Онлайн чтение книги Марина из Алого Рога
XIII

Княгиня Солнцева сидѣла вдвоемъ съ Завалевскимъ въ кабинетѣ покойнаго графа Константина Владиміровича. Они перешли туда съ балкона, на которомъ все общество, включая сюда и господина Самойленку, пило чай. Послѣ чая Пужбольскій немедленно скрылся, а Солнцева увелъ Іосифъ Козьмичъ въ конюшни "на арабчиковъ полюбоваться". Дина, въ свою очередь, потребовала, чтобы Завалевскій показалъ ей свой домъ.

Онъ повелъ ее по комнатамъ. Войдя въ кабинетъ, она повела кругомъ долгимъ, печально-внимательнымъ взглядомъ, медленно подошла къ окну, прищурилась отъ ударившаго ей въ глаза солнца и, отойдя къ столу, устало опустилась въ кресло.

— Ты говорилъ, онъ здѣсь и умеръ? заговорила она.

Графъ подтвердилъ движеніемъ головы. Онъ сѣлъ спиной къ окну, противъ нея.

— И добровольно восемнадцать лѣтъ не выѣзжалъ изъ деревни?

— Да.

Она откинулась въ спинку своего кресла — и зажмурила глаза.

— Какіе это все люди были! тихо начала она, вздохнувъ, послѣ долгаго молчанія. — И какъ низко упало русское общество съ тѣхъ поръ, послѣ полувѣка, подумать страшно!… Я въ прошломъ году, въ Петербургѣ, присутствовала при этомъ…. политическомъ процессѣ… Ты поймешь, что я вынесла оттуда. Во все время у меня въ головѣ какъ живые стояли тѣ, что нянчили меня тамъ, въ Сибири… А предъ главами эти… и въ ушахъ все, что говорилось въ ихъ оправданіе!…

— Красиво было? съ короткою улыбкой спросилъ Завалевскій.

— C'était écoeurant! [19]Тошнило. съ отвращеніемъ отвѣчала княгиня. — Знаешь, Владиміръ, промолвила она, помолчавъ опять, — намъ скоро жить будетъ нельзя…

— Будто? улыбнулся онъ попрежнему.

— Нельзя: захлебнемся въ болотѣ…

— Вылѣземъ какъ-нибудь, сказалъ онъ.

Она приподняла на него свои длинные, пронзительные глаза.

— Ты вѣришь въ русское будущее?

— Надо вѣрить, Дина, — коротко отвѣчалъ Завалевскій.

— Надо!… Улыбка мелькнула на ея губахъ.- A la faèon de saint Augustin… Какъ бишь ты говорилъ подлинный текстъ?

— Credo quia absurdum.

— C'est cela: это нелѣпо, а потому вѣрю… Въ силу развѣ такой логики!…

Графъ не отвѣчалъ ей: ему было тяжело въ разговорахъ съ нею чувствовать, что она попрежнему, находила возможность пролѣзать во всѣ завоулки его мысли и играть ею по-своему.

— Нѣтъ, продолжала она, — я давно отложила попеченіе! Не вылѣземъ, потому что не хотимъ, а не хотимъ потому, что хотѣть не умѣемъ. Vice de race, — фосфору у насъ что-ли менѣе, чѣмъ у другихъ народовъ, или азоту, какъ это по-нынѣшнему?

Онъ пожалъ плечами.

— Какой вздоръ! Воспитай правильно только одно поколѣніе, и мы поговоримъ тогда о расѣ… Весь вопросъ въ воспитателяхъ, — а молодаго способнаго матеріала много: его нельзя отрицать.

Дина еле замѣтно моргнула бровью.

— Не знаю, что удастся вамъ выработать изъ этого молодаго матеріала, а пока… очень ужь онъ первобытенъ! Это оригинально во всякомъ случаѣ, улыбнулась княгиня, — ново… для меня по крайней мѣрѣ… Вчера, напримѣръ, эта красавица, дочь твоего управляющаго, — а хороша она, хороша на рѣдкость, par parenthèse! — я просто любовалась тою откровенностью, съ которою она показывала мнѣ, что я не имѣю счастія ей нравиться…

— Да… Все же лучше, чѣмъ лгать! съ разстановкой, задумавшись сказалъ на это Завалевскій.

