Онлайн чтение книги Меченосцы
VIII

Збышко в душе укорял себя за то, что в горе своем позабыл о дяде, а так как он и без того привык быстро приводить в исполнение свои намерения, то на другой же день они с рыцарем де Лоршем отправились в Плоцк. Дороги, лежащие близ границы, даже во времена полнейшего мира не бывали спокойны вследствие разбойников, многочисленные шайки которых поддерживали и оберегали меченосцы, в чем резко обвинял их король Ягелло. Несмотря на жалобы, доходившие до самого Рима, несмотря на угрозы и суровые расправы, соседние комтуры позволяли кнехтам присоединяться к разбойникам; правда, комтуры отрекались от тех, которые имели несчастье попасть в польские руки, но тем, которые возвращались с добычей и пленниками, они давали убежище не только в принадлежащих ордену деревнях, но и в замках.

В эти разбойничьи руки часто попадали путники и пограничные жители, а в особенности дети богатых людей, которых похищали ради получения выкупа. Но два молодых рыцаря, с большими свитами, состоящими, кроме возниц, из нескольких десятков пеших и конных слуг, не боялись нападений и без приключений добрались до Плоцка, где тотчас по приезде ждала их приятная неожиданность.

На постоялом дворе нашли они Толиму, прибывшего за день до них. Случилось так, что староста меченосцев из Любавы, услыхав, что посланный в тот момент, когда на него напали недалеко от Бродницы, успел припрятать часть выкупа, отослал его в этот замок, поручив комтуру выудить у старика признание, где спрятаны деньги. Толима воспользовался случаем и бежал; когда же рыцари стали удивляться, что это ему удалось так легко, он объяснил им все таким образом:

— Все из-за ихней жадности. Бродницкий комтур не захотел приставить ко мне большой стражи, потому что не хотел, чтобы кругом стало известно о деньгах. Может быть, они сговорились с любавским старостой поделиться, и боялись, что в случае распространения слухов придется большую часть отослать в Мальборг, а то и все отдать этим фон Баденам. И вот он приставил ко мне только двоих людей: одного благонадежного кнехта, который должен был вместе со мной плыть по Дрвенце, и какого-то писаря… А так как им нужно было, чтобы никто нас не видел, то было это под вечер. А граница, как вы сами знаете, находится поблизости. Дали мне дубовое весло… ну — и слава богу: вот я и в Плойке.

— Понимаю. А те не вернулись! — воскликнул Збышко.

В ответ на эти слова хмурое лицо Толима озарилось улыбкой.

— Ведь Дрвенца впадает в Вислу, — сказал он. — Как же им было вернуться против течения? Разве только в Торуни найдут их меченосцы.

И, помолчав, он обернулся к Збышке, прибавив:

— Часть денег любавский комтур у меня отнял, но спрятанные при нападении я отыскал и теперь отдал их, господин, вашему оруженосцу спрятать, потому что он живет в замке у князя, и там им безопаснее, чем у меня на постоялом дворе.

— Так мой оруженосец здесь, в Плоцке? А что он здесь делает? — с удивлением спросил Збышко.

— Привезя Зигфрида, он уехал с той панной, которая была в Спыхове, а теперь состоит при здешней княгине. Так он вчера говорил.

Но Збышко, который, будучи подавлен смертью Дануси, ни о чем в Спыхове не спрашивал и ничего не знал, только теперь припомнил, что чех был отправлен вперед с Зигфридом, и при этом воспоминании сердце его сжалось от горя и жажды мести.