Онлайн чтение книги Меч на закате
Глава двенадцатая. Тримонтиум

Мы задержались в Эбуракуме на несколько дней, чтобы дать людям и лошадям отдохнуть, а также чтобы починить и обновить оружие и боевое снаряжение и позаботиться о раненых. И почти сразу же жители города, которым после прихода Морских Волков удалось избежать огня и секир и бежать вглубь страны, начали потихоньку стекаться обратно из своих укрытий. С их помощью мы очистили улицы от распластанных трупов и сняли с мертвых всю амуницию, затребовав себе, как обычно, самое острое оружие и наиболее искусно сработанные кольчуги, чтобы заменить ими доспехи из вываренной кожи и рога и изъеденные временем римские чешуйчатые латы, которыми все еще приходилось довольствоваться некоторым из нас. В Эбуракуме, как и в Линдуме, хотели, чтобы мы остались, и, по правде говоря, здесь для этого было больше оснований, потому что коританские территории, когда мы уходили, были почти свободны от Морских Волков, но здесь мы смогли очистить только сам город, а земли, лежащие в стороне побережья, были все еще в руках неприятеля. Но на севере разгоралось пламя, и я не мог оставаться в Эбуракуме так же, как не смог остаться в Линдуме.

Я созвал странно разнородный военный совет: в нем были один-два голодных магистрата, более поджарые, чем когда-либо за всю свою жизнь; горстка трясущихся седобородых старцев, которые выступили вперед в ответ на мой призыв к людям, которые в дни юности служили под Орлами; командиры людей Кинмарка и воинов-бригантов, присоединившихся к нам на марше; кузнец Джейсон — на горле которого краснел свежий след от невольничьего ошейника — выступающий от имени своего доблестного сброда; мои лейтенанты Бедуир и Кей. Я собрал их всех вместе на форуме и сказал, что не смогу сидеть здесь и доделывать начатую работу, в то время как пламя с севера будет распространяться на юг, чтобы в конце концов поглотить нас всех; но я дам им отряд обученных копейщиков, которые помогут им обучиться самим. Я оставил им их собственных людей, Воинов Голубых Щитов — под солнцем не было более свирепых бойцов, в чем на собственном опыте убедились Орлы. Я оставил им их старых солдат, которые владели мудростью и хитростью воинского искусства, хотя дни ношения меча для них давно миновали (я увидел, как при этих словах Воины Голубого Щита гордо, словно императоры, выпрямились и расправили плечи, а ветераны начали поглядывать на Голубых Щитов сверху вниз; и принялся увещевать их забыть все разногласия и стоять вместе). Я не помню сейчас, что говорил тогда, но я сделал все, что было в моих силах, чтобы укрепить их сердца и руки, пообещал вернуться и дал обет, что мы завершим эту работу вместе. Я знаю, что ворковал над ними, как нянька над ребенком, и ругал их, как выслуживший свой срок центурион, в распоряжении которого имеются бранные слова, собранные с половины империи, и взывал к ним, как дева, взывающая к своему возлюбленному. Думаю, к концу у многих из нас на глаза навертывались слезы. Я знаю, что чувствовал себя, как убийца. Но в глубине души я был уверен, что теперь, когда я вычистил волчье логово, они сумеют защитить себя сами — если только смогут стоять вместе! Боже милосердный, только бы они смогли стоять вместе! Только бы они выучили этот единственный урок, который, похоже, никак невозможно выучить британскому племени!

За два дня до того, как мы выступили в поход, от герцога Гидария из Линдума прискакал гонец с сообщением, что земли коритан все еще свободны от Морских Волков, но тем не менее, если я решу вернуться, мои старые квартиры все еще ждут меня. Я отдал приказ накормить гонца и устроить его на ночлег, а на следующий день отправил его обратно, наказав передать, что я благодарю герцога Гидария, но не изменил своих планов. Мне было некогда расцвечивать этот ответ вежливыми словами, потому что дел у меня было невпроворот — нужно было договориться, чтобы еще до конца осени из Эбуракума послали вслед за нами провиант и разное снаряжение (я уже сообщил в Дэву о нашей победе и предупредил Кинмарка, что позже нам потребуются подобные же поставки от него и с полей Мона); нужно было составить планы для устройства складов в Корстопитуме, городе, который раньше служил арсеналом для крепостей Стены; убедить епископа Эбуракума, который был в числе оставшихся в живых и вернувшихся горожан, что доход от неких фруктовых садов, принадлежащих церкви и, к счастью, не поврежденных саксами, лучше потратить на добротные стрелы, и соль, и седельную кожу, а не откладывать в виде золотых слитков во славу Господню. Его было не так-то легко уговорить, поскольку он был не таким тихоней, как его собрат из Линдума. Но в конце концов он понял, что я прав.

А на следующий день мы вышли из Эбуракума через северные ворота и по военной дороге направились к Стене.

В свое время Стена, должно быть, представляла собой великолепное зрелище — когда по ее валу взад-вперед расхаживали часовые, на ее башнях стояли когорты в бронзовых кольчугах, гребень был густо усеян статуями и алтарями богов, которым поклонялся легион; а между ней и сопровождающими ее, как ее собственная тень, дорогой и крепостным рвом пролегала одна гигантская цепь городов, один неимоверно растянувшийся город под многими названиями, преодолевающий весь четырехдневный переход от Сегедунума к Лугуваллиуму. Города были теперь такими же мертвыми, как и Стена, потому что угроза с севера была слишком близкой, набеги слишком частыми, чтобы они смогли выжить без защиты Орлов; и мы въехали в город-призрак, где давно провалились крыши и осыпались стены, и только крапива стояла высокими рядами там, где некогда раскладывали свои товары торговцы и развлекались в свободные от службы часы вспомогательные отряды, где были семейные бараки, и дети и собаки возились на солнышке прямо под ногами марширующих когорт, и винные лавки выплескивали в ночь хмельную от пива песню, и кузнецы и сандальщики, лошадиные барышники и потаскушки занимались своим ремеслом; и все, что двигалось в нем теперь, был заяц, прыгающий среди упавших надгробий забытых людей, и серая ворона, сидящая над нашими головами на прогнивших остатках того, что было некогда одной из огромных катапульт, защищавших Стену, и улетевшая с карканьем и медленным, возмущенным хлопаньем крыльев, когда мы подъехали ближе.

Той ночью мы встали лагерем вокруг осыпающейся надвратной башни в том месте, где дорога из Корстопитума и лежащего за ним Эбуракума проходила сквозь Стену в низинную Каледонию, в старую затерянную провинцию Валентии. После ужина я созвал к себе всех капитанов, взял ветку и начал чертить карты в пепле у границы костра. Как часто я видел Амброзия за этим занятием накануне кампании. Я вычерчивал, не только для них но и для себя, местность, которую никогда не видел; но я не напрасно провел те долгие зимние вечера, слушая купца Деглефа. «Видите… сейчас мы сидим здесь, у Гуннских ворот; отсюда дорога идет… вот так, к северу и немного к западу, в Тримонтиум, три дневных перехода отсюда». (Странно, как мы, никогда не знавшие легионов, до сих пор считали расстояние принятыми у них в былые времена переходами в двадцать миль.) «Здесь она пересекает Твид… вот так, и идет дальше сквозь холмистые низины к границам Каледонского леса, выходя на равнину ниже Линии Нагорий». Бедуир и остальные придвинулись ближе к свету костра, заглядывая мне через плечо. Я продолжал проводить в теплом пепле прямые и извилистые линии. «Теперь: от Лугуваллиума, где я кладу этот камешек, на север, к Кастра Кунетиум, идет вторая дорога, вот здесь, — пять переходов, из-за того, как она опускается, чтобы обогнуть болота и вересковые возвышенности. И тоже устремляется к Линии Нагорий, проходя при этом сквозь самое сердце земли пиктов». Я вернулся к Тримонтиуму, пытаясь в точности вспомнить, как Деглеф описывал мне течение Твида.

«Здесь долина Твида сужается, превращаясь в ущелье, и идет вот так. Не правда ли, легко увидеть стратегическую важность этого места: долина реки и дорога представляют собой основные пути из Каледонии на юг; а Внутреннее Королевство Пиктов прорезает Лес на северо-западе… Потом, если Деглеф говорил правду, здесь есть боковая дорога из Тримонтиума, которая идет вот так, вверх к истокам Твида, через высокогорный участок Леса, к истокам Клуты и вниз, в долину, к Кастра Кунетиум… Ну что, вы как следует это усвоили? Тогда присмотрите за тем, чтобы это усвоили и все остальные, потому что мне думается, что эти три дороги и эти два форта в течение долгого времени будут узором нашей судьбы, — ведь от того, сумеем ли мы их удержать и их контролировать, зависит и то, сумеем ли мы удержать Каледонию».

Позже, закончив, я бросил ветку в костер, провел рукой по серому пеплу, стирая грубую карту, словно ее никогда и не было, и поднялся на ноги, чтобы пойти взглянуть на коновязи, что я всегда делал перед тем, как лечь спать.

На следующее утро Овэйн, взяв с собой пятьдесят собравшихся налегке бригантов, отправился на запад по приграничной дороге, ведущей в Лугуваллиум; их задачей было наблюдать за окружной дорогой — боковой на моей карте — и немедленно известить меня, если неприятель решит рискнуть (потому что тогда мы оказались бы в тылу у его фланга) и попытается прорваться в Британию с этой стороны.

А когда они скрылись из виду, мы с Бедуиром и нашим авангардом проехали сквозь зияющие развалины Гуннских Ворот, над которыми еще красовался атакующий вепрь — символ построившего их легиона, — на другую сторону Стены, где местность сразу стала более темной и более дикой, а далекие холмы — более угрюмыми, и даже посвистывающий в вереске ветер пел более унылую песню. Но это было глупо; просто наши сердца знали, что мы находимся по ту сторону границы, за чертой знакомых вещей.

Прошло, должно быть, почти два часа, прежде чем последние ряды арьергарда вышли из ворот, потому что мы двигались в строю, обычном для перехода по враждебной местности, — конный авангард вел разведку в нескольких милях перед пехотой и обозом, арьергард следовал в нескольких милях сзади, а легкая конница была рассыпана с обоих флангов на случай атаки с любой стороны. Я терпеть не мог двигаться в таком строю; это невыносимо удлиняло время дневного перехода или же сокращало покрываемое расстояние. Но поступить по-другому значило бы самим напрашиваться на неприятности, подобно заблудившимся ягнятам в стране волков.

Мы столкнулись с неприятностями довольно скоро, даже не напрашиваясь на них. Расстояние от Стены до тримонтиума можно было преодолеть за три дневных перехода, но мы потратили на него больше трех недель. В этом краю не было случайных волнений, все уже давно перешагнуло за эту стадию. Но Гуиль, сын Кау, явно предупрежденный о нашем появлении, выслал нам навстречу легковооруженные отряды, чтобы задержать нас, пока он не закончит собирать свое войско и укреплять свою цитадель. А у воинов из его заградительных отрядов было то преимущество, что они знали местность, на которой они сражались, в то время как мы были здесь чужаками. Нам приходилось почти каждый день вступать в мелкие стычки, во время которых неприятель появлялся неизвестно откуда и, даже разбитый, попросту растворялся на склоне холма, и лишь несколько — совсем немного — убитых оставалось лежать вперемешку с нашими. Нас атаковали у каждого темного ручья, у каждого слепого поворота дороги, в нас пускали стрелы из-за каждого куста утесника; целые отрезки дороги оказывались вывернутыми на нашем пути именно там, где земля была наиболее мягкой, так что нам приходилось тратить целые дни на то, чтобы перевести лошадей через участок длиной, может быть, в милю, на котором только белые шелковистые метелки болотной травы предупреждали о самых опасных местах; и почти всегда на нас при этом нападали, так что все время, хоть понемногу, но мы теряли людей и лошадей. Вообще-то, если бы дорога пролегала в долине или шла через лесистую местность, думаю, нам пришлось бы туго; но она проходила по большей части по вересковым пустошам и во многих местах, там, где не было естественного возвышения, была слегка поднята над окружающей местностью проложившими ее строителями — за что я благословил этих строителей, молясь за покой их давно отлетевших душ всем богам, которых я знал. Но не только люди, а, казалось, и сама земля была в сговоре с предателями и Морскими Волками и дважды высылала нам навстречу густой белый туман, который — поскольку было бы несколько неразумно шагать вслепую по незнакомой и враждебной местности в тумане, способном укрыть целое войско на расстоянии длины копья от нас, — по несколько дней кряду держал нас пленниками в кругу укреплений вчерашнего лагеря, пока лошади под усиленной охраной паслись снаружи (мы еженощно окружали лагерь канавой, и каждый из нас втыкал свое копье острием вверх по другую ее сторону; это было самым близким воспроизведением старой «терновой изгороди» легионов, на которое были способны такие легковооруженные войска, как наши).

В обоих случаях неприятель напал на линии коновязей, и несколько лошадей погибли, а у нескольких других были перерезаны сухожилия — людьми, которые поплатились за это своей собственной жизнью.

Когда мы вышли из Гуннских ворот, было самое начало лета, и мы насчитывали почти семьсот человек, включая погонщиков; но на равнинах уже зацветал первый вереск и мы потеряли что-то около одной пятой своих сил, когда нашему взору наконец открылся громадный форт из красного песчаника, приткнувшийся у подножия трехглавого Эйлдона: Тримонтиум, Крепость Трех Холмов.

Когда мы приблизились, я приказал войску подтянуться и выслал на разведку небольшой отряд легкой конницы. Они вернулись на взмыленных пони, как раз когда мы останавливались на полуденный привал, и их командир, задыхаясь и спотыкаясь на бегу, направился прямо ко мне.

— Милорд Артос, они опередили нас и захватили Тримонтиум.

Саксы тоже там, потому что из-за стены выглядывает один из их проклятых бунчуков. И скотты, если судить по мельканию белых щитов на крепостных валах.

Я почти ожидал этого. Крепость Трех Холмов должна была быть для них хорошим местом сбора, как она была хорошей базой и ставкой для нас. Я подозвал к себе Бедуира, который присматривал за полуденной выдачей сухарей, и сказал ему:

— Волчья стая опередила нас. Нам придется сражаться за Тримонтиум, если он нам нужен. Передай это остальным.

Но в действительности это известие уже распространялось в войске, словно пожар, как всегда бывает с подобными новостями.

Посланный мной гонец помчался галопом назад, чтобы привести пехоту и арьергард, и когда они подошли, мы двинулись дальше, перестроившись в боевой порядок.

Но перед тем, как выступить, Товарищи, и я тоже, нарвали веточек вереска с большими пурпурно-розовыми колокольчиками цветков и заткнули их за ремни шлемов и под наплечные пряжки, что уже стало у нас обычаем.

Какое-то — довольно долгое — время форт был скрыт от нас плавно вздымающимися впереди, на болотистой низине, холмами.

Но, все это время перед нами стоял трехглавый Эйлдон, который по мере того, как проходили долгие мили, поднимался все выше и выше в меняющееся небо. Дело было уже к вечеру, когда мы с Бедуиром, оставив войско за последним гребнем, в одиночку выехали вперед, миновали заросли орешника и березовые рощицы, покрывавшие холмы на протяжении последнего дневного перехода, и увидели всего в пяти или шести полетах стрелы поджарую красную громаду грозного старого форта. Разведчики говорили правду.

Из-за крепостных валов высовывались многочисленные головы, у ворот, куда торопливо заводили вьючных пони и вслед за этим строили баррикады, клубился темный рой; а начинающий подниматься ветер отдувал в сторону дым множества костров, на которых готовилась пища.

— Хотел бы я, чтобы Бог дал мне какой-нибудь способ узнать их численность, — сказал я Бедуиру, выехавшему вместе со мной из-под прикрытия последних деревьев. — Форт был построен в расчете на то, что двойная когорта, тысяча человек, будет удерживать его несколько месяцев кряду; на короткое время он может вместить в два-три раза большее войско.

— Пока у них не кончится вода, — сказал Бедуир.

Я искоса взглянул на него.

— Ты думаешь, они собираются выдерживать здесь осаду?

— Я ничего не думаю — пока — но я был готов к тому, что увижу их выстроившимися вон на той открытой площадке, чтобы оказать нам теплый прием. Они были загодя предупреждены о нашем появлении, и уж кто-кто, а саксы не особенно любят сражаться за стенами.

Я промолчал. Я тоже скорее подумал бы, что увижу их выстроившимися для битвы. Конечно, это могла быть и осада. Если у них было достаточно провианта, они могли рассчитывать на то, что мы, находясь в чужой и враждебной стране, истощим наши запасы раньше, чем они свои. Но оставалась еще вода; за те годы, что форт пробыл в заброшенном состоянии, колодцы, вероятно, осыпались, и, в любом случае, поскольку количество людей в крепости было гораздо большим, чем то, на которое она была рассчитана, и вьючных животных тоже надо было поить, воды должно было хватить ненадолго. Они могли, конечно, попросту ждать утра, считая, что мы не станем ничего предпринимать в такое позднее время суток. Или же планировали сами напасть на нас ночью, когда мы будем убаюканы кажущейся безопасностью. Как бы мне хотелось знать это! Но пока я на некоторое время замолчал, уясняя для себя характер местности. Перед нами сбегала вниз неглубокая долина, которая справа мягко поднималась к крепостным валам, образуя нечто вроде широкого откоса, — не расчищенного, как было бы в старые времена, но заросшего орешником и бузиной, переплетенными самым дичайшим образом. Сзади и по обеим сторонам форта склон холма — насколько я мог видеть — обрывался отвесной, как падение сокола, стеной в заросшую лесом долину реки под Эйлдоном.

Фактически это был выступающий над рекой отрог горы, и если его три стороны были тем, чем они казались, то атаковать какими бы то ни было силами можно было только с этой, южной стороны.

Призыв зубрового охотничьего рога Проспера остался без ответа, если не считать слабенького эха из долины реки.

Когда мы вернулись к войску, ожидающему нас за гребнем, уже начинало смеркаться, и поднимающийся ветер ревел, как несущаяся в атаку конница. Я собрал к себе горстку наших лучших разведчиков и следопытов и отдал им распоряжения.

— Спуститесь в долину и затаитесь там на некоторое время.

Как только сгустятся сумерки, пробирайтесь поближе к форту. Они могли выставить посты — я в этом сомневаюсь, но это нужно иметь в виду. Обойдите форт кругом и сообщите мне, насколько отвесны обрывы с тех сторон, что не видны отсюда, и можно ли начать атаку со стороны реки. Отметьте также, каково состояние стен, как укреплены ворота, любую мельчайшую деталь, которая поможет нам в подготовке планов для следующего шага. Поняли?

Когда они растворились в волнуемых ветром кустах, мы разбили лагерь, укрывшись, как могли, за гребнем холма и оставив сверху несколько человек наблюдать за Тримонтиумом; напоили лошадей из ручья, который вытекал откуда-то из вересковых нагорий на юге, обвивался заросшей папоротником петлей вокруг дальнего плеча гребня и, журча, стекал вниз, к Твиду; поужинали ячменными лепешками и непременным твердым желтым сыром и устроились терпеливо, насколько это было возможно, ждать возвращения отряда разведчиков. Где-то после наступления темноты — луны в ту ночь не было, и бегущие облака закрывали звезды — они вернулись, выскальзывая один за другим из ночи и исхлестанного ветром леса и падая у костра, чтобы в промежутках между жадно проглоченными кусками оставленного для них ужина сообщить то, что им удалось узнать. Постов выставлено не было, но не было и никакой возможности начать атаку даже самыми малыми силами с дальней стороны форта. «Там едва достаточно места, чтобы уцепиться кусту утесника», — сказал их старший, когда я спросил его об этом. Но с северной стороны там была оленья тропа и калитка в стене, а сама стена в одном месте обрушилась и не намного превышала рост человека, в то время как снаружи все еще валялись груды камня и щебня, облегчавшие подъем, так что можно было провести этим путем небольшой отряд и организовать что-то вроде ложной атаки, чтобы отвлечь внимание от главных ворот. Сами ворота прогнили насквозь, но были надежно укреплены терновыми плетнями и прочными баррикадами из бревен. Естественно, о численности разнородного войска, собравшегося в Тримонтиуме, разведчики не смогли составить никакого представления, за исключением того, что она была очень большой.

Когда все было сказано, мы посмотрели друг на друга, Кей, Бедуир и я, в разметанном ветром свете костра. Бедуир, вытащивший, как обычно по вечерам после ужина, свою любимую арфу, дернул струны, выпустив на волю негромкую вопрошающую стайку нот, которая, казалось, порхнула в ветер и, кружась, унеслась прочь, словно первые желтые березовые листья.

— Сегодня?

— Сегодня, — сказал я. — Прежде всего, у нас может не быть больше такого ветра, который заглушил бы топот и треск, когда Кей будет продираться через подлесок.

И действительно, в ту ночь ветер оказался нам другом более чем в одном отношении. Он покрывал все звуки, производимые нашим войском, пока оно переваливало через гребень и спускалось сквозь заросли берез и орешника в мелкую долину (потому что, хотя большая часть наших лошадей оставалась под охраной на дальней стороне гряды, даже несколько лошадей могут наделать в густом подлеске гораздо больше шума, чем многочисленный отряд людей). Он скрывал, мягко волнуя кусты на крутом склоне крепостного холма, продвижение Бедуира и его эскадрона, пока они, спешившись прокрадывались вдоль красных песчаниковых стен к незаделанной бреши, о которой говорили разведчики, — хотя я думаю, что в любом случае их почти не было бы слышно, потому что они сняли с себя кольчуги, которые в действии всегда немного позвякивали, как бы осторожно мы ни двигались, и отправились на свое опасное задание только со щитом и обнаженным мечом в руках… Он заглушал звуки наших шагов и шорох хвороста и соломы, которые мы складывали у подножия главной баррикады (правда, мы заплатили жизнями пяти человек за то, чтобы они там остались), а когда они загорелись от брошенных нами головешек, он подхватил и раздул взревевшее пламя и так быстро прижал его лижущие язычки к бревнам баррикады, что не успели защитники крепости разразиться первыми предупреждающими криками, как все ворота были охвачены огнем.

У наших лучников, стоящих неподалеку, теперь был свет, и они, укрывшись за ближайшими кустами, принялись стрелять с таким расчетом, чтобы стрелы, описывая крутую дугу, перелетали через крепостную стену по обе стороны от надвратных башен и падали на головы обороняющимся. К некоторым из стрел были привязаны пропитанные смолой пылающие тряпки, и их огненный след был похож на след падающей звезды в зимнюю ночь. Несколько неприятельских стрел полетело в нас в ответ, но не очень много; защитники крепости были слишком заняты самими воротами, чтобы тратить время на стрельбу из лука (без сомнения, мы полностью завладели их вниманием, и Бедуир должен был использовать свой шанс теперь или никогда!). Гвалт за воротами был таким неистовым, что на какой-то миг я, сидя на старике Ариане среди своего эскадрона, сразу за пределами досягаемости света пламени, забеспокоился, что не услышу с дальней стороны форта сигнал Бедуира, сообщающий мне о его готовности; я боялся даже, что и он может не услышать мой рог, трубящий атаку. Координация наших действий значила так много, что ни один из нас не мог себе позволить пропустить сигнал другого.

Баррикада с ревом и грохотом обрушилась, и к грозовому небу взметнулась стена пламени; ветер подхватил ее гребень и загнул его вниз, словно у готовой разбиться волны; по крепости разлетелись клочья огня; и в мгновенном потрясенном затишье, последовавшем за падением баррикады, я услышал боевой клич Арфона, едва различимый сквозь расстояние и вой бури: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!», и понял, что момент настал.

Ариан был покрыт потом; я чувствовал, как он вздрагивает и трясется подо мной, потому что, как и все лошади, он испытывал ужас перед огнем. Все лошади… Что, если они откажутся идти в пылающий проем ворот? Мне следовало бы приказать провести весь штурм в пешем строю, но нам необходим был грохот и натиск конной атаки. Теперь уже не было времени для сожалений или колебаний; не было времени дать огню успокоиться, хотя наши ребята, подобравшись поближе к стенам, где стрелы и копья защитников крепости не могли их достать, уже забрасывали пламя охапками свежего папоротника, чтобы укротить его хоть на мгновение. Над папоротником, шипя, поднялся белый пар, стена огня опала и стала неровной, и я крикнул своему трубачу:

— Давай, парень, — атаку!

Знакомые звуки охотничьего рога взметнулись в воздух, и я нагнулся к мокрой от пота шее Ариана.

— Теперь! Теперь, братишка!

Он фыркнул и тряхнул головой, начиная принимать в сторону, и я накрыл ему глаза полой своего плаща. Я знал, что вслепую он пойдет туда, куда я его пошлю, потому что он доверяет мне.

— Давай! Вперед, мой мальчик!

Он поколебался еще мгновение, а потом, вызывающе и отчаянно заржав, пошел рысью, и я услышал, как за ним по пятам застучали копыта остальных лошадей. Жар от полыхающих ворот ударил мне в лицо, словно кулак; я задохнулся и ослеп от чада наполовину потухшего пламени. Я прижимался лицом к шее Ариана, отчасти для того, чтобы защитить глаза, отчасти для того, чтобы он расслышал мой голос в этом гаме. Я направлял его только при помощи колен, бросив повод ему на шею, чтобы освободить руки для копья и для полы плаща, закрывающей ему глаза. Я пел ему, кричал в его прижатое ухо:

— Вперед, мужественное сердце! Ну, ну, ну — пошел, пошел, мой храбрый красавец! Пошел, мой герой!

И старый Ариан действительно отвечал мне, как герой. Он весь подобрался — благородная душа — и, чувствуя в ноздрях ужас огня, галопом помчался вперед, в темноту, сквозь закрытую клубами пара, потрескивающую преисподнюю ворот и сгрудившиеся за ней копья. А за нами ринулись остальные, топча огонь круглыми копытами и рассыпая во все стороны алые угольки, похожие на искры, летящие с наковальни. Я испустил боевой клич и услышал, как он эхом возвращается ко мне сквозь ревущий хаос лагеря. «Ир Виддфа! Ир Виддфа!» Охотничий рог гудел снова, и внезапно из сердца расстилающегося перед нами лагеря ему ответил гулкий рокот саксонских труб и низкое пульсирующее ворчание восьмифутовых боевых рогов скоттов. Мы понеслись в их сторону.

Горящие стрелы и пламя, сорванное ветром с горящих баррикад, подожгли грубую кровлю на некоторых постройках; и в мечущемся, растрепанном ветром свете мы снова и снова устремлялись на плотную массу неприятельского войска, увлекая Алого Дракона Британии к сердцу лагеря, где, как подсказывали нам боевые трубы и поднятые знамена, мы должны были встретить Гуиля, сына Кау, его дружинников и союзных с ним вождей. Наша пехота хлынула следом за нами, топча все еще дымящиеся угли, которые мы раскидали, освободив ей проход, и вскоре в каждом уголке огромного форта кипела рукопашная. А с северной стороны, где Бедуир и его отряд перескочили через осыпающуюся стену, к нам быстро приближались звуки боевого клича, подхваченного несколькими десятками торжествующих голосов.

Я почти ничего не помню о последней стадии боя. После того, как исчезает какой бы то ни было намек на упорядоченность, в каждой битве почти нечего вспоминать, кроме хаоса и запаха крови и пота, общих для всех сражение; и чувствуешь себя очень усталым, и в голове стоит туман… В конце концов они дрогнули и побежали прочь — те, кто мог, — перелезая через разрушенные части стен, прыгая вниз с крепостных валов и скатываясь по заросшему кустарником эскарпу, на котором оставались лежать их убитые.

Потом наступил момент, когда последняя схватка была закончена, и огромный лагерь охватила внезапная тишина; и даже ветер, казалось, утих на какое-то время. Наши люди тушили загоревшиеся крыши, а я стоял у остатков кухонного костра, обнимая Ариана за шею, и нахваливал и утешал старого жеребца, на боку которого кровоточила рана от удара копьем. «Потом, — словно в тумане думал я, — нужно будет промыть ее; потом, если будет вода». Без сомнения, когда-то давно кто-то что-то говорил насчет нехватки воды? Моя голова начала медленно проясняться, и я увидел Бедуира, который прихрамывая шел в мою сторону; из раны над самым его коленом струйками сочилась кровь.

— Хорошая охота, — сказал я, когда он подошел.

— Хорошая охота.

— Никаких следов Гуиля?

— Пока никаких, но мы еще только начали осматривать мертвых и раненых. Их там порядочно.

— А как насчет наших собственных потерь?

Эбуракум словно повторялся заново, но после большинства сражений приходится задавать почти одни и те же вопросы.

— Насколько можно пока судить, они не очень большие. Я потерял несколько человек, прорываясь в форт через северный вал, но большая часть волчьей стаи была сосредоточена у горящих ворот; хотя мне думается, что эта твоя атака сквозь пламя была больше похожа на удар молнии, чем на что-то, с чем можно бороться.

А потом он сказал:

— Мы потеряли девять лошадей; это я знаю.

И последние остатки тумана вылетели из моей головы (оглядываясь в прошлое, я думаю, что, наверно, получил в том бою удар по голове и сам того не заметил, потому что обычно я не чувствовал после сражения такой усталости).

Я взглянул на Бедуира, почти не обращая внимания на то, что Ариан начал теребить губами мое плечо. Эта потеря хуже, чем потеря такого же количества людей; но тут уже ничем нельзя было помочь, даже руганью и проклятиями.

— Ну что ж, теперь у нас есть зимние квартиры — хотя они несколько нуждаются в уборке, — сказал я. Эмлодд подошел, чтобы забрать у меня Ариана, и я отдал ему старого жеребца, а потом обратился к тому множеству дел и решений, к той общей расчистке, которые всегда ожидают любого военачальника после того, как сражение закончено.

Гуалькмай, как обычно, невозмутимо работал среди наших раненых, снесенных в не имеющий крыши барак; проходя мимо полуразвалившейся двери, я услышал, как кто-то вскрикнул от боли и в ответ раздался его спокойный, одновременно властный и ободряющий, голос.

Некоторые из наших людей сбрасывали саксов, все равно, убитых или раненых, за крепостной вал, туда, где эскарп почти отвесно обрывался к реке; но не прежде, чем подносили факел к каждому мертвому лицу, чтобы удостовериться, что это не Гуиль, сын Кау. Наших собственных мертвых собирали и складывали в стороне, чтобы похоронить затем в длинной общей могиле, которую их товарищи копали для них среди кустов, где земля была помягче. Я уже много лет назад взял за правило, что, каким бы тяжким и жарким ни был день, как бы измучены ни были наши тела и затуманены наши головы, как бы близко ни был враг и как бы мало времени ни оставалось до рассвета, ни одного непогребенного тела не должно быть в лагере на следующее утро.

Не знаю, в чем тут дело, может быть, к оставленным без погребения мертвецам собираются злые духи; но таким путем приходит чума. Я уже видел, как это происходит, особенно летом.

Нападения на Тримонтиум не предвиделось еще в течение долгого времени, и все мы, не считая нескольких дозорных, могли вволю выспаться на следующий день.

Наши могильщики нашли нескольких саксонских вождей, огромного пикта, покрытого от лба до щиколоток вытатуированными голубыми спиралями своего племени, и золотую гривну какого-то князька, валявшуюся среди мертвых под забрызганным кровью бунчуком в том месте, где разыгралась завершающая схватка. Но когда они разделались с последним убитым врагом, нигде по-прежнему не было и следа человека, который мог бы быть Гуилем, сыном Кау.

— Это и к лучшему — оставить хоть что-нибудь на потом, — сказал Кей, который обнаружил в одном из старых амбаров запас саксонских кувшинов с пивом и был склонен смотреть на мир с радужной стороны. — Сир, ты отдашь приказ, чтобы всем выдали пива? Я думаю, ребятам оно не помешает.

Потому что Кей всегда был готов поделиться своей удачей.

— Ну хорошо, — сказал я. — Приведи пару капитанов и полдюжины Товарищей, и пусть они этим займутся.

Но в том амбаре было не только пиво. Немного погодя один из Товарищей торопливо подбежал к тому месту, где я, стоя рядом с Бедуиром, наблюдал за въезжающим в крепость обозом.

— Сир, милорд Артос, мы нашли там, среди кувшинов с пивом, тело девушки. Ты не придешь взглянуть?

Он был ветераном многих сражений, закаленным в огне, я бы сказал, как любой другой из моих Товарищей, но по цвету его лица мне показалось на мгновение, что его вот-вот вырвет.