Быстрымъ взглядомъ скользнула по немъ Дина; но онъ не о ней въ эту минуту думалъ; онъ, по поводу Марины, задумался теперь объ этихъ, дорогихъ ему и гибнущихъ, русскихъ молодыхъ силахъ…

— Неоцѣненное качество, отвѣчала ему его собесѣдница, — которое присуще всѣмъ первобытнымъ, и котораго они тотчасъ же лишаются, какъ только начнете вы ихъ полировать…

— Это парадоксъ, Дина!

— Парадоксъ? пожала она плечами. — Или ты до сихъ поръ еще не замѣтилъ, что какъ только принимаемся мы наше сырье обдѣлывать, такъ оно и становится никуда негоднымъ?… Развѣ ты не видишь, что, кромѣ простаго мужика, все остальное у насъ ложь и призракъ!… Онъ — грубый, противный намъ своею грубостью, но положительный фактъ; его, какъ ты говоришь, нельзя отрицать. Мы же — фантазія на чужую тему, сочиненная, пожалуй, хоть и такимъ Паганини, какъ Петръ Великій, но которую завтра можно вымарать всю какъ есть, а русскій народъ и не догадается объ этомъ…

Завалевскій, въ свою очередь, поднялъ на нее глаза и улыбнулся невыразимо-печально.

— Радикальнѣйшій изъ радикальныхъ нашихъ журналовъ, сказалъ онъ, — не выразился бы рѣшительнѣе тебя, принадлежащей въ сливкамъ петербургскаго общества!… За что же нападаютъ у насъ на этихъ несчастныхъ… нигилистовъ,  — терпѣть я не могу этого глупаго слова! — которые въ оправданіе себя могутъ по крайней мѣрѣ сказать, что у нихъ сапоговъ нѣтъ!…

Дина вдругъ засмѣялась, засмѣялась глухимъ, отрывчатымъ злымъ смѣхомъ.

— А! ты только теперь догадался, что настоящіе на Руси нигилисты, — les naifs, les vrais! — это мы, сливки, наше общество, нашъ петербургскій мондъ, notre élégante société, съ какимъ-то желчнымъ наслажденіемъ нанизывала она синонимы одинъ за другимъ. Nihil, rien, ничего, — это мы, прежде всѣхъ другихъ мы!… Я счастіемъ всей моей жизни заплатила за то, что двадцать лѣтъ тому назадъ не знала этой науки такъ же твердо, какъ теперь!…

Голосъ у нея оборвался. Завалевскій понялъ, что она страдала; онъ невольно опустилъ голову…

Да, она дѣйствительно страдала въ эту минуту: ея неудавшаяся жизнь какъ-то разомъ, яркими бликами выступила предъ нею изъ тьмы прошлаго… ей хотѣлось и терзать себя, и оправдаться, и винить другихъ…

— Мнѣ помнится, говорила она, — наша бревенчатая изба, тамъ… на границахъ Китая… затопленная печь, у которой вѣчно грѣлся больной отецъ мой… и ихъ бесѣды, ихъ признанія… Мнѣ было двѣнадцать лѣтъ. Однажды въ разговорѣ — какъ теперь слышу выраженіе его голоса, вздохъ его при этомъ, — одинъ изъ нихъ припомнилъ слова Пушкина: "не дай намъ Богъ увидѣть русскій бунтъ, безсмысленный и безпощадный". Отецъ мой, не отрывая глазъ отъ пылающихъ дровъ, сказалъ на это: "да, въ Россіи все съ верху и этимъ верхомъ!…" Ярано, какъ ты, начала думать… Я всегда жадно слушала, соображала… Эти слова глубоко запали мнѣ въ душу; я поняла, — ихъ путь былъ не вѣренъ: того, что такъ горячо жаждали они для родины, тѣмъ путемъ никогда не достигнутъ!… И помню я, какъ, двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, сиживала я одна по цѣлымъ часамъ, глядя въ окно на этотъ занесенный снѣгомъ сибирскій городокъ, и неотступно думала: какъ бы мнѣ повыше, поближе въ этому верху дойти, и что бы я говорила, какъ бы дѣйствовала, еслибы дошла, была тамъ, гдѣ бы слова мои могли быть услышаны… Силъ и вѣры въ себя чувствовала я безъ конца; въ головѣ сидѣли у меня всѣ эти историческія женщины, рѣшавшія судьбы народовъ… Я чувствовала себя героиней, une Jeanne d'Arс, горько улыбнулась Дина, — я, дѣвчонка, однимъ моимъ женскимъ вліяніемъ думала сдѣлать для Россіи то, чего они не умѣли сдѣлать… Этой завѣтной мысли, не повидавшей меня ни на минуту съ тѣхъ годовъ, я пожертвовала тобою, Владиміръ… ты это знаешь? — рѣзко заключила она.

Что было правды въ ея словахъ? Пужбольскій, Марина, еслибы слышали ихъ, не колеблясь назвали бы ихъ обманомъ… Завалевскій лучше зналъ ее, — онъ не сомнѣвался въ ея искренности; онъ зналъ, что не лгала она… Но сколько въ этихъ ея молодыхъ, великодушныхъ замыслахъ было, невѣдомо для нея самой, рановременной черствости и личнаго властолюбія!

Графъ еще ниже опустилъ голову…

А она, полузакрывъ глаза, свѣсивъ голову на руку, роняла слова одно за другимъ:

— Моимъ замужствомъ открывался мнѣ доступъ au coeur de la place… Я твердою ногой заняла мѣсто въ самомъ центрѣ нашего хигъ-лифа, иронически коверкая на французскій ладъ англійское high life, промолвила она. — Наступала наконецъ для меня желанная минута: я могла начать дѣйствовать… Я прямо начала съ моего beau-père'а; онъ стоялъ такъ высоко, такъ близко… Помню какъ сейчасъ, это было у него, послѣ семейнаго обѣда, въ самомъ тѣсномъ кругу, рѣчь зашла о предстоящей тогда войнѣ. Я сказала, что à chances égales, у враговъ нашихъ будетъ всегда одно преимущество надъ нами: это ихъ образованіе и свободное общественное мнѣніе… Надо было видѣть ужасъ, съ какимъ онъ взглянулъ на меня совершенно круглыми глазами, какъ расплеснулъ чашку кофе, которую держалъ въ рукахъ, и, замахавъ облитыми пальцами, вышелъ изъ комнаты, торопливо отирая ихъ носовымъ платкомъ… Это былъ мой дебютъ!…

Княгиня разсмѣялась опять своимъ отрывчатымъ, недобрымъ смѣхомъ.

— Чѣмъ кончилась моя политическая карьера, говорить тебѣ нечего, — продолжала она ронять слова насмѣшливо, печально и несвязно:- пятнадцать лѣтъ я агитировала… все ту же мысль мою преслѣдовала… И какіе случаи представлялись! Новое царствованіе… Un souverain généreux, libéral, преобразованіе всего государства! Я все мечтала, ждала каждый день: вотъ, вотъ проснутся они, поймутъ, начнутъ работать!… Въ итогѣ вышло вотъ что: друзей у меня нѣтъ, les gens en place удостоиваютъ меня чести называть меня une cyrène politique des plus dangereuses, — а мнѣ еще ни одной здравой мысли во всю мою жизнь не удалось провести своимъ вліяніемъ… и, что забавнѣе всего, величайшіе мои ненавистники- это они, тѣ, о которыхъ я радѣла, mon parti, пользамъ которыхъ я думала служить этою безсмысленною моею агитаціею въ продолженіе пятнадцати лѣтъ…

— Ты слишкомъ умна была всегда, Дина! невесело улыбнулся графъ.

Она кинула на него взглядомъ изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ.

— Да, ума у насъ никогда не любили: онъ инстинктивно противенъ намъ и грозенъ… Но вѣдь за то ужь… Кто это, не помнишь, Chamfort или Voltaire сказалъ, que "les gens d'esprit font des sottises parce qu'ils ne supposent jamais le monde aussi bête qu'il est"?… Вѣдь мы… У насъ даже инстинкта нѣтъ!… Какъ тяжело странѣ, гдѣ нѣтъ руководящаго высшаго сословія, образованнаго и независимаго, это уже всякій теперь видитъ… А мы, понимали-ли мы когда-нибудь серьезно наши прямыя задачи, да хоть просто интересы наши?… Мы все изъ рукъ выпустили и умѣемъ только безполезно браниться по уголкамъ нашихъ гостиныхъ… Да чего лучше — вотъ тебѣ самый свѣжій примѣръ: ты слышалъ вчера моего остроумнаго супруга, l'écho de nos salons! съ невыразимымъ презрѣніемъ проговорила княгиня… Они, эти Несторы и Одиссеи консерватизма, эти образцовыя маменьки du grand monde, они того даже въ толкъ себѣ взять не могли, что никогда еще, съ начала царствованія, не издавалось у насъ такой разумной и консервативной мѣры, какъ эта реформа образованія, что противъ этого débordement du matérialisme, о чемъ пищатъ они съ утра до вечера, — одинъ оплотъ, одно спасеніе для ихъ дѣтей, — это здоровое, человѣческое воспитаніе!… Что я крови себѣ испортила, разсуждая съ ними!… Все равно, что воду толкла… Всѣ они хоромъ, faisant le tierce à tous ces sales feuilletons radicaux, кричали au despotisme — и какъ по нотамъ разыгрывали игру отъявленнѣйшихъ враговъ своихъ.

— Они въ райскомъ, до грѣхопаденія, состояніи обрѣтаются, замѣтилъ на это со смѣхомъ графъ, — добра отъ зла отличать не умѣютъ. Блаженные!

— Ни вѣрованій у насъ, ни преданій, ни идеаловъ! какимъ-то надтреснутымъ голосомъ заговорила опять Дина, — ничего не осталось: все позабыто, порвано… Безсмысленное шатаніе за границей, безполезное прозябаніе у себя дома, жизнь au jour le jour, тотъ же грубый прозаизмъ жизни, что у вчера разжившагося жида, des vanités d'antichambre — хорошъ примѣръ, какой подаемъ мы собою русскому обществу!… У насъ даже, въ нашемъ всестороннемъ банкротствѣ, прадѣдовскихъ портретовъ не остается… да и половина изъ насъ не знаетъ, кто и что былъ его прадѣдъ… Мы не русскіе, христіане — à peine… и менѣе всего аристократы!… Мы блаженные, ты правду сказалъ: мы не умѣемъ отличить добра отъ зла, пользы отъ вреда, враговъ отъ друзей. Кого мы умѣли привлечь въ себѣ, пригрѣть, обратить, кого не оттолкнули!… какой русскій художникъ, честный писатель могъ когда-нибудь разсчитывать на нашу поддержку, сочувствіе? Да и знаемъ-ли мы ихъ, знаемъ-ли, кто нашъ и кто не нашъ, говоря par abstraction, потому что сами мы прежде всего не знаемъ, кто мы такіе? Тамъ въ печати, да въ какихъ-то невѣдомыхъ намъ уголкахъ Россіи идетъ тяжелая, часто непосильная можетъ-быть борьба за Бога, за семью, за родину, за все то, что называемъ мы notre acte de foi, а мы зачитываемся Monsieur, madame et bébé, да слушаемъ зѣвая Патти — и ни о какой борьбѣ, ни о какой русской мысли знать не хотимъ!… Такъ молчите же, по крайней мѣрѣ,- неожиданно зазвенѣлъ голосъ княгини, — не жалуйтесь, не пищите, не корчите изъ себя нелѣпаго Saint-Germain russe, не воображайте, что вы un parti; et que voue faites de l'exclusivisme éclairé, когда вы соберете у себя въ салонъ трехъ курляндскихъ бароновъ, двухъ непроходимо-глупыхъ генераловъ et Pita Koubeneki, достойнаго друга князя Солнцева, mon seigneur et maître, и начнете съ этими Талейранами отчитывать Россію!…

Она замолкла, встала и, подойдя къ окну, устремилась взглядомъ въ даль, за Алый-Рогъ.

— Не легко тебѣ жить, понимаю!… какъ бы про себя проговорилъ Завалевскій.

— Не легко! повторила она, не оборачивая головы. — Ты этого хотѣлъ! промолвила Дина черезъ мгновеніе.

— Я? не могъ не воскликнуть онъ.

Она отвѣчала не сейчасъ:

— Повторять скучно: объ этомъ не разъ говорено было между нами, кажется.

Говорено было не разъ, — но никогда такъ мало, какъ теперь, не былъ расположенъ Завалевскій выносить эти знакомые упреки. Какимъ-то страннымъ раздраженіемъ отзывалось въ немъ, въ продолженіе всего этого разговора, эхо собственной его мысли въ устахъ Дины.

— Ничего нѣтъ легче посему, отвѣчалъ онъ ей, стараясь придать шутливый тонъ своимъ словамъ, — ничего нѣтъ легче, какъ не касаться уже никогда болѣе этого предмета.

Она вѣроятно разсчитывала на другое впечатлѣніе: нервное содроганіе пробѣжало у нея по щекѣ. Но она не обернулась, не двинула ни однимъ членомъ, — она продолжала пристально глядѣть въ окно.

Прошло нѣсколько минутъ молчанія.

— Она въ самомъ дѣлѣ хороша, какъ нимфа лѣсная! воскликнула вдругъ Дина.

— Кто такая? спросилъ почему-то графъ.

Онъ зналъ, о комъ рѣчь, онъ видѣлъ самъ, онъ сидѣлъ тутъ же у окна и, обернувшись на слова княгини, замѣтилъ Марину, проходившую по направленію своего флигеля. Онъ ласково закивалъ ей, но она не видѣла, не замѣтила. Она видѣла только Дину, у того же окна, рядомъ съ нимъ, и, низко опустивъ голову подъ широкою шляпой, пробѣжала въ свою дверь съ быстротою испуганнаго звѣрка.

— Что, она умна? оставляя безъ вниманія ненужный вопросъ Завалевскаго, спросила его княгиня.

— Милая дѣвушка! отвѣтилъ онъ серьезнымъ тономъ.

— D'éducation — point?

Онъ помолчалъ.

— Кто у насъ въ Россіи хорошо воспитанъ, разсѣянно проговорилъ онъ наконецъ, отвѣчая не ей, а своимъ собственнымъ размышленіямъ.

— Merciі! засмѣялась Дина, отошла отъ окна и заняла прежнее свое мѣсто въ креслѣ противъ графа.

— Ты долго думаешь пробыть здѣсь? молвила она, какъ бы лишь для того, чтобы сказать что-нибудь.

— Не знаю право… вотъ какъ удастся лѣсъ продать.

— А ты лѣсъ продаешь? тѣмъ же равнодушнымъ тономъ проговорила княгиня.

— Да… деньги нужны… для моего заведенія, какъ-то неохотно объяснилъ Завалевскій.

— A!… cela tient toujours? съ тончайшимъ какъ волосъ оттѣнкомъ ироніи проговорила она.

Но онъ былъ чутокъ на эти оттѣнки ея, — онъ поднялъ вѣки и взглянулъ на нее строго и пристально.

— Что же могло бы меня заставить измѣнить моей мысли? сказалъ онъ сухо.

Она невозмутимо выдержала его взглядъ; вопроса его какъ будто и не слыхала.

— Все по тому же плану? спросила она…

— По тому же…

Онъ всталъ и заходилъ по комнатѣ.

— Я тебѣ завидую, заговорила княгиня;- ты нашелъ дѣло, занятіе… ты будешь жить себѣ въ деревнѣ, - хотя годъ проживешь — безъ скуки, безъ тоски… Безъ этой адской моей тоски! такъ и вырвалось у нея…

Никогда еще столь искреннимъ и скорбнымъ звукомъ не звучалъ для Завалевскаго этотъ знакомый ему голосъ: ему вдругъ стало ужасно больно за нее.

— Поѣзжай въ Италію, сказалъ онъ, — меня искусство спасало…

Дина приподняла голову.

— Voue oubliez mon boulet de galérien? [20]Ты забылъ мое каторжничье ядро. язвительно проговорила она, какое съ нимъ искусство спасетъ!..

Невольная улыбка скользнула по устамъ графа.

— Оставь его въ Петербургѣ,- поѣзжай одна!

— Оставить его, — одного? Княгиня плечами повела. — Чтобы онъ въ мое отсутствіе и меня ужь самое проигралъ въ карты… если только нашлись бы еще охотники выиграть меня? съ невыразимою горечью улыбнулась она.

— Какъ, опять?… воскликнулъ Завалевскій, останавливаясь предъ ней.

— Онъ не переставалъ никогда… И знаешь — гадко!… Какъ пословица говоритъ: блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ… таитъ, лжетъ, сбивается, — а затѣмъ слезы, раскаяніе, лизаніе рукъ… Odieux!…

— Долги? коротко сказалъ графъ, принимаясь опять ходить по комнатѣ.

— Само собою… На-дняхъ срокъ одному векселю, — я поручилась… и если я не найду денегъ въ деревнѣ, я и не знаю.

— Много?

— Пять тысячъ съ чѣмъ-то, пропустила она сквозь зубы — и отвернулась, какъ бы избѣгая встрѣчи съ его глазами.

Онъ походилъ, походилъ…

— Это, кажется, найдется, какимъ-то шепотомъ и еще старательнѣе, чѣмъ она, стараясь не глядѣть на нее, промолвилъ онъ, — сѣлъ въ столу и, потянувъ въ себѣ ящикъ, принялся шарить въ немъ нервно подергивавшимися пальцами.

— Пять… вотъ! не договорилъ онъ, выбрасывая на столъ пачки ассигнацій и быстро подымаясь съ мѣста, чтобы не видѣть, какъ возьметъ ихъ Дина.

Она сунула ихъ въ карманъ сухимъ, какъ бы гнѣвнымъ движеніемъ, отшатнулась въ спинку кресла и закрыла себѣ оба глаза рукою…

— Владиміръ, тихо промолвила она, — ты меня презирать долженъ!

— Почему же это? весь растерявшись, обернулся онъ въ ней…

— Parce que j'accepte — et que vous ne m'aimez plus!… Она опустила руку — и такъ и впилася въ него расширенными зрачками… Онъ не отвѣчалъ… До этой минуты она еще могла сомнѣваться… Теперь — нѣтъ: въ его душѣ ничего уже болѣе не оставалось! — потухла послѣдняя, послѣдняя искра… Она поняла.

На ея посинѣвшихъ губахъ заиграла тутъ же послушная усмѣшка:

— А замѣчаешь ты, какъ подъ старость всѣ мы склонны въ сантиментальности? какъ бы глумясь надъ самой собою, сказала она, подымаясь съ мѣста… и, не давъ ему найти отвѣтъ:- Когда у тебя здѣсь на почту посылаютъ?…

— Каждый день можно, — у насъ контора въ селѣ, поспѣшилъ объяснить Завалевскій.

— И прекрасно, — я успѣю сегодня же написать воронежскому моему управляющему, чтобы ждалъ насъ въ субботу. Письмо все же раньше насъ попадетъ; мы въ Орлѣ остановимся…

И она пошла въ дверямъ. Графъ двинулся за нею.

— Et ce pauvre Alexandre! остановилась вдругъ на-ходу и засмѣялась княгиня.

— А что?

— А то, что онъ какъ вотъ влюбленъ въ эту вашу красавицу здѣшнюю, — comment l'appelez vous déjà?…

— Въ Марину?

— И что онъ, продолжала княгиня, не видитъ, что эта Марина, въ свою очередь, безумно влюблена въ тебя.

— Въ меня! почти испуганно вскрикнулъ Завалевскій;- его такъ и ошеломило…

Дина скользнула по немъ своими египетскими глазами — и ядовито улыбнулась.

— Ça ne serait déjà pas si bête de la part de la donzelle… Берегись!…


Читать далее

Марина изъ Алаго-Рога. Современная быль . (Посвящается графинѣ Соф. Андр. Толстой)
I 10.04.13
II 10.04.13
III 10.04.13
IV 10.04.13
V 10.04.13
VI 10.04.13
VII 10.04.13
VIII 10.04.13
IX 10.04.13
X 10.04.13
XI 10.04.13
XII 10.04.13
XIII 10.04.13
XIV 10.04.13
XV 10.04.13
XVI 10.04.13
XVII 10.04.13
XVIII 10.04.13
XIX 10.04.13
XX 10.04.13
XXI 10.04.13
XXII 10.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть