Онлайн чтение книги Меч ислама
Глава XXIII. ПЛЕНЕНИЕ

В крепость Мехедия, которую Драгут-реис превратил в свой оплот, пришла весть о небывалой экспедиции, направляющейся из Барселоны, чтобы захватить «пирата Драгута, корсара, ненавистного Богу и людям».

Драгут усмехнулся в бороду. Он вспомнил, как громогласно бахвалились христиане перед шершелской авантюрой, завершившейся столь плачевно для них. На этот раз знаменитый адмирал приведет большие силы, но это лишь повлечет за собой более серьезные потери. Уж такую участь уготовил ему великий Аллах.

У Драгута был солидный счет к Дориа. Спина его была (и теперь уже навсегда) исполосована рубцами, оставленными бичами надсмотрщиков в те дни, когда он надрывался за веслом на галере Дориа. Драгут не будет приковывать синьора Андреа к скамейке гребцов; но у этого старца было несколько зловредных племянников, которые займут его место на галерах, какой бы ни предлагали за них выкуп. Драгут рассмеялся и стал разрабатывать стратегию, с помощью которой он волею Аллаха одолеет этих неверных. Он поплыл в Алжир, чтобы заручиться поддержкой старого Хайр-эд-Дина, но столкнулся с непредвиденными осложнениями. Хайр-эд-Дин собирался отплыть в Стамбул по приказу великого Сулеймана.

Сулейман восхищался доблестью старого корсара не меньше, чем презирал своих никуда не годных адмиралов. Поэтому, планируя широкомасштабные морские действия, он возлагал верховное командование флотом на алжирского пашу. Следуя воле Аллаха, Хайр-эд-Дин должен был прибыть со своим флотом к Золотому Рогу. Поэтому он не мог дать Драгуту столь необходимые тому подкрепления. Анатолиец должен сам выходить из затруднительного положения. Барбаросса не сомневался, что ему это удастся. Цель придаст ему мужество. И при разумном сочетании напористости и осторожности надежды Андреа Дориа наверняка вновь окажутся повергнутыми в прах.

Бессмысленно оспаривать приказы верховного правителя. Покорный воле Аллаха, Драгут наблюдал, как величавый флот Хайр-эд-Дина Барбароссы отплывает из Алжира. Город был так укреплен, что любой неприятель, осмелившийся бросить якорь в его бухте, был обречен на гибель. Поэтому Драгут испытал искушение остаться пока здесь и бросить из этой неприступной крепости вызов могущественному императору. Он бы так и поступил, не приди из Мехедии новые вести. Не сумев отыскать там Драгута, Дориа предал город огню и мечу.

Удар был страшен и поразил Драгута в самое сердце. Подобно Барбароссе, он мнил себя повелителем. Он лелеял мечту о собственном, независимом королевстве и считал Мехедию самым подходящим местом для воплощения своего замысла. Теперь же, по крайней мере на время, его мечта развеялась вместе с дымом пожарища, уничтожившего город.

В ярости он позабыл о прощальном напутствии Хайр-эд-Дина, призывавшего его к осторожности, и вышел в море со всей своей эскадрой

— тремя галеонами, двенадцатью галерами и пятью бригантинами. Он не был наивным человеком и понимал, что его сил недостаточно для борьбы с могучим флотом Дориа. Но, по крайней мере, он мог утолить жажду мести и воздать за разорение Мехедии. Вот почему, пока Андреа Дориа рыскал вдоль африканского побережья, разыскивая Драгута, тот совершил неожиданный набег на юго-западное побережье Сицилии.

Начав с Агридженто, Драгут двинулся далеко на север, в Марсалу, оставляя за собой руины и пепелища. К концу недели он снова удалился от берега, разграбив шесть городов и захватив три тысячи невольников, мужчин и женщин. Первым был уготован каторжный труд, вторым — прозябание в мусульманских гаремах. Он покажет генуэзским собакам, как называть его «пиратом и корсаром, ненавистным Господу и людям». Покажет — в этом он поклялся бородой пророка.

Он разместил пленников на борту двух галер под командованием одного из своих капитанов, Ярина Сабаха, и направил их прямо в Алжир для продажи в Соук-эль-Абиде. На вырученные деньги нужно было приобрести новые галеры, а также, при необходимости, плоскодонные суда. Эти корабли должны были прибыть к Драгуту в Джербу, где он и будет их ждать. А пока не подоспеет это небольшое подкрепление, следует быть осторожнее.

С греческого корабля Драгуту сообщили, что Дориа ведет запоздалый поиск у сицилийских берегов, и корсар направил свои галеры на северо-запад, к проливу Бонифачо, пройдя который, он намеревался снова повернуть на юг и ускользнуть от преследователей.

К вечеру того душного июльского дня, когда Драгут отправил бригантины в Алжир, небо и море приобрели медный оттенок. Тусклые, зловещие сполохи окрасили их, и постепенно тьма, будто мантия, заволокла все вокруг. С северо-запада, положив конец полному штилю, налетел порывистый ветер. Он стал хлестать по маслянистым волнам, паруса сердито захлопали.

Драгут стоял на корме флагманского корабля и, будто собака, принюхивался к ветру. Он велел зарифлять паруса и увидел, что этому примеру, который, по существу, воспринимался как приказ, последовали и на других судах его флота. Затем он принялся изучать небо, которое стало еще чернее, и вглядываться в кромку облаков цвета сажи с медным оттенком, быстро влекомых порывистым ветром. И вдруг по небосводу разлились потоки огня, грянули оглушительные раскаты грома. Дождь падал ровной, будто стеклянной завесой, а мистраль превратился в мощный воющий ураган. Грот-мачта одной из галер переломилась с треском, подобным орудийному залпу, и рухнула, срывая снасти, на головы десятка рабов. Стражники на палубах едва держались на ногах, гребцы надрывались изо всех сил, стараясь выровнять суда и направить их по ветру. Море вздыбилось. Волны захлестывали палубы, поднимая фонтаны брызг, ослепляя измученных и перепуганных гребцов.

Наступила ночь, полная воя ветра, раскатов грома и неистовства моря. Тьма окутала мир черным бархатным покрывалом, разрываемым мертвенно-бледными молниями, которые время от времени высвечивали галеры.

Три фонаря на корме капитанской галеры, подбрасываемой морским волнением, служили ориентиром для всего флота. Кроме того, Драгут велел то и дело палить из пушек, чтобы корабли не теряли друг друга. И все же одно судно отнесло прочь. Эта галера, следуя приказам своего командира, казалось, нарочно не обращала внимания на кормовые огни и пушечные залпы. Именно на ней после первого порыва урагана рухнула грот-мачта. Галерой командовал евнух Синан-эль-Саним, которого Драгут ценил выше других капитанов за победы, одержанные благодаря сверхъестественной способности взвешивать свои возможности и избегать ненужного риска. Однако Синан-эль-Саним не был трусом, ибо, когда риск оказывался неизбежным, никто не мог тягаться с ним храбростью. Вероятно, Синана отнесло прочь потому, что рухнула грот-мачта. Пока обрубали снасть и сбрасывали мачту за борт, судно в сгустившейся тьме потеряло остальной флот. На самом деле Синан, изменив курс, руководствовался двумя соображениями, которые не пришли в голову самому Драгуту. Идя по ветру, флот, во-первых, подвергнется все усиливающемуся натиску шторма и, во-вторых, будет отнесен к побережью Калабрии, прямо в руки преследователей. Чтобы избежать обеих этих опасностей, надо было следовать тем курсом, которым суда шли до начала урагана. Чего бы это ни стоило гребцам, галеры необходимо вести против ветра. Вскоре они спрячутся от шторма за берегами Сардинии, и тогда станет легче. А если не станет, то, по крайней мере, можно будет избежать встречи с Андреа Дориа.

Такой курс, по мнению Синана, стоило взять, несмотря на сильное волнение и протесты всех, кто был на борту его галеры. В какой-то страшный миг галера соскользнула по черной стене воды в провал между волнами, и ее накрыло другой точно такой же стеной. Одного матроса шарахнуло о фок-мачту, и он испустил дух, кого-то из надсмотрщиков швырнуло прямо на гребцов, и ему веслами переломали ребра. Многие рабы лишились чувств и безжизненно повисли на веслах; двоих матросов смыло за борт. Досками обшивки удалось задраить люки, и вода не проникла внутрь трюмов. Галера плясала в бушующем море, будто пробка, вскакивая на гребни волн в ожидании высокого вала, чтобы завершить маневр усилиями гребцов правого борта. Остальной флот уже был на расстоянии мили к юго-востоку, и Синану оставалось рассчитывать только на свои силы. Мало-помалу он унял дрожь в огромном теле и восстановил дыхание. Ведь именно он, человек, отдававший приказ, испытывал самый большой страх. Никто другой на борту не чувствовал такого ужаса.

Прежде, чем кончилась эта ночь, за которую Синан пережил тысячу смертей, он пожалел, что пошел на поводу у своей собственной хитрости. Лежа на диване в своей каюте, Синан мучился морской болезнью. Годы мореплавания не закалили его чувствительный желудок. Каждый раз, когда галера взлетала на гребни валов и, сотрясаемая ударами волн, устремлялась вниз, он дрожал, бился в конвульсиях и стонал. Все вокруг страшно шумело. Завывал встречный ветер, скрипела оснастка, трещали все стыки и соединения деталей судна, глухо бились в борта волны и с плеском откатывались прочь, монотонно поскрипывали весла в уключинах, а на фоне всего этого шума слышались стоны, причитания и проклятия гребцов-невольников, которым, несмотря на все усилия, удавалось лишь удерживать галеру на месте. Продвижения вперед почти не было. За ночь галера прошла не более нескольких миль, и на рассвете корсары увидели окутанный дымкой пик Монте Северо к северу от Спартивенто. Но когда рваные тучи понеслись на восток и в просветах засияло солнце, моряки увидели на расстоянии мили беспомощно дрейфующую бело-зеленую фелюгу с голой мачтой. Она качалась на мертвой зыби. Волны оставались длинными и высокими, но ветер ослаб, сменившись легким бризом, против которого и шла теперь галера Синана. Кормчий указал на фелюгу и направил судно прямо к ней.

На борту суденышка была заметна какая-то возня. Матросы даже привстали, чтобы получше рассмотреть, что происходит. Они увидели человека, который вышел из остроконечного сооружения на корме.

Когда до фелюги осталось не больше десятка ярдов бурлящей воды, помощник Синана, могучий Изар, сложив рупором ладони, приказал экипажу фелюги подойти ближе. Говорил он на средиземноморском жаргоне. Фелюга подошла к сходному трапу на корме галеры, и Изар с несколькими матросами спустился в нее.

Его встретили пять человек, бледные и измученные, с затуманенными глазами. Казалось, еще минуту назад эти люди пребывали во власти страха.

Темные глаза Изара презрительно окинули их и, наконец, остановились на мужчине и женщине, стоявших у входа в остроконечную надстройку. Не отводя взгляда от белокожей красавицы, Изар мысленно попросил у Аллаха прощения за нечестивых христиан, позволяющих женщинам обнажать лицо.

— Кто вы? — спросил он.

Мужчина, судя по одеянию и манерам человек знатный, но такой же измученный и изможденный, как матросы, сдержанно ответил:

— Я Просперо Адорно из Генуи.

В окружении Драгута не было офицера, не знавшего этого имени. Изар вздернул брови.

— И куда же вы направляетесь, синьор Просперо?

— Говоря по правде, понятия не имею. Изар ухмыльнулся.

— В таком случае вам лучше подняться на борт нашего судна, и мы вас подвезем.

— Спасибо за любезность, — сказал Просперо, — но мы не будем злоупотреблять вашей добротой. Теперь мы справимся сами — ветер стихает.

— И тем не менее с нами вы будете в большей безопасности.

Усталое лицо Просперо омрачилось. Он не строил иллюзий насчет того, чем все это закончится. Что касается его лично, то он мог снести мусульманский плен, как сносил его прежде, довольно спокойно. Но каково будет Джанне? Эта мысль привела его в бешенство. Сейчас он был очень далек от того, чтобы благодарить Феруццио за усердие и спасение от рук Ламбы и его дружков-убийц. Лучше тысячу раз сразиться с этим головорезом, чем смириться с тем, что ему не удалось доставить Джанну домой. В гневном порыве Просперо потянулся к рукоятке меча.

Этого оказалось достаточно. Не успел Просперо обнажить клинок хотя бы на дюйм, как Изар поднес к губам серебряный свисток, висевший у него на груди. На пронзительный свист откликнулась целая орда босоногих смуглолицых сыновей Магомета. Они спрыгнули на фелюгу, едва не пустив ее ко дну. Борьбы не было: ее просто негде было вести. Подавленный и ошеломленный противником, Просперо со своими людьми был вынужден подняться на борт галеры.

С монной Джанной корсары держались более галантно. Ее внешнее спокойствие, неизменное и никак не зависящее от обуревающих ее чувств, произвело впечатление на Изара. Он подал ей руку, когда она поднималась на палубу, и проводил к шатру.

Там она увидела мужчину, сидевшего на диване, скрестив ноги. Он мало чем походил на человека. Это была бесформенная груда плоти и костей, прикрытая алым, с золотом, кафтаном, а над ней возвышалась увенчанная грязным белым тюрбаном шарообразная голова. Его одутловатое лицо имело болезненно-желтый оттенок, подбородок отвис, а маленькие, глубоко посаженные глазки были похожи на поросячьи и светились недобрым светом.

Он долго и пристально рассматривал ее статную фигуру и благородные черты. Джанна с презрительным спокойствием выдержала этот злой взгляд.

Не сказав ей ни слова, Синан перевел глаза на сундук, который был поднят с фелюги. Два матроса, шатаясь под тяжестью груза, втащили его в каюту. Изар поднял крышку, и все увидели блестящие, недавно отчеканенные дукаты, которыми был наполнен сундук. Синан запустил в него пятерню, пальцы которой напоминали уродливых желтых слизняков, и зачерпнул золото. Потом он приказал оттащить сундук в угол. Голос его был пискляв. Громадная туша, издававшая столь тонкие звуки, вызывала смех. Ящик с богатствами Просперо отволокли в сторону и закрыли.

Потом Изар указал Синану на длинное жемчужное ожерелье с подвесками, блестевшее на шее Джанны сквозь вырез плаща. Громадные сверкающие жемчужины могли бы стать выкупом, достойным принцессы.

Повинуясь сердитому приказу, Изар с глумливой ухмылкой сорвал ожерелье с шеи Джанны. Та осталась невозмутима. Но когда она увидела, как мерзкие пальцы Синана перебирают искристый жемчуг, то едва сдержалась. К горлу подкатил комок, и Джанна едва подавила рыдания. Этот жемчуг возродил дремавшее в ней воспоминание о том вечере в саду Каретта, когда Просперо искал у нее убежища. Поэтому она надела ожерелье для церемонии обручения в Фассуоло.

Ее вывел из оцепенения нелепый голос Синана. Женщина, носящая на шее целое состояние, прощебетал он по-итальянски, должна быть очень высокородной особой. Он хотел бы знать, кому имеет честь оказать гостеприимство на своей галере.

Она ответила без колебаний, в надежде, что этот ответ поможет ей.

— Я племянница синьора Андреа Дориа. — Ее голос звучал твердо, — Вы проявите мудрость, если не забудете об этом.

На миг Синан впал в замешательство. У него захватило дух. Но потом он злорадно засмеялся, и его глазки вовсе исчезли в складках кожи.

— Неисповедимы пути Аллаха.

Он повернулся к Изару и снова заговорил с ним по-арабски, оглядывая монну Джанну от подола роскошного платья до венца на темных волосах. Желтое меняющееся лицо стало еще злее.

Когда он умолк, помощник капитана открыл люк в палубе и с подчеркнуто глумливой вежливостью пригласил женщину спуститься в маленькую каюту внизу. Она отпрянула назад и застыла. Затем, взяв себя в руки, сделала то, что от нее требовали. Она сохраняла внешнее спокойствие до тех пор, пока люк не захлопнулся над ее головой. И лишь тогда, расслабившись, она дала волю отчаянию.