось, трясется сама земля. Затем повеял холодный ветер и полил проливной дождь. Хоть я и привык к сюрпризам африканской погоды, особенно в это время года, я признаюсь, что это зрелище и подобные звуки не способствовали подъему моего духа, который уже был ниже, чем ему следовало бы быть в такой знаменательный день. Верный Ханс, прибывший, чтобы помочь мне надеть мою лучшую одежду для церемонии, был на сей раз в роли утешителя.

— Не смотрите так тоскливо, баас, — сказал он, — ибо, если буря бывает утром, то к вечеру обязательно будет сиять солнце.

— Да, — ответил я, говоря скорее для себя, чем для него, — но что только может произойти между утренней бурей и ночным штилем?..

Предполагалось, что делегация выедет в Зулуленд за час до полудня. Но никто не мог заниматься необходимыми приготовлениями, пока не прекратился проливной дождь, что произошло вскоре после восьми часов утра. Поэтому, когда я вышел из фургона, чтобы перекусить, я нашел весь лагерь в состоянии суматохи.

Буры кричали на своих слуг, проверяли лошадей, женщины упаковывали седельные сумки своих мужей и отцов запасной одеждой, вьючных животных загружали билтонгом и другой провизией и так далее…

Глядя на это действо, я начал сомневаться, не забудут ли о моем личном деле, да и найдется ли время для свадьбы. Однако, около десяти часов, когда я, сделав все дела, сидел печальный на своем фургонном ящике, стесняясь пойти к стоянке Принслоо, чтобы разведать ситуацию, вдруг явилась сама фру.

— Ну, пойдем, Аллан, — сказала она, — комендант уже ждет и ругается, что тебя нет. Невеста тоже ждет. О, она очень мило выглядит. Когда все увидели ее, каждый мужчина в лагере захотел ее себе в жены, независимо от того, есть у него жена, или нет, ибо в этом деле они, мужчины, то же самое, что и кафры… О, я-то уж знаю их: белая или черная кожа не делает никакой разницы!

Болтая таким образом в своей обычной прямолинейной манере, фру тянула вперед меня за руку, словно я был маленьким мальчиком. Я не мог ни освободиться от ее мощной хватки, ни остановить ее — противостоять своим весом против такой солидной туши… Конечно, кое-кто из молодых буров, зная, что она выполняет обязанности посаженной матери, следовали за нами, подняв радостный крик и хохот, что привлекло внимание всех окружающих к этой процессии.

— Сейчас уже слишком поздно отступать, англичанин! — кричали они. — Если ты надумал изменить свое намерение, надо было сделать это раньше! — ревели и кричали мужчины и женщины, делая такие двусмысленные намеки, что я, в конце концов, залился румянцем и стал похож на красную лилию.

Наконец мы подошли туда, где стояла Мари. Она была одета в белое платье из какой-то простой, но приличной материи, а на темных волосах лежал венок, сделанный другими девушками, стайка которых стояла позади Мари.

Теперь мы оказались лицом к лицу. О! Ее глаза были полны любви и веры. Они поразили и околдовали меня. Чувствуя, что я обязан заговорить и не зная, что сказать, я промямлил, запинаясь: «Доброе утро», после чего все разразились хохотом, за исключением фру Принслоо, воскликнувшей:

— Видел ли кто-нибудь такого дурня? — и даже Мари улыбнулась.

Тут появился Питер Ретиф, одетый в высокие сапоги и грубую одежду наездника. Передав роер одному из своих сыновей, после долгого ощупывания одежды, он достал из кармана книгу, в которой на нужном месте была сделана закладка из пучка травы.

— Ну теперь, — сказал он, — все помолчите и проявите уважение, ибо помните, что сейчас я не просто человек, а священник, что совершенно другая вещь, чем комендант, и корнет и другие офицеры, хоть скатай их вместе в одну кучу… На основании закона я сейчас займусь тем, что обвенчаю этих молодых людей, и да поможет мне в этом Бог! И тому будут свидетели, чтобы не сказали потом, что они были неправильно или незаконно связаны узами брака, ибо я еще раз говорю, что все это делается правильно и будет совершено законно.

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и кто-то произнес в это время: «Слушайте! Слушайте!». Ретиф свирепо посмотрел на нарушителя тишины и продолжал:

— Юноша и молодая женщина, как ваши имена?

— Не задавайте глупых вопросов, комендант, — вмешалась неугомонная фру Принслоо, — ведь вы достаточно хорошо знаете их имена?

— Конечно, я знаю, тетушка, — ответил он, — но для этой цели я должен делать вид, что не знаю их. Может быть вы лучше знакомы с законом, чем я?.. Однако, стойте, где же отец Анри Марэ?

Кто-то вытолкнул Марэ вперед и он стоял там совсем тихо, уставившись в нас со странным выражением на лице, с ружьем в руке, так как он также был готов к выезду.

— Уберите это ружье, — сказал Ретиф, — оно может случайно выстрелить и произойдет несчастный случай.

Марэ подчинился этому требованию.

— Теперь, Анри Марэ, отдаете ли вы свою дочь замуж за этого мужчину?

— Нет, — мягко сказал Марэ.

— Очень хорошо, это как раз на вас похоже, но не имеет значения, ибо она совершеннолетняя и может самостоятельно выйти замуж. Может быть. Мари еще несовершеннолетняя, Анри Марэ? Да не стойте там, как лошадь, которую трясет, а скажите мне четко: совершеннолетняя ли она?

— Я полагаю, что да, — ответил Марэ тем же мягким голосом.

— Тогда заметьте все, люди, что эта женщина совершеннолетняя и выходит по собственной воле замуж за этого мужчину, не правда, моя дорогая?

— Да! — ответила Мари.

— Хорошо! А теперь — за дело, — и, открыв книгу, он поднял ее к свету и начал читать, вернее запинаться, путаясь в подробностях свадебной службы. Вскоре он завяз в ней, будучи подобно большинству буров того времени не ахти каким грамотеем, и воскликнул:

— Ну, кто-нибудь из вас, помогите мне с этими твердыми словами.

Поскольку никто не вызвался добровольно, Ретиф вручил эту книгу мне, потому что знал, что от Марэ помощи не дождется.

— Ты сын священника, Аллан, и ученый. Читай, пока мы не дойдем до важных мест, а я буду повторять эти слова за тобой, что как раз и будет соответствовать закону.

И я читал так, как одно небо знает, ибо ситуация была довольно трудная, читал, пока не дошел до решающих вопросов, тогда я вернул книгу обратно.

— О, — сказал Ретиф, — вот это уже совсем легко. Ну, что ж, Аллан, берешь ли ты эту женщину в жены? Отвечай и впиши свое имя, которое должно остаться на свободном месте в книге.

Я выполнил это и вопрос был повторен Мари, которая проделала то же.

— Что ж, тогда все в порядке, — сказал Ретиф, — потому что мне было бы трудно со всеми этими молитвами, которые я, не чувствуя себя вполне священником, может быть, и не сказал бы. О, а об этом я совсем забыл. Есть ли у тебя кольцо?

Я снял с пальца кольцо моей матери, — я думаю, что оно служило такой же цели и на свадьбе ее бабушки, — надел этот тоненький маленький золотой обруч на палец правой руки Мари…

Я еще ношу это кольцо и сейчас…

— Здесь нужно было бы новое, — пробормотала фру Принслоо.

— Помолчите, тетушка, — сказал Ретиф, — что, может быть здесь, в вельде, имеется где-нибудь ювелирная лавка? Кольцо и есть кольцо, даже если его сняли с лошадиных удил. Что ж, теперь, я думаю, уже совсем все. Нет-нет, подождите минуту, я намерен сказать вам свою собственную молитву, не из этой вот книги, которая так плохо напечатана, что я не могу ее читать… Становитесь на колени, вы, оба, остальные могут стоять, потому что трава сырая.

Сразу вспомнив о новом платье Мари, фру вытащила свой фартук из вместительного кармана и подсунула эту грязную тряпку под колени Мари. Затем Питер Ретиф, бросив на землю книгу, сжал кулаки и произнес простую, бесхитростную молитву, которая, как ни странно, до последнего слова запечатлелась в моей памяти. Рождаясь не на печатных страницах, а в его честном, верующем сердце, она была очень трогательная и торжественна…

— О, Бог над нами. Кто видит все и пребывает с нами, когда мы рождаемся, когда мы умираем и когда исполняем свой долг во все времена потом, на небесах, слушай нашу молитву. Я молю Тебя благословить этого мужчину и эту женщину, которые предстали перед Тобою, чтобы сочетаться браком. Сделай их любовь друг к другу верной на всю их жизнь, будь она длинной или короткой, будь они больными или здоровыми, будь они счастливы или печальны, будь они богаты или бедны. Дай им детей, верных Твоему слову, дай им честное имя и уважение всех, кто знает их, и, наконец, дай им Твое Спасение через кровь Иисуса Спасителя. Если они будут вместе, разреши им радоваться друг другом. Если они будут жить врозь, не позволяй им забывать друг друга. Если один из них умрет, а другой останется жить, пусть оставшийся ждет день воссоединения и склоняет голову перед Твоей Волей, зная, что тот, кто умер, находится в Твоей Руке… О, Ты, Кто знает все, веди жизни этих двух согласно Твоей вечной цели и учи их быть уверенными в том, что Ты, чтобы Ты ни делал, делаешь все к лучшему. К Тебе, вечный Творец, Кто желает добра Твоим детям, а не зла, дать им это добро, если они будут верить в Тебя и днем и ночью. Теперь пусть никто не осмелится разлучить тех, кого Ты соединил вместе, о, Всемогущий Бог, Отец нас всех! Аминь!

Так он молился и вся собравшаяся компания повторила «аминь» от всего сердца. Все, за исключением одного, так как Анри Марэ повернулся к нам спиной и отошел в сторону.

— Так, — сказал Ретиф, вытирая лоб рукавом куртки, — вы — последняя пара, которую я сочетаю браком. Эта работа слишком трудна для неспециалиста, у которого плохое зрение для печатного слова. Теперь поцелуйте друг друга, это как раз подходящее дело.

И мы поцеловались, а сходка приветствовала это одобрительными возгласами.

— Аллан, — продолжал комендант, вытаскивая похожие на луковицу серебряные часы, — до нашего отъезда как раз полчаса, а фру Принслоо говорит, что она приготовила для вас свадебное угощение, вон там, в палатке, так что вам лучше всего пойти и съесть его.

И мы пошли в палатку, где нашли простое, но обильное угощение, которому мы и отдали честь, угощая друг друга, как это принято у новобрачных. Многие буры заглядывали сюда и пили за наше здоровье, хотя фру Принслоо и говорила им, что было бы более прилично оставить нас наедине. А Анри Марэ не пришел и не выпил за наше здоровье…

Таким образом и прошли полчаса, прошли чересчур быстро, и ни единого слова мы не смогли произнести наедине. Наконец в отчаянии, видя, что Ханс уже ожидает с лошадьми, я оттянул Мари в сторону, показав жестом всем остальным, чтобы они отвернулись.

— Дорогая жена, — сказал я срывающимся голосом, — это очень странное начало нашей супружеской жизни, но ведь ты сама видишь, что помочь этому нельзя.

— Нет, Аллан, этому помочь нельзя, но… О, я хотела бы, чтобы мое сердце не болело во время твоего путешествия. Я боюсь коварства Дингаана и, если что-нибудь случится с тобой, я умру от горя.

— А почему что-нибудь должно случиться, Мари? Мы — сильная и хорошо вооруженная группа, а ведь Дингаан расположен к нам миролюбиво…

— Я не знаю, супруг мой, но говорят, что Эрнан Перейра находится у зулусов, а ведь он ненавидит тебя…

— Тогда ему лучше позаботиться о своих манерах, а то он недолго будет ненавидеть кого бы то ни было, — ответил я мрачно, ибо моя ярость буквально закипела при одной только мысли об этом человеке и его коварстве.

— Ору Принслоо, — обратился я к старой даме, находившейся рядом, — будьте добры выслушать меня. И ты, Мари, слушай тоже. Если я случайно услышу что-либо, угрожающее твоей безопасности, я пришлю тебе сообщение об этом с кем-нибудь, кому ты можешь верить и с которым ты сможешь переехать куда-либо и спрятаться, обещай мне, что ты подчинишься этому без лишних разговоров.

— Конечно, я подчинюсь тебе, супруг. Разве я не поклялась в этом только что? — сказала Мари с грустной улыбкой.

— И я тоже подчинюсь, Аллан, — сказала фру, — не потому, что я клялась тебе в чем-либо, а потому, что я твердо знаю: у тебя на плечах хорошая голова и это знают и мой муж и другие переселенцы. Хотя, почему это вдруг пришло тебе в голову, что ты должен будешь послать какое-то послание, я не могу даже предположить, разве что ты узнаешь что-то такое, что скрыто от нас, — добавила она с хитрой усмешкой. — Ты говоришь, что не знаешь, что, однако, это не похоже на тебя: пугать неизвестно чем. Ладно, смотри! Они уже зовут тебя, ты должен идти. Пойдем, Мари, проводим их.

И мы пошли туда, где собралась миссия уже верхом на лошадях, как раз в тот момент, чтобы услышать, как Ретиф, обращаясь к людям, говорил свое последнее слово.

— Друзья, — сказал он, — мы едем по важному делу, после которого, я надеюсь, мы возвратимся счастливо и через очень короткое время. Однако, здесь дикая страна и нам предстоит иметь дело с дикими людьми… Поэтому мой совет всем вам, кто остается здесь, что вам не следует рассеиваться, а только держаться вместе, чтобы в случае какой-нибудь тревоги оставшиеся мужчины смогли бы быть под рукой, чтобы защитить этот лагерь. Ибо, пока они здесь, вам нечего бояться дикарей, даже всех дикарей Африки. А теперь, да будет Бог с вами и до свидания. Поехали, в путь, братья, в путь!

Затем мужчины целовали своих жен, детей и сестер на прощанье или пожимали один другому руки. Я также поцеловал Мари и, кое-как вскочив на свою лошадь, отъехал с глазами слепыми от слез, таким горьким было это расставание. Когда я снова смог ясно различать окружающие предметы, я осадил лошадь и оглянулся назад, на лагерь, находившийся теперь уже на некотором расстоянии. Он казался действительно мирным местом, так как хоть утренняя буря и возвращалась и пелена темной тучей висела над ним, все же яркое солнце еще светило на белые крыши фургонов и ходивших туда и сюда между ними людей.

Кто бы только мог подумать, что в течение короткого времени все это будет являть собой лишь кровавое поле, что эти мирные фургоны будут иссечены и изрешечены ассегаями и что женщины и дети, которые сейчас передвигались там, в большинстве своем будут разбросаны по вельду с такими искалеченными телами, что на них страшно будет посмотреть?.. Увы, буры, всегда враждебные к власти и самонадеянные, когда дело касалось их самостоятельности и собственных взглядов, не подчинилось совету коменданта держаться вместе…

Они поразъезжали то в одну, то в другую сторону, чтобы охотиться на дичь, которой тогда было изобилие, оставив свои семьи почти без всякой защиты. Поэтому зулусы разыскали их и перебили.

Тогда, когда я ехал впереди, немного в стороне от остальных, кто-то обогнал меня и я увидел, что это был Анри Марэ.

— Ну, что ж, Аллан, — сказал он, — вот так Бог дал тебя мне в качестве зятя. Кто подумал бы об этом? Ты не похож в моих глазах на новобрачного, потому что свадьба неестественна, когда жених уезжает и оставляет невесту хотя бы на один час. Пожалуй, ты никогда по-настоящему не женишься после всего этого, ибо Бог, который дает зятя, может так же и забрать его, в особенности, когда Его хорошо попросят об этом… О! — продолжал он, переходя на французский, что было его обыкновением, когда он выходил из себя. — О-а е а! О а а!

Затем, выкрикнув эту блестящую, но с явным намеком, пословицу во всю высоту своего голоса, он ударил лошадь прикладом ружья и умчался галопом раньше, чем я успел ему ответить.

В этот момент я ненавидел Анри Марэ, так как никого до этих пор не ненавидел… даже его племянника Эрнана. Я уже чуть было не поехал к коменданту Ретифу, чтобы пожаловаться ему, но потом сам себя отговорил от этой мысли, во-первых, потому что Марэ вне всякого сомнения был полусумасшедшим и, следовательно, не отвечал за свои поступки, а во-вторых, лучше бы он находился с нами, нежели в одном лагере с моей женой, — такая неожиданная мысль пришла мне в голову. Но увы!.. Этот полусумасшедший более опасен, чем даже лунатики!..

Ханс, который наблюдал за этой сценой и прослушал всю болтовню Марэ, будучи прекрасно осведомленным о положении всего этого дела, подошел бочком к моей лошади и шепнул льстивым голосом:

— Баас, я думаю, что старый баас болен и небезопасен. Он выглядит как человек, который намерен повредить кому-нибудь что-нибудь. Теперь, баас, давайте я разряжу свое ружье, чтобы не получился несчастный случай: ведь вы же знаете, что мы, цветные люди, очень осторожны с ружьями! Хеер Марэ никогда больше не беспокоил бы никого какими-либо поручениями и вы, и мисси Мари, и все мы были бы в безопасности… Также и вас никто не мог бы ругать, ведь несчастному случаю помешать невозможно… Ружья иногда разряжаются, баас, когда вы не хотите этого…

— Убирайся, — ответил я.

Однако, если бы ружье Ханса тогда действительно «случайно» выстрелило, я полагаю, что это могло бы спасти множество человеческих жизней…