Онлайн чтение книги Меченосцы
V

Ксендз Вышонок осмотрел раны Збышки, понял, что сломано только одно ребро, но в первый день не ручался за выздоровление, потому что не знал, "не перевернулось ли у больного сердце и не оборвалась ли печенка". Рыцаря де Лорша к вечеру также охватила такая слабость, что он вынужден был слечь, а на другой день не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой без мучительной боли во всех костях. Княгиня, Дануся и прочие придворные девушки ухаживали за больными и по предписанию ксендза Вышонка варили для них разные мази и притирания. Збышко, однако, был сильно помят и время от времени харкал кровью, что весьма тревожило ксендза Вышонка. Все же он был в полном сознании и на другой день, узнав от Дануси, кому обязан спасением своей жизни, несмотря на слабость, призвал своего чеха, чтобы поблагодарить и вознаградить его. Но при этом пришлось ему вспомнить, что чеха он получил от Ягенки и что если бы не доброе ее сердце, он погиб бы. Мысль эта была ему даже тяжела, потому что он чувствовал, что никогда не отплатит доброй девушке добром за добро и что будет для нее лишь причиной печали и мучительной скорби. Правда, он тотчас сказал себе: "Не могу же я разорваться пополам", — но на дне души остался у него как бы укор совести, а чех еще больше разбередил эту душевную его рану.

— Я дворянской честью поклялся своей госпоже беречь вас, — сказал он, — и буду беречь без всякой награды. Ей, а не мне обязаны вы, господин, своим спасением.

Збышко ничего не ответил и только принялся тяжело вздыхать, а чех помолчал немного и снова заговорил:

— Если вы мне прикажете ехать в Богданец, я поеду. Может быть, вы хотели бы видеть старого пана, ведь одному Богу ведомо, что с вами будет.

— А что говорит ксендз Вышонок? — спросил Збышко.

— Ксендз Вышонок говорит, что все выяснится к новолунию, а до новолуния еще четыре дня.

— Эх… Ну, значит, нечего тебе ехать в Богданец. Либо я помру прежде, чем дядя сюда подоспеет, либо выздоровею.

— Вы бы хоть письмо послали в Богданец. Сандерус все отлично пропишет. По крайней мере, будут знать о вас и, бог даст, обедню отслужат за ваше здоровье.

— Теперь оставь меня, потому что я слаб. Если умру, ты вернешься в Згожелицы и скажешь, как что было, тогда и отслужат обедню. А меня похоронят здесь или в Цеханове.

— Уж должно быть, что в Цеханове или в Прасныше, потому что в лесу одних курпов хоронят, и волки над ними воют. Я слышал от слуг, что князь со двором через два дня возвращается в Цеханов, а оттуда в Варшаву.

— Ну меня здесь не оставят, — отвечал Збышко.

И он угадал, так как княгиня в тот же день отправилась к князю просить, чтобы он позволил ей остаться в охотничьем замке вместе с Данусей, прислужницами и ксендзом Вышонком, который был против скорого перевезения Збышки из Прасныша. Рыцарю де Лоршу через два дня стало заметно лучше, и он начал вставать; но узнав, что "дамы" остаются, он также остался, чтобы сопровождать их на обратном пути и защищать их от опасности в случае нападения "сарацин". Откуда было взяться этим "сарацинам", этого вопроса храбрый лотарингский рыцарь себе не задавал. Правда, на дальнем Западе так звали литвинов, но с их стороны никакая опасность не могла угрожать дочери Кейстута, родной сестре Витольда и двоюродной могучего "краковского короля" Ягеллы. Но рыцарь де Лорш слишком долго жил у меченосцев, чтобы, несмотря на все, что он слышал в Мазовии о крещении Литвы и о соединении двух государств под властью одного главы, все-таки не предполагать, что со стороны литовцев можно ждать всегда всяких зол. Так говорили ему меченосцы, а он еще не совсем потерял веру в их слова.

Но в это время произошел случай, который тенью лег между гостями-меченосцами и князем Янушем. За день до отъезда двора прибыли братья Готфрид и Ротгер, оставшиеся в Цеханове, а вместе с ними прибыл некий де Фурси, привезший неприятные для меченосцев известия. Дело заключалось в том, что иностранные гости, проживавшие у старосты меченосцев в Любове, т. е. он сам, господин де Фурси, господин де Бергов и господин Майнегер (оба последних принадлежали к фамилиям, чтимым в ордене), наслушавшись рассказов о Юранде из Спыхова, не только не испугались этих рассказов, но и решили вызвать знаменитого воина на бой, чтобы убедиться, действительно ли он так страшен, как о нем говорят. Правда, староста этому противился, ссылаясь на мир, царящий между орденом и мазовецкими княжествами, но в конце концов, быть может, в надежде избавиться от грозного соседа, не только решил смотреть на дело сквозь пальцы, но и позволил своим кнехтам принять участие в походе. Рыцари послали Юранду вызов; он тотчас же принял его с условием, что рыцари отошлют назад своих кнехтов, а сами будут сражаться с ним и с двумя его товарищами, трое на трое, на самой границе между Пруссией и Спыховом. Но так как они не хотели ни отправить назад кнехтов, ни уйти из спыховских земель, то он напал на них, кнехтов перебил, господина Майнегера сам проткнул копьем, а господина Бергова взял в плен и бросил в подземелье спыховского замка. Де Фурси один спасся и после трехдневных скитаний по мазовецким лесам, узнав от смолокуров, что в Цеханове гостят братья ордена, добрался до них, чтобы вместе с ними принести жалобу князю и добиться от него приказания об освобождении господина де Бергова.

Известия эти мигом замутили добрые отношения между князем и гостями, потому что не только вновь прибывшие братья, но и Гуго де Данвельд и Зигфрид де Леве стали настойчиво требовать от князя, чтобы он раз навсегда удовлетворил справедливые требования ордена, освободил границу от хищника и разом покарал бы его за все вины. Особенно Гуго де Данвельд, у которого были свои старые счеты с Юрандом, воспоминание о которых томило его болью и стыдом, особенно он почти с угрозами требовал мести.

— Мы будем жаловаться великому магистру, — говорил он, — и если наши справедливые желания не будут удовлетворены вами, то он сам сумеет удовлетворить их, хотя бы за этого разбойника встала вся Мазовия.

Но князь, от природы миролюбивый, разгневался и сказал:

— Какой же справедливости вы домогаетесь? Если бы Юранд первый напал на вас, сжег деревни, угнал стада и перебил людей, я бы, конечно, сам вызвал его на суд и покарал бы его. Но ведь ваши сами напали на него. Ваш староста дал кнехтов, а что же сделал Юранд? Он даже принял вызов и хотел только того, чтобы люди отошли в сторону. Как же я стану его за это наказывать или вызывать на суд? Вы задели страшного воина, которого все боятся, и добровольно накликали беду на свою голову; так чего же вы хотите? Уж не должен ли я ему приказать, чтобы он не защищался, когда вам понравится напасть на него?

— Нападал на него не орден, а его гости, посторонние рыцари, — ответил Гуго.

— Орден отвечает за своих гостей, а кроме того, с ними были кнехты из Любовской крепости.

— Что же, староста, значит, должен был послать своих гостей на убой? В ответ на эти слова князь обратился к Зигфриду и сказал:

— Смотрите, во что обращается в ваших устах справедливость. Неужели ваши увертки не гневят Господа?

Но суровый Зигфрид ответил:

— Господин де Бергов должен быть отпущен из плена, ибо его предки занимали в ордене высшие должности и оказывали ему большие услуги.

— А смерть Майнегера должна быть отомщена, — прибавил Гуго де Данвельд.

Услыхав это, князь откинул на обе стороны волосы и, встав со скамьи, со зловещим лицом направился к немцам; но вскоре он, очевидно, вспомнил, что они его гости. Он еще раз пересилил себя, положил руку на плечо Зигфрида и сказал:

— Слушайте, староста, вы носите на плаще крест, так ответьте же мне по совести, клянясь этим крестом, прав был Юранд или не прав?

— Господин де Бергов должен быть освобожден из плена, — ответил Зигфрид де Леве.

Наступило молчание. Князь сказал:

— Господи, пошли мне терпения!

А Зигфрид резким, похожим на удары меча, голосом продолжал:

— Та обида, которая нанесена нам в лине наших гостей, является только новым поводом жаловаться. С тех пор, как существует орден, никогда, ни в Палестине, ни в Семиградии, ни в пребывавшей доселе в язычестве Литве, никто не причинил нам столько зла, как этот разбойник из Спыхова. Князь, мы требуем справедливости и наказания не за одну вину, а за тысячу, не за одно избиение, а за пятьдесят, не за то, что однажды была пролита кровь, а за целые годы таких поступков, за которые небесный огонь должен бы испепелить это безбожное гнездо злобы и жестокости. Чьи стоны взывают к Господу об отмщении? Наши! Чьи слезы? Наши! Тщетно приносили мы жалобы, тщетно требовали суда. Ни разу мы не были удовлетворены.

Услышав это, князь Януш покачал головой и ответил:

— Эх, в старые времена меченосцы не раз гостили в Спыхове, и Юранд не был вашим врагом, пока любимая жена его не умерла из-за вас. А сколько раз сами вы задевали его, желая погубить, как и в этот раз, за то, что он вызывал на бой и побеждал ваших рыцарей? Сколько раз вы подсылали к нему убийц, сколько раз стреляли в него в лесу из арбалетов? Правда, он вас преследовал, но лишь потому, что его мучила жажда мести, но разве вы или рыцари, живущие в ваших землях, не нападали на мирных обитателей Мазо-вии, не угоняли стад, не жгли деревень, не избивали мужчин, женщин и детей? А когда я жаловался великому магистру, он отвечал мне из Мальборга: "Обычные пограничные беспорядки. Оставьте меня в покое". И не вам бы жаловаться, не вам, которые захватили в плен меня самого, безоружного, во время мира, на моей собственной земле, и если бы не страх ваш перед гневом короля краковского, то, может быть, до сих пор я стонал бы в ваших подземельях. Так отплатили вы мне, который происходит из рода ваших благодетелей. Оставьте меня в покое; не вам говорить о справедливости.

Услышав это, меченосцы с досадой переглянулись, потому что им было неприятно и стыдно, что князь упомянул о нападении на Злоторыю при господине де Фурси; поэтому Гуго де Данвельд, чтобы положить конец этому разговору, сказал:

— С вами, князь, произошла ошибка, которую мы исправили не из страха перед краковским королем, но из чувства справедливости, а за пограничные стычки наш магистр отвечать не может, потому что сколько есть на земле государств, всюду на границах беспокойные люди позволяют себе лишнее.

— Вот ты сам это говоришь, а над Юрандом требуешь суда. Так чего же вы хотите?

— Правосудия и наказания.

Князь сжал костлявые свои кулаки и повторил:

— Господи, пошли мне терпения.

— Князь, вспомните и о том, — продолжал Данвельд, — что наши обижают только светских и не принадлежащих к немецкому племени людей, ваши же подымают руку против немецкого ордена, чем оскорбляют самого Спасителя. Но каких же мук и наказаний не достойны оскорбители креста?

— Слушай, — сказал князь, — ты Бога не поминай, потому что Его не обманешь.

И, положив руки на плечи меченосца, он сильно встряхнул его; тот испугался и заговорил более миролюбиво:

— Если правда, что гости наши первые напали на Юранда и не отослали своих людей, то я не стану этого хвалить, но правда ли, что Юранд принял вызов?

Сказав это, он стал смотреть на господина де Фурси, украдкой подмигивая глазами, точно желая дать ему понять, чтобы он отрицал это; но тот, не желая этого делать, ответил:

— Он хотел, чтобы мы отослали людей и сразились с ним трое на трое.

— Вы в этом уверены?

— Клянусь честью! Я и де Бергов согласились, а Майнегер не захотел.

Тут князь перебил его:

— Староста из Щитно! Вы лучше других знаете, что Юранд не уклоняется от вызова.

Тут он обратился ко всем и сказал:

— Если кто-либо из вас хочет вызвать его на конную или пешую битву, я даю на то позволение. Если Юранд будет убит или взят в плен, господин де Бергов выйдет из темницы без выкупа. Большего от меня не требуйте, потому что и не добьетесь.

Но после этих слов наступило глубокое молчание. И Гуго де Данвельд, и Зигфрид де Леве, и брат Ротгер, и брат Готфрид, хоть и были людьми храбрыми, все же слишком хорошо знали страшного владыку Спыхова, чтобы кто-нибудь из них решился выйти с ним на решительный бой. Сделать это мог разве только человек нездешний, происходящий из отдаленных стран, вроде де Лорша или Фурси, но де Лорш не присутствовал при разговоре, а господин де Фурси был еще слишком охвачен ужасом.

— Я его раз видал, — проворчал он тихонько, — и не хочу видеть еще раз. А Зигфрид де Леве сказал:

— Монахам воспрещено драться на поединках, иначе как с особого разрешения магистра и великого маршала, но мы здесь ищем не разрешения драться, а того, чтобы де Бергов было освобожден из плена, а Юранд приговорен к смерти.

— В этой земле не вы устанавливаете законы.

— До сих пор мы терпеливо переносили тягостное соседство. Но магистр наш сумеет отстоять справедливость.

— Пусть ваш магистр вместе с вами держится подальше от Мазовии.

— За магистром стоят немцы и римский император.

— А за мной — король польский, которому подвластно больше земель и народов.

— Разве вы, князь, хотите войны с орденом?

— Если бы я хотел войны, я бы не ждал вас, сидя в Мазовии, а шел бы к вам сам. Но и ты не грози мне, потому что я не боюсь.

— Что же я должен донести магистру?

— Ваш магистр ни о чем не спрашивал. Говори ему, что хочешь.

— В таком случае мы сами будем карать и мстить.

В ответ князь протянул руку и угрожающе погрозил пальцем возле самого лица меченосца.

— Берегись, — сказал он сдавленным от гнева голосом, — берегись! Я позволил тебе вызвать Юранда, но если ты с войском ордена вторгнешься в мою страну, я на тебя обрушусь, и ты очутишься здесь не гостем, а пленником.

По-видимому, терпение его было уже исчерпано: он изо всех сил ударил шапкой по столу и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Меченосцы побледнели от бешенства, а господин де Фурси смотрел на них, как сумасшедший.

— Что ж теперь будет? — первым спросил брат Ротгер.

А Гуго де Данвельд чуть ли не с кулаками подскочил к господину де Фурси:

— Зачем ты сказал, что вы первые напали на Юранда?

— Потому что это правда.

— Надо было солгать.

— Я приехал сюда сражаться, а не лгать.

— Хорошо ты сражался, нечего сказать!

— А ты не бегал от Юранда в Щитно?

— Рах! — сказал де Леве. — Этот рыцарь — гость ордена.

— И все равно, что он сказал, — вмешался брат Годфрид. — Без суда Юранда не наказали бы, а на суде все дело всплыло бы наружу.

— Что теперь будет? — повторил брат Ротгер.

Наступило молчание. Потом заговорил суровый и злой Зигфрид де Леве.

— С этой кровожадной собакой надо раз навсегда покончить, — сказал он. — Де Бергов должен быть освобожден из плена. Стянем солдат из Щитно, из Инсбурга, из Любовы, возьмем холмскую шляхту и нападем на Юранда… Пора с ним покончить.

Но изворотливый Данвельд, умевший посмотреть на каждое дело со всех сторон, закинул руки за голову, нахмурился и, подумав, сказал:

— Без разрешения магистра нельзя…

— Если удастся, магистр нас похвалит, — сказал брат Годфрид.

— А если не удастся? Если князь двинет войско и ударит на нас?

— Между ним и орденом мир: не ударит.

— Ну вот! Мир-то мир, но ведь мы первые нарушим его. Наших отрядов не хватит против всех Мазуров.

— Тогда за нас вступится магистр, и будет война.

Данвельд снова нахмурил брови и задумался.

— Нет, нет, — сказал он, помолчав. — Если дело удастся, магистр в душе будет рад… К князю будут отправлены послы, начнутся переговоры, и дело для нас пройдет безнаказанно. Но в случае поражения орден за нас не вступится и войны князю не объявит… Для этого нужен другой магистр… За князя — король польский, а с ним магистр ссориться не станет…

— А ведь все-таки Добжинскую землю мы захватили: значит, Кракова не боимся.

— Тут были хоть намеки на справедливость… Князь Опольский… Мы ее как будто взяли в залог, да и то…

Тут он осмотрелся кругом и, понизив голос, прибавил:

— Я слышал в Мальборге, что если бы стали грозить войной, то мы отдали бы ее обратно, если только нам возвратят залог…

— Ах, — сказал брат Ротгер, — если бы здесь с нами был Маркварт Зальцбах или Шомберг, который передушил Витольдовых шенят, уж они бы нашли управу на Юранда. Что такое Витольд? Наместник Ягелла, великий князь, а несмотря на это Шомбергу ничего не было… Передушил Витольдовых детей — и ничего ему… Воистину, мало между нами людей, которые во всем найдут выход…

Услышав это, Гуго де Данвельд облокотился на стол, подпер голову руками и надолго задумался. Вдруг глаза его просияли, он вытер, по своему обыкновению, мокрые, толстые губы рукой и сказал:

— Да будет благословенна та минута, когда вы, благочестивый брат, произнесли имя храброго брата Шомберга.

— Почему так? Разве вы что-нибудь придумали? — спросил Зигфрид де Леве.

— Говорите скорей, — воскликнули братья Ротгер и Годфрид.

— Слушайте, — сказал Гуго. — У Юранда здесь дочь, единственное дитя его, которое он бережет как зеницу ока.

— Еще бы! Я ее знаю. Любит ее и княгиня Анна Данута.

— Да. Так слушайте же: если бы вы похитили эту девчонку, Юранд отдал бы за нее не только Бергова, но и всех узников, и себя самого, и в придачу Спыхов.

— Клянусь кровью святого Бонифация, пролитой в Докуме, — вскричал брат Годфрид, — все было бы так, как вы говорите.

Потом все замолчали, как бы испуганные дерзостью и трудностью предприятия. Лишь через несколько времени брат Ротгер обратился к Зигфриду де Леве.

— Ум ваш и опытность, — сказал он, — равны вашему мужеству: что вы об этом думаете?

— Полагаю, что дело стоит обдумать.

— Дело в том, — продолжал Ротгер, — что девушка — приближенная княгини, да больше того: она ей все равно, что родная дочь. Подумайте, благочестивые братья, какой подымется вопль.

Гуго де Данвельд засмеялся.

— Сами вы говорили, — сказал он, — что Шомберг отравил или передушил Витольдовых шенят, и что ему за это было? Вопить они начинают из-за всякого пустяка, но если бы мы послали магистру закованного в цепи Юранда, то нас ждала бы скорее награда, нежели наказание.

— Да, — сказал де Леве, — время для нападения подходящее. Князь уезжает, Анна Данута остается здесь одна с придворными девушками. Однако нападение на двор князя в мирное время — дело не пустячное. Княжеский двор — не Спыхов. Это снова, как в Злоторые. Снова полетят жалобы во все королевства и папе на чинимые орденом насилия; снова станет грозить проклятый Ягелло, а магистр… да ведь вы его знаете: он за что угодно ухватится, только бы не воевать с Ягеллой… Да, крик подымется во всех землях Мазовии и Польши.

— А тем временем кости Юранда побелеют на виселице, — ответил брат Гуго. — Наконец, кто вам говорит, что ее надо украсть отсюда, из дворца, из княгининых рук?

— Да ведь не из Цеханова же, где кроме шляхты есть триста лучников.

— Нет. Но разве Юранд не может захворать и прислать за девчонкой людей? Тогда княгиня не запретит ей ехать, а если девочка дорогой пропадет, то кто сможет сказать вам или мне: "Это ты ее украл"?

— Ну да, — ответил раздосадованный де Леве, — сделайте так, чтобы Юранд захворал и вызвал девчонку…

На это Гуго победоносно улыбнулся и отвечал:

— Есть у меня золотых дел мастер. Он был выгнан из Мальборга за воровство, поселился в Щитне и может вырезать любую печать; есть у меня и люди, которые, будучи нашими подданными, происходят все-таки из мазурского народа… Неужели вы меня еще не понимаете?..

— Понимаю, — с восторгом вскричал брат Годфрид.

А Ротгер поднял руки кверху и сказал:

— Да вознаградит тебя Господь Бог, благочестивый брат, ибо ни Маркварт Зальцбах, ни Шомберг не нашли бы лучшего способа.

И он прищурил глаза, точно желая рассмотреть что-то, находящееся в отдалении, и сказал:

— Я вижу, как Юранд с веревкой на шее стоит у Гданских ворот в Мальборге и как наши кнехты бьют его ногами…

— А девчонка останется служительницей ордена, — прибавил Гуго.

Услышав это, де Леве перевел глаза на Данвельда, но тот снова провел рукой по губам и сказал:

— А теперь нам нужно как можно скорее спешить в Щитно.