Онлайн чтение книги Меч ислама
Глава IX. САД ЖИЗНИ

И вот благородный Просперо Адорно снова бежит, спасая свою жизнь.

Как Просперо писал впоследствии, он очень остро переживал оскорбления, и именно ярость была тем чувством, которое толкнуло его на побег. Он бежал не потому, что боялся умереть, а потому, что хотел жить. Очень тонкое различие.

Все произошло вечером следующего дня. И хотя он полностью осознавал в то время, чем это вызвано, однако только позднее понял, какую роль в его судьбе сыграл тот миг, когда он с пренебрежением отверг черноокую Эуфемию, и как несколько презрительных слов определили ход всей его дальнейшей жизни.

Утро после прибытия в Геную он провел в бесполезном скитании от одного патрицианского дома к другому, начав с дома Спинолы, дружба с которым давала ему право обратиться за помощью. Но дома оказались запертыми, не было никого, кроме сторожей. Все обитатели покинули свои жилища.

Чумной мор, который теперь пошел на убыль, опустошил город; пустые улицы, редкие, скользящие, как тени, прохожие, заколоченные дома, на многих дверях — красные кресты, знак болезни. А однажды ему встретилась повозка, увешанная колокольчиками, звон которых возвещал о ее ужасном назначении.

Просперо ничего не оставалось делать, как раскрыть свое инкогнито в банке Святого Георгия. В этом, не имеющем себе равных заведении, почти единственном в своем роде в Европе, он нашел одного из управляющих, мессера Таддео дель Кампо, который оставался на своем посту, несмотря на чуму. Под долговую расписку Просперо получил пятьдесят дукатов — сумму, вполне достаточную для утоления сиюминутных нужд и немедленного возвращения в Неаполь.

Пока они с мессером дель Кампо были заняты делами, к «Мерканти» неожиданно подъехали три высоких всадника, по виду — мошенники, в которых с первого взгляда была заметна военная выправка. Они потребовали провести их к Просперо. И не случайно: они напали на его след в Болонье, затем этот след привел их в Кьявари, и там, в самой большой гостинице, им сообщили о существовании почтовой связи с «Мерканти». Поэтому они и разыскали здесь беглеца.

Всадники спешились, с хохотом заявив, что птичка попалась, и потребовали от хозяина тотчас отвести их к Просперо. Маркантонио попытался отделаться от них по-хорошему:

— Откуда мне знать, где он сейчас?

В ответ на эти слова раздалась непристойная брань, так что если у Маркантонио и были еще какие-то сомнения по поводу прибывших, то теперь их не-осталось.

— Хочешь сказать, что он снова сбежал?

— Именно так, — ответил Маркантонио, и тогда Эуфемия, которая неслышно подкралась к нему, будто собираясь нашкодить, произнесла с сияющей улыбкой:

— Он вернется. Здесь его временное пристанище.

— Прячется здесь? Приезжает? Тем лучше. Ухмылка исказила физиономию мошенницы, когда Маркантонио жестами показал Эуфемии, как он расправится с ней потом.

— Может быть, вы войдете? В этом доме есть хорошее вино, — сказала Эуфемия.

Бандиты были так заняты вином и девушкой, что не обращали на Маркантонио никакого внимания. Однако Эуфемия не спускала глаз с хозяина таверны. Увидев, как он прокрался к двери, она поняла, что тот собирается перехватить мессера Просперо Адорно и своевременно предупредить его.

Именно так Маркантонио и намеревался поступить. Ждать он не мог. Бросив быстрый взгляд на своих гостей, хозяин выскользнул из гостиницы. Под сводами банка Святого Георгия он быстро нашел Просперо, толкнул его в тень и в нескольких словах рассказал о прибывших.

— Вы понимаете, что это значит, синьор. Просперо прекрасно все понимал. Он стал было благодарить хозяина, но тот прервал его:

— Не теряйте времени, синьор. Да хранит вас Бог.

Маркантонио вышел из-под сводов, бормоча себе под нос: «Эта дочь потаскухи навела их на след. Выгоню ее. Пусть убирается ко всем чертям».

Не успел он выйти на дорогу, как его едва не сбили с ног налетевшие бандиты. Просперо, подгоняемый инстинктом самосохранения, уже заворачивал за дальний угол длинного здания. Мельком увидев тень бегущего, мерзавцы бросились за ним, как гончие по следу. Но их тела закоченели от долгого сидения в седле, в то время как Просперо был относительно свеж и, естественно, бежал быстрее. Он был в ярости от унижения: спасать жизнь, сверкая пятками! Однако Просперо понимал, что если его настигнут, то самое лучшее, на что он мог рассчитывать, — это быстрая смерть на месте. И он поклялся убить себя, если его поймают. Бежать он будет только до тех пор, пока у него есть преимущество над преследователями. Шансы свои он оценивал как три к одному.

Погоня пронеслась мимо кафедрального собора, через площадь перед герцогским дворцом, где еще год назад властвовал его отец. Чтобы не столкнуться с преследователями, Просперо свернул в лабиринт узких улочек, поднимающихся к Кариньяно. Он намеренно выбрал это затейливое хитросплетение причудливо изгибающихся улочек, чтобы запутать погоню.

Хотя кругом было безлюдно, какой-нибудь случайный прохожий, остановившийся поглазеть на бегущего, мог сообщить преследователям, куда тот направился. От быстрого бега в гору Просперо задыхался и уже начал подумывать о возвращении назад по собственным следам, как вдруг улочка, по которой он несся, вывела его к маленькой площади, сплошь поросшей травой и обрамленной акациями, за которыми просматривались наглухо заколоченные домишки; над ними возвышалась небольшая часовня, дверь которой тоже была закрыта. Это местечко показалось ему смутно знакомым, будто он видел его раньше во сне. С площади вели четыре дорожки. Та, что справа, самая узкая, бежала меж высоких стен, напоминающих расщелину в скалах. Шесть ступеней вели вверх к проходу под аркой. Там Просперо хотел притаиться. Но, достигнув верхней ступени, он соблазнился мраком узкого проулка, похожего на глубокий овраг между скалами. Просперо предположил, что эти стены окружают сады дворцов, расположенных по холмам Кариньяно. Вскоре его предположение подтвердилось. Стена справа была почти полностью увита плющом и через несколько шагов прервалась проемом, в темной глубине которого виднелась дверь. Ее вид пробудил в голове Просперо воспоминания о прошлогодних событиях, когда он гнался за французскими солдатами в день захвата Генуи.

Теперь настало время востребовать долг.

Он бросился к двери, но та оказалась запертой. Просперо посмотрел вверх. Низкая перемычка двери имела слишком узкую кромку. Около двери, на расстоянии ярда или около того, висел стебель плюща, толщиной в человеческую руку. Просперо счел, что судьба указует ему путь к спасению.

Когда он остановился, тяжело дыша, то услышал громкие, нестройные голоса своих преследователей, доносящиеся с маленькой площади. Просперо понял, что они потеряли его и не знают, какую из четырех дорог выбрать. Но дьявол легко может направить их по правильному пути. И он решился лезть по плющу. Стебель, от которого зависело его спасение, был старый, крепкий и такой длинный, что не только доставал до кромки стены, но и прочно охватывал ее. Когда же Просперо долез почти до верха, стебель начал трещать под его весом. Но беглец был уже у цели, и быстрый отчаянный бросок вверх спас его. Он подтянулся и на мгновение сел верхом на стену. Оглянувшись, Просперо увидел, что улица, по которой он бежал, пустынна, однако топот ног преследователей предупредил его, что те выбрали верное направление. Просперо поспешно перекинул тело на другую сторону стены. Стать на землю можно было лишь одним способом. Он повис на вытянутых руках и спрыгнул. Поднявшись, Просперо отряхнул налипшую землю, смахнул с рук и одежды приставшие к ним цветки плюща, подтянул ремни портупеи и огляделся.

Он смутно помнил, как в далеком прошлом гулял по этому прекрасному саду, расположенному позади дворца, изысканность которого подчеркивали не только его пропорции, но и контрастное сочетание черного и белого мрамора облицовки и колоннады в римском стиле со стройными, искусно высеченными колоннами. Сам сад сейчас, в сумерках летнего вечера, казался волшебным.

Лужайки, аллеи, вьющиеся между рядами тисов и самшита; заросли роз и лилий возле пруда; высокие кипарисы, словно огромные копья, окружающие еще один, большего размера пруд, выложенный камнем. Его воды отражали белого мраморного тритона, дерзко обхватившего своими похожими на рыбий хвост лапами скалу; его голова была запрокинута, изо рта вырывалась прозрачная, как хрусталь, струя, которая разбивалась и падала каскадом брызг на русалку на нижнем срезе стены.

В некотором отдалении возвышался павильон, тоже из белого сверкающего мрамора, миниатюрный храм с куполообразной крышей, которую поддерживали колонны. Над ним в вечернем небе вились голуби. Живая изгородь из деревьев и кустов окружала павильон: темно-зеленый лимон, серо-зеленая айва, усыпанные алыми цветами ярко-зеленые гранаты.

Но чувствовалось, что никто не заботится об этой изумительной красоте. Желтая от солнца трава буйно разрослась на лужайках, живая изгородь имела неряшливый вид, опавшие листья и засохшие лепестки гнили на неубранных дорожках.

Слабый звук, раздавшийся за спиной, привлек внимание Просперо. Он оглянулся и увидел, как он потом рассказывал, самое прекрасное видение этого сада. Оно спокойно и неторопливо приближалось к нему по неухоженной лужайке, не проявляя ни удивления, ни страха, ни каких-либо иных эмоций.

Это была женщина довольно высокого роста; ее серебряное парчовое платье, украшенное широкими черными арабесками, поражало своим почти траурным великолепием. В тонких руках, затянутых в белые перчатки с серебряной бахромой, она держала маленькую шкатулку, отделанную золочеными столбиками, между каждой парой которых была изображена какая-нибудь сценка. Темно-каштановые волосы были столь искусно уложены на маленькой головке, что, казалось, они образовывали шапочку внутри усеянной жемчугом сетки, покрывавшей их. Жемчугом были усеяны и шаль, наброшенная на белые плечи женщины, и небольшая меховая накидка, и даже кисточки ее оторочки. Из широко расставленных темных глаз, казалось, струилась печаль. Чуть пухловатые губы женщины были бледны.

Просперо и предположить не мог, что это была та самая дама, которую он встретил здесь год назад. Несмотря на то, что ее нельзя было забыть, ей не нашлось места в его памяти. Никто не мог сказать, что она некрасива, но никто не видел в ней ничего неземного, только Просперо. Ее очарование было плодом внутренней одухотворенности — она отражалась в грустных глазах; сквозила в непринужденной, спокойной манере держаться.

Даму сопровождала служанка, пожилая женщина в черном, которая, сложив руки, будто часовой, стояла у края лужайки.

Голос женщины звучал ровно и глухо:

— Вы избрали необычный способ войти сюда. Или вы свалились с неба?

— И, хотя на ее губах появилась слабая улыбка, глаза стали еще более печальными. — Не стоит так опрометчиво кидаться в неизвестность. Особенно сейчас. Что вам здесь нужно?

— Убежище, — искренне ответил он. — Я спасаюсь от гибели.

— На все — воля Божья. Бедняга. В этом доме — чума.

— Чума?

Ей показалось, что в его глазах мелькнул ужас, но, когда Просперо снова заговорил, она поняла, что ошиблась.

— Но ведь вы не больны. Чума не посмеет прикоснуться к вам.

— Вы думаете, она выбирает? Может быть. Но я переболела чумой. И я снова здорова. Однако, возможно, я еще не в полной безопасности. Здесь все кругом заражено.

— Пускай, — сказал Просперо. — Ничто не заставит меня пожалеть, что я попал сюда.

— Может быть, и пожалеете, если вы пришли сюда, чтобы спасти свою жизнь.

— Я спасен, — заявил он в ответ.

— Очень возможно, что вы умрете завтра, — возразила дама.

— Неважно. По крайней мере, я проживу еще один день.

— Мы играем словами, я полагаю, — сказала она с невозмутимым спокойствием. — Может быть, вы думаете, что я шучу, чтобы наказать вас за непрошенное вторжение, и отвечаете мне в том же духе?

— У меня и в мыслях не было шутить, мадам.

— Ну что ж, хорошо. Здесь нет места веселью. Давайте отбросим наши маленькие уловки.

— Я никогда не отличался изворотливостью, — заверил он ее, но женщину не интересовали слова. Она пристально посмотрела ему в лицо, и ее глаза утратили выражение холодного спокойствия.

— Мне кажется, я вас знаю, — сказала она наконец. Это испугало его. Что это могло означать? Неужели он был так ослеплен яростью в тот день, год назад, что и впрямь не разглядел ее?

— Кто вы? — спросила женщина.

Высокий, очень стройный, он стоял перед ней в пышном наряде из черной парчи, отороченной соболем. Яркий плащ Ломеллино остался у «Мерканти».

— Мое имя Просперо Адорно. К вашим услугам. Эти слова нарушили ее сверхъестественное спокойствие. Глаза женщины расширились. Однако голос звучал ровно, как и прежде:

— Вы тот самый человек, который покинул флот папы?

— Это клевета. Я убежал от убийц.

— Каких убийц?

— Тех же, что преследуют меня и теперь. Дориа.

— Дориа? Что же стряслось?

— Дело в том, что я мешаю этому семейству.

Она нахмурила брови, и в ее глазах появился упрек. Но тут же исчез.

— Теперь я вспомнила! — воскликнула она, и в голосе ее вдруг зазвучали сердечные нотки. — Вы — тот самый человек, который год назад спас меня от французских солдат здесь, в саду.

— Надеюсь, так оно и было. Именно для этого я и был рожден. Снова нахмурив брови, она пристально рассматривала его лицо.

— Надеетесь? Разве вы не помните, как спасли двух женщин от оскорблений и кое-чего еще более страшного в тот день, когда французы вошли в Геную? Почему вы отрицаете это?

— Честно говоря, я помню. Один из негодяев, хвастливый и высокомерный, сидел вот здесь, на траве, а другой, седой, — вот здесь, поглаживая свою разбитую голову. И вы… — Он осекся. Невозможно, чтобы он не запомнил ее лица. За это ему надо выколоть глаза.

На тропинке, ведущей к двери, над которой пышно разросся плющ, раздались топот ног и приглушенное бормотание. Просперо и женщина прислушались. Из-за стены доносились какие-то прерывистые звуки, потом раздался грубый крик и вслед за ним — шум падения, ругательства и возбужденный стук.

По губам Просперо пробежала злорадная улыбка.

— Вот еще одно доказательство тому, — пробормотал он, — что святые оберегают и направляют меня. Плющ стал моим союзником, когда я поднимался по нему; он помог мне еще раз, теперь, когда бандиты гонятся за мной. Я повешу золотое сердце на алтарь Святого Лоренцо, если этот пес сломал себе шею.

От спокойствия женщины не осталось и следа.

— Иисус, Мария! — воскликнула она. — Пойдемте со мной. Я не зову вас в дом, боюсь, что вы заразитесь. Но в павильоне, может быть, удастся спастись. Раз уж злая судьба привела вас сюда, стоит рискнуть. Да поможет вам Бог.

— Моя звезда охранит меня, госпожа.

— Пожалуйста, пойдемте.

Он двинулся за ней, и по ее знаку в некотором отдалении за ними пошла и пожилая женщина. Очень скоро они приблизились к калитке в стене. В этот миг на нее обрушился снаружи град ударов и послышались крики: «Он здесь! Откройте! Откройте! »

Дама взглянула на своего спутника, и ее лицо еще больше омрачилось.

Красивые губы Просперо растянулись в улыбке.

— Весьма наглые господа, — пробормотал он и спросил: — Калитка крепкая?

— Боюсь, недостаточно. Мы не успеем добраться до павильона. — Она указала на высокую живую изгородь из тисов, окружающую сад. — Сюда, — велела она ему.

Просперо взглянул на деревья.

— Как долго я могу прятаться здесь? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Разве в доме нет мужчин?

— Двое, не считая вас. Но один из них слишком стар и слаб, а другой болен чумой.

— Короче говоря, нет никого. А их — трое. Он ощупью проверил свое оружие. Его правая рука потянулась к мечу, левая — к кинжалу, висящему на бедре.

— Вам придется принять гостей, — сказал Просперо. Хозяйка сжала его руку. Голос ее дрожал.

— Еще успеем, если они вас найдут. Но этого не случится. Вы только спрячьтесь получше.

И она опять указала на живую изгородь.

На дверь снова посыпались удары, потом их сменил поток отвратительных ругательств и проклятий, изрыгаемых одним из громил. На мгновение их голоса слились в невнятный гомон, около двери началась возня, затем все стихло, и вдруг послышался топот ног удиравших бандитов.

Просперо и женщина застыли на месте, прислушиваясь к звукам за стеной до тех пор, пока шум не замер в отдалении. Просперо был удивлен и смущен. Женщина улыбалась с видом человека, знающего, в чем дело.

— Что могло их так испугать? — спросил он наконец.

— Призрак чумы. Они увидели крест на двери. Я собиралась показать его им, если бы они выломали калитку. Мало кто не боится этого знака,

— она облегченно вздохнула и печально посмотрела на Просперо. — Я благодарна судьбе за возможность вернуть вам мой долг. Это счастливый случай.

— Тут меньше случайного, чем вы думаете. Я случайно избрал этот путь для бегства, но, оказавшись здесь, подумал, что пришло время потребовать долг.

— Понимаю, — сказала она. — Мне следовало бы предложить вам нечто большее. Вы очень рискуете, оставаясь тут. Даже дышать здешним воздухом опасно.

— Существует ли безопасность вообще?

— Вы ведь не рассчитывали на такое, когда бежали сюда?

— Но это было в прошлой жизни. Теперь я родился вновь. Было достаточно светло, и он увидел, что хозяйка недовольно нахмурилась.

— Синьор, я не могу оказать вам гостеприимство. У вас более нет никаких оснований задерживаться здесь.

— Оснований — возможно. Но есть ряд причин. Если я уйду отсюда, я могу потерять жизнь, которую вы мне сохранили. Во всей Генуе нет уголка, где я мог бы укрыться.

— Что же мешает вам покинуть этот город? — спросила она, и голос ее был похож на голос ангела.

— Вы, — отвечал Просперо. — Ворота не откроются. Я остаюсь, по крайней мере, до завтра.

Женщина промолчала. Осенив себя крестным знамением, она опустила голову и принялась бормотать молитву. Служанка присоединилась к госпоже. Обнажив голову, Просперо стал молиться вместе с ними.

Закончив, она взглянула ему в лицо, о чем-то размышляя. Пригласить беглеца в дом нельзя: болезнь сразит его с неменьшим успехом, чем сталь клинка. В доме умирает от чумы слуга. Остается только павильон, в который она перебралась после выздоровления. Даже воздух кругом заражен. И если отчаянное, безвыходное положение вынудило Просперо рискнуть, она не прогонит его. Да, надо оставить Адорно здесь. Иначе нельзя.

— Госпожа, — сказал Просперо, — здесь я рискую не больше, чем в любом другом уголке Генуи.

— Пусть будет так. Идемте, — она повела его через неухоженную лужайку, по тисовым аллеям за пруд, где смутно белел в сумерках мраморный тритон. Наконец они подошли к ступеням, ведущим в павильон. Здесь их встретили голуби. Хлопая крыльями, стая, будто облако, опустилась на плечи хозяйки.

— О, мои бедные птички, разве я могу забыть о вас? Она открыла шкатулку и стала горстями рассыпать зерно.

— Им повезло больше, чем вам. Вы отправитесь спать без ужина. Мы можем предложить вам только вино и яйца. Они не принесут вам вреда, если вы сами разобьете их. Но любая другая пища здесь будет для вас ядом.

Она окликнула женщину, следовавшую за ними, и послала ее вперед зажечь свет. Потом они поднялись в круглую комнату, облицованную цветным мрамором, с выложенным порфиром полом. Обставлена она была с восточной роскошью. Такое не редкость в домах генуэзской и венецианской знати. Тут стоял диван, покрытый шелковистым ковром, привезенным из Персии; бронзовый столик с хрустальной вазой, полной лилий; позади него лежали лира и два-три свитка тонкого пергамента. Несколько обитых бархатом кресел и изукрашенный свадебный сундук; на малахитовой подставке в виде колонны — увитый виноградной лозой и плющом стройный бронзовый Вакх note 19Вакх (Бахус) — одно из имен греческого бога Диониса, покровителя земного плодородия, виноделия и виноградарства. Освещалось все помещение мягким пламенем двух лампад на стене, зажженных служанкой Боной. Осмотревшись, Просперо подумал, что именно такой он и представлял себе обитель небесного создания.

Бона отправилась в дом за провизией — вином и яйцами.

— Ни слова о случившемся Амброджо, — предостерегла ее госпожа. Она пригласила Адорно сесть и чувствовать себя, как дома.

— Дом мне теперь не нужен, — сказал Просперо. — Я нашел и убежище, и святилище.

— Вы имеете в виду этого языческого бога? — Она бросила взгляд на смеющегося Вакха. — Вряд ли его достаточно, чтобы превратить павильон в святилище, хотя я и перенесла фигурку сюда. А вот укрытие — да. Причем, возможно, не только от опасности, которой вы избежали, но и от угрозы, с которой столкнулись уже здесь.

Она не дала ему возможности ответить, продолжая рассказывать о себе. Женщина, казалось, хотела дать ему какие-то разъяснения.

Он узнал, что сейчас она одна в этом громадном дворце, охраняемом лишь ее служанкой Боной и двумя слугами, о которых она уже говорила. Один из них стар и слаб, другой настолько тяжело болен, что, вероятнее всего, не выживет. Сама она заразилась чумой давно, два месяца назад. Происходит она из знатного рода Мональди. Сирота, живет здесь, во дворце своего дяди, маркиза Фенаро, который заболел чумой незадолго до нее. Поскольку он тогда был в Падуе, ее тетка спешно отправилась к больному мужу. После его кончины она не отважилась вернуться в Геную. За заболевшей ее племянницей ухаживала Бона, которая скорее умерла бы, чем бросила в беде свою хозяйку. Именно ей она и обязана жизнью. Верная душа. Бона всегда была возле ее изголовья, сражаясь с болезнью, и победила ее. Сама же она была невосприимчива к чуме. поскольку, как и старый Амброджо, переболела ею в молодости. Беппо, единственный из слуг (кроме Амброджо), который не сбежал, на удивление долго не поддавался болезни, но все-таки слег несколько дней назад.

Вот и все, что успела сказать Просперо хозяйка, пока служанка выполняла поручение.

Когда вошла запыхавшаяся Бона, госпожа встала.

— Теперь я покидаю вас. Бона принесла вам все, чем может снабдить вас мой бедный дом. Мы еще увидимся до вашего ухода.

Он быстро поднялся, и какое-то мгновение они стояли лицом к лицу, всматриваясь друг в друга.

— В грустную минуту расставания я тщетно буду искать слова благодарности, — проговорил Просперо. Она покачала головой.

— Вы забыли, что я только возвращаю долг. Доброй ночи, синьор, желаю вам приятного отдыха.

Женщина быстро вышла, шелестя жесткой серебряной парчой, а он, выйдя в прихожую, смотрел ей вслед до тех пор, пока тускло мерцающая фигура не растворилась во мраке.

Просперо услышал за спиной голос Боны. Та принесла бутыль вина, несколько яиц в корзинке, стакан для воды, хрустальный бокал и вазочку меда.

— Все это, по крайней мере, не причинит вам вреда, — сказала служанка. — Ничья рука, кроме моей, не дотрагивалась до этих сосудов. Все протерто уксусом. Мед — очень хорошее лекарство от любой заразы. Можете есть его без опаски. Яйца разобьете сами. Не нужно ли вам еще чего-нибудь, синьор?

Едва Бона заговорила, Просперо вздохнул и повернулся к ней. Теперь, увидев ее пытливый взгляд и простое открытое крестьянское лицо, он невольно улыбнулся. Благодаря своей улыбке, Просперо снискал себе дружеское расположение множества людей.

Поблагодарив Бону, Просперо отпустил ее. Он, казалось, не спешил приступать к ужину. Когда Бона удалилась, беглец опять подошел к дверям и долго стоял, опершись о колонну. Его глаза привыкли к темноте, и он начал различать контуры окружающих предметов: кипарисы, замершие в прохладном ночном воздухе; стальной блеск воды и слабое сияние мраморного тритона, нависавшего над ней. Внезапно в одном из окон дворца замерцал свет, словно чьи-то глаза сверкнули, поймав его пристальный взгляд. Просперо замер. Когда свет погас, он медленно вернулся в павильон и запер за собой дверь. Адорно налил себе вина, выпил, и оно показалось ему прекрасным. Расстегнув и сняв портупею и оружие, Просперо бросил их на кресло. Сна не было. В его сознании, казалось, бушевал вулкан. Кровь прилила к голове, глаза лихорадочно засверкали. Он открыл шкаф эбенового дерева, стоявший у противоположной стены, нашел перо и бумагу и подвинул к столу кресло.

Вы знаете тот сонет без названия из сборника его стихов, который начинается словами: «То был побег от смерти к жизни. Прыжок — и вот я словно заново рожден…»

Этот сонет был написан ночью, в садовом павильоне дворца Карретто в Генуе. В нем Просперо Адорно попытался поведать нам о том, что произошло с ним в саду и наполнило его жизнь новым смыслом.