Глава одиннадцатая

Онлайн чтение книги Клоунада Masquerade
Глава одиннадцатая

Мисс Тернер и еще какая-то женщина, бледная привлекательная брюнетка в черном, стоя перед большой картиной, беседовали с Эрнестом Хемингуэем. В тот самый миг, когда я их заметил, мисс Тернер, бросив взгляд налево, через всю комнату, посмотрела прямо на меня.

Ее глаза за очками в тонкой железой оправе слегка сузились, взгляд переместился на Розу Форсайт, потом снова на меня. Я еле заметно кивнул ей головой и отвернулся, направившись вместе с Розой за мисс Элис Токлас, которая словно проплывала над полом.

Куперу следовало бы предупредить меня еще в Лондоне, что мисс Тернер может здесь оказаться. Она ведь была оперативницей агентства «Пинкертон» и наверняка работала по какому-то делу, может быть, даже по делу Форсайтов. Но Купер порой не позволяет правой руке знать то, что делает левая. А бывает, Купер не позволяет правой руке знать то, что делает она сама.

Зато обе ручки Розы Форсайт действовали вполне дружно. С их помощью она вцепилась мне в руку мертвой хваткой.

— Правда, мило? — прощебетала она. — Ой, посмотрите, там Пабло. Он испанец, хотя постоянно проживает в Париже. Он художник, я ОБОЖАЮ некоторые его ранние работы, ну, этих игроков на мандолине и прочее, они такие УЖАСНО печальные и романтичные. Очень испанские. — Она наклонилась ко мне и подергала за руку, заставив наклонить к ней голову. Я почувствовал ее горячее вибрирующее дыхание и парниковый аромат ее духов. — Но то, что он рисует сейчас, просто безумие.

Мисс Токлас подвела нас к камину. Около него грузная женщина в черном цирковом шатре разговаривала с тощим молодым человеком с обвислыми темными волосами. Молодой человек в черном костюме сидел на краешке деревянного стула, наклонившись вперед, весь погруженный в разговор. Женщина спокойно откинулась в обитом тканью кресле, сложив руки на широких коленях. Лет ей было немногим за сорок, выглядела она невозмутимой и сидела неподвижно, как Будда. Губы под широким, крупным носом узкие, поджатые.

— Джойс хорош, — сказала женщина. Она говорила медленно и четко, как человек, объясняющий простейшие вещи идиоту. — Он прекрасный писатель. Людям он нравится, потому что пишет невразумительно, и никто не может его понять. Но кто идет первым, Джойс или Гертруда Стайн? С кого все началось? Не забывайте, первый мой роман, «Три жизни», вышел в 1909 году, задолго до «Улисса».

Она взглянула на нас с мисс Токлас и улыбнулась. Улыбка у нее была славная — открытая, спокойная и довольная.

— А, — сказала она. — Роза. Роза среди роз. — Я подумал, не хватила ли она лишку.

— Ой, Гертруда, — отозвалась Роза и рассмеялась. Она повернулась ко мне и сказала: — Она всегда так говорит. — Она повернулась к госпоже Стайн. — Гертруда, это господин Бомон. Он — частный сыщик из агентства «Пинкертон». Он…

В комнате что-то с грохотом упало. Мы все обернулись. Хемингуэй удивленно разглядывал перевернутый маленький столик и рассыпанные по персидскому ковру безделушки. Мисс Тернер и ее спутница наблюдали, как он нагнулся, задев локтем висевшую на стене картину, которая покосилась и начала быстро раскачиваться как метроном, ударяясь о соседние картины. Он рванулся, чтобы остановить ее, но теперь уже закачались другие картины, и одна, возвращаясь на исходное место, ударила его по пальцам. Он отдернул руку и сильно потряс ею. Кроме мисс Тернер и ее спутницы, все вокруг увлеченно смотрели в другую сторону или на мисс Стайн.

Мисс Стайн вздохнула.

— Пойди, пожалуйста, к Хемингуэю, Элис, — попросила она. — Пойди и отведи его на кухню. Только держи его подальше от фарфора и непременно накорми. Да, предложи ему coq au vin. Он любит coq au vin. Именно это, ладно?

Мисс Токлас улыбнулась, повернулась и упорхнула прочь. Мисс Стайн снова взглянула на Розу.

— Пинкертон, говоришь? — Она повернулась ко мне. — Настоящий пинкертон, всамделишный? — Она говорила со мной, как, вероятно, и со всеми, — медленно и четко.

— Точно, — подтвердил я.

— Да, но из каких именно пинкертонов? Из тех, что гоняются за отчаянными ковбоями или квартирными ворами? Или вы из тех, кто борется с забастовщиками и бьет бедных голодающих рабочих по голове толстыми, здоровенными дубинками?

— Мы больше этим не занимаемся. Не разгоняем забастовки.

— Тогда, стало быть, ковбои и гангстеры? Вы за ними гоняетесь.

— Если выпадает возможность.

Она засмеялась — глубоким, грудным смехом.

— Замечательно. Вы должны сесть и об этом рассказать. Это Десмонд Споттисуод из Оксфорда, что в Англии. Я очень прославилась в Оксфорде своими книгами. Им в Оксфорде очень нравится мое творчество, что внушает мне большие надежды на Британскую империю. Десмонд приехал сюда прямо из Оксфорда, чтобы задать мне свои острые вопросы.

Молодой человек, то и дело моргая, встал и вяло протянул мне хлипкую руку. Я постарался ее не помять. А он знай себе моргал и моргал.

— Очень рад, — сказал он.

— Дорогой, — сказала Роза и сжала мою руку. — Я только что заметила ЗАМЕЧАТЕЛЬНУЮ подругу. Побегу поздороваюсь. — Она слегка ослабила стянутую у горла шаль. — А вы пока поболтайте здесь с Гертрудой, хорошо? Я скоро вернусь.

Мисс Стайн следила за ней, улыбаясь. Потом легонько покачала головой.

— Роза среди роз, — повторила она. Подняла голову и взглянула на меня. — Стул, господин Бомон. Вы должны найти стул, сесть и рассказать мне об этих ваших ковбоях. — Она повернулась к молодому англичанину. — Вам тоже полезно послушать, Десмонд. Очень полезно, думаю. Вы сможете наблюдать меня во время беседы с американцем. Мы с ним будем обсуждать такое интересное американское явление, как ковбои. Это будет очень полезно для вашей статьи.

Молодой англичанин кивнул, не переставая моргать.

— Да, конечно.

Неподалеку от них я обнаружил свободный стул. Схватил его, перевернул и сел. Взглянул на мисс Тернер. Она и бледная брюнетка внимали Розе Форсайт.

— Итак, — начала мисс Стайн, — вы прибыли в Париж в поисках ковбоев? Должна вас предупредить, что их тут у нас не слишком много. Зато есть апачи, и довольно колоритные, правда, боюсь, они совсем не похожи на тех апачей, с какими вы, должно быть, встречались. А вот от недостатка ковбоев мы страдаем, да еще как. От большой нехватки, я бы даже сказала.

— Я расследую смерть Ричарда Форсайта, — сказал я ей.

— Правда? — удивилась она. — В самом деле? Ну, полагаю, это просто замечательно. Кто-нибудь непременно должен провести тщательное расследование смерти Ричарда Форсайта. Я никогда не верила, ни на одну секунду, что он покончил с собой.

Молодой англичанин наклонился вперед, поморгал, вежливо кашлянул и сказал:

— Простите.

Мисс Стайн повернулась к нему.

— Да?

— Кто такой Ричард Форсайт?

Пухлая рука мисс Стайн слегка приподнялась с коленей и небрежно отмахнулась.

— Издатель, — сказала она. — Рука снова примостилась на коленях, а мисс Стайн кивнула в ту сторону комнаты, где стояла Роза Форсайт в компании мисс Тернер и ее приятельницы. К трем женщинам подошел низенький бородач в модном костюме, и теперь он говорил, обращаясь к ним троим. У Розы был такой вид, будто она ждала, когда он наконец замолчит и даст поговорить ей. — Ее муж, — сказала мисс Стайн. — Муж Розы.

Она снова повернулась ко мне.

— Итак. Знаете, почему я так сказала? Что Ричард Форсайт не покончил с собой? Почему он не мог пойти на самоубийство?

— Нет, — признался я. — Почему же?

— Потому что, — заявила она, — он был трус.

— Трус?

— Вот именно, трус. — Она повернулась к англичанину. — Он был самый настоящий трус, — повторила она.

И снова повернулась ко мне.

— Самоубийство есть не что иное, как разновидность трусости. Когда жить становится страшнее, чем умереть. Но, видите ли, здесь-то и скрывается парадокс. Некоторым странным образом страх перед жизнью оборачивается мужеством, вывернутым наизнанку.

— Да. Эрнест Хемингуэй сказал примерно то же самое.

Мисс Стайн кивнула.

— Да, конечно. — Он слышал это от меня. Он все у меня перенимает. Он мой ученик, и очень способный. Читали его произведения?

— Нет.

— Многообещающие. А мои книги читали?

— Еще нет.

Гертруда снова засмеялась, отчего ее дородное тело затряслось.

— Пинкертон-дипломат. Никогда бы не подумала, что такое возможно. А вы, Десмонд?

Молодой человек наклонился вперед, поморгал, но не успел он открыть рот, как она сказала, обращаясь уже ко мне:

— Когда вы прочтете мои книги и сравните их с произведениями Хемингуэя, вы ясно поймете, в каком он передо мной долгу. Он способный ученик, я им очень довольна. Но мы говорили о Ричарде Форсайте. А вот Ричардом Форсайтом я всегда была недовольна. У нас были деловые отношения и, видите ли, он меня обвел вокруг пальца.

— Да, я слышал, у вас с ним были разногласия.

— У нас были взаимные разногласия. Я была права, а он нет. Он пытался украсть у меня книги.

— Я думал, он опубликовал часть ваших произведений.

— Опубликовал, он действительно издавал мои книги, а потом попытался их украсть. Не хотел мне отдавать мои экземпляры. Мы поспорили, и он выиграл. Издатели всегда выигрывают. Это закон природы, как, например, то, что Луна вращается вокруг Земли. И я принимаю это как закон природы.

На другой стороне комнаты кто-то заиграл на рояле. Мисс Стайн взглянула туда.

— Сати. Очень интересный человек. И замечательный композитор. Это одна из его вещей.

Играл бородатый коротышка в модном костюме. А Джейн Тернер с подругой стояли рядом. Роза Форсайт тоже была с ними, и она опять что-то говорила. Обе женщины склонили головы к Розе и при этом то и дело посматривали на пианиста.

Затем мисс Тернер взглянула на меня. Я повернулся к мисс Стайн.

— Вы говорили, Ричард Форсайт был трус.

Она кивнула.

— Да, трус. Он был не способен на какой бы то ни было мужественный поступок, даже вывернутый наизнанку. Он не смог бы себя убить.

— А его жена верит, что он все же смог.

— Роза? Думаю, Роза очень милая. Она по-своему очень славная женщина. Но Роза ни во что не верит. Она лишь повторяет то, что слышит.

— Полиция тоже утверждает, что он застрелился.

— Позиция утверждает, что он застрелился. Но это вовсе не значит, что они сами в это верят. — Она улыбнулась. — Вы же пинкертон. Разве вы всегда говорите то, что думаете, и верите в то, что говорите?

— Всегда, — ответил я.

Мисс Стайн весело рассмеялась.

— Вот вы и подтвердили мою мысль.

— А как насчет Сабины фон Штубен? — спросил я. — Мог Форсайт ее убить?

— Мне нетрудно поверить, что Ричард Форсайт мог ее убить. Должна сказать, она во многих людях вызывала такое желание. Постоянно разглагольствовала о своей ужасной нацистской партии и омерзительных расовых теориях. Мне она не нравилась. Совсем не нравилась, и мне даже нетрудно поверить, что я сама могла бы ее убить, Но я не убивала. — Она улыбнулась. — Хотите, представлю алиби? — Она повернулась к молодому англичанину. — В таком положении алиби — наиглавнейшая штука. — Тот моргнул, и она снова повернулась ко мне. — Так желаете услышать?

— Конечно.

— Я была здесь весь день, тот самый день, когда они оба умерли. И со мной была Элис.

Я кивнул.

— Какую такую ужасную националистическую партию вы имеете в виду?

— Ту мерзкую немецкую политическую партию. Я не особенно обращала внимание. Я не интересуюсь политикой, совсем. Разве что в историческом ракурсе. Политика может быть очень занятной с исторической точки зрения.

— Вы правы. Но раз Форсайт не покончил с собой, кто же его тогда убил?

— Не знаю. Он употреблял наркотики. И помногу. Может, это кто-то из той среды. А может, писатель. Ведь он худо-бедно был издателем.

— Вы знаете Сибил Нортон?

— Я знаю о ней. Она довольно популярна. Я употребляю термин «популярна» в смысле «общеизвестна», а это означает, что она нравится простым людям. С другой стороны, среди непростых людей я тоже популярна, но уже в смысле «уважаема» или «любима». Со словами нужно обращаться очень осторожно.

— Вы знали про ее связь с Форсайтом?

Мисс Стайн подняла брови.

— В самом деле? Занятно. — Она некоторое время смотрела в сторону, видимо, размышляя, насколько это занятно. — Но теперь, когда вы мне сказали, я не слишком удивляюсь. Думаю, Ричард Форсайт хоть и был общеизвестным, однако из кожи лез, чтобы выделиться еще больше, что само по себе свидетельствует о его заурядности. — Она кивнула. — Да, теперь понимаю, его заурядность сродни заурядности Сибил Нортон.

— Дорогой! — Это была Роза Форсайт, которая запустила руку мне в волосы. — Можно вас на минутку? Вы обязательно должны познакомиться с Эжени. Вы ведь простите меня, Гертруда?

— Я могу простить практически все что угодно, — заявила мисс Стайн. — Уж такой я человек. — Она повернулась ко мне. — Напомните, чтобы я дала вам почитать мои книги. Если хотите что-нибудь выпить, на кухне есть вино.

— Замечательно, — сказал я. — Спасибо.

— Милости прошу.

Я встал, и Роза просунула свою левую руку под мой правый локоть, вцепилась в него обеими руками и поволокла меня через толпу. С моей стороны было бы грубо пытаться сломать ей запястья.

Джейн Тернер с приятельницей наблюдали за нашим продвижением, держа в руках бокалы с белым вином. Столик, который упал, узенький, из вишневого дерева, снова водрузили на место, поближе к стене. Левее коротышка-бородач все еще играл на рояле. Играл он здорово — вокруг него уже собрались гости, которые слушали его с одухотворенными лицами.

— Вот он, — объявила Роза, обращаясь к двум женщинам. — Мой славный, храбрый пинкертон. Разве он не великолепен? Филип, дорогой, это одна из моих самых лучших подруг, Эжени Обье. Помнишь, я рассказывала о ней и о ее брате, графе, у которых такой ПРЕЛЕСТНЫЙ дом в Шартре.

Мисс Обье протянула руку горизонтально, чтобы я мог ее поцеловать на случай, если бы у меня возникло такое желание. Я легонько пожал ее и сказал:

— Привет.

— Очень приятно с вами познакомиться, — сказала она с сильным французским акцентом. Она была худенькая и бледненькая, как будто долго болела. Но она обладала той неброской, нездоровой красотой, которой отличаются больные туберкулезом, когда плоть истощается и обнажает дух.

Роза все еще держалась обеими руками за мой левый локоть.

— А это, — сказала она, — ее английская приятельница мисс Джейн…

— Тернер, — подсказала мисс Тернер. Она протянула мне руку, и я пожал ее. От бокала с вином она была прохладной. — Джейн Тернер, — добавила она и улыбнулась.

— Привет, — сказал я.

Мисс Тернер была девушкой высокой, ее глаза находились почти на одном уровне с моими. Яркие голубые глаза Розы Форсайт, когда я ее в первый раз увидел, напомнили мне о мисс Тернер. Теперь же я увидел, что у мисс Тернер за очками были совсем другие глаза. Они были ярче. Хотя они видели меньше, но явно были готовы увидеть больше.

Ее густые темные длинные волосы были распущены по плечам. На ней было простое темно-синее платье и жакет в тон. Она всегда была красивой женщиной, но сейчас, рядом с Розой, она казалась еще красивее.

— Дорогой, — сказала Роза, — Эжени и Жан завтра устраивают ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ маскарад в своем ЧУДЕСНОМ шартрском доме. Это будет главная программа сезона, там будут все, так что и нам непременно надо пойти, как ты думаешь?

Я взглянул на мисс Обье и мисс Тернер, которая пила вино из своего бокала.

— Посмотрим, — сказал я.

Мисс Обье улыбнулась.

— Будем вам очень рады.

— Благодарю, — сказал я. И повернулся к мисс Тернер: — А вы там будете?

— Да, — ответила она.

— Дорогой, — пролепетала Роза, все так же цепляясь за мою руку. — Мне надо пойти в девчачью комнату. Я быстренько. — Она повернулась к мисс Обье. — Покарауль, чтобы его никто не украл.

Мисс Обье вежливо улыбнулась.

— Non.

Роза сжала мою руку, повернулась и удалилась. Мисс Обье и мисс Тернер смотрели ей вслед, потом мисс Обье сказала, обращаясь ко мне:

— Энергичный женщина, нет?

— Да, — согласился я. — Еще какая.

— Она удивительно хорошо оправиться после смерть ее муж.

Я повнимательней присмотрелся к ней, но так и не разобрал, с иронией она говорит или нет.

— Да, она вполне пришла в себя.

Мисс Тернер отпила еще глоток вина. Наверное, она в этом нуждалась. Скорее всего, она была так же удивлена, увидев меня в Париже, как и я, увидев ее.

Мисс Обье подняла ко мне голову, слегка склонила ее и сказала:

— Она говорит, Роза, что вы это расследовать. Его смерть.

— Верно. Его смерть и Сабины фон Штубен. Вы их знали?

— Совсем мало. Это так ужасно, так ужасно. Но какой поразительный совпадение.

— В смысле?

— Потому что Джейн, она работать в семье Ричарда Форсайта. В семье его дядя.

— Правда? — спросил я и взглянул на мисс Тернер.

— Да, — сказала мисс Тернер. — Я служу няней.

— Разве это не чудесно? — воскликнула мисс Обье. — Вы считать, что Джейн похожа на няню?

— Нет, — сказал я и улыбнулся мисс Тернер. — Хотя я знаю очень мало нянь.

— Но я думать, — сказала мисс Обье, — Ричард Форсайт совершить самоубийство. — Она повернулась к мисс Тернер. — Вы помнить, Джейн? Мы с вами об этом говорить.

— Да, — сказала мисс Тернер. — Помню. — Она отпила еще глоток вина, опустошив бокал.

Мисс Обье обратилась ко мне.

— Это быть не самоубийство?

— Не знаю. Но как раз это я и пытаюсь выяснить.

— Но если это не самоубийство, значит, их убивать, non?

— Правильно.

— Кто же мог такое сделать?

— Я и это хотел бы выяснить.

Рояль смолк — раздались аплодисменты. Две женщины поставили свои бокалы на стол и тоже зааплодировали.

Когда рукоплескания смолкли, мисс Обье повернулась ко мне.

— Вы давно заниматься этой работой?

Я только собрался ответить, как мне на плечо легла большая загорелая рука.

— Эй, Бичем, рад тебя видеть!

Это был Хемингуэй при полном параде — широкая грудь, сверкающие карие глаза и блестящие белые зубы. Усы отливали жирным блеском, а между блестящими зубами застрял кусочек, видимо, coq au vin. В левой руке он держал бокал с вином.

Я улыбнулся.

— Бомон.

Его рука опустилась, и он осклабился.

— Точно, точно, рад вас видеть. Вы знакомы с Джейн и Эжени?

Он повернулся улыбающимся лицом к дамам.

— Вы, девочки, будьте осторожны с этим Бомоном. Он ведь пинкертон. Так что не полощите грязное балье прилюдно, а?

Мисс Обье улыбнулась.

— Он нам об этом сказал, Эрнест.

Мисс Тернер схватила свой бокал, увидела, что он пуст, и поставила на место.

— Слушай, Джейн, — сказал Хемингуэй, — у тебя закончилось вино. Я принесу тебе еще, ладно? Он потянулся к ее бокалу, и вино из его собственного бокала выплеснулось на ковер. А он этого даже не заметил. Зато мисс Обье заметила и немного отступила. Мисс Тернер схватила свой бокал.

— Нет-нет, — поспешно сказала она. — Большое спасибо, но я сама принесу себе вина. — Она легонько обмахивалась ладонью. — Я бы не возражала против глотка свежего воздуха. Потом, мне хотелось бы найти мсье Сати и поблагодарить его. Вам что-нибудь принести, Эжени?

— Нет, спасибо.

— А вам, господин Бомон?

— Спасибо, нет.

— Пошли, — сказал Хемингуэй, — я покажу тебе, где наливают.

Мисс Тернер взглянула на мисс Обье, потом снова повернулась к Хемингуэю и сказала:

— Спасибо.

И Хемингуэй ее увел. Попутно он наступил мне на ногу. Впрочем, этого он тоже не заметил.

— Итак, — сказала мисс Обье, — сколько лет вы заниматься этой работой?

— Начал сразу после войны.

— И вам нравится?

— Дорогой, — прощебетала Роза Форсайт, вцепляясь в мою руку, — ты знаком с Эрнестом Хемингуэем?

— Мы как-то встречались.

Голубые глаза Розы сияли гораздо ярче, чем когда она уходила.

— Это не Эрнест Хемингуэй сейчас уходил вместе с мисс Тэннер?

— Тернер, — поправил я. — Да, он.

Она повернулась к мисс Обье и сказала взволнованно-театральным шепотом:

— А бедняжка знает, что он женат?

— Да, — сказала мисс Обье. — И, я полагаю, Джейн вполне мочь… — Она замолчала и нахмурилась, как будто пытаясь вспомнить слово, — …постоять? Да, постоять за себя.

— Думаю, — сказала Роза. — Эрнест может быть НЕВЕРОЯТНО обворожительным. — Она наклонилась к стоявшей рядом женщине и, понизив голос и опустив брови, сказала: — Ты понимаешь, о чем я.

— Да, — сказала мисс Обье, ничего не понижая и не опуская. — Думаю, да. — На этот раз ее ирония от меня не ускользала.

Роза повернулась ко мне и сжала мою руку.

— Пойдем, дорогой. Тут тысяча людей, с кем мне хотелось бы поздороваться. — Она снова повернулась к мисс Обье. — Я так рада тебя видеть, Эжени. В этом платье от Шанель ты выглядишь просто БОЖЕСТВЕННО. Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Я уже точно знаю, что надену.

— Буду рада это увидеть, — сказала мисс Обье.

— Тогда, au revoir.[67]До свидания (фр.). До завтра.

Мисс Обье кивнула Розе, потом — мне.

— Приятно было познакомиться, — сказал я.

Она улыбнулась.

— Мне тоже.

Когда мы отошли на несколько шагов, Роза подняла ко мне лицо и сказала:

— Она очень милая, правда?

— Да.

— Хотя такая бледная. Мужчинам не нравятся бледные женщины. И это платье ей совсем не идет. — Она игриво дернула меня за руку. — А что вы думаете об ее английской подруге?

— У меня почти не было возможности с ней поговорить.

— Они ведь такие холодные, эти англичанки, не правда ли? Дикки любил говорить, что у них в трусиках кубики льда.

— Он был умный парень.

— Он был просто блеск, дорогой. А вот и Хуан.

Роза таскала меня по комнате и представляла разным людям. Она была явно рада иметь меня при себе — во всяком случае, так казалось по ее виду, я же чувствовал себя как очень большая рыба в очень маленькой лодке. Я познакомился с Хуаном, Бобом, Кей, Пабло, Маном Рэем, Кики и Джуной, и Роза непременно отзывалась о них хорошо до знакомства и плохо после. Многие гости говорили мне, что быть пинкертоном, наверное, очень интересно, и я уверил их, что так оно и есть.

Время от времени я оглядывался, разыскивая мисс Тернер, но и она, и Хемингуэй исчезли. Наконец я снова увидел ее. Она разговаривала с бородатым коротышкой-пианистом.

Через некоторое время Роза снова упорхнула в дамскую комнату, оставив меня с высокой грузной англичанкой, которая по виду напоминала Джека Демпси; на ней были твидовые юбка и жакет, белая рубашка, черный галстук и начищенные спортивные ботинки. Она объяснила мне, почему англичане живут лучше, чем американцы.

— Вы, американцы, помешаны на своих скоростных самолетах и считаете нас неуклюжими и нерасторопными, а нас вековой опыт научил легко смиряться с неудачами, и представители всех наших классов следуют врожденной традиции невмешательства.

— Верно, — сказал я. — Извините, я увидел своего друга.

Это был Ледок. Он медленно обходил комнату, как заправский демократ, улыбаясь, кивая и беседуя направо и налево.

Когда я к нему подошел, он болтал с Кей и Бобом и говорил:

— Да, марксизм — наука. Почти как френология.[68]Концепция, согласно которой на основании краниометрических данных можно судить о психических особенностях человека.

— Извините, — обратился я к Кей и Бобу. — Господин Ледок, можно отвлечь вас на две минуты?

— А, мсье Бомон. Какая неожиданность! — Он пожал мне руку. — Вы знакомы с Робертом и Кей?

— Да, мы встречались.

— Тогда, мсье, я, разумеется, в вашем распоряжении. — Он повернулся к Кей и Бобу и слегка поклонился.

— Послушайте, Анри, — сказал я, отведя его в тихий уголок, — видите вон ту высокую женщину? Она разговаривает с бородатым мужчиной.

— С Эриком Сати, знаю. Смешной композитор. — Он погладил свою бородку. — Похоже, она англичанка. И очень даже привлекательная. А без очков и с капелькой косметики она и вовсе была бы сногсшибательна. Я не могу вас ей представить, mon ami. Как это ни печально, но я ее не знаю.

— Зато я знаю. Ее зовут Джейн Тернер, и она оперативница из агентства «Пинкертон», работает с семьей Форсайтов.

Ледок поднял брови.

— В самом деле? — Он внимательно оглядел мисс Тернер, затем повернулся ко мне. — Мое мнение о мсье Купере сильно возросло.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел, как я с ней разговариваю, — сказал я. — Во всяком случае, наедине. Уж слишком много людей сейчас у меня на хвосте. И наверняка кто-нибудь из гостей знает Лагранда. Можете оказать мне услугу?

— Ну, разумеется.

— Попробуйте поговорить с ней. Наедине. Скажите, кто вы такой, расскажите все, что нам известно. И выясните, что удалось узнать ей.

— Но мсье Лагранд знает, что мы работаем вместе.

— Да, но неужели он насторожится, если вы какое-то время поговорите с привлекательной женщиной?

Ледок величественно кивнул.

— Нет. Конечно, нет. — Он взглянул на мисс Тернер, потом на меня и весело сказал:

— С огромным удовольствием, mon ami.

Я улыбнулся.

— Но вы будете вести себя профессионально, верно?

— Да как же я могу быть профессионалом, когда я всего лишь сыщик-любитель, как знаменитый Пьер Рейнар?

— Уж постарайтесь.

— А-а, — сказал он и кивнул. — Я понял. Тут есть связь. Между вами и этой женщиной.

— Нет, но, как я догадываюсь, господин Купер будет нами недоволен, если выяснится, что мы вели себя непрофессионально.

Ледок снова кивнул.

— Да-да, конечно. — Он нахмурился. — Но как я смогу убедить ее, что я в самом деле ваш посланник?

— Упомяните Мейплуайт. Так называется место, где я с ней познакомился. Поместье в Англии.

— Мейплуайт, — повторил он.

— И дайте ей номер телефона нашей квартиры, — сказал я. — Пусть позвонит мне завтра, если сможет сделать это без свидетелей.

— Хорошо. Что-нибудь еще? — Он улыбнулся. — Вы точно, mon ami, не хотите передать ей billet doux.[69]Любовная записка (фр.). Несколько нежных слов?

— Нет. Спасибо, Анри. Я попробую…

— Вот вы где. И Анри с вами. Я так рада! Как поживаете? Сто лет вас не видела.

Ледок улыбнулся.

— Которые я, дорогая Роза, провел в надежде вас увидеть.

— Разве он не ужасен? — спросила она, явно польщенная. — Вы неисправимы, Анри. — Она сжала мою руку и подняла на меня сияющие голубые глаза. — Развлекаетесь, дорогой?

Мне показалось, что при слове «дорогой» губы у Ледока дрогнули.

— Да, — сказал я. — Впрочем, у меня на завтра куча дел. Простите, Роза, но мне пора. Вы сможете поймать себе такси?

— Но, дорогой, в этом нет нужды. Я сама только что собиралась предложить уехать. Так что поедем вместе. Я только попрощаюсь с Гертрудой и вернусь.

Ледок посмотрел ей вслед, затем повернулся ко мне.

— Вижу, завтра утром мне не нужно будет покупать лишние круассаны к завтраку.

— Нет, нужно. А заодно немного молока, хорошо?

— Молока? — нахмурился он. — Вы что, собираетесь усыновить грудного младенца?

Я улыбнулся.

— Когда вы думаете вернуться на квартиру?

— Может, через час или два. После того как пообщаюсь с вашей мисс Тернер.

— Я уже буду там.

— Посмотрим.

— А, Бомон. — Это оказалась мисс Стайн. Я немного удивился, увидев ее в вертикальном положении. — Привет, Анри, — сказала она. — Очень рада тебя видеть. — Она снова повернулась ко мне. — Роза сказала, вы уходите. Я бы хотела передать вам вот это. — В руках она держала книгу. — «Нежные бутоны». Вы много чего из нее узнаете. Наверное, это моя самая лучшая книга. По крайней мере, одна из лучших.

— Спасибо, — сказал я и взял книгу. Если я и дальше буду знакомиться с писателями, то вскоре смогу открыть библиотеку с выдачей книг на дом.

— Можно поговорить с вами минутку наедине?

— Конечно. Вы извините нас, господин Ледок?

— Разумеется. Может быть, еще увидимся до вашего отъезда из Парижа.

— Надеюсь.

Ледок улыбнулся как всегда скупо, повернулся и ушел. Я оглядел комнату и увидел мисс Тернер: она снова стояла с мисс Обье. С ними была и Роза Форсайт. Она наклонилась вперед, довольно улыбаясь, и что-то говорила.

— Вот что, Бомон, — сказала мисс Стайн. — Конечно, это не мое дело и в других обстоятельствах я бы промолчала, но я, знаете ли, получила удовольствие от общения с вами, равно как и от беседы с ней. Она мне очень понравилась, и вы мне понравились, поэтому я хочу предложить вам свою помощь.

— Простите? Мы говорим о Розе?

— Нет. Мы говорим не о Розе. Мы говорили о Розе в начале вечера, и, полагаю, я сказала все, что мне хотелось сказать о Розе. Сейчас мы говорим о мисс Джейн Тернер.

— Англичанке?

— Бомон, пожалуйста, не обижайте меня. Вы же знаете, я писательница и в этом качестве наделена даром глубоко проникать в человеческие души. Я видела, как вы смотрели на нее, когда здесь появились, как она смотрела на вас и как вы смотрели друг на друга весь вечер. Совершенно ясно, что вы знакомы. Итак. Позвольте вас спросить. Мисс Тернер в беде?

— Нет, — сказал я. — Пока нет. Но все может статься, если еще кто-нибудь догадается, что я ее знаю.

— От меня они ничего не узнают. Даю слово. К тому же я сомневаюсь, чтобы сегодня еще кто-то заметил то, что заметила я. Видите ли, здесь совсем немного таких же проницательных людей, как я.

— Точно.

— Сейчас я больше не хочу ничего об этом знать, но в будущем я бы не возражала против подробного объяснения.

— Как только смогу, я непременно вам все расскажу.

— Отлично. Итак. Могу я как-то помочь вам или ей?

— Не думаю. Но все равно спасибо, мисс Стайн.

— Пожалуйста. Когда прочтете книгу, не забудьте сказать, понравилось вам или нет. Вы собираетесь в субботу на вечеринку к Эжени, в Шартр? Мы могли бы ее там и обсудить.

— Нет. Простите. Я туда не собираюсь.

— Ну, завтра утром я буду дома, и если вы пожелаете рассказать мне о своем впечатлении по телефону…

— Ладно. Если я к тому времени ее дочитаю, то дам вам знать.

— Тогда всего хорошего.

— Всего хорошего.

Она медленно повернулась и медленно пошла сквозь толпу, напомнив мне океанский лайнер среди рыбацких суденышек. С другой стороны ко мне приближалась Роза. Проходя мимо мисс Стайн, она наклонила голову и что-то быстро и весело ей сказала. Мисс Стайн медленно кивнула. Роза порхнула ко мне, кутаясь в шаль, — лицо ее сияло.

— Пойдемте, дорогой?


В такси Роза крепко держала меня за руку и без конца болтала о Пабло и Хуане, о Кей и Бобе и о других, а я сидел, произносил невнятные звуки, соглашаясь с нею, и смотрел на город в окно со своей стороны. Но когда мы свернули на улицу Лилль, я вдруг ощутил, что в ее голосе что-то изменилось.

Я взглянул на нее. Она, как и раньше, все еще что-то болтала, но при смутном свете проносившихся мимо фонарей я заметил две полоски от слез — они текли по ее щекам, оставляя за собой длинный влажный след туши.

— Роза, — сказал я. И тут ее голос прервался, перейдя в рыдание, почти в кашель, она наклонилась вперед, прижав сжатые в кулаки руки к лицу, которое спрятала в коленях.

Плечи ее судорожно поднимались и опускались. Когда она заговорила, голос ее уже звучал приглушенно.

— Мне его не хватает, — сказала она, и ее плечи снова задрожали. — Мне его так не хватает…

Я протянул руку и положил ладонь ей на спину. Роза резко вскинула голову и прижалась ко мне. Грудью я чувствовал, как дрожало ее хрупкое, точно у маленького ребенка, тело. Через некоторое время она слегка приподняла голову и несколько раз судорожно вдохнула, пытаясь взять себя в руки. Но не справилась и снова содрогнулась от резких, сухих рыданий.

Мы уже подъехали к дому 27. Водитель остановил машину и ждал. Он ничего не имел против того, чтобы подождать. Счетчик работал исправно.

Роза судорожно втянула в себя воздух.

— Он всегда был рядом, — сказала она, уткнувшись мне в шею. — Я могла оглянуться из любого конца комнаты, и он всегда стоял рядом. И когда, — она еще раз глубоко вздохнула, — и когда он видел, что я на него смотрю, он улыбался. У него была такая чудесная улыбка. — Она снова зарыдала и прижалась ко мне.

Несколько минут я гладил ее хрупкую Спину. Постепенно рыдания затихали. Наконец она шмыгнула носом и отпрянула от моей груди. И отвернула от меня лицо.

— Извините, дорогой, — сказала она и, не поворачиваясь, раскрыла сумочку и принялась в ней рыться. Снова шмыгнула носом. Нашла платок, высморкалась, вытерла сначала один глаз, потом другой. — Я, наверное, ужасно выгляжу.

Роза повернулась ко мне. Тушь все еще была размазана по щекам.

— Но я просто не смогу заняться с вами любовью, дорогой. Я знаю, вы решите, что я коварная обманщица, если вспомнить, как я вела себя весь вечер. Я, правда, хотела. И так этого ждала. Думала, это мне поможет — поможет не думать о Дикки. Но теперь знаю, не поможет. Ничего не поможет. Я никогда не перестану о нем думать.

Она посмотрела вниз, потом подняла глаза на меня.

— Я бы хотела, дорогой. Я все еще хочу, честно, но я знаю, сейчас не смогу. Извините меня.

— Все в порядке, Роза.

Она взяла мою руку.

— Мы встретимся как-нибудь в другой раз? Может, когда вы снова приедете в Париж?

— Непременно.

— И вы мне позвоните?

— Конечно. — Как точно подметила мисс Стайн, пинкертон не всегда говорит то, что думает.

— И мы посмеемся, вспомнив, какая я была глупая. И прекрасно проведем время. Никакой сегодняшней мелодрамы.

— Может, вам нужно кому-нибудь позвонить, Роза? Сегодня? Чтобы побыть с вами?

Она покачала головой.

— Не хочу никого видеть. — Она сжала мою руку. — Со мной все будет хорошо, дорогой. Обещаю. Я выпью чего-нибудь и усну. И завтра буду чувствовать себя лучше. Завтра все будет нормально. — Она снова сжала мою руку. — Спасибо.

Роза нагнулась, быстро поцеловала меня в щеку, повернулась, открыла дверцу и вышла из машины. Захлопнула дверцу и взглянула на меня вниз через стекло. Потом подняла свою маленькую, изящную ручку и помахала мне на прощанье, шевеля пальцами вверх-вниз и одновременно сжимая и разжимая ладони. Затем она поплотнее закуталась в шаль, повернулась и вошла во двор.

— Мсье? — обратился ко мне водитель.

Я взглянул в заднее стекло. Хвоста не было. Но я все же решил перестраховаться. Доеду до Елисейских полей, поймаю другую машину, вернусь на квартиру и буду ждать Ледока.

Я поудобнее устроился на сиденье и попробовал представить себе, что делает в эту минуту мисс Тернер.

* * *

Остров Сен-Луи, Париж

12 мая 1923 года


Дорогая Евангелина!

Если ты вскроешь это письмо первой, раньше кого-нибудь еще, то, пожалуйста, отложи его в сторонку и прочитай сначала то, другое. Думаю, тебе важно познакомиться с моим бредом в соответствующем порядке, чтобы ты могла четко себе представить, насколько стремительно скатываюсь я в бездну безумия. После того как ты прочтешь оба письма, если, конечно, у тебя хватит терпения, можешь со спокойной душой их сжечь.

Разумеется, я могу открыть предыдущее письмо и присовокупить к нему очередной бред. Но конверт (вместе с бумагой) принадлежит Эжени, и он до того красивый, что у меня не хватает смелости его испортить. Может, я и впрямь сумасшедшая, но экономная.

Сейчас три часа утра. Но, думаю, заснуть мне вряд ли удастся. А через семь часом надо встречать детей на Монпарнасском вокзале. Возможно, они догадаются взять где-нибудь каталку, положить меня на нее и отвезти прямиком в сумасшедший дом.

Знаю, я выгляжу смешной. По смешна ли я до смешного или просто смешна? Я знаю, у меня нет никаких прав на господина Бомона. Но его появление у мисс Стайн застало меня врасплох. Вместе с той женщиной, которая прицепилась к нему, как прилипала.

Ева, она вела себя так демонстративно!

Наверное, я бы не так расстраивалась по поводу ее поведения, будь она простушкой, плохо одетой или жирной. Увы, ничего подобного сказать про нее нельзя.

Тем не менее, как я уже говорила, она была очень маленькая. Я полагаю, слишком маленькие женщины, какими бы шикарными и привлекательными они ни были, не должны появляться в сопровождении высоких американских оперативников из агентства «Пинкертон». Так не годится. Это недостойно. И несправедливо.

Думаю, мне стоит рассказать тебе об этом вечере. Лучше писать, чем лежать и перемалывать все в голове. Полагаю, ты хочешь знать, что произошло между мною и Эрнестом Хемингуэем на кухне. И, конечно, что я узнала насчет твоей приятельницы, Сибил Нортон.

Другими словами, это был вечер, полный сюрпризов.

Мы прибыли в студию мисс Стайн около шести вечера. Студия расположена во дворе на Цветочной улице, недалеко от Люксембургского сада. Дверь нам открыла мисс Элис Токлас, компаньонка Гертруды Стайн. По словам Эжени, они жили вместе здесь, в Париже, уже много лет, еще задолго до войны. Они обе американки.

Мисс Токлас мне понравилась. Она довольно худенькая и хрупкая на вид, ей примерно лет сорок пять, у нее необычно темная кожа и почти азиатские черты, голос очень мягкий, и она великолепно говорит по-французски. Волосы у нее подстрижены под мальчика, что, по-моему, ей не очень идет. На ней было длинноватое черное платье, вышедшее из моды несколько лет назад. Но, мне кажется, мода мало интересует мисс Токлас.

Зато я точно знаю, что мисс Стайн к моде безразлична. Ей приблизительно столько же лет, сколько и мисс Токлас, и облачается она в бесформенную черную вельветовую хламиду, несомненно, для того чтобы скрыть свои весьма объемные формы, У нее лицо римского императора, мужественное, волевое, но ее густые волосы, собранные в свободный пучок, делают ее больше похожей на степенную и мудрую матрону из какой-нибудь средиземноморской деревушки. Большую часть вечера она просидела почти неподвижно в мягком кресле у камина, приветствуя своих гостей, делясь со всеми своими наблюдениями и суждениями и раздавая всем улыбки. А наблюдений и всяких суждений у нее целая куча, да и улыбчивости с избытком. К тому же она совершенно очаровательно смеется — сердечно, весело и от души, как шофер грузовика.

Когда мы приехали, гостей было еще совсем немного, и мы с Эжени провели какое-то время в компании мисс Стайн. Она говорит очень мед-лен-но, с нарочитой, почти непоколебимой убежденностью, точно дельфийская жрица. Она обрадовалась, когда узнала, что я англичанка.

— В общем, я очень люблю англичан, — заявила она. — В общем и целом, англичанам свойственны хороший вкус и рассудительность. Например, им очень нравятся мои книги. Кстати, сегодня я даю интервью о своем творчестве одному молодому человеку из Оксфорда. Он изучал мое творчество очень внимательно и ценит его огромную важность. А вы бывали в Оксфорде?

— Много лет назад, — сказала я. — Очень красивый город.

— Верно. Прекрасный город. Мне предложили поехать туда и рассказать о себе, так что, возможно, когда-нибудь я туда поеду. Они там, в Оксфорде, наверняка очень обрадуются. Но пока мне очень трудно покинуть Париж, Нам с Элис пришлось уехать отсюда во время войны, и теперь мне совсем не хочется уезжать снова. А вам нравится Париж?

— Я его обожаю. Мне все здесь нравится.

— Сегодня днем, — сказала с улыбкой и по-французски Эжени, — мы побывали у Вирджинии Рендалл. И Джейн очень понравилась Вирджинии.

Мисс Стайн кивнула.

— Меня ничуть не удивляет, что Вирджинии понравилась Джейн. — Она мне улыбнулась. — Но на основании того, что я знаю о человеческой природе, а я очень много о ней знаю, могу сказать, что очень удивилась бы, если, бы выяснилось, что Вирджиния понравилась вам по той же самой причине.

Я снова почувствовала, что мои уши превратились в раскаленные тосты. Но я уже заметила, что доброта ее редко распространяется на красивых и умных молодых женщин.

— Тогда я, гм, редкое исключение.

Мисс Стайн засмеялась.

— Вы больно скромны. Я ценю скромность в других людях, возможно потому, что сама ее лишена. Но, по-моему, скромность многих скромных людей вполне оправданна. У них нет ничего, чем они могли бы с полным основанием гордиться, кроме, естественно, самой скромности. — Она улыбнулась. — Но у вас есть много поводов для гордости.

Наверное, тебя не очень удивит, если я скажу, что прониклась симпатией к мисс Стайн.

Как раз в эту минуту у меня за спиной раздался высокий и такой родной английский голос, назвавший ее имя.

— А, Десмонд, — сказала мисс Стайн. — Вот и вы. Десмонд, познакомьтесь с Эжени Обье и Джейн Тернер, А это Десмонд Споттисуод, интересный молодой человек, который приехал из самого Оксфорда, чтобы задать мне вопросы относительно моего творчества. Это будут острые вопросы, Десмонд? Я обожаю острые вопросы.

— Очень на это надеюсь, — сказал он. Ему было немногим за двадцать. Высокий, хрупкий, белобрысый, чисто выбритый, в хорошем черном костюме; все бы ничего, если бы не лицевой тик, заставлявший беднягу непрерывно моргать.

Он повернулся к нам с Эжени и спросил:

— Как поживаете?

Мы тоже поздоровались, и тут Эжени встала.

— Мы оставим вас ненадолго, Гертруда, — сказала она снова по-французски. — Я покажу Джейн ваши картины.

— Думаю, ей понравится, — сказала мисс Стайн. — Они все хороши, а некоторые просто загляденье. Но не убегайте, не попрощавшись. Если хотите что-нибудь выпить, ступайте на кухню. У нас самообслуживание. Моя кухарка уехала сегодня к матери.

— Мне его так жаль, — сказала Эжени, когда мы отошли в сторонку. — Еще минута, и я бы сама начала моргать, просто из сочувствия, И боюсь, без конца. Я не смогла бы с собой совладать.

Я ведь почти ничего не писала тебе об Эжени, верно? Ну, пока господин Бомон и его спутница развлекают друг друга за кулисами, готовясь к выходу, я немного расскажу тебе о ней.

Она просто замечательная, Ева. Она умная, забавная и веселая. Да, разумеется, она богата, даже богаче, чем мисс Рендалл. Но, как и в случае с мисс Рендалл, это богатство не наложило на нее дурного отпечатка, не сделало ее жестче. Она получает такое же наслаждение от завитка лепестка розы, как и от покроя вечернего платья. Ее полное имя Эжени Обье де Сент, но она никогда не произносит последнюю его часть и запрещает это делать всем остальным. Титулы, говорит она, passé.[70]Здесь — «опускаем» (фр.). Она добра и сердечна. Как настоящая француженка. (Одно из проявлений ее сердечности заключается не только в том, что она выразила сочувствие несчастному молодому англичанину, но и в ее искренней жалости к тем, кому не повезло и кто не живет во Франции.) Она мне очень нравится.

Но, к сожалению, как источник сведений о Ричарде Форсайте и Сабине фон Штубен она не оправдала моих надежд. Она едва знала их обоих, а то, что она знала, по ее словам, не побудило ее узнать о них больше. Граф, ее брат, знал их лучше, сказала она, и некоторое время был, скажем так, довольно хорошо знаком с мисс фон Штубен.

Но эти отношения, которые Эжени назвала «несерьезными», прервались несколько месяцев назад, задолго до смерти господина Форсайта и мисс фон Штубен. И в день их смерти граф был вместе с Эжени в Шартре, сообщила мне она; таким образом, он не имел к этой смерти никакого отношения.

Возможно, завтра, на вечеринке, я что-нибудь от него и узнаю.

Я с таким нетерпением жду этой вечеринки. (И, признаться, встречи с графом.) Но теперь, если бы у меня как у пинкертона не было важных поводов там оказаться, я бы предпочла провести завтрашний вечер в постели.

То есть, я хотела сказать, сегодняшний вечер.

Я бы предпочла провести весь сегодняшний день в постели. И, возможно, всю оставшуюся жизнь. Я так устала, Ева.

Но у меня есть еще один повод для того, чтобы предпочесть постель вечеринкам, и я скоро тебе об этом расскажу.

Но вернемся к нашей драме. Пишем без устали.

Несколько минут мы с Эжени ходили по комнате, разглядывая картины. (Как я уже писала, картины Вирджинии Рендалл понравились мне больше. Эти же были в основном портретами мисс Стайн.) Прибыли еще гости, Они разошлись небольшими кучками по комнате и по углам. Воздух наполнился табачным дымом вперемешку со звуками болтовни и редкими вспышками смеха.

Эжени познакомила меня с гостями. С Пабло Пикассо, который говорил на милом, французском с легкой испанской напевностью. С Хуаном Грисом, еще одним испанцем. Познакомилась я и с двумя американскими авторами — Макалмоном и Кей Бойл. И тут я встретилась с Эрнестом Хемингуэем.

Я уже говорила Эжени, что мне очень понравились его рассказы. Она тогда улыбнулась и сказала, что, возможно, у меня будет возможность познакомиться с их автором. Теперь же, разглядев его в толпе, она с улыбкой направилась к нему и подвела его ко мне.

Он был просто неотразим. Крупный, энергичный и удивительно привлекательный. Не той красотой, какой обладал граф. Граф — брюнет, он романтичен, лиричен, словом, настоящий европеец. Хемингуэй же красив по-американски: он — живой, жизнерадостный, с ямочками на щеках и до смешного похожий на мальчишку. Ростом он под сто восемьдесят сантиметров, у него широкие плечи и грудь. Широкое загорелое лицо, густые темные волосы, темные усы и темно-карие глаза, и когда он улыбается своей очаровательной улыбкой, демонстрируя белые-пребелые зубы — а он делает это часто, — в уголках глаз у него образуются морщинки.

Да, сначала он был просто очаровательный. Стоять перед ним, находиться под действием его сияющей улыбки и этих сияющих глаз, чувствовать всю его кипучую мужскую энергию было все равно, что стоять перед доменной печью.

Что касается его одежды, должна заметить, она у него совсем невзрачная. Так одеваются егеря по воскресеньям, когда собираются в гости к родственникам жены: тяжелые ботинки, коричневые брюки, серый шерстяной джемпер поверх клетчатой рубашки и слегка помятый шерстяной пиджак с неисчислимым количеством пятен.

Сперва я никак не могла поверить, что этот слегка помятый и вызывающе красивый егерь и есть тот человек, который писал такую душещипательную прозу и такие рассказы. А еще через несколько минут это казалось мне тем более маловероятным.

Хемингуэй весь сиял, пожимая мне руку.

— Ужасно рад с вами познакомиться, Джейн. Англичанка, а? У меня полно друзей в Англии. Прекрасные люди эти англичане. Эжени говорит, вам понравились мои опусы?

— По-моему, — сказала я, — те рассказы, которые я читала, написаны прекрасно.

Его взгляд опустился мне на грудь.

— Прекрасно. Всегда приятно слышать такое… — он обратил свое сияние на Эжени, — …особенно от прелестной девушки, да?

Эжени улыбнулась.

Хемингуэй снова повернулся ко мне. И несколько приглушив сияние, серьезно сказал:

— Именно этого я и добиваюсь. Честности, А это самое трудное. Избавиться от всякой ерунды. Когда я сажусь, то стараюсь написать одно честное предложение, одно предложение, удачное, честное и правдивое. Порой на это уходит целый день.

— Но вы, конечно, — слабо улыбнулась Эжени, — не можете ограничиться только одним таким предложением.

— Я начинаю с одного, — проговорил он несколько раздраженно, как мне показалось. — Потом пишу второе. Самое трудное — борьба с истиной. И борьба за истину. — Он повернулся ко мне и, воссияв с новой силой, спросил:

— Так что, Джейн, вы давно в городе?

— Всего два дня.

— Хорошо проводите время?

— Замечательно. Я обожаю Париж.

Хемингуэй снова бросал быстрый взгляд на мою грудь — должно быть, чтобы убедиться, что она никуда не делась после последнего осмотра, и вновь обдал меня своим ослепительным сиянием.

— Он замечательный. Париж — это праздник.

— Да, — согласилась я, — и праздник, который всегда с тобой, не правда ли? Он оставляет нам такие яркие воспоминания, которые не покинут нас никогда. И остаются с нами на всю жизнь.

Хемингуэй кивнул, вдруг снова посерьезнев.

— А вы сами пишете?

Я засмеялась.

— Что вы, нет.

Он опять просиял, словно почувствовав облегчение, как мне показалось.

— Тогда вы единственный человек в Париже, который не ищет контракта на книгу. Послушайте, я собираюсь поискать вино. У Гертруды всегда водится хорошее пойло. Вам принести?

— Думаю, не стоит. Я сегодня уже довольно много выпила.

Хемингуэй ухмыльнулся.

— Вы же в Париже, а? К тому же на дармовщинку. Ну как?

— Ну, разве что совсем капельку.

— Идет. А вам, Эжени?

— Да, пожалуй, Эрнест, Благодарю.

— Годится. Вернусь через минуту.

Поворачиваясь, Хемингуэй задел рукой за край маленького столика у стены. Стоявшие на нем статуэтки закачались. А он как будто ничего не заметил.

Когда его широкая спина затерялась в толпе, я повернулась к Эжени. Она улыбалась.

— Нужно доверять искусству, — сказала она, — а не художнику.

— Да? — удивилась я.

Эжени засмеялась.

— Надо, однако, признать, что он очень красивый мужчина.

— Просто сногсшибательный. Удивительно, что он холост, хотя, если подумать, тут нечему удивляться.

— Да он женат. И сейчас его жена ждет ребенка.

— Тогда почему он… так ведет себя со мной?

Еще одна улыбка.

— Как он сам говорит, это Париж.

Через некоторое время Хемингуэй вернулся с тремя бокалами, причем он их нес так же осторожно, как шахтер динамит. Один бокал он передал Эжени, другой мне, а последний оставил себе и тут же поднял его с сияющим видом:

— Наше здоровье!

— Наше здоровье, — хором откликнулись мы с Эжени. Хемингуэй выпил, причем тонкая струйка вина потекла у него по левой щеке и капнула ему на плечо. Он опустил руку с бокалом, переложил его в левую, а правой небрежно отряхнул плечо. Я вежливо посмотрела в сторону и встретилась глазами с господином Бомоном.

С ним, как оказалось, была стройная, холеная и ужасно маленькая спутница в блестящем шелковом платье, черной шляпке-колпачке и накинутой на хрупкие плечи черной шелковой шали. Они только что прошли в комнату следом за мисс Токлас.

Господин Бомон явно меня узнал. Но коротким, едва заметным движением головы дал мне понять, чтобы я не обращала на него внимания. И пошел дальше за мисс Токлас, а спутница висела на его руке так, будто он ее только что вытащил из бурных волн.

Господин Хемингуэй распространялся о корриде, на которой он однажды присутствовал, И снова лицо у него было серьезное: он рассуждал о храбрости и изяществе с нудной патетикой, как часто делают мужчины, обсуждая убийство невинных животных. А я вспоминала Мейплуайт, где два года назад провела несколько дней и где впервые встретилась с господином Бомоном.

Он и его спутница беседовали с мисс Стайн, когда господин Хемингуэй, пытаясь показать, как тореадор, или коридор, или как там его, должен выполнять движения во время боя с быком, снова задел рукой столик, но на этот раз куда сильнее. Столик немного покачался, затем отошел от стены и рухнул на пол. Статуэтки кувырком разлетелись по ковру — как я успела заметить, бюст Адриана угодил прямиком в лодыжку господина Пикассо.

Впрочем, серьезно ничто не пострадало, за исключением разве что господина Пикассо, — он прохромал в дальний угол комнаты, с опаской косясь через плечо, но господин Хемингуэй еще не закончил. Ринувшись подхватить падающий столик, он зацепил локтем картину — она сдвинулась в сторону и ударилась о соседнюю. На секунду перед моими глазами предстало ужасное видение: картины на всех стенах вдруг начинают сталкиваться друг с другом, как гигантские костяшки домино.

По-видимому, стремясь предотвратить именно такой ход событий, господин Хемингуэй протянул руку и немедленно получил по костяшкам пальцев рамой, описавшей по дуге обратное движение. Это была очень тяжелая картина, портрет мисс Стайн, и удар оказался чувствительным. Хемингуэй отпрянул назад и принялся сильно трясти рукой.

— Вы в порядке, Эрнест? — спросила Эжени.

Он перестал трясти рукой. Просиял и с героической небрежностью пожал плечами.

— Пустяки, а? На войне куда труднее приходилось.

Тут появилась мисс Токлас и запричитала над ушибленной рукой господина Хемингуэя. В качестве лекарства она назначила ему большую порцию coq au vin, что показалось мне довольно любопытным терапевтическим средством, но господин Хемингуэй с готовностью согласился его принять. Пока она вела его на кухню, он обернулся через плечо и одарил меня сияющим взглядом.

— Через минуту вернусь.

Но еще меньше чем через минуту, кто бы ты думала, вынырнул перед нами из толпы, выкрикивая имя Эжени, как не тощая пигалица господина Бомона с широко раскрытыми глазенками и крошечным алым ротиком, растянутым в улыбке.

— Merde![71]Дерьмо! (фр.) — вполголоса проговорила Эжени. Но приветствовала женщину вполне вежливо — Роза. Как приятно тебя видеть.

Они обнялись, прикоснувшись щеками и чмокнув воздух, и затем Эжени представила меня ей.

— Роза, это моя приятельница Джейн Тернер из Англии. Джейн, это Роза Форсайт.

Для меня это был настоящий удар. Я знала ее имя, видела фотографию в Лондоне, но ее саму я не узнала. Конечно, я не рассчитывала, что она будет разгуливать по Парижу, приклеившись своим крошечным бедрышком к коленке господина Бомона.

Мы поздоровались. Я даже умудрилась улыбнуться. Эжени не упомянула о моей связи с семейством Форсайтов, а я тоже не сочла нужным об этом говорить.

— Я так и не видела тебя после смерти Ричарда, — обратилась к ней Эжени. — Мне быть очень печально об этом услышать.

— Да, спасибо, — ответила Роза и печально добавила: — Ты, как всегда, очень добра. Это было ужасно. Я просто УМИРАЛА. — Вдруг она улыбнулась. — А знаешь что? Сегодня я решила взять себя в руки. Видишь того великолепного мужчину, с которым я пришла? Вон там, он говорит с Гертрудой. Нет, не тот, который моргает, другой. Правда, настоящая мечта? Он лондонский пинкертон, частный сыщик, а наняла его Клер, мать Дикки, Ведь она все еще не верит, бедняжка, что Дикки застрелился.

— Он англичанин? — спросила Эжени.

Я чуть было сама не выболтала его национальность, но госпожа Форсайт вовремя сказала:

— Нет, он из Штатов. Разве он не великолепен?

— Он здесь официально?

— Официально он в Париже, — ответила госпожа Форсайт и с таинственной улыбкой добавила: — Но сегодня и здесь он — СО МНОЙ. Если честно, он малюсенько в меня втюрился. Но это между нами…

— Извини, Роза, — перебила Эжени. — Она повернулась ко мне и сказала по-французски: — Насколько я поняла, тебе понравилось, как играл Эрик Сати?

— Да, — ответила я. — Очень.

«Малюсенько в меня втюрился»?

— Он здесь, — сказала Эжени. — Я тебя с ним познакомлю.

Она отошла, оставив меня с Розой Форсайт.

— Вы ведь говорите по-французски, мисс Тэннер? — спросила она.

Я извлекла еще одну улыбку из своего быстро истощающегося запаса.

— Меня зовут Тернер. Да, говорю. А вы?

— Не знаю ни одного слова. Дикки всегда говорил — это мой покойный муж, — что я должна выучить французский, а у меня никогда не хватало времени. Всегда столько дел, А вот Дикки, конечно, говорил по-французски свободно. Дикки вообще все делал прекрасно. — Она оглянулась на господина Бомона, который все еще беседовал с мисс Стайн, затем повернулась ко мне. Улыбнулась и, понизив голос, сказала: — Но у моего пинкертона есть свои таланты — думаю, вы понимаете, о чем я.

От апоплексического удара, а может, от ареста меня спасла вернувшаяся мисс Эжени, которая привела с собой человека лет пятидесяти. Маленький, щупленький, с бородкой а-ля Ван Дейк, в великолепно сшитом черном бархатном костюме, хотя и слегка поношенном. Он держал в руке трость с серебряным набалдашником и смотрел на мир сквозь очки в железной оправе маленькими карими печальными глазками, как профессор, так и не нашедший способного ученика и уже бросивший эту затею.

Однако выглядел он довольно устрашающе. Впрочем, в других обстоятельствах я все равно была бы рада с ним познакомиться. Ты же знаешь, как я люблю его музыку. Но присутствие госпожи Форсайт сильно поубавило мое рвение.

— Эрик, — сказала Эжени, — это мадемуазель Джейн Тернер. А Розу вы наверняка знаете.

— Знаю, — сказал мсье Сати en français,[72]По-французски (фр.). — что она не говорит по-французски. — Положив обе руки на набалдашник трости, он сухо поклонился Розе и повернулся ко мне: — А вы, мадемуазель?

— Я говорю, мсье.

— И откуда вы?

— Из Англии.

— Да? Обожаю все английское. Одежду, архитектуру и особенно кухню.

— Английскую кухню?

— Англичане довели искусство варки до совершенства. И варят все подряд — овощи, фрукты, мясо, хлеб, а порой и все вместе в одной кастрюле. Классический образчик простоты. Требуется только горшок, огонь и вода. И сделать это можно везде, даже в самых тяжелых условиях.

Я улыбнулась.

— Вы когда-нибудь бывали в Англии, мсье?

— Никогда. Боюсь, действительность не оправдает моих надежд, и разве после этого я смогу на них уповать?

— Джейн, — сказала Эжени, — большая поклонница вашей музыки.

Все это время госпожа Форсайт, напряженно улыбаясь, переводила взгляд с одного присутствующего на другого и переминалась с ноги на ногу, как маленькая девочка у дверей в туалет. Человек менее достойный, чем я, наверняка получил бы удовлетворение от этого зрелища.

— В самом деле? — удивился мсье Сати. — Вы там у себя, за Проливом,[73]Пролив (The Channel) — так буквально англичане называют Ла-Манш. слышали, как я играю?

— Моя матушка играла мне, когда я была маленькой. Она купила ноты «Gymnopédies»[74]Имеется в виду музыкальная пьеса «Три гимнопедии» (Trois gymnopédies) для фортепиано соло, одно из ранних произведений Эрика Сати, относящееся к 1877 году. во время одной из наших поездок во Францию. С той поры я и люблю вашу музыку.

— Вот как! — сказал он.

— Вы ним еще сыграете, Эрик? — спросила Эжени.

— О нет, — сказала я, — только не здесь. За разговорами мы ничего не услышим.

Сати улыбнулся.

— У моей музыки есть одно свойство. Она как бы для мебели. Вроде как часть комнаты, но незаметная.

— Вы несправедливы к себе, мсье.

— Не я первый. Но, тем не менее, с удовольствием вам поиграю.

Он коротко поклонился каждой из нас, подошел к роялю, прислонил к нему трость и сел, Поднял крышку и без всякой подготовки начал, играть отрывок из «Gymnopédies».

Но его тут же заглушила болтовня госпожи Форсайт.

— Он такой смешной коротышка, верно? Хотя Дикки считал его гением, значит, в нем и правда что-то есть.

Она трещала без умолку про Дикки и про своего великолепного пинкертона. Ее высказывания о пинкертоне будили во мне извращенное любопытство, но при этом я все же старалась уловить хоть немного музыки. Наконец она сказала Эжени:

— Ты должна с ним познакомиться. Я приведу его, хорошо?

Эжени кивнула.

— Ну, разумеется.

— Я сейчас, — заявила она. Подняла крошечную ручку, помахала крошечными пальчиками и ушла.

Мсье Сати заиграл еще один отрывок из «Gymnopédies».

Я любила эту музыку большую часть своей жизни, ее резкие переходы от лирики к иронии, ее игривую пародийность, ее причудливость, ее плавность, ее таинственность.

Теперь же, хотя исполнение мсье Сати было великолепным, звуки казались мне плоскими и скучными, потому что я ждала, когда появится господин Бомон. Они безжизненно витали вокруг меня и рассыпались у моих ног подобно сухим листьям.

И вот он здесь, явился у госпожи Форсайт на поводу. Я почти не помню, что я говорила. Помню только, как у меня похолодели руки, словно я сунула их в ледяную воду.

Говорили в основном Эжени и господин Бомон, а госпожа Форсайт стояла рядом и самодовольно его поглаживала. Она в этом смысле всех переплюнет. Если бы давали медали за поглаживание, она бы заграбастала все.

Однако в процессе поглаживания она выудила у Эжени приглашение на маскарад и для господина Бомона.

Ну не прелесть? Еще один повод для поглаживания. Еще одна причина для того, чтобы мне остаться в постели.

Слава Богу, через несколько минут она отцепилась от него и отправилась в комнату для «маленьких девочек». Эжени с господином Бомоном немного поговорили о смерти Ричарда Форсайта, я тоже, как мне кажется, пролепетала несколько фраз, а мсье Сати тем временем закончил играть, мы все зааплодировали, и тут снова появился господин Хемингуэй. (Мы подходим к знаменитой сцене на кухне.) Он уже был знаком с господином Бомоном и знал, что он частный сыщик. Некоторое время он оделял своим сиянием всех, не замечая кусочка coq au vin, застрявшего у него между зубами, и вскоре предложил наполнить мой бокал, который я совершенно незаметно для себя осушила.

Я усмотрела в этом повод ускользнуть и заявила, что сделаю это сама — «Мне полезно проветриться», — но господин Хемингуэй настоял на том, чтобы проводить меня на кухню, как будто она располагалась где-то в Экваториальной Африке. Пришлось согласиться.

Боюсь, это было ошибкой.

В пустой маленькой кухне, ярко сияя, он налил вина сперва мне, потом себе и протянул мне бокал. Обхватив свой обеими руками, он прислонился к столешнице. Я услышала, как за спиной у него что-то загремело и упало. Но он ничего не заметил.

— Так что привело тебя в Париж, Джейн? — спросил он.

Я не очень торопилась снова присоединиться к господину Бомону, к тому же госпожа Форсайт, наверное, уже вернулась и возобновила свои поглаживания.

— Просто короткая поездка, — ответила я. — Извините, но у вас что-то застряло между зубами.

— Да? — Он поковырялся в зубах указательным пальцем и с дурацкой ухмылкой выставил его мне напоказ.

— Порядок?

— Да.

— Спасибо. Как я понял, ты хорошая подруга Эжени? В смысле близкая?

Вне всякого сомнения, он пытался выяснить, разделяю ли я предпочтения Эжени.

— Мне она очень нравится, — сказала я.

— Замечательная девушка, — сказал он, сияя. — Замечательная. И где ты с ней познакомилась?

— Она подруга семьи, где я работаю. Я няня. — Мне казалось, что это сообщение должно хотя бы слегка приглушить его сияние.

Так и вышло. Хемингуэй насупился.

— Няня? — Он оглядел меня с ног до головы довольно наглым взглядом и снова просиял. — Шутишь!

Я улыбнулась.

— Я работаю у Форсайтов. Вы их знаете?

Хемингуэй удивился.

— У Ричарда не было детей.

— Не у Ричарда Форсайта. А у его дяди.

— А, понятно. У банкира, значит? Так ты и правда няня?

— Да, Это ведь Ричард издал ваши рассказы, верно? — Теперь ты видишь, как я в свойственной мне хитрой пинкертоновской манере перевожу разговор с темы о няньках на Ричарда Форсайта.

— Ага, — сказал он. — Но мне этот парень никогда не нравился.

— Почему?

— Он нарушил наш договор. И к тому же он был педиком. Гомосексуалистом.

— Но из того, что мне рассказывали, я поняла, что у него было… немало и женщин.

Хемингуэй отмахнулся.

— Для маскировки. Французы ведь не любят гомиков, так? Они терпеть их не могут. Даже американских гомиков. Поэтому Форсайт усердно маскировался. Но все это камуфляж.

— Как вы думаете, почему он покончил с собой?

— Форсайт? Думаю, у него просто не… Он был импотентом. В тот день, во всяком случае, у него ничего не вышло. Потому что он был гомиком, ясно? Вот он и взбесился. Прикончил ту девушку, немку, а потом застрелился сам.

— Понятно.

— Так какой же рассказ вам понравился больше всего? — спросил он.

— «На Биг-Ривер», думаю. Замечательный рассказ. А вы знали Сабину фон Штубен?

— Да, славный рассказ. Один из лучших. Рад, что вам понравилось.

— Насколько я знаю, она была связана с какой-то немецкой политической партией.

— А вам понравился рассказ «Сын доктора»?

— Да, очень. А вы были с ней знакомы?

— Угу. Он в некотором смысле автобиографический. «Сын доктора». Не уверен, что вы это заметили.

— Я так и думала. Я слышала от подруги, что она не была…

— Да? — снова просиял он. — Вы заметили? Чудесно. — Он приложился к бокалу. — Послушай. Почему бы ним с тобой не пойти куда-нибудь вдвоем, посидеть и поболтать?

— Извините, я не могу оставить Эжени.

— Да ничего с ней не случится. Она ведь стойкая, верно? Я знаю тут одно местечко поблизости. Хорошее вино, и не слишком дорогое. Мы могли бы узнать друг друга поближе.

— Не могу. Честно.

Хемингуэй глубоко вздохнул, и маленькая кухня, после того как расширилась его грудь, показалась мне еще меньше. Он сузил глаза, и они засияли жарким огнем.

— Джейн, ты веришь, что двое людей, мужчина и женщина, могут встретиться и сразу понять, что между ними есть что-то искреннее, подлинное?

— Нет, по правде сказать, не могу.

— А я, глядя на тебя, могу сказать, что ты необыкновенная. И послушай, эта маленькая забегаловка? С вином? Там рядом есть прелестная маленькая гостиница.

И он мне подмигнул.

— Как скоро, — спросила я, — ваша жена должна родить?

Хемингуэй подался вперед и вдруг осклабился. Хотя, скорее, он надул губы. Больше от досады, чем от недоумения. Но, как я вскоре выяснила, его гнев был направлен не на меня.

— Разве это не удар по голове? Или под дых? Я что хочу сказать — ты можешь представить меня в роли папочки? — Он снова надулся. — Я не готов лезть в ярмо. И понятия не имею, как это, черт возьми, случилось.

— Наверное, стоило свериться с хорошим медицинским справочником.

— А, я знаю, как это случилось. Я не это имею в виду. Этого не должно было случиться. Не сейчас.

— Конечно, я глубоко вам сочувствую.

Но моя ирония до него не дошла.

— Спасибо, — сказал Хемингуэй. — Ценю. — И снова подмигнул. — Так как насчет того, чтобы тихонько улизнуть отсюда?

— Вы с ума сошли?

— Я сошел с ума? — Он снова насупился. — Ты же сказала, тебе понравились мои рассказы,

— Понравились и даже очень, но это не означает, что я должна идти с вами в какую-то гостиницу.

Хемингуэй некоторое время таращился на меня. Затем поднял бокал, допил вино, поставил его на стол и посмотрел на меня с глубоким презрением.

— Эх вы, женщины! — И вышел из кухни.

Ева, уже почти семь утра. Мне нужно…

А я еще не успела рассказать тебе о мсье Ледоке и Сибил Нортон.

Быстро-быстро.

Я вернулась в салон. Господин Бомон и госпожа Форсайт какое-то время потолкались среди гостей и скрылись в неизвестном направлении, причем походя она все так же цеплялась за него, как утопающая за соломинку. Я немного поболтала с разными гостями и вдруг заметила рядом одетого с иголочки француза. У него была аккуратно подстриженная бородка, и он немного напомнил мне мсье Сати, хотя был моложе и выше ростом. Он не носил очков, а его прекрасный костюм был из шерсти, а не из бархата.

— Мадемуазель, — обратился он ко мне, — ваш знакомый по Мейплуайту просил меня передать вам самый теплый привет.

— Да?

— Да. Мы могли бы поговорить наедине?

— Разумеется, мсье.

Но нет, Ева, господин Бомон не раскаялся в своем поведении, не спихнул госпожу Форсайт в ближайшую пропасть и не послал мсье Ледока — а это был он — за мной. Перед тем как развлечься с вдовой, господин Бомон поручил мсье Ледоку узнать, что мне удалось узнать, и сказать, что стало известно ему.

В нескольких словах они узнали о той и другой смерти следующее:

1. Тела Ричарда Форсайта и Сабины фон Штубен нашла Сибил Нортон. Она пришла в отель, чтобы обсудить с господином Форсайтом издание сборника ее стихов; и ты можешь изменить свое мнение о Пьере Рейнаре, узнав, что содержание этих стихов эротическое (!).

2. Префект полиции, мсье Огюст Лагранд, позаботился о том, чтобы имя госпожи Нортон не попало в полицейские отчеты.

3. Астер Лавинг, джазовая певица-негритянка, умерла в ночь на четверг. (Будь у меня время читать газеты, я узнала бы об этом сама.) Полиция считает причиной ее смерти случайную передозировку наркотика. Господин Бомон сомневается, но, похоже, между мисс Лавинг и господином Форсайтом последнее время не было никакой связи.

Пока я не знаю, как добытые нами сведения помогут найти разгадку этой тайны. Но думать в ту минуту я не могла.

То, что мне удалось узнать об этих смертях, ты прочитала в моих пространных письмах. Я передала мсье Ледоку все, что знала, и сообщила, от кого получила эти сведения, Я не упомянула только о пикантном эпизоде с господином Хемингуэем.

Мне пора. Я вся разваливаюсь. Может быть, кофе поможет.

Интересно, что сейчас поделывают господин Бомон и госпожа. Форсайт.

С любовью, Джейн

Читать далее

Глава одиннадцатая

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть