Онлайн чтение книги Матросы Наркомпроса
ГЛАВА 6. ДВЕ ШЕРЕНГИ МОСЛОВ

До праздников оставалось всего восемнадцать дней. Дни были наполнены радостным ожиданием. Димка Майдан и Жорка Куржак на всех переменах вытаскивали из кармана никелированные мундштуки и как будто плевались в блестящие трубки. Их приняли в школьный духовой оркестр. Диме выдали трубу средней величины под названием «баритон», Жорке — поменьше, «альт». Мундштуки были от инструментов. «Плеваться» в них рекомендовал сам капельмейстер. Он сказал, что это необходимо для тренировки губ.

В понедельник после занятий первый взвод первой роты строем направился в баталерку. Так по-флотски назывался вещевой склад. В коридоре занял исходные рубежи следующий взвод. Десятиклассники хватали за шиворот и заворачивали обратно всех остальных болельщиков. Но никто не торопился домой. Димке удалось проскользнуть через кордоны и заглянуть в дверь. Он увидел в баталерке «самого Костю Радько», Рыжего Политуру и боцмана Дударя, словом, всех кадровых военнослужащих, которые работали в спецшколе.

Радько стоял на коленях перед десятиклассником с портняжным сантиметром в руках. Однако загадочные действия военрука остались для Димки тайной, так как в этот момент его невежливо оттянули за шиворот и выдворили в вестибюль, где толкались ребята из младших рот.

Первый взвод примерял форму утомительно долго. Из баталерки распространялся восхитительный дух лежалого сукна и гуталина. Наконец появился счастливец с бумажным пакетом в руках. Пакет в руках у парня оказался довольно тощим, а его обладатель разочарованным.

— Ни одна шинель не подошла, — объяснил он ребятам. — И ботинки тоже.

Зато кант на бескозырке точно имелся. Белый суконный ободок змеился по мятому краю фуражки. Изнутри туда вставлялась плоская пружинка обручем, но силы у нее не хватало, чтобы распялить как следует поля.

— Ничего, — сказал Жорка Куржак, с сожалением возвращая бескозырку владельцу. — Можно попробовать пружину из будильника.

Бант, к общему удовлетворению, совсем не походил на девичий. Бантом называлась черная лента, забранная плоскими симметричными складками. Если складки тщательно разгладить, будет совсем не заметно.

Было ясно, что сегодня очередь до третьей роты все равно не дойдет. Димка предложил приятелю идти по домам. Куржак отказался. Он не покидал своего поста до тех пор, пока баталерку не закрыли. Десятиклассники охотно показывали мятые шинели, на которых серебрился инеем непрокрашенный ворс, демонстрировали, как застегивается клапан на брюках. За вечер Жора Куржак усвоил много совершенно необходимых сведений и как-то упустил из виду, что на следующее утро назначена контрольная по анатомии.

Гром грянул, когда военврач 2-го ранга Василий Игнатьевич Артяев, поблескивая стеклами пенсне, отстегнул от скелета правую кисть. При этом челюсть скелета слегка отвалилась в дьявольской улыбке. Череп стал удивительно напоминать горельеф с печатки Билли Бонса. Сардонический оскал Куржак вполне оценил, ибо помнил только, что в запястье присутствуют две шеренги мелких мослов, которые требовалось знать поштучно и поименно. Жорка повертелся по сторонам, но скоро понял, что соседу не до него. Дима Майдан, как и вся соседняя колонка, занимался нижней конечностью. Жорке оставалось только пожалеть, что человек сложнее обезьяны. У них руки и ноги совершенно одинаковы.

— Предупреждаю, — заявил Артяев. — Лица, замеченные в недобросовестности, будут удалены из класса со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Военврач бдительно расхаживал между рядами. Редкие волосы его были аккуратно наклеены на темени и распределены на косой пробор, в петлицах гимнастерки алели знаки различия, два эмалированных прямоугольника, которые именовались «шпалы». Кроме того, он был доцент. Димка сам слышал, как военврач говорил по телефону:

— Алло, коллега, с вами говорит доцент Артяев…

Василий Игнатьевич игнорировал учебник по анатомии для 8-го класса как примитивный, признавая лишь пособие для медицинских училищ. Еще на первом уроке он пояснил, что будущие командиры должны уметь оказывать первую помощь раненым, а кроме того, может, кто захочет продолжить образование в военно-медицинской академии. Во втором взводе желающих стать медиками не объявлялось, но зубрить латинские названия мослов приходилось всем ребятам, если только они не хотели попасть в положение Куржака.

Перед самым звонком Жорке удалось справиться с фалангами, освоить пястные кости. Выше он так и не поднялся. Сдав преподавателю свой листок, Куржак заскучал и сразу потерял интерес к событиям вокруг баталерки.

* * *

В эти суматошные дни самым популярным человеком во втором взводе стал Раймонд Тырва. Его мать Елена Эдуардовна поступила работать в спецшколу, и не куда-нибудь, а в баталерку. Она ездила в порт и доставляла оттуда на грузовых автомобилях плотно перевязанные тюки и дощатые ящики. Лека Бархатов попросил Райку выяснить, достаточное ли количество комплектов обмундирования получено в этих тюках и нет ли возможности получить форму без очереди. Раймонд от поручения отказался. Зато Димка Майдан все разузнал очень быстро. Он доложил, что форма получена самого лучшего качества и хватит ее на всех.

— Боюсь, что для третьей роты уже не будет выбора, — снова засомневался Бархатов.

Тогда Майдан снова сбегал к Райкиной матери. Оказалось, что каждого ученика одевает лично военрук. Поэтому никто, даже Раймонд, не имеет возможности получить форму раньше графика. Но ребята из второго взвода могут не беспокоиться. Елена Эдуардовна заверила, что для них все приготовлено отдельно и первого сорта.

— Сортность может быть одна, — загадочно заметил Григорий Мымрин. — А вот качество? Качество бывает разным.

Майдан пожал плечами. Ему были непонятны сомнения Мымрина. Раз первого сорта, о чем разговор? Гораздо важнее было то, что составленный график обмундирования был какой-то бесконечный.

— Вся страна выполняет пятилетку в четыре года. А у нас… Может, сходить к военруку? — суетился в нетерпении Димка.

Но Антон ему не посоветовал.

И только для Куржака все эти проблемы потеряли всякую актуальность.

Он помнил, как на большом сборе директор школы объявил:

— Двоечники форму не получат!

Димка пробовал его успокаивать. Он говорил, что оценки еще неизвестны. Может быть, доцент не придаст значения каким-то мослам. Но стоило Жорке представить облик военврача, лощенный до щепетильности, его колючие глаза, как сердце начинало трепетать и опускалось куда-то в предплюсну, то есть в пятку. Контрольная работа жирной чертой отделила его от радости. Лека уже на следующем уроке получил по геометрии «хорошо». Исправил плохую оценку даже Мымрин, хотя и не так быстро. Из всего взвода только Куржак не успевал избавиться от «хвостов». Когда очередь в баталерку дошла до третьей роты, Жорка постарался быстрее смотаться домой. Он и не представлял, что главный позор еще впереди.

В баталерке все убедились, что Зубарик — Мымрин сомневался не зря. Форма совсем не выглядела первым сортом. Шинели от долгого лежания в тюках коробились на спине, в необъятных рукавах тонула рука. Особенно долго военрук не отпускал Диму Майдана. Он вертел его в углу баталерки, портняжным сантиметром вымерял расстояние от полы до пола и… браковал одну шинель за другой.

Райкина мамаша только вздыхала и уверяла, что все ростовки стандартные, а детских в порту не шьют. Дима смотрел на нее с надеждой. Ему ужасно не хотелось уходить отсюда без шинели.

— «И жить мне без тебя, так это ж драма», — замурлыкал Радько из песни и вооружился мелком, таким же точеным и острым, как его собственный нос. Военрук отмечал мелом, куда надо переставить крючки, где подрезать, где подогнуть…

— Матрос должен ходить самоваром, — серьезно объяснял Димке военрук, — Чтобы со всех сторон — блеск.

Майдан искоса взглянул на себя в зеркало и увидел, что его отражение, пожалуй, больше всего напоминает огородное пугало.

Дома за форму взялась тетя Клаша. Она провозилась с ней всю ночь: по намеченным военруком местам порола, шила, отпаривала, гладила. Утром Димка снова померил шинель и восхитился. Константин Васильевич с мелком в руке творил как художник. Димка вертелся перед зеркалом, а тетя Клаша вдруг заплакала. Дима удивился: «С чего это она?»

— Такой молодой, а уже в солдаты, — всхлипывала тетя Клаша.

— Не в солдаты, а в моряки, — важно поправил Димка.

— Все равно. На море еще хуже, — вконец расстроилась тетя Клаша. — Пропадешь там за три копейки, как родной отец.

На последнюю реплику Дима не реагировал. Он привык называть отцом другого человека, который сидел сейчас рядом с тетей Клашей и невозмутимо читал газету.

Федор Петрович Майдан работал токарем на заводе за Московской заставой и был знаменитым человеком. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно было сходить с Федором Петровичем на демонстрацию. Его всегда самого первого поздравляли с праздником, а потом он шел впереди колонны со знаменем и запевал свою любимую песню: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне — остановка. Другого нет у нас пути. В руках у нас винтовка…»

Пока Димка был маленьким, Федор Петрович сажал его к себе на плечо, а Красное знамя все равно никому другому не отдавал.

— Почему его всегда дают только тебе? — однажды спросил Димка.

— Значит, я самый сильный, — улыбнулся Федор Петрович.

Однако сзади в колонне демонстрантов шли такие дядьки из кузнечного цеха, которые вполне могли унести на плечах не только Димку, но даже самого Федора Петровича. Димка догадался, в чем тут дело, подслушав на кухне интересный разговор:

— Чего ломается? Старый большевик, красногвардеец, имеет заслуги, а который раз отказывается от хорошей должности. Живет с семьей в одной комнате, глядишь, и отдельную квартиру дали бы.

— Клавдия все руки стерла стираючи, — подхватила другая соседка, стараясь перекричать примусный шум. — А там была бы хорошая зарплата. Сиди себе дома барыней, ухаживай за ребенком. Только и делов.

— Почему не хочешь стать самым главным? — спросил Димка у отчима.

— Я и так самый главный, — сказал Федор Петрович. — Никого нет главнее рабочего класса.

— Отдельную квартиру токарям не дают, — ляпнул Димка. Федор Петрович нахмурился и долго молчал.

— Видишь ли, сынок! Стать начальником дело нехитрое. Но только каждую работу надо уметь как следует исполнять. Не выйдет из меня хорошего начальника. Надо учиться, а годы уже не те…

После этого разговора соседки поджимали губы, едва Димка появлялся на кухне, но молчать долго они не умели, а Димка глухотой не страдал. Ему все было слышно из коридора. Так он узнал, что родной отец вовсе не утонул, а просто сбежал, когда Димке было шесть месяцев, а Федор Петрович появился в доме через несколько лет. «Федор, прямо слово, ее на руках носил, каждый год отправлял на дачу». И правда, летом они с матерью уезжали в деревню под Валдай и жили в избе у одинокой вдовы тети Клаши. С нею Димкина мать очень подружилась. Когда мать заболела, то написала тете Клаше письмо с просьбой приехать и присмотреть за сыном, пока ее лечат в больнице. Но мать из больницы так и не вышла.

После похорон вдруг в доме появился «настоящий» отец и заявил, что теперь Димку надо отдать в детский дом.

— Не надо, — ответил ему Федор Петрович. — Он уже давно мне сын.

— Зря рассчитываете на алименты, — будто бы сказал «настоящий». — Ничего не выйдет.

— Вон! — скомандовал ему Федор Петрович. — Катись колбаской по улице Спасской!

Димка не очень верил последним словам. Сам он никогда не слышал, чтобы отчим ругался. Но соседкам на кухне все было известно доподлинно. Щеголяя наперебой своей информированностью, они назвали фамилию, которую Димка носил до того, как его мать снова вышла замуж, а также имя, отчество и даже адрес ее первого мужа.

Между прочим, Спасскую после революции переименовали в улицу Рылеева. Остальные факты, услышанные Димкой из коридора, тоже подлежали тщательной проверке. В выходной день, соврав тете Клаше, что у них в школе экскурсия за город, Димка пошел знакомиться с человеком, который собирался отдать его в детский дом. По дороге он придумывал, что бы такое ему сказать пообиднее.

Впрочем, он напрасно старался, потому что дальше порога той квартиры его не пустили. Тот человек в прихожую не вышел, а попросил передать, что родственников по фамилии Майдан у него нет.

— Ах так!

Димка не помнил, как очутился во дворе, вытащил из кармана рогатку и засадил шарикоподшипником в окно квартиры. Стекла рассыпались в обеих рамах. Димка не убегал.

Из квартиры так никто и не вышел.

Федору Петровичу рассказали об этом в школе, куда пришла жалоба на хулиганские действия ученика Майдана. Отчим, не говоря ни слова, возместил материальный ущерб и только просил учительницу на эту тему с виновником не говорить, Федор Петрович обещал сам принять необходимые меры.

* * *

Капитан 3-го ранга Радько не уходил из баталерки до тех пор, пока не выдали форму последнему из учеников, за исключением двоечников. Портняжные действа военрука имели, по правде сказать, и отрицательную сторону. Они вводили в соблазн. Перешить крючки на шинели не там, где указано мелом, а чуть подальше, и форма, наверное, будет выглядеть еще красивее. Если уж подгонять, так подгонять. В целях профилактики на утренней справке было решено давать консультации, где пришивать нарукавные знаки, как гладить, чем драить пуговицы и бляху.

Командир третьей роты Ростислав Васильевич Оль больше всего боялся, как бы рассказы преподавателя Рионова не пробудили у некоторых желание расширить штанины у брюк, чтобы они «полоскали, как стакселя». Оль методично внушал, что к форме надо относиться с уважением, форму надо любить. Ребята недоумевали. Среди них не было ни одного человека, который имел бы другое мнение.

— К'асоту люди понимают по-'азному, — дипломатично говорил командир роты. — А фо'ма у всех одна…

Удивительно сложная стояла перед ним задача. Он обязан был предупредить учеников о недопустимости порчи обмундирования, но без рекламы. Сказать так, чтобы щеголи поняли, а остальные не догадались.

Осторожные намеки командира роты явно не доходили до слушателей. Ростислав Васильевич запнулся и сказал:

— Есть воп'осы?

— Разрешите? — вдруг отозвался голос из второго взвода. — А клинья вшивать можно?

— Так и есть! — вздрогнул командир роты. Его худшие предположения оправдались. Ростислав Васильевич резко повернулся к ученику Донченко и отчеканил:

— Ни в коем случае! Виновные будут ст'ого наказаны!

— Как же быть? — растерялся квадратный Антон.

Он весил сто два килограмма. Комплекция парня приводила в смущение даже медиков. Только специальному консилиуму в морском госпитале удалось установить, что Донченко вполне здоров. Вот только стандартные брюки на него не лезли.

— Клинья в поясе? — догадался Ростислав Васильевич и уже другим тоном разрешил: — В поясе можно.

Последние слова командира роты потонули в потоке бурного веселья: с некоторым ехидством заливались поклонники необъятных клешей, смущенно улыбался Донченко, откровенно смеялся и сам Оль. Смеялся, вместо того чтобы скомандовать «смирно!» и напомнить о правилах поведения в строю. И только Куржак не находил здесь ничего смешного. На душе у него скребли львы.

Ростислав Васильевич между тем чуть приподнял правую руку. Хохот моментально стих.

— Пока можно, — уточнил преподаватель. — Пока вы, Донченко, не успели на моих у'оках похудеть.

Оль преподавал физкультуру. Сухощавый, изящный, он напоминал подтянутостью кадрового военного.

Урок начинали, как обычно, с разминки.

— Потянись, — советовал Ростислав Васильевич. — Не так как потягиваешься в к'овати. Ноги — на ши'ине плеч, 'уки — вве'х и в сто'оны. Вдо-ох!.. Потянись и подумай: «Как п'ек'асна жизнь!»

Оль проглатывал букву «р». Это придавало его командам особенную мягкость.

— Бокс знаешь? — продолжалась разминка. — Где у тебя косая мышца? Вот так, в стойку. Тепе'ь сильные уда'ы по воздуху…

Потом расходились по снарядам. Донченко по особой программе отрабатывал кувырок. С разбега он добросовестно втыкался всей тушей в маты, так что сотрясался пол физкультурного зала.

— Еще 'аз, еще… — подбадривал преподаватель и подходил уже к Аркашке Гасилову, который как мешок раскачивался на турнике, дергался, но «склопка», или, по-научному, «подъем разгибом», у него все равно не получалась.

— Все очень п'осто, — говорил Ростислав Васильевич. — 'аскачайся, подтянись и суй ноги к потолку, как будто штаны надеваешь.

Гасилов попробовал «надеть штаны» и… набил синяк о перекладину.

— Уже лучше, — сказал учитель. — Вижу, что понял. Че'ез два-т'и 'аза получится обязательно.

Старший политрук Петровский, посетив второй взвод на уроке физкультуры, не мог оставаться только наблюдателем. Он снял китель, подошел к турнику и, легко подтянувшись на перекладине, зацепился за нее затылком. Потом опустил руки вниз и остался висеть, красиво изогнувшись, с сильно откинутой головой. Только на могучей шее вздулись мускулы и жилы.

— Такое не увидишь и в цирке, — съехидничал Димка Майдан. Он специально сказал, чтобы «бывший Женя» поменьше задавался.

— Цирк не обязательно, — возразил старший политрук, спрыгивая с турника. — А поработаешь с мое шахтером — силенка будет.

Силенка успешно нагонялась после каждого урока физкультуры. Оль давал такую нагрузку, что потом у всех гудели мышцы брюшного пресса. Животы надрывались еще и от смеха, потому что веселее этих занятий не бывало даже у Билли Бонса. Взять хотя бы игру в фанты. Ею занимались, отдыхая от гимнастических снарядов. Ребята бросали друг другу мяч и кричали: «Якорь», «Корма», «Крамбол». Те, кто не мог поймать мяч, сидя на низкой скамейке, или задерживал его в руках, вспоминая морское слово, считались проигравшими. Они должны были присесть на корточки и «гусиным шагом», поочередно выбрасывая из-под себя ноги, сделать круг по залу.

Командир роты вообще был большим выдумщиком. Ну кто мог предположить, что новая форма имеет отношение к утренней физзарядке? А 28 октября, когда спецшкола впервые засверкала флотским великолепием, Ростислав Васильевич неожиданно предложил новый комплекс упражнений. Он приказал всем расстегнуть широкие кожаные ремни так, чтобы бляха свободно свисала вниз, а потом присесть. При достаточно глубоком приседании бляха ударялась о паркет. В этом и заключался фокус.

— И 'аз, два, т'и… — подсчитывал преподаватель. Бляхи всей роты единым стуком вторили команде.

Куржак пришел в школу перед самой физзарядкой.

В пиджачке и сереньких старых брюках, он мрачно приседал в строю своего взвода. Звякать ему было нечем. Куржак старался не смотреть на товарищей.