Онлайн чтение книги Клоунада Masquerade
Глава двенадцатая

Когда вернулся Ледок, я сидел в гостиной и писал отчеты. Не слишком утомительная работа, поскольку писать было почти нечего.

Ледок нес два бумажных пакета и, казалось, сильно удивился, увидев меня.

— А, вы здесь, mon ami, — улыбнулся он. — А я-то думал, вы уже пропали на неделю-другую. И, когда вернетесь, вам понадобится помощь врача.

— Я здесь, — сказал я. — Вы говорили с мисс Тернер?

— Да, говорил. И уверяю вас, я был само воплощение профессионализма. Что мне давалось нелегко, должен добавить. Она очень привлекательная женщина. Есть хотите?

— Да, хочу, — признался я. Я ничего не ел, кроме того бифштекса за обедом. — Что она рассказала?

— Пойдемте на кухню, и я полностью перед вами отчитаюсь.

В кухне я примостился за маленьким деревянным столиком, а он распаковывал свои сумки стоя.

— Вино, — сказал он, — две бутылки сансер, не слишком знаменитая марка, но для питья вполне пригодное. Сыр. Камамбер, как раз нужной степени зрелости — замечательный сыр. Тут у нас дивный хлеб… и яйца из Нормандии… нормандское же масло… и кое-что для салата. — Он нахмурился. — Боюсь, немножко помялся. Но внутри листья целы. — Он потер ладони. — Пообедаем просто, но хорошо.

— Мисс Тернер? — напомнил я.

— Как я уже сказал, она очень славная женщина. — Ледок осторожно снял пиджак и повесил его на спинку другого стула. — Мне она показалась на редкость симпатичной. — Он подошел к небольшой дверце в стене и открыл ее. Снял белый фартук с крючка в виде маленьких розочек, просунул голову в шейную петлю, расправил фартук на груди, завел завязки назад, обернул вокруг себя и завязал спереди. — Она давно работает пинкертоном?

— Год или два.

Ледок закатал левый рукав рубашки.

— На редкость привлекательная женщина. — Он закатал правый рукав, затем открыл ящик, заглянул туда, захлопнул, открыл другой и достал штопор. — Вот, mon ami, не будете ли вы так любезны заняться вином?

Я взял штопор и занялся бутылкой, пока Ледок мыл руки в раковине. Он оглянулся на меня, скорее всего, чтобы убедиться, что я ничего не разбил.

— Мне она показалась очень смышленой, — заявил он и вытер руки о полотенце, висевшее на ручке ящика.

Я вытащил пробку.

— Так что она сказала?

Ледок открыл дверцы полки и достал бокалы для вина.

— В лесбийском сообществе она не состоит, как я было заподозрил. — Он поставил бокалы на стол. — Она остановилась в Париже у Эжени Обье, сестры графа де Сента. А она, как я вам уже говорил, лесбиянка.

— Помню. — Я налил немного вина в бокалы и поставил бутылку. Он взял бокал и поднял его.

— Salut! — сказал он.

Я взял другой бокал.

— Salut!

Он деликатно понюхал вино, отпил глоток, пополоскал им рот, вдохнул немного воздуха и проглотил. Немного подумал и заявил:

— Вполне.

Я попробовал вино. Вино как вино.

— Вы знаете, — проговорил он задумчиво, — я не слишком уважаю лесбиянок.

— Да? Почему?

— В этом совсем нет необходимости. Нет ничего такого, чего одна женщина может сделать для другой и чего не может сделать опытный и внимательный мужчина.

— Такой мужчина, Как вы, например.

Ледок улыбнулся и пожал плечами.

— Ну да. Например.

— А если женщине больше нравятся женщины?

— В таком случае я пригласил бы другую женщину, готовую помочь подруге. И втроем мы могли бы испробовать все наши возможности.

— Угу. Довольно интересная мысль, Анри. И многих вам удалось так ублажить?

— К сожалению, нет, — признался он. Отпил глоток вина, проглотил и печально покачал головой. — Такое добро пропадает.

— Вернемся к мисс Тернер, — предложил я.

— Она не лесбиянка. Я в этом убежден, а в таких вопросах я не ошибаюсь.

— Мне интересно, что она вам сказала.

— Ах, ну да, мой отчет.

Ледок изложил мне все подробно, пока готовил еду. Он хорошо ориентировался в кухне, двигался ловко, расставлял тарелки, мыл и рвал салат, укладывал листья в деревянную миску, разбил шесть яиц, по одному одной рукой в глиняную посудину, затем сбил их вилкой.

Среди прочего мисс Тернер сказала ему, что Астер Лавинг не любила сама себе делать уколы героина. Предпочитала, чтобы это делал мужчина.

— Таким образом, вполне допустимо, — сказал Ледок, заглядывая в шкаф, — что в тот вечер в ее квартире мог находиться мужчина. Где она держит эту чертову горчицу? А, вот она.

— Если с ней был мужчина, он мог вколоть ей героина больше обычной дозы. Случайно или намеренно.

— Exactement.

— И мисс Тернер узнала об этом от кузена Форсайта?

— Да. — Ледок осторожно плеснул в посудину немного уксуса. — Создается впечатление, что мсье Форсайт делился своими делами с мальчиком. — Он осторожно насыпал в посудину горчичного порошка.

— Но он не знает, кто бы это мог быть?

— Non. — Он подсыпал соли. — Как сказал нам ее менеджер, мсье Форсайт не встречался с мадемуазель несколько месяцев до своей смерти. — С помощью ручной мельницы он посыпал смесь перцем.

— Значит, это нам мало что дает, — заметил я.

— Верно. — Ледок быстро и аккуратно взбил смесь вилкой. Налил туда немного масла и снова взбил.

— Что еще она рассказала?

Он сунул розовый палец в смесь и облизал его.

— Bon. — Он полил салат приправой и протянул мне миску. — Не помешаете, дружище? Только аккуратно. Не поранить листья.

Я взял миску, а он протянул мне деревянные ложку и вилку. Я принялся мешать салат. Он наблюдал за мной.

— Не волнуйтесь, Анри, — успокоил я его. — Я никогда не позволял себе наносить раны салату. Что еще сказала мисс Тернер?

Он отпил глоток вина.

— Она поведала мне поразительные вещи о Сабине фон Штубен и Сибил Нортон.

— Да?

Ледок поставил бокал, взял коробку спичек со стола, открыл ее и вынул спичку. Чиркнул ею, отвернул на плите газовый кран и зажег газ. Из череды кастрюль и сковородок он выбрал небольшую, глубокую медную сковородку и поставил ее на газ.

— Она сказала, — проговорил он, отрезая большой кусок масла, — что мадам Нортон, — он легонько сбросил масло в сковороду, — давала мадемуазель фон Штубен деньга. — Он потряс сковородку.

— Деньги? — удивился я. — Зачем? — Я кончил мешать салат и разложил его по тарелкам.

Ледок смотрел в сковородку.

— Выяснилось, что мадемуазель фон Штубен собирала деньга здесь, во Франции, у людей, симпатизирующих одной политической партии в Германии. — Он взглянул на меня. — Национал-социалистической рабочей партии Германии. Я читал о ней. Это мерзкие свиньи самого правого толка.

Я услышал, как зашипело масло.

— С чего бы Сибил Нортон давать им деньги?

Ледок поднял миску со взбитыми яйцами, вылил часть в сковородку и снова поставил миску.

— Напрашивается вывод, что она сама правая свинья. — Потряхивая сковородку левой рукой, он помешивал яйца вилкой, которую держал в правой руке. — Мадемуазель фон Штубен получала деньги и от мсье Лагранда, нашего чудного префекта.

Я кивнул.

— Роза Форсайт рассказывала мне при нашей первой встрече, что Лагранд тесно общался с фон Штубен на какой-то вечеринке у графа де Сента.

— Знаете, — задумчиво заметил Ледок, — мне пришло в голову, что это, в смысле деньги, объясняет и связь мсье Рейли с мадемуазель фон Штубен. Помните, тот парень в баре, Джепсон, говорил, что они знакомы.

— С трудом себе представляю, чтобы Рейли жертвовал деньги политической партии.

— Возможно, он передавал не свои, а чьи-то деньги.

Ледок осторожно сбросил омлет на тарелку и аккуратно свернул его пополам.

— Любопытная мысль. Но чьи именно деньги, Анри?

Он протянул мне тарелку.

— Не знаю. Вы думаете, мсье Рейли все еще нас разыскивает?

— То, что он нас не нашел, не значит, что он перестал искать. Возможно, он просто не знает, где нас искать.

— Да. Вот досада! Кстати, мадемуазель Тернер подтвердила, что у мадам Нортон и в самом деле был роман с мсье Лаграндом. Ешьте, mon ami. Я присоединюсь через минуту.

— Откуда мисс Тернер все это узнала?

Ледок отрезал еще кусок масла и бросил его на сковороду.

— От Вирджинии Рендалл, американки, которая некоторое время живет в Париже. — Он вылил остатки взбитых яиц в сковороду, покачал ее и взглянул на меня. — Вкусно?

Я еще не пробовал. Только взял вилку. Оказалось очень вкусно, о чем я ему и сообщил.

— А откуда это узнала Вирджиния Рендалл? — спросил я.

— От Сабины фон Штубен. У мадемуазель Рендалл был с ней роман.

Я улыбнулся.

— Еще одна лесбиянка? — Я отправит кусок омлета в рот.

Ледок пожал плечами.

— Здесь, в Париже, их вряд ли больше, чем мужчин-гомосексуалистов. — Он выложил омлет на тарелку, подошел к столу и поставил ее на стол. Раскатал правый рукав и сказал: — Но им здесь полегче. — Он раскатал левый рукав и развязал фартук. — Французы терпят лесбиянок, если они проявляют себя не слишком явно. — Он стащил фартук через голову и отнес его в шкаф, откуда взял. — Мадемуазель Рендалл ничего не скрывает, но она богата. И к тому же американка. — Он повесил фартук на место и улыбнулся мне. — Мы ждем от американцев эксцентричности. Но, что касается мужского гомосексуализма, тут совсем другое дело, американец ты или нет.

Ледок вернулся к столу, снял свой пиджак со спинки стула, надел его, расправил полы и сел за стол. Взял вилку и взглянул на меня.

— Так что теперь вы думаете о мадам Нортон?

— Она ни словом не упомянула, что давала деньги фон Штубен.

— Не сомневаюсь, она просто запамятовала. — Он принялся за салат.

— Я тоже не сомневаюсь.

— Есть еще одна любопытная вещь, — заметил Ледок. — Если верить мадемуазель Рендалл, вскоре после начала романа с мсье Форсайтом мадемуазель фон Штубен порвала с партией. — Он проглотил очередной лист салата.

— Откуда Рендалл это узнала?

— От Ричарда Форсайта. Он сказал, что поставил мадемуазель перед выбором: или партия, или он. Она выбрала его.

— Похоже, она ошиблась в выборе.

Ледок нахмурился.

— Вы так говорите, mon ami, потому что незнакомы с паразитами из этой партии.

— Возможно. Но Роза Форсайт сказала примерно то же самое — что после встречи с Форсайтом фон Штубен забросила политику.

— Тогда, вероятно, это соответствует действительности. — Он отправил в рот кусок омлета.

А я отпил глоток вина.

— Что будет с Лаграндом, если станет известно, что он давал деньги немецкой политической партии?

Ледок проглотил омлет.

— Да уж, вопрос не в бровь, а в глаз. Я не удивлюсь, если окажется, что среди влиятельных правых у нас во Франции кое-кто симпатизирует этим немецким свиньям. Но если тебя схватят за руку публично, это равносильно катастрофе. Война окончена, но Германия так и осталась нашим врагом. Карьере Лагранда придет конец.

— И Рендалл говорит, у Лагранда с Нортон был роман?

— Да, но мы ведь уже об этом знали, верно?

— Только предполагали. Я спрашивал сегодня у Розы, могла ли Нортон как-нибудь незаметно взять пистолет.

Ледок отпил глоток вина.

— И что?

— Могла. За пять дней до его смерти Нортон побывала в его кабинете без свидетелей. И, как сказала Роза, эти пять дней Ричард не брал в руки пистолет. Нортон могла его взять, и никто бы не спохватился.

— Но зачем? Мы снова возвращаемся к тому же вопросу: зачем ей было убивать Ричарда Форсайта?

— Может быть, он ей просто мешал. Может, она хотела убить Сабину фон Штубен.

— И опять же — почему?

— Фон Штубен знала, что Лагранд и Нортон давали деньги немцам. И, возможно, знала о связи Нортон с Лаграндом. Что бы сказали читатели Нортон, узнай они об этом?

— Шантаж. Но вы же знаете, в Англии, как и во Франции, есть свое правое крыло, свое стадо свиней. Можно не сомневаться, что они бы приветствовали связь мадам Нортон с нацистами. А что касается романа, то, насколько я разбираюсь в людях, читающих детективы, скандал только увеличит, а не уменьшит количество почитателей мадам Нортон. И вы еще кое-кого забыли, mon ami.

— Лагранда.

— Вот именно. Он человек влиятельный. Если бы он почувствовал угрозу со стороны мадемуазель фон Штубен или решил, что мадам Нортон в опасности, он быстро решил бы эту проблему. Мадемуазель фон Штубен просто-напросто исчезла бы.

— Я про него не забыл. Я рассматривал другие варианты.

— Есть еще две вещи.

— Что?

— А, — улыбнулся Ледок, — вам не всегда удается угадывать мои мысли.

— Иногда я и свои-то не в силах угадать. Так вы о чем?

— Во-первых, мадам Нортон до трех часов никто в отеле не видел.

— Может быть, ее видел утонувший дежурный. Поэтому он и утонул.

— Возможно. И, во-вторых, промежуток между одной смертью и другой. Если она убила мадемуазель фон Штубен в час дня, чем они с мсье Форсайтом занимались еще два часа? Думаю, им было не до потехи. Вряд ли даже мсье Форсайт стал бы развлекаться с женщиной, только что прикончившей его любовницу.

— Не знаю, Анри. Может быть, он пытался уговорить ее, чтобы она его не убивала.

— Вы сами-то себе верите?

— Нет. — Я допил вино. — Похоже, придется еще раз потолковать с Сибил Нортон.

Ледок плеснул мне еще вина.

— Советую вам быть крайне осторожным, mon ami. Очень может быть, что вы были правы, когда предположили, что мсье Лагранд намеренно разрешает нам действовать, чтобы узнать, что нам удастся раскопать. Если ему станет известно, что мы узнали о его пожертвованиях этим германским свиньям… — Он поднял брови и выразительно передернул плечами.

Я сказал:

— Мне кажется, Лагранд решил, что с нами не стоит возиться. И отозвал своих ищеек. От дома Розы Форсайт хвоста за мной не было. Если бы Лагранд хотел опять выйти на мой след, он туда и послал бы своих людей.

— Возможно, у него созрел другой план.

Ледок оказался прав. У Лагранда были на меня совсем другие виды. Но я узнаю о них только на следующий день.

В этот вечер мы еще кое-что обсудили. Ледок сообщил, что дал мисс Тернер номер телефона нашей квартиры и что она попробует позвонить мне завтра днем, после того как погуляет с детьми Форсайтов.

Ледок спросил, нужен ли он мне завтра, поскольку он собирался в Шартр на маскарад к графу. Я сказал, что и один управлюсь. В этом случае, сказал он, он выедет пораньше, чтобы снять номер в гостинице. Маскарад должен был начаться около девяти вечера, а последний поезд из Шартра в Париж уходил в половине восьмого. После вечеринки он собирался переночевать в Шартре. Ему очень нравится Шартр, признался он. Там на берегу реки есть ресторан, где готовят отличную утку.

Он предложил мне составить ему компанию, но я напомнил, что мне нужно поговорить с Сибил Нортон и сходить на телеграф — узнать, не пришло ли что-нибудь из Лондона и от Гудини.

Перед тем как лечь спать, я попросил его рассказать мне немного о национал-социалистической партии, что он и сделал.

На следующий день я поднялся в восемь утра и за полчаса успел принять душ и одеться. Ледок уже сидел в гостиной в новом сером костюме и читал свежую газету.

— Что-нибудь интересное? — спросил я.

— Non. Кофе, mon ami?

— С удовольствием. Спасибо, Анри.

Он отложил газету и встал.

— Сидите, сидите. Я принесу кофе. Я купил свежих круассанов. И с большим трудом добыл молока. Скажите, что вы с ним делаете? Купаетесь?

Я улыбнулся.

— Спасибо, Анри. Я выпью стакан молока.

Ледок легонько вздрогнул и ушел.

Я взглянул на картину с пастушками. Они все так же играли на флейтах. А овцы все так же спали. И я все так же им позавидовал.

Через несколько минут появился Ледок с подносом — на нем стояли чашка кофе, стакан молока и лежал круассан. Он поставил поднос на стол и сказал:

— Забыл вас вчера спросить. Как вам Гертруда Стайн?

Я встал, взял чашку с кофе и снова сел.

— Получил от нее большое удовольствие.

Ледок опустился на диван.

— Порой она бывает довольно занятной. Куда больше, чем сама думает. Она поведала вам о своей писательской теории? — Он взял свою чашку.

Я отпил глоток кофе. И на этот раз отменный.

— Она сказала, что надо очень аккуратно обращаться со словами.

— Очень глубокая мысль. Жаль, что она не познакомила вас со своей доктриной целиком. Очень увлекательная штука. Писатели, которые создают философию творчества, непременно выстраивают ее так, что их недостатки каким-то чудесным образом превращаются в достоинства.

— Она дала мне свою книжку.

— И потом вы сообщите ей, что вы о ней думаете.

— Именно так она мне и сказала.

Ледок улыбнулся.

— Кто бы сомневался.

Я достал часы и взглянул на время.

— Вам когда уходить? — спросил он.

— Минут через десять. А вам?

— Пока не решил. Думаю, скоро. Чтобы успеть пообедать утятиной. Но я позвоню вам днем из Шартра и сообщу, в какой гостинице остановился.

— Только не звоните из гостиницы. Лучше из табачной лавки. Чтобы не осталось записи о звонках в эту квартиру.

Ледок нахмурился.

— Дороговато будет. Хотя вы правы.

Он внезапно поднял голову.

— Но если вас не будет на маскараде, вы не увидите моего костюма.

Я улыбнулся.

— Увы!

— Один момент. — Он поставил чашку и блюдце, встал и вышел из комнаты.

Через пять минут он вернулся. Снял пиджак и вместо него надел длинный темный плащ с капюшоном. На голове войлочная шляпа, а на лице полумаска телесного цвета с большим крючковатым носом. Он повернулся, чтобы я оценил его профиль, и взял в зубы мундштук огромной курительной трубки из горлянки.

Я рассмеялся.

— Здорово, а? — спросил он.

— Замечательно, Анри. А как насчет бородки? Будете сбривать?

Он выпрямился.

— Конечно, нет. Это поэтическая вольность. Вы точно не передумаете насчет маскарада? Думаю, мы и вам справили бы костюмчик. — Губы под крючковатым носом расплылись в улыбке. — К примеру, доктора Ватсона?

Я улыбнулся.

— Нет уж, благодарю.

— Не знаете, мисс Тернер тоже там будет?

— Да. Послушайте, Анри. Вы берете с собой пистолет? В Шартр?

— Сомневаюсь, чтобы он мне там пригодился. Разве что в ресторане, если они не угодят с уткой.

— Думаете, на железнодорожной станции не будет людей Рейли?

Ледок под маской поджал губы.

— Хорошо. Опять вы правы. Возьму. А как же вы, mon ami? Думаете, их не будет у телеграфа?

— У меня есть «кольт».

— Тогда ладно, — сказал он.

На телеграфе мне «кольт» не понадобился. Там меня не ждали, даже телеграммы. Я доехал на такси до дома Сибил Нортон, поднялся на седьмой этаж и дернул за шнур звонка. Через несколько мгновений дверной глазок потемнел. Дверь открылась.

— Господин Бомон. — Она улыбнулась. — Какой приятный сюрприз.

На ней снова было шелковое платье с пояском, на этот раз серое.

— Можно войти? — спросил я.

— Конечно. — Госпожа Нортон отступила, чтобы меня пропустить. Она двигалась все с той же плавной грацией породистой лошади. — Прошу вас, — сказала она и показала жестом на дверь в гостиную.

Королева Виктория и Георг V висели на прежних местах, а разбросанных повсюду книг как будто прибавилось.

Она подняла руку и легонько коснулась своих рыжевато-светлых волос, словно желая убедиться, что они никуда не делись.

— Хотите чаю?

— Нет, благодарю. Я ненадолго.

Она улыбнулась.

— Господи, как зловеще звучит. Может, все-таки присядете?

Я сел на тот же диван, а она — в то же кресло, что и в прошлый раз, сдвинув колени и изящно склонив ноги вбок. Ноги у нее были все такие же красивые.

На подлокотнике кресла точно в том же положении, что и в прошлый раз, лежал «Улисс». Возможно, Ледок прав, и она его вовсе не читает. Может, эта книга всего лишь часть декорации.

— Так в чем дело? — спросила она.

— Вы забыли мне сказать, — начал я с места в карьер, — что давали деньги национал-социалистической партии Германии.

Она не потупила взгляда, но улыбка показалась мне смущенной.

— С чего вы это взяли?

— Вопрос неправильный, — сказал я. — Вернее было бы спросить, что такое национал-социалистическая партия Германии.

Госпожа Нортон смотрела на меня несколько секунд, потом твердым голосом сказала:

— Учту на будущее. Может, когда-нибудь пригодится. И кто же вам такое сказал?

— Неважно. Вы только что подтвердили, что это правда.

— Мои политические взгляды, думаю, вас совершенно не касаются. Как и мои деньги.

— Меня касаются причины, по которым умер Ричард Форсайт.

Она сухо улыбнулась.

— Тогда мои политические взгляды вам без разницы.

— Вы, верно, заблуждаетесь. Сабина фон Штубен перестала собирать деньги для партии, так? После того как влюбилась в Ричарда?

— Даже если и так, хотя я не собираюсь ничего подтверждать, какое это может иметь отношение к смерти Ричарда?

— Фон Штубен тоже нет в живых.

— Да, ну и что?

— А вдруг она умерла потому, что кому-то не понравилось, что она перестала собирать деньги. Кому-то из партии.

Лицо госпожи Нортон презрительно скривилось.

— Какая глупость!

— Разве? Из того, что я о ней слышал, эта компания не любит прощать. И время от времени поощряет насилие.

— Чушь. Большевистская пропаганда. В Германии это единственная партия, которая противостоит коммунистам. А если Германия станет коммунистической, за ней последует и Австрия. Потом Франция и Англия. Вы знаете, сколько людей большевики погубили в России?

Я заметил, что она перестала кокетничать насчет своих связей с национал-социалистами.

— Миллионы, — ответила она сама. — Имущество отобрали, дома разорили. Женщин и девушек насиловали и убивали. И учтите, не только из знати. Но даже из крестьян и драгоценных пролетариев. — Она произнесла это с издевкой.

— Москва далеко от Лондона, — заметил я.

— Не очень, если иметь в виду, что Британия гниет с самой своей сердцевины. Если вспомнить, что в британской лейбористской партии полно тех, кто симпатизирует большевикам и подбирается все ближе к власти.

— Госпожа Нортон, я не намерен спорить с вами о политике.

— И правильно, — съязвила она. — Тем более, как я подозреваю, вы к такому спору совершенно не готовы.

— Возможно. Но я помню, как воевал два года назад. И не хочу снова попасть на фронт.

— А это произойдет почти наверняка, если коммунисты возьмут верх в Европе.

— Угу. А если национал-социалисты возьмут верх в Германии?

Она подняла подбородок.

— Тогда другой войны между Англией и Германией никогда не случится. У них одно наследие.

— Да, на войне я это заметил.

Ее снова передернуло.

— Вы не очень благоразумны, господин Бомон. Когда-нибудь, надеюсь, вы очнетесь и увидите то, что у вас перед глазами. Надеюсь, это случится не слишком поздно.

— Фон Штубен перестала собирать деньга после того, как вступила в связь с Форсайтом?

Ее лицо окаменело.

— Мне больше нечего сказать.

Я встал.

— Спасибо. Не провожайте, я помню дорогу.

— Только, пожалуйста, не приходите больше.

— Думаю, так оно и будет, — ответил я.

Я вышел из квартиры, спустился на семь этажей вниз, поймал такси и вернулся на телеграф. «Кольт» был все еще при мне. Но когда они на меня навалились, я далее не успел его выхватить.