Онлайн чтение книги Матросы Наркомпроса
ГЛАВА 11. «РЕЗИНОВАЯ ПЕРЕМЕНА»

Через пятнадцать минут после начала занятий спецшколу взбудоражил неурочный сигнал. Горнист явственно играл большой сбор.

Вскоре капитан 3-го ранга Радько уже по-особому выстраивал роты вдоль стен актового зала. Задние шеренги комплектовались из рослых парней, спереди поставили коротышек. Таким образом, каждый ученик, как в театре, мог без помех видеть середину зала. Затем Куржак и другие двоечники в гражданской одежде были выведены из строя. Им военрук прошептал удалиться. Шея у Радько оказалась забинтованной. Соревнование в громкости с медным ревом школьного оркестра окончилось не в его пользу. Константин Васильевич командовал при помощи маленького серебряного свистка. Длинная трель означала — «равняйсь!», короткий сигнал — «смирно!», два коротких — «вольно!».

— «Вольно!» — это не значит вольно, — хрипел военрук. — Нечего перед наркомом гусарить.

По рядам прошелестел восторженный шумок. Прошелестел и затих. Теперь стало понятным, отчего отменили занятия. Напротив, через дорогу, в корпусах Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе находился сам народный комиссар Военно-Морского Флота. Его ждали в спецшколе с минуты на минуту.

Сергей Петрович Уфимцев на построение не вышел. Через рассыльного в директорский кабинет был вызван боцман, третий кадровый военный моряк из всей спецшколы. Плотно притворив за ним дверь, Сергей Петрович объявил:

— Дударь! Вы адмирал! Становитесь в том углу, а я буду докладывать.

Очевидно, главный старшина Дударь не одобрил выправку директора, и вскоре Уфимцев отбыл из спецшколы «по срочному вызову гороно».

Встреча с наркомом дежурного по школе преподавателя Святогорова, по мнению Сергея Петровича, была в такой же степени нежелательна. Еще скомандует: «Попрошу смирно!» Поэтому директор предложил Святогорову тоже отбыть со своего поста, но не так далеко.

— Тщательно проверяйте наряд по школе, — завещал Уфимцев в вестибюле. — Обращайте особое внимание на внешний вид учеников и чистоту всех помещений.

За два месяца старое, запущенное здание совершенно преобразилось. В сверкании натертого паркета не так замечались его изъяны. Лоснились свежей краской стены коридоров. В классах выстроились просторные светло-бежевые парты. Стоимость ремонта уже в три раза превысила сумму, отпущенную Наркоматом просвещения. Каким образом удавалась Уфимцеву эта высшая математика, не представляли даже специалисты. Михаил Тихонович обходил этаж за этажом и думал, что такую школу вполне можно показывать члену правительства.

В туалете восьмых классов дежурный подозрительно повел носом. В воздухе как будто еще не рассеялся табачный дым.

— Смирно! — выскочил навстречу дневальный. К кому относилась команда, так и осталось неизвестным, поскольку, кроме дневального, в туалете никого не было. Григорий Мымрин с сине-белой повязкой на рукаве, нисколько не смущаясь этим обстоятельством, подошел к Святогорову и доложил:

— В гальюне третьей роты по списку числится шесть очков. Пять исправных, один засорился.

— Вольно! — растерялся преподаватель. Михаил Тихонович не знал, как ему поступить. Курильщики карались беспощадно, но дым — лишь косвенное доказательство. Пусть так. Однако мальчик проявляет наглость, как и тогда с угрозой обратиться в арбитраж. Его рапорт — издевательство. Но вот глаза… В слегка расширенных зрачках Мымрина застыла растерянность и удивление.

— Продолжайте нести службу, — сухо сказал Михаил Тихонович. — И будьте внимательны…

Уже в коридоре Святогоров сообразил, что его совет можно понять и так: «Кури, но больше не попадайся!» Ничего себе педагогика.

О происшествии следовало записать в журнал замечаний. Михаил Тихонович так и собрался поступить, Но вот глаза… Каждый раз, когда дежурный по школе брался за вставочку, перед ним возникали глаза. Возможно, Мымрин просто испугался, и все остальное произошло неожиданно для него самого? Тогда, обидевшись, Михаил Тихонович просто поставит себя на одну доску с растерявшимся мальчишкой. Запись в журнале могла иметь не однозначный педагогический результат. Такие эксперименты Святогоров не одобрял. Он решительно отложил вставочку. Скандальная встреча с Мымриным до поры до времени была оставлена им без последствий.

Прошло время второго урока, заканчивался третий. Перемены не объявлялись. Ребята ждали в строю. В вестибюле позицию директора занял старший политрук Петровский. В кабинете военно-морского дела у любимой модели крейсера «Худ» переминался с ноги на ногу Билли Бонс. В актовом зале до тонкости отработали реакцию на свисток военрука. Ребята уже умели стоять просто вольно и так, как принято стоять перед наркомом. А гость все не приезжал.

Жора Куржак и другие отверженные подглядывали из соседнего зала. Они вполне могли там побегать, размяться, но не пользовались этой возможностью. Как на ликах великомучеников, в глазах у двоечников застыло страдание.

В полдень на первом этаже хлопнула дверь, и, как эхо, отозвался трубный глас Политуры. Строй сразу подобрался и затих. Зашаркало по парадному трапу множество ботинок. Разговор все ближе. Слышны отдельные слова…

И вдруг у капитана 3-го ранга Радько прорезался голос:

— Товарищ народный комиссар Военно-Морского Флота Союза Советских Социалистических Республик…

Нарком — высокий, ладный, совсем молодой моряк — остановился посередине зала. На рукавах его форменного кителя сияли золотые шевроны как раз до локтя: один широкий, а сверху еще три — поуже, и все венчали большие, обшитые по краям канителью флагманские звезды.

Адмирал дружески улыбнулся Радько как старому знакомому, пожал ему руку и поздоровался с учениками. Было странно, отчего в актовом зале в ответ не вылетели стекла.

— Что у вас сейчас по распорядку дня?

— Большая перемена! — не моргнув глазом ответил военрук.

Дима Майдан не поверил своим ушам: «Какая перемена?»

Впрочем, военрук не соврал. В полдень как раз должны были закончиться три урока, и по расписанию значилась большая перемена. Сегодня она просто растянулась, как резина у взведенной рогатки.

— Значит, у меня еще есть десять минут для того, чтобы обратиться к учащимся? — уточнил народный комиссар.

Находчивый военрук только этого и желал. Иные десять минут нельзя ни измерить по часам, ни уложить в железный распорядок дня. Радько знал, что делал. Мальчишки слушали как завороженные.

— Подготовка командных кадров для флота является большой и сложной задачей, в решении которой специальные школы могут и должны сыграть немаловажную роль, — говорил адмирал.

Конечно, подобные слова Майдан слышал и раньше. Но теперь это сказал сам народный комиссар, член Советского правительства, который специально приехал к ним из Москвы и назвал их будущими кадрами флота.

Слова высекали искры из тысячи глаз. Каждый слушатель представлял себя с такими же широкими шевронами. Ну, может быть, не с такими же, а чуть поскромней. Никто из присутствующих не мог предполагать, насколько точен прогноз народного комиссара. Что через тридцать лет из этих мальчишек вырастут адмиралы и капитаны 1-го ранга, которым придется командовать соединениями кораблей, крейсерами и атомными подводными лодками, иные станут профессорами и доцентами военно-морских учебных заведений, военно-морскими атташе за границей, изобретателями нового могучего оружия, докторами и кандидатами наук. Что каждый из ребят через всю жизнь пронесет эту встречу и будет считать ее началом флотской биографии.

Однако все это им еще предстояло заслужить. А пока мальчишки мечтали, и было важно, чтобы такие смелые жизненные планы никого не укачали. Адмирал оглядел юных слушателей и обо всем догадался. Для предупреждения пожара он заранее подлил забортной воды:

— Ученики должны помнить: если их сейчас одели в военную форму, это отнюдь не значит, что они обязательно будут курсантами. Флот насыщен самой новейшей и сложнейшей боевой техникой, для овладения которой требуется серьезная подготовка. Мы будем требовать отличных знаний…

Дверь соседнего зала, где находился Жора Куржак с коллегами в гражданской одежде, потихоньку скрипнув, затворилась. Остальные слушатели тоже вспомнили в своих дневниках. Одно дело, когда дневники подписывают только родители. В крайнем случае поругают. А в спецшколе на снисхождение рассчитывать не приходилось. Старший политрук потом приказал начертать слова наркома на кумаче в назидание всем двоечникам. Но еще вернее наглядной агитации подействовал приказ директора об отчислении троих слабых учеников. Им не помогли ни слезы, ни клятвенные обещания. За мечту требовалось платить трудом, и только трудом. Векселя никого не устраивали.

А нарком уже советовал ребятам изучать иностранные языки, чтобы обходиться без толмачей. Он не мог тогда публично рассказать о своей работе в республиканской Испании. Но ученики и не требовали примеров. Ведь это рекомендовал сам адмирал, да еще трижды орденоносец.

Гена Ковров потупил глаза. Ему плохо давался английский язык. Последнее время он приспособился читать новый текст, который Мария Яковлевна задавала к следующему разу. Перевода она не требовала. Только произношение. Генка готовил текст заранее и вызывался читать. Он произносил незнакомые слова с выражением, однако не понимая ни одного слова. Наивная Мария Яковлевна умилялась и ставила не меньше чем «хорошо». Теперь Геннадий понял, что долго на таком обмане не выедешь, и с уважением посмотрел на Донченко. Учительница сказала, что ей нечему учить Антона. Значит, он первый кандидат в заграничное плавание.

Аркашка Гасилов боялся расплескать память. Только бы донести речь до дома, довести до сведения сестры и, конечно, Бориса Смоленского: пусть знает, что военные моряки никакие не «каботажники». Ясно, что для «прибрежного плавания» иностранный язык вовсе не обязателен.

Последний совет адмирала, вероятно, имел целью посрамить директора спецшколы Уфимцева, который объявил взыскание ученику Коврову за исполнение флотского танца «Яблочко». Оказалось, что нарком считает необходимым научить танцам всех без исключения «спецов».

— Будущие командиры флота обязаны быть не только образованными, но и культурными людьми, — сказал адмирал.

Коврову в этот момент стало обидно, что в зале отсутствовал директор. Правда, в речи не содержалось никаких указаний относительно тренировок во время дежурства.

Вообще речь наркома напоминала изображение в перевернутом бинокле: все можно различить, но в такой невозможной дали, что от этого екало сердце. Даль манила и страшила. Народный комиссар честно предупредил — просто так, дуриком, туда не доехать. И в этих тревогах слушателям не особенно запомнилась последняя фраза: «Необходимо использовать для учебы каждый день и каждый час, так как события могут нам помешать!»

Последнюю фразу наркома не запечатлевали на кумаче, не цитировали в газетах. И ребятам было невдомек, что она не случайна. Что не пройдет и года, как спецшкольники станут заниматься совсем не учебой, и их, мальчишек в полувоенной форме, через какое-то время историки будут считать «действующей частью Ленинградского фронта».

Как будто адмирал не сказал ученикам ничего особенного. Все они и так знали, для чего создана их школа, она называлась специальной. Слушать нравоучения мальчишкам тоже не в новинку. Воспитатели всех времен и народов не устают повторять питомцам, что надо хорошо учиться и стать культурными людьми. Привычный призыв часто проскакивает, не задерживаясь в извилинах. Но здесь эти обычные слова произнес их кумир, и со слов будто соскочила окалина. Речь наркома потрясла воображение.

По флотской традиции затем состоялся опрос претензий. Первым поднял руку ученик Донченко.

— Неужели опять о клиньях? — ужаснулся командир роты Оль.

Но проблема брюк для Антона уже не была такой животрепещущей. Донченко пожаловался на поясные ремни. Вырезанные из толстой подметочной кожи, они никак не хотели пролезать в скобы медной бляхи. Ребята чуть не зубами передергивали петлю, чтобы изменить ширину пояса с брюк на шинель. Адмирал сам попробовал перетянуть ремень, и у него ничего не получилось.

— Заменить! — обернулся он к своей свите. — Через два часа!

Вслед за этим прозвенел звонок. Электрические колокола громкого боя пронзительно извещали о том, что «резиновая перемена» окончилась. Радько подмигнул и махнул рукой. Жест поняли все и мгновенно разбежались по классам. Никто, правда, не представлял, какой будет урок. Завучу Полиэктову пришлось на ходу перестроить расписание. Так или иначе, на всех этажах укоренилась деловая тишина, и можно было без помех показать высокому гостю, как приспособлено к новой роли бывшее здание института благородных девиц. Наспех военизированный персонал спецшколы вовсю демонстрировал благоприобретенную выправку. Пожилая нянечка, повстречав в коридоре наркома, поклонилась ему, затем вытянулась в струнку, поправила на голове платок и по всем правилам отдала честь. Адмирал поздоровался с уборщицей за руку и бросил взгляд на Радько. Константин Васильевич поперхнулся и поспешил отвести гостей в военно-морской кабинет, где их с нетерпением поджидал Билли Бонс.

Во всей спецшколе не волновалась только доктор Екатерина Николаевна Подачина. Санитарная часть сверкала никелем и белой эмалью. На рабочем столе были приготовлены сводные данные о медицинских осмотрах учеников. Кремовый батистовый халат подчеркивал ладную фигуру докторши, и к ее шестимесячной завивке тоже невозможно было придраться.

Когда отворилась дверь и медицинский кабинет наполнился сиянием золотых нашивок и пуговиц, Екатерина Николаевна приветливо улыбнулась и стала ждать, когда с ней поздороваются. Она никак не могла сообразить, кто же из посетителей нарком. Один из вошедших, с красными лампасами на черных морских брюках, довольно бесцеремонно намекнул Подачиной, что полагается встать, а Константин Васильевич Радько показал глазами на самого высокого и симпатичного из моряков. Екатерина Николаевна улыбнулась еще обворожительнее и протянула адмиралу руку тыльной стороной вверх. Но нарком ее руку только пожал, а выходя из санитарной части, заметил, что доктора тоже следует военизировать.

К следующей перемене в школе остались только воспоминания. Говорили, что народный комиссар подарил спецшколе настоящую торпеду и три морские мины.

Кроме того, Билли Бонс выпросил у него еще водолазный скафандр и старые приборы управления артиллерийским огнем. Наибольший успех выпал на долю Радько, ибо он сумел так повернуть разговор, что счета на двадцать пять тысяч за ремонт школы оплатили шефы. Сергей Петрович очень жалел, что его задержали в гороно. Как можно было забыть о кровельном железе?

На переменах дневальный по гальюну Григорий Мымрин демонстрировал желающим папиросный окурок. Его выбросил сам народный комиссар. На окурок ученики смотрели с уважением, как на музейный экспонат. Мымрин быстро вошел в роль гида и с достоинством излагал свои впечатления. По его словам получалось, что все настоящие моряки обязательно курят.

Вот только брюки наркома все нашли слишком узкими. Как можно так отставать от моды? Брюки просто озадачивали. Неужели адмирал не мог сшить их на заказ? При его-то возможностях. Возможности наркома демонстрировала в баталерке Елена Эдуардовна, которая уже выдавала на обмен новые эластичные ремни.