Онлайн чтение книги Марко Висконти
Глава XIX

Теперь наша история, перескочив через события целого месяца, переносит нас в город Лукку, хозяином которого тем временем стал Марко Висконти. Произошло это таким образом. Император, вынужденный оставить Тоскану, поскольку и его дела и дела антипапы шли из рук вон плохо, решил, прежде чем навсегда покинуть этот край, выжать из него как можно больше, и среди различных придуманных им средств самым ловким была продажа дружественных ему городов за звонкую монету. Именно эта любезность была оказана и Лукке: коварный Людовик Баварский отнял ее у сыновей Каструччо, ее могущественного владыки, и продал Франческо Кастракани из рода Интерминелли, который выжал из города не одну тысячу полновесных золотых флоринов. Но граждане Лукки, не смирившиеся с тем, что ими торгуют, как скотом, обратились после отъезда императора к Марко, который как раз в это время был в Черульо, где он привлек на свою сторону отряд взбунтовавшихся германцев, и стали просить его прийти им на помощь. Висконти нагрянул в Лукку с шестьюстами копейщиками, лишил Кастракани столь неправедно приобретенного им владения и был избран главой и повелителем города, освобожденного им от ненавистного тирана. Горожане охотно подчинились такому славному и благородному воину, еще недавно бывшему близким другом знаменитого Каструччо, под предводительством которого их город стал могучим и процветающим.

На шестой день после этого события Марко все еще рассылал отряды в разные концы области Лукки, чтобы принимать во владение земли и замки, изъявлявшие готовность перейти на его сторону, и захватывать, опустошать и поджигать поместья тех феодалов, которые отказывались ему подчиниться. Кроме того, он начал тайные переговоры с графом Фацио, стремясь завладеть Пизой так же, как и Луккой, вырвав этот город из рук мессера Тарлатино ди Пьетрамала, которому уступил его Людовик Баварский.

Утро шестого дня Марко потратил на чтение полученных писем и отправление новых посланий князьям и городским коммунам Тосканы и Романьи, которые с завистью, страхом или надеждой взирали на появление нового владыки, чьи намерения нелегко было разгадать. Остаток дня прошел среди празднеств и чествований, в которых чернь никогда не отказывает своим новым властелинам. В его ушах еще звенели восторженные клики, которыми его приветствовали на улицах Лукки, когда он в сопровождении графов, баронов и цеховых мастеров направлялся в церковь святого Мартина на поклонение.

Было уже поздно, и Марко, отпустив своих новых советников и придворных, прогуливался по огромному залу городского дворца, в котором не так давно жил знаменитый друг его Каструччо, и время от времени поглядывал в готическое окно, выходившее на площадь. Из него были видны силуэты башен и отблески огня на церковных куполах. Внизу, на площади, горел огромный костер, освещавший неверным красным светом толпу горожан, пивших и распевавших здравицы и канцоны в честь Марко Висконти. Вдали на склоне холма, полукругом охватывавшего город, виднелись другие группы пирующих. Всюду, точно в праздник, звонили колокола.

Марко на минуту остановился у окна, чтобы полюбоваться представшим ему зрелищем, словно жених, который в день свадьбы не может отвести глаз от своей очаровательной невесты. Отойдя от окна, он перевел взгляд на портрет Каструччо, висевший над камином, и вид этого человека отравил ему всю радость и очарование пережитого дня. Марко подошел к креслу, сел в него и, не спуская глаз с лица недавно погибшего друга, подумал: «Если бы в Риме в дни твоей славы, когда все считали тебя правой рукой императора, а гвельфские города, король Роберт и папа трепетали при звуке твоего имени, когда я гордился твоей дружбой и надеялся с твоей помощью стать повелителем Милана, — если бы в те дни к тебе пришел гадатель и сказал: „Каструччо, через несколько месяцев все пойдет прахом, а тело твое зароют в землю“, кто бы поверил такому предсказанию? Ведь ты был тогда в расцвете лет, силен и могуществен… И все же жизнь так обманчива, так быстротечна… Ты знал, что всякий человек смертен, и все же ты не поверил бы, если бы предсказатель добавил: „Видишь того, кто стоит с тобой рядом? Того, кого ты стараешься возвеличить в своем краю, того самого Марко, который изо всех сил помогал тебе подняться на достигнутую тобою ныне высоту и который любит и почитает тебя больше, чем брата? Видишь ли ты его? Так знай же, что вскоре он станет владыкой твоего города, что твой дом станет его домом, твои богатства — его богатством, а твоя вдова и дети пойдут из города в город и будут просить убежища, но им везде в нем откажут“. Что ответил бы ему этот великий мудрец? Что он почувствовал бы?.. А я… что сказал бы я?.. Нет, надо делать свое дело и не думать о будущем! Что за жалкое существо человек!.. Подумать только, вот этот славный, могучий город сам отдается тебе в руки, пока ты многие годы стараешься овладеть другим, ускользающим от тебя, словно призрак. Не кажешься ли ты сам себе безумным алхимиком, в поисках золота случайно проникшим в сокровенную тайну природы, о которой он и не подозревал?»

Он снова выглянул в окно, постоял минуту, созерцая площадь, а затем воскликнул:

— Как красива Лукка… Но все же это не Милан, — добавил он со вздохом. — Стать князем там, где ты был унижен, повелевать теми, кому ты повиновался, быть великим среди тех, кого радует твое величие, делиться им с друзьями и бесить врагов, наслаждаясь их унижением, — вот это жизнь!.. Здесь вокруг веселые холмы, покрытые виноградниками и оливковыми рощами, здесь много рыцарей, прелестных дам, богатства, изысканности… но все это ничего не говорит сердцу Марко.

В то время как он, полный этих дум, стоял у окна, собравшийся на площади народ заметил его тень на стекле, и все принялись кричать:

— Да здравствует Марко! Да здравствует Марко!

Потревоженный шумом голосов, прервавших его мысли, Марко склонил голову и в любезном поклоне развел руки, но потом потерял терпение и вышел в соседнюю комнату со словами:

— Глупые безумцы! Вы боитесь остаться без хозяина?.. Да здравствует Марко! А чего вы ждете от этого Марко? И кто он такой? Уверены ли вы, что он не захочет обмануть ваши надежды? Какой восторг! Какое ликование! Наверное, то же было и после победы в Альтопашо… И кто-то, пожалуй, верил вашим крикам. Я сам когда-то упивался ими… А сейчас я знаю, как краток путь от вербного воскресенья до страстной пятницы, от осанны до крестного пути.

На пороге появился паж. Получив разрешение, он вошел с глубоким поклоном, вручил Марко несколько писем и сказал:

— Послания из Ломбардии; гонец ждет внизу, в красном зале, он говорит, что он ваш слуга; его имя Пелагруа.

— Подожди у двери, — отвечал Марко, отсылая пажа кивком головы. Потом он подошел к светильнику, начал читать надписи на письмах и, узнавая по почерку, от кого они были, бросал их одно за другим на стоявший рядом столик.

Вдруг на глаза ему попалось письмо, при виде которого он удивленно поднял брови, взял серебряный колокольчик и позвонил. В дверях сразу появился паж, и Марко спросил у него:

— Все ли письма прибыли с одним гонцом?

— Да, — отвечал паж, — их все принес ваш слуга. Правда, одно оставил во дворце гонец, который был здесь проездом в Рим.

— Хорошо, — сказал Марко, и мальчик вышел.

Бросив на стол последнее письмо, которое он все еще держал в руках, Висконти сказал самому себе с горькой усмешкой: «Итак, меня удостоил вниманием мой сиятельный племянник!» Затем он взял другое письмо, которое сначала отложил в сторону, вскрыл его и начал читать. Это было послание от Лодризио, его советника. С тех пор как Марко покинул Милан, Лодризио регулярно сообщал ему все городские новости. Не проходило недели, чтобы гонец не вез его писем или ответов Марко, написанных условным шифром. В них они плели новые сети интриг и советовались, что предпринять в зависимости от положения дел.

Как только пошли слухи, что император двинулся в Ломбардию, Лодризио принялся уговаривать Висконти выступить с мятежными германцами из Черульо и напасть на Людовика с тыла, как намеревался сделать когда-то сам Марко, а Лодризио тем временем поднял бы Милан и вышел бы навстречу императору с ополчением горожан, враждебных Адзоне и отнюдь не желавших пускать в город банды голодных грабителей императора. Но в то время Марко еще не был готов к этому. Он не настолько доверял бунтовщикам из Черульо, чтобы прямо повести их против их собственного германского императора. С другой стороны, тут как раз подвернулось дело с Луккой, от удачного исхода которого зависело, сможет ли он добыть нужные деньги, чтобы добиться привязанности и послушания немцев, чьим начальником он сделался.

Но стоит в предприятиях подобного рода упустить удобный момент, тот самый неуловимый, быстротечный момент, когда все идет как по маслу, момент, который нужно ловить на лету, — и дело оборачивается совсем по-другому. Пока Марко медлил, возникли новые неожиданные осложнения, предусмотреть которые было невозможно, так как они зависели не только от воли отдельных людей. Эти-то осложнения и перепутали нити заговора в Милане.

Любовь, которую миланцы питали к Марко, пошла на убыль, как только он перестал осыпать народ щедротами и с блеском разъезжать по Милану в сопровождении роскошной свиты рыцарей и оруженосцев. Он не устраивал больше шумных пиров, и из уст в уста больше не передавались его разящие шутки, сказанные на ухо приближенным, а затем разнесенные толпою, которой всегда льстит, если она может втихомолку уязвить кого-либо из сильных мира сего.

Богатые и влиятельные жители ломбардских городов, втайне ему сочувствовавшие, также были обескуражены тем, что время шло, а дело не двигалось с места. Им не нравились некоторые странности, которые появились в поведении Марко с тех пор, как он запутался в сетях любви. Предмет его страсти был еще не известен, но признаки ее уже всем бросались в глаза.

Марко мог бы опереться на священников, специально посланных для его поддержки папой Иоанном, но и они, заметив, что их друг не торопится покинуть Черульо, в то время как Людовик Баварский большими переходами стремительно движется к Ломбардии, почувствовали, что им надо найти союзника понадежнее, если они не хотят потерять все свое влияние в этих местах и попасть в руки Адзоне, который молчал, пока был слаб, но сразу бы все им припомнил, как только почувствовал бы силу с приходом императора.

Впрочем, духовенство могло не слишком утруждать себя поисками союзников: оно было уверено в своем будущем, но вот Адзоне чувствовал себя далеко не так спокойно. Ему было известно, что император приближается к Ломбардии с распущенной и бунтующей армией, что он вне себя от ярости и что зол он, как легко было догадаться, главным образом на него, на Адзоне, потому что Адзоне не выплатил денег, обещанных за его назначение наместником Милана, и, по всей видимости, сговорился с Марко, чтобы не дать бунтовщикам из Черульо вернуться под знамена императора. Дрожь пробирала нового владыку Милана; трепетали и оба его дяди, Лукино и Джованни, при мысли об этом мстительном, жадном, капризном человеке, который предал гибеллинов Италии и много месяцев гноил их самих в темницах Монцы. Они не могли без страха подумать о том, что им снова придется очутиться во власти его прихотей.

При таком положении дел уступки напрашивались сами собой; и действительно, Адзоне сделал первый шаг, распустив слухи о том, что он хотел бы примириться с церковью, и духовенство приняло его с распростертыми объятиями. Первое же их совместное решение сводилось к тому, что он должен решительно выступить против императора и всеми силами отстаивать свои земли. Так новый миланский владыка неожиданно обрел спасение там, где прежде готовилась его гибель: став другом церкви, он привлек на свою сторону те силы, которые раньше упорно враждовали с ним, и обрел в них надежную защиту.

Все это было уже давно известно Марко. Теперь же Лодризио извещал его в письме, что Милан спешно укрепляется, готовясь оказать сопротивление императору, а Монца, Лоди и другие города заявили, что скорей дадут разрушить себя до основания, чем откроют ему ворота. Что же касается их первоначальных планов, то теперь им опереться не на кого: все жители города сплотились вокруг Адзоне для борьбы с общим врагом. А потому Лодризио советовал Марко выждать и ни к кому не присоединяться. Если победит император, писал он, то, приведя к нему отряд германцев из Черульо, Марко мог бы стать его другом и получить от него титул наместника, который тот наверняка отнял бы у Адзоне в отместку за его мятеж. Если же дело обернется худо для Баварца, то Марко сможет сослаться на услугу, оказанную им победителю наместнику: ведь именно он увел отряд наемников из Черульо и не дал им прийти на помощь императору в трудную минуту.

Лодризио писал, что Марко может не беспокоиться: их замыслы не раскрыты, а примирение духовенства с наместником было далеко не полным и не совсем искренним. Он также советовал Марко продолжать сношения с кардиналом Бельтрандо дель Поджетто, с папским двором в Авиньоне и с Флоренцией, чтобы опереться на них в случае необходимости, как только будут приведены в действие нити заговора.

Кончив читать, Марко презрительно бросил листок на стол и сказал:

— Опять это притворство и двойная игра! Вот к чему старается он меня приучить! Нет, я не рожден для этого подлого века!.. И все же…

Но так и не закончив фразы, он взял со стола и развернул письмо от Адзоне. Племянник подробно сообщал ему, что произошло в городе, объяснял причины, побудившие его выступить против императора, просил его занять чем-нибудь германский отряд в Черульо, чтобы он не пошел на соединение с врагом, и быть посредником в примирении и заключении союза с некоторыми городами в Тоскане и Романье. В конце он просил советов о том, как укрепить Милан.

Остальные письма были почти одного и того же содержания: ломбардские сеньоры приносили в них свои извинения за вынужденное сближение с Адзоне и клялись в верности Марко, который горько усмехался, читая изысканные фразы, которыми старые друзья пытались прикрыть свою измену. Марко слишком хорошо знал цену людям, чтобы испытывать при этом ненависть или удивление. «Они решили, что я уже ни на что больше не годен, — подумал он. — Но когда они узнают, что я стал господином Лукки, а дела в Ломбардии пойдут на лад, они снова будут ласковыми и послушными».

Он велел позвать Пелагруа. Тот все еще никак не мог опомниться от изумления, найдя своего хозяина владыкой столь могущественного города, в то время как он представлял его себе главарем шайки разбойников в одном из ничтожных замков долины Ньеволе. Войдя в зал, он начал низко кланяться и только было заговорил о том, как он удивлен и рад, но Висконти, прервав его на полуслове, спросил:

— Ты видел Лодризио перед отъездом?

— Да, он сам вручил мне письма, которые я вам привез.

— В каких он отношениях с наместником?

— В наилучших: ведь все у него в руках. Представьте себе, ему поручены укрепления у Арочного моста, а ведь это, говорят, самый важный участок стены.

— Так, значит, миланцы решили всерьез показать врагу зубы ?

— И зубы и силу — стараются они вовсю.

— А как дела с оружием?

— Разобраны все запасы в лавках оружейников; работа не прекращается ни днем ни ночью; скоро должны быть готовы шесть новых баллист, восемь крупных камнеметов и уж не знаю сколько крепостных щитов; укрепляются бастионы и строятся новые большие башни из дерева На всех воротах вывешены флаги; при первом же ударе большого колокола сеньории все способные носить оружие соберутся в назначенных местах, и, меньше чем через час, на стенах будет сорок тысяч воинов.

При этих словах Марко вспыхнул от радости, глаза его заблестели, лицо озарилось отвагой. Он лучше, чем кто-либо, понимал, что этот единый порыв, охвативший всех горожан, приведет (если только это возможно) к росту популярности наместника и расстроит заговор, который он так долго и усердно плел; и все же достоинство родной земли, честь его любимого Милана были для него дороже всего остального.

— Послушай, — сказал он управляющему замком, — передай Лодризио — я ему сам об этом напишу, но ты тоже скажи, — чтобы он как следует укрепил бастионы у ворот Тичино, которые выходят к мельницам Тезинелло, иначе город останется без хлеба. Неплохо бы также перекрыть реку, чтобы затопить мост святого Эусторджо. А ты приготовься к защите моего замка в Розате на тот случай, если Баварцу взбредет в голову свернуть в ту сторону.

— Неужели, — отвечал неуверенно Пелагруа, — вы хотите выступить в открытую?.. Лодризио велел мне передать вам на словах…

— Я не спрашиваю советов у Лодризио, а тем более у тебя, — сказал Марко сурово. — Я приказываю, чтобы мои владения в Мартесане и Кастель Сеприо направили в Розате людей и продовольствие. Пусть Пелавичино возглавит солдат, а ты займись припасами. И запомните раз и навсегда: вам обоим придется плохо, если хоть один солдат Баварца вступит во двор замка. Десяток моих молодцов сможет в нем продержаться до тех пор, пока они не съедят всего, вплоть до последней клячи из моих конюшен.

Управляющий поспешил ответить, что он непременно выполнит все, что ему приказано. Тогда Марко жестом отослал его, и Пелагруа направился было к выходу, но не успел он дойти до двери, как Марко, передумав, позвал его обратно.

— А что слышно об Отторино? — спросил он.

— После того как вы его так отделали, он больше не появлялся в Милане. Говорят, что он приказал перенести себя в свой замок в Кастеллето и дней пятнадцать — двадцать залечивал раны. А сейчас ходят слухи, что он поехал к Баварцу и хочет перейти к нему на службу.

— Неправда! — решительно сказал Марко.

— Может быть, и неправда, — отвечал смиренно Пелагруа, — но кое-кто из миланцев уже перешел на сторону императора. Например, Джакобино ди Ландриано, и Уберто Брегондио, и Марино Бескапе, и…

— Кто угодно, но не Отторино! Это бесстыдная клевета, его хотят очернить!

Управляющий ничего не осмелился возразить. Немного погодя Марко спросил его уже более спокойно:

— А граф дель Бальцо? Он все еще в Милане?

— Да, в Милане. Он хотел было удрать в Лимонту, как только узнал, что Баварец идет на Милан и грозит ему осадой, но тут вышел указ, запрещающий выезд из города, — это чтобы народ не пал духом при виде сеньоров, бегущих из города.

— Так, значит, Отторино, — продолжал Марко, — не был больше в его доме?

— Вы можете быть уверены, что после турнира ноги его там не было. Должен сказать, что, получив от вас распоряжение, я подкупил одного из оруженосцев графа. Этот плут обходится мне в целое состояние, ну да ладно, он мой друг, и я узнаю от него обо всем, что происходит в этом доме.

Марко ничего не ответил, и мошенник продолжал:

— Если бы вам захотелось обезопасить себя от неприятных случайностей… и получить удовлетворение… вы можете рассчитывать на меня… я многое умею… И Лодризио велел еще сказать вам, что ваш разрыв с Отторино кажется ему опасным… И вообще этот юноша знает слишком много… Как бы он… не мешало бы заставить его молчать.

Висконти прекрасно понял, что хотел сказать Пелагруа, и ответил с улыбкой:

— Передай Лодризио, что он может спать спокойно: я хорошо знаю Отторино и ручаюсь, что где бы он ни был и что бы с ним ни случилось, он всегда будет мне верен. Он может меня ненавидеть, может желать моей смерти, но никогда не предаст меня.

— Да разве… я хотел сказать только… Да у меня никогда и рука не поднялась бы…

— Вот пусть и не поднимается, — ответил Марко и вдруг замолчал, словно хотел заговорить о другом, но не знал, с чего начать, чтобы не выдать себя. Наконец он с трудом произнес: — А что говорят в Милане о неизвестном рыцаре, который выбил из седла Отторино?

— Чего только не болтали! Кое-кто говорил, что это был сын Рускони; другие будто бы узнали в нем одного из рыцарей короля Роберта, но сам Отторино, едва придя в себя, сказал своим друзьям, что в Италии, кроме вас, нет рыцаря, который смог бы нанести такой удар.

— Но я его не искалечил? Ведь он уже выздоровел? — озабоченно спросил Висконти.

— У него не осталось даже шрама, и он очень быстро вновь обрел цветущий вид, так что графская дочка не понесла никакого убытка…

— А что с ней? — прервал его Марко.

— С кем?

— С Би… с той, о ком ты говорил, — с дочерью графа?

— После турнира она дней пять или шесть была между жизнью и смертью, прямо хоть причащай ее, но потом понемногу оправилась. Мать с отцом, которые души в ней не чают, ни на миг от нее не отходили — и хлопотали вокруг нее, и всячески заботились о ней, так что поставили ее опять на ноги. Сейчас она немного капризничает, как все избалованные дети, но это все пустяки.

Услышав, как насмешливо говорит слуга о девушке, о которой он и мыслить не мог без волнения и глубокой почтительности, Висконти не сдержался и, повысив голос, воскликнул:

— Не забывай, о ком и с кем ты говоришь, наглый мошенник! Иначе ты получишь за это от меня такой подарок, что не забудешь его, пока твоя голова будет сидеть на плечах! — С этими словами он повелительно махнул рукою.

Пелагруа, бормоча какие-то извинения, тут же выскочил вон, точно ошпаренный пес, хотя и надеялся, что хозяин позовет его вновь, чтобы с ним попрощаться. И тут он начал размышлять о словах Марко, пытаясь понять, чем вызван его гнев.

Как и все другие, он считал, что Марко видел в Биче лишь помеху для брака Отторино с дочерью Рускони. Он знал, что Висконти хочет породниться с этим могущественным сеньором, знал характер Марко, и ему не казалось странным, что тот может пустить в ход копье, лишь бы добиться своего. Когда Пелагруа увидел, что Марко вступил в бой со своим двоюродным братом (а управляющий был единственным посвященным в тайну, ибо Висконти поручил ему достать шлем нужной формы и нанять оруженосца, которого никто не знал бы в их краях), он понял это как месть за то, что юноша нарушил свое обещание. Даже когда Марко перед отъездом поручил Пелагруа следить, не ходит ли Отторино в дом к графу дель Бальцо, у него и тут не возникло никаких подозрений или сомнений. Поэтому ему и в голову не приходило, что его слова могут так разгневать его господина. Но яростная вспышка Марко, подобно блеску молнии, внезапно озарила его сознание ярким светом. Он понял, что здесь кроется какая-то тайна. «А что, если, — подумал он, — Марко и сам неравнодушен к этой девице, перед которой он так робеет и смущается?» Он перебрал в уме все происшествия, все поступки своего господина, и эта новая догадка позволила ему легко и просто их объяснить.

Оставшись один, Марко сел к столу, написал пять или шесть писем, а затем велел вновь позвать управляющего замком, вручил ему письма и подробно рассказал, кому и как их передать. Поговорив с Пелагруа о замке в Розате и о его защите, Марко под конец сказал:

— Кстати, об Отторино. Я не сомневаюсь, что он не покажется в Милане, а если это случится, то вряд ли граф дель Бальцо пустит его в свой дом. Во всяком случае, внимательно следи за ним, и если будет что-то новое, сразу же мне сообщи.

— Слушаюсь, — отвечал Пелагруа, — но что, если… вдруг я узнаю… ведь говорят, что девица с ним помолвлена и что свадьба не за горами. Вдруг отец решит…

— Помешать, — сказал Марко.

— Но как? Потому что…

— Любым способом, — прервал его Марко, — помешать, действуя в зависимости от обстоятельств, и немедленно сообщить мне. — Сказав это, он отослал управляющего.

Пелагруа вышел, но по пути к двери он бросил испытующий взор на лицо хозяина, на котором было ясно видно волнение, тем более заметное, что он всячески старался его скрыть.

«Я его поймал, и дело в шляпе», — подумал мошенник. Он спустился во двор, сел на коня и, стегнув его хлыстом, выехал из дворца в сторону Ломбардии.

Ночью, в полном одиночестве, трясясь в седле, негодяй рассуждал с самим собой так:

«Ну конечно, нет никакого сомнения! Голову даю на отсечение… Наконец-то в запутанном клубке нашлась нить, которая позволит все распутать… Теперь понятно, почему он был вне себя, точно безумный, когда явился в Розате. Вот почему ему так не хотелось ехать в Тоскану. Вот почему он отправился в путь и тут же вернулся обратно. Конечно, он всегда был странным человеком, но, черт побери, это уж слишком! Бедняга! И ведь он не мальчик, который только вчера отцепился от материнской юбки… Будь она по крайней мере дочерью князя или королевой — ну, так сказать, солнцем в небе. А то ведь он влюбился, втрескался самым глупым образом в какую-то девчонку, которая хотя, прямо скажем, и не дурнушка… Нет, она красива, но разве в этом дело! Есть же и получше ее. И потом, она горда до того, что противно становится, и еще того хуже — по уши влюблена в другого… Господи, меня смех разбирает… Такой человек! Марко Висконти! Как поглядишь наверх, так кажется, будто великие люди слеплены из другого теста… И вдруг такой срам, такое ребячество! Ладно, ладно, надувайся гордостью, задирай нос — теперь один человек, с которым ты обходишься, как с собакой, заполучил в руки нить, и он заставит тебя вертеться и прыгать, как ему захочется… А ведь от него зависит моя судьба, вся моя жизнь… Черт возьми! Как он разозлился из-за этой девчонки!.. „Не забывай, о ком ты говоришь!“ Бедные великие люди, как вы ничтожны!»

Тут он прикрикнул на коня, перешедшего с рыси на шаг, пришпорил его и снова вернулся к своим мыслям:

«Но кое-чего я не могу понять, и это мне очень неприятно: как он не впал в ярость и не захотел свести счеты с наглецом, который увел у него девчонку? Он же видит, что яблочко само падает ему в руки и что довольно сказать одно слово — да нет, и не говорить, а только не защищать его, — когда ему прямо тут же готовы услужить… Вот Лодризио, тот не дурак, он даром помогать не станет. Он бы рад был избавиться от братца и завладеть его богатством в Кастеллето, но предпочел бы сделать это чужими руками. Как будто я не разбираюсь в этих хитростях. Я все прекрасно понимаю, все понимаю… Но Марко то что мешает? Если от Отторино так легко избавиться, то чего же больше? Нет, Марко — сумасшедший, трижды сумасшедший… Он не хочет, чтобы с головы его вассала упал хоть волос. Не сметь его трогать! Но свадьбе помешать! Ему-то хорошо, а каково его слуге? Взбреди сейчас влюбленным в голову жениться, мне, видно, ничего другого не останется, как встать стеною между ними и сказать: „Отступитесь, ради бога, друг от Друга: моему хозяину ваш брак не по душе“. Вот с Лодризио все было бы по-иному. Мы бы пошли напролом, без оглядки на всякие глупости. А там повезет так повезет… Вот уж он посмеется, когда я расскажу ему об этой любви… Ладно, спрошу у него совета — всегда полезно иметь человека, за чьей спиной можно спрятаться».

Пока управляющий замком в Розате замышлял все эти интриги против своего господина, Марко улегся в постель, но так и не сомкнул глаз. Мысленно он представлял себе, как его слуга скачет в Милан, въезжает в любимый город. Ему казалось, что он сам входит во дворец наместника и обсуждает с ним и с братьями меры по обороне города. Ему хотелось пройти по улицам и площадям Милана, заглянуть в арсеналы и в мастерские, осмотреть боевые машины и оружие, вдохновить сограждан речами, собственным примером. Но над всей этой пестрой вереницей лиц, мест и событий господствовал один образ, неотступно стоявший у него перед глазами и не дававший ему ни минуты покоя. Среди разнообразных чувств, которые овладевали им при встречах с воображаемыми людьми, этот образ словно создавал какую-то мелодию, звучавшую в его душе и отдававшуюся в глубине его сердца. Эта мелодия иногда затихала, заглушаемая другими переживаниями, но она никогда не умолкала совсем: так иногда басовые ноты проходят через весь хорал, исполняемый на органе.