Онлайн чтение книги Марко Висконти
Глава XXI

Священнику из Лимонты граф отвел отдельную комнату и каждый день приглашал его обедать за своим столом В семейный круг графа была допущена и наша Марта, жена лодочника, которую поселили в комнатке неподалеку от Амброджо Она занималась домашними делами вместе с четырьмя-пятью женщинами, приглашенными в это огромное хозяйство, где непрерывно расстилались и застилались постели, стиралось белье, готовились обеды и мылась посуда для всех новых обитателей дома.

Добрая старуха вскоре снискала расположение семьи сокольничего: Марианна, Амброджо, Лупо и Лауретта полюбили ее и относились к ней как к родной, а она, вечно суетясь, за всем приглядывая и наводя, где надо, порядок, находила еще и время, чтобы поговорить с ними о родных горах и о родном озере.

С одним только Бернардо она никак не могла подружиться: этот глупец не только не изменил своих взглядов, но с еще большим упорством защищал императора и антипапу Боясь выйти на улицу, чтобы не лишиться головы из-за бредней, которые давно уже были не в моде, у себя дома он ни на минуту не переставал брюзжать, бушевать и приставать к родственникам, и гостье из Лимонты не меньше, чем другим, надоедали его ученые разговоры и раскольнические рассуждения.

Тем временем стали поступать известия о приближении армии императора — она насчитывала три-четыре тысячи всадников и бесчисленное множество пехотинцев. Кане делла Скала []Делла Скала — знатный род, правивший в городе Вероне. Кане делла Скала, прозванный Великим, был властителем Вероны с 1312 по 1329 г. прислал ему четыреста солдат, многие гибеллины из разных городов Ломбардии и даже ряд могущественных семей из Милана подняли императорские знамена и выступили со своими вассалами на помощь Баварцу. Силы их были огромны, а осадные орудия наводили страх.

Как раз в это время из Лукки прибыл Пелагруа и, тайно посовещавшись с Лодризио, тут же уехал укреплять замок в Розате. Немного позже приехал другой посланец с письмами для наместника, и в городе распространилась весть о том, что Марко стал господином Лукки и окрестных земель. Легче вообразить, чем описать, с каким восторгом это известие было встречено в Милане. Все были уверены, что это необыкновенное событие явилось следствием тайного сговора с тосканскими гвельфами, который имел целью заманить императора в ловушку, и эта догадка укрепляла уверенность и мужество миланцев.

Прошел день, два, три, и из Монцы сообщили, что Людовик Баварский появился у стен города и что жители закрыли перед ним ворота. Миланцы днем и ночью несли караул на стенах и совершали обходы, выдвинули далеко вперед наблюдательные посты и передовые отряды, днем и ночью напряженно трудились, готовя метательные орудия и строя укрепления. Настало завтра, потом послезавтра, и вот, наконец, двадцать первого мая вдалеке появились императорские знамена. Казалось, это было целое море людей и бесконечная вереница коней и повозок.

В те времена Милан был окружен рвом, вырытым еще за полтора века до описываемых событий, когда город готовился обороняться от Фридриха Барбароссы []Фридрих Барбаросса был императором с 1152 по 1190 г.. Это тот самый ров, который много лет спустя после событий, о которых мы рассказываем читателю, был заполнен водой и получил название Судоходного канала. На месте нынешних мостов в то время, то есть в 1329 году, находились главные и малые ворота города.

Вначале император разбил свой лагерь против Арочного моста, затем перенес его к воротам святого Амвросия, а сам со своим двором перешел в монастырь святого Витторе, находившийся тогда вне стен города как раз напротив упомянутых ворот. Осажденные миланцы видели по ночам, как в этом огромном здании пылали бесчисленные огни, слышали шум пиров, устраиваемых Баварцем, и старались попасть в монастырские строения из камнемета, установленного на башне, которая до сих пор возвышается рядом с мостом святого Амвросия. Когда это им удавалось, они издавали те странные крики, о которых сообщает историк Фьамма: «Пей побольше, лысый черт, на здоровье, хо-хо!»

Во время этой осады император двинул свои главные силы против предместья у ворот Тичино, рассчитывая захватить тамошние мельницы и заставить город сдаться из-за голода; однако именно эта часть города, благодаря предупреждению Марко, была укреплена лучше других. Последовали многочисленные стычки, однако миланцы не только не были вытеснены из предместья, но даже добились некоторых успехов.

Осада длилась уже больше месяца, когда однажды некий офицер сообщил Лупо, что этой ночью через ворота Альджизио в город ввезут продовольствие, недостаток которого уже начинал чувствоваться в Милане. Тогда он сам встал на стражу, чтобы опустить мост сразу же, как только будет подан условный сигнал. К этому времени Лупо уже возглавлял ополчение из Лимонты, и ему поручили охранять ворота Альджизио. Копейщиков же из монастыря святого Амвросия перевели отсюда в башню, стоявшую как раз напротив предместья у ворот Тичино, где больше всего чувствовалась нужда в дисциплинированных воинах, умевших обращаться с оружием.

Настала ночь. Наши горцы рассыпались по всему валу, тянувшемуся до ворот Комачина. Лупо всматривался в темноту с башни, высившейся над воротами, которые они охраняли. После долгого ожидания он наконец увидел, что на колокольне монастыря святого Симпличано мелькнул свет. Это был условный знак, и Лупо поторопился ответить на него, приоткрыв створку фонаря и на минуту выставив его между зубцами башни. Сделав это, он спустился этажом ниже, где спали его отец Амброджо, лодочник Микеле и четверо других его земляков, и сказал:

— Пора, вставайте!

Они вскочили, бросились к бойницам и начали прислушиваться, но снаружи все было тихо — раздавались лишь шаги часовых, охранявших нижний этаж башни. Прошло еще немного времени, и вот издалека все ясней стал доноситься какой-то глухой шум. Это был скрип колес и топот лошадиных копыт.

— Что за черт! — воскликнул Лупо. — Похоже, они тащат с собой телегу.

— Конечно, телегу, — отвечал Амброджо.

— Вот ослы деревенские! — сказал Лупо. — Что за нужда была брать телегу и устраивать такой шум! Неужели они не могли принести все на плечах? Или, на крайний случай, погрузить на мулов.

Стояла кромешная тьма, в двадцати шагах ничего не было видно. Но вот на краю рва появился человек, он трижды хлопнул в ладоши и проговорил:

— Святой Амвросий.

— Для кого? — спросил Лупо.

— Для Лукино и для жителей, — отвечал тот.

— Все правильно, — сказал вполголоса сын сокольничего. — А почему вы везете свой груз на телеге? — спросил он погромче. — Вы что, не боитесь наткнуться на немецкий дозор?

— В ней сено для графских конюшен, — ответили ему снизу.

Подъемный мост был опущен, и четверка лошадей, тащивших воз с сеном, подошла вплотную к воротам так, что первая пара почти уперлась мордами в подъемную решетку. Лупо отдал команду, и решетка с громким скрипом поползла по грубым пазам двух могучих колонн вверх под свод башни. Тогда кучер, стегнув лошадей, заставил их сделать несколько шагов, а потом вдруг почему-то остановился.

— Гони! — крикнул ему Лупо, но кучер, вместо того чтобы повиноваться, резко свистнул, и из-за церкви святого Марка высыпала толпа солдат, которые тут же бегом бросились к воротам.

— Опустите решетку! Опустите решетку! — закричал Лупо. Освобожденная от противовеса, решетка рухнула вниз, но, падая, уперлась в воз с сеном и не дошла до земли. — Поднимите мост!

— Не можем! Его держат канатами и крючьями!

— Измена! Измена!.. Амброджо, Микеле, лимонтцы, измена!

Караульный на башне поднес ко рту рог и затрубил тревогу. Солдаты, расставленные вдоль рва, со всех сторон побежали на помощь. Оба часовых, сокольничий, лодочник, четыре или пять солдат встали по бокам телеги и, вслепую нанося удары, принялись отбиваться от нападающих, которые старались прорваться в город. Не теряя ни мгновения, Лупо вскочил на одну из лошадей, запряженных в телегу, и начал бить их древком копья, колоть их острием и понукать. Напрягаясь изо всех сил, выгибая спины и почти касаясь животом земли, лошади пытались сдвинуть с места воз, придавленный весом огромной решетки, вдавившейся в сено почти до самой повозки. Два или три раза Лупо кричал, чтобы решетку хоть немного подняли и освободили телегу, но среди всеобщего смятения, в шуме свалки его никто не услышал. Тем временем лошади имперцев неслись во весь опор, и мост уже содрогался под их копытами. Кое-кто из них пробился под арку ворот, где по-прежнему царила беспросветная тьма. Схватка становилась все более ожесточенной, отовсюду неслись крики, за ударом следовал удар. И вдруг посреди всего этого шума послышался скрежет железа, за которым последовал пронзительный крик. Последним усилием лошади вытащили воз из-под навалившейся на него решетки, и она с грохотом упала вниз, придавив какого-то немецкого солдата, который оказался в это время как раз под ней.

Наконец принесли несколько факелов, и они осветили ужасное зрелище: пять или шесть немецких рыцарей, успевших пробиться за решетку, корчились на земле под ногами у осажденных, а под сводом башни продолжалось яростное сражение между теми, кто снаружи старался поднять рычагами решетку, и теми, кто изнутри прилагал все усилия, чтобы воспрепятствовать им это сделать Сражавшиеся яростно наносили друг другу удары, просовывали палки сквозь толстые прутья огромной решетки, кололи друг друга копьями, дротиками и алебардами. Но немцы были в худшем положении: им мешали наружные шипы решетки, задевавшие и ранившие коней и солдат.

Внезапно Лупо заметил, что со стороны церкви святого Марка появилась новая группа врагов, которая устремилась на помощь осаждавшим. Тогда он приказал своим людям, сбегавшимся со всех сторон, подняться на башню и пустить в ход камнемет Через несколько секунд на врагов обрушился град камней, а из бойниц в них полетели тучи стрел, и немцам пришлось отказаться от своих намерений и отступить.

Подняв мост, который больше никто уже не удерживал, и немного успокоившись, защитники ворот подошли к решетке, чтобы закрыть ее как следует, и увидели под ней прекрасного гнедого венгерского скакуна, а рядом с ним — его хозяина. У коня, которого огромная решетка ударила по крупу, были перебиты задние ноги, а у всадника была придавлена ступня. Оба они извивались от боли и изо всех сил старались освободиться от мучительного груза Бедный конь лежал с придавленным к земле задом Грива его встала дыбом. Раздувая ноздри и поводя ушами, он смотрел вокруг горящими глазами, которые, казалось, готовы были выскочить из орбит Время от времени он вытягивал шею и пытался подняться на передние ноги, которые то выбрасывал вперед, то, согнув, подбирал к самой груди. Хрипло дыша, он кусал всех, кто к нему приближался, то и дело издавая пронзительное ржание При каждом движении животного всадник со сломанной ногой, застрявшей между сломанными ногами коня и давившей сверху решеткой, корчился и содрогался от боли. Он то привставал на одно колено и, протягивая вперед руки, умолял по-немецки пощадить его, то, схватив с земли меч, злобно замахивался на окружающих, всем своим видом показывая, что даже теперь, раненный и попавший в западню, он дорого продаст свою жизнь. Освещенный факелами в этой позе, с лицом, заросшим рыжей щетиной, с вытаращенными, сверкающими глазами, полными ярости, боли и страха, он был похож на угодившего в капкан волка, над которым пастух заносит дубинку, чтобы проломить ему голову.

Наши горцы сжалились над несчастным и, вытащив его из-под решетки, перенесли в дом, где им занялась старая Марта, которая тут же принялась вправлять вывихи и переломы. В Лимонте ее недаром считали великой врачевательницей. В простоте душевной бедная женщина считала, что она не погрешит против любви к ближнему, распространив ее на врага. Ведь и он, перестав быть опасным, становился просто человеком.

В ту же ночь, через час после неудачной попытки немцев захватить город, Пелагруа, закутанный в темный плащ, с капюшоном, надвинутым на глаза, и в кольчуге, надетой под платьем, появился возле дома Лодризио Висконти. Дверь была приоткрыта, и он проскользнул внутрь. Солдаты, несшие там стражу, узнали его, и он прошел в зал, где его встретил сам хозяин, давно ждавший его там с нетерпеливым видом.

— Ты один? В этот час? — проговорил Лодризио. — Чем все кончилось?

— Черт бы меня побрал! Провались они пропадом, эти проклятые горцы! — отвечал Пелагруа, снимая с себя плащ.

— Как! У тебя ничего не вышло?

— Все пропало.

— Ах ты каналья-изменник! — вскричал рыцарь, замахиваясь на него кулаком. — Надо бы сбить с твоей ханжеской рожи христианскую личину.

— Послушайте, — сказал Пелагруа, не подавая и виду, что он хоть сколько-нибудь испуган, — я сделал все, что мог, но дело сорвалось из-за этого висельника Лупо, известного вам оруженосца Отторино. Из-за него я не смог вовремя отпрячь лошадей, а сам еле вырвался из его когтей и сразу же пришел сюда, чтобы все вам рассказать.

— И тебя там, конечно, узнали.

— Нет, капюшон у меня был опущен до самых глаз. А кроме того, там ни зги не было видно.

— А немцы?

— Их приступ отбили.

— Как? Простые мужики, да к тому же застигнутые врасплох? Это невозможно!

Тут управитель замка Розате принялся по порядку рассказывать, как все произошло.

Слушая рассказ о мужественном сопротивлении ополченцев из Лимонты, Лодризио чувствовал ту же досаду, которую испытывает птицелов при виде дроздов, ускользнувших из сети и лишивших его удовольствия свернуть им шею.

— Канальи! — восклицал он. — Негодяи! Дурак же я, что доверился такому простофиле. Я сам во всем виноват и получил по заслугам. А ты — ты сам проворонил свое счастье. Стань я владыкой Милана, ты не знал бы нужды и, уж конечно, не сидел бы до скончания дней управляющим замком у Марко.

— Это еще ничего, — холодно отвечал мошенник. — Хуже будет, если он велит повесить своего управляющего. Но не в этом дело. Известно ведь: кто смел, тот и съел. А я, не жалея себя, сделал все, что можно было сделать. И вы это знаете. Подумайте сами, разве мне, помимо всего прочего, не доставило бы удовольствия насолить этим мошенникам горцам, которые в Лимонте хотели меня убить и из-за которых мне пришлось покинуть селение, где я жил припеваючи, не хуже любого князя?

Лодризио бил себя кулаком по лбу и повторял:

— Проиграть такую игру! Погубить все надежды!

— Хорошо еще, — продолжал Пелагруа, — что нас никто не подозревает. Не мне, конечно, себя хвалить, но дело сделано очень тонко — так тайно, так запутанно, что сам дьявол концов не найдет. Опасность миновала, и ничто не грозит ни мне, ни вам…

— Ну, это еще видно будет, несчастный глупец! — перебил его Лодризио. — Я еще заставлю тебя заплатить за все. Может быть, ты хочешь, чтобы я радовался, что, падая, только повредил себе ноги, а не сломал шею? А теперь прочь с моих глаз! Завтра вечером отправляйся в свой замок в Розате, и будь проклят тот день, когда я тебя оттуда вызвал! А пока узнай, что говорят о ночном сражении, и до отъезда сообщи мне. И помни, что на поверку ты оказался никчемным человеком. Добавлю только одно: держи язык за зубами, а еще лучше — проглоти его вовсе.

— Что до этого, — отвечал Пелагруа, — то можете спать спокойно: считайте, что вы говорили не со мной, а с каменной стеной, а я набрал в рот воды и вообще вас не видел.

Выпроводив управляющего из Розате и оставшись один, Лодризио предался безудержной ярости. Он познакомился с Пелагруа в Розате незадолго до того, как Марко уехал в Черульо. Рыбак рыбака, как говорится, видит издалека: они быстро сошлись друг с другом, разумеется не забывая о разнице в их положении. Господин оставался господином, а слуга — слугой. Понимая друг друга с полуслова и соединив, так сказать, рога и когти, сердца и души, они решили всеми силами помогать Марко в его предприятиях, связав все свои надежды на возвышение с его успехом. Но когда Пелагруа привез из Тосканы известие о том, что Марко стал правителем Лукки, заговорщики растерялись, полагая, что, занимаясь новыми хлопотами и удовольствовавшись своим приобретением, Марко не захочет больше возвращаться к старым делам, которые, как им казалось, с некоторых пор шли весьма плохо. Поэтому они решили сами позаботиться о себе и воспользоваться первым же удобным случаем. Случай этот не замедлил представиться. Отчаявшись завладеть Миланом с помощью оружия, Баварец решил получить его изменой. Он попытался подкупить некоторых миланских военачальников, щедро обещая им деньги, чины, высокие посты, но все было напрасно. Тогда он обратился к Лодризио, уже известному ему своим мятежным и честолюбивым характером и неоднократными изменами Торриани и Висконти, и обещал ему ни много ни мало, как сделать его правителем Милана, если он сумеет сдать ему город. Предатель тут же клюнул на эту приманку, рассказал обо всем Пелагруа, и последний, приехав из замка в Розате, задумал описанную выше операцию, которая окончилась столь неудачно.

Теперь Лодризио горестно вспоминал о грандиозном здании, которое рухнуло на его глазах, и размышлял о том довольно неприятном положении, в котором он оказался.

После неудачи прошедшей ночи не могло быть и речи о новых переговорах с Баварцем: его немецкие отряды, измученные частыми вылазками миланцев, с трудом удерживали свои позиции, а солдаты Италии (так назывались союзники императора), лишенные денег и продовольствия, всеми презираемые и предаваемые, постепенно покидали поля сражения, и было ясно, что император вскоре будет вынужден снять осаду и отправиться восвояси. На Адзоне надеяться не приходилось: Лодризио понимал, что господин Милана его подозревает, хотя тог и оказывал ему ежедневно бесчисленные знаки внимания. Так куда же ему было деваться? За какую соломинку мог он ухватиться в этот миг кораблекрушения?

Когда вместе с известием о судьбе Лукки Пелагруа привез Лодризио другое, не менее странное известие о любви Марко к дочери графа дель Бальцо, Лодризио сразу усмотрел в этой любви нить, с помощью которой можно было вновь втянуть Висконти в миланские интриги. Затем завязанные с Баварцем сношения, которые должны были поднять его на такую высоту, о какой раньше он даже и не помышлял, заставили его позабыть об этой возможности. Так дневной свет, врывающийся в распахнутые окна комнатушки, затмевает мерцание лучины, которая кажется нам яркой и красивой, когда ставни закрыты; но теперь в душе тщеславного интригана, не находившего иного выхода, вновь затеплилась прежняя, хотя и слабая надежда.

Мысль о том, что эта глупая блажь (так Лодризио называл любовь Марко к Биче) может оказаться достаточно сильной, чтобы заставить его друга рисковать уже приобретенной им властью над Луккой, ни на минуту не приходила в голову человеку такого склада, каким был Лодризио. Это, конечно, глупость, но такое влечение, говорил он себе, может вызвать у него интерес к другому городу, гораздо более заманчивому, чем Лукка, — к городу, о котором он так долго мечтал. Не достаточно ли бывает иногда небольшой гирьки, чтобы заставить чашу весов склониться в другую сторону? И Лодризио тешил себя надеждой, что держит теперь в руках такую гирьку и может в нужный момент бросить ее на ту чашу весов, которую надо будет опустить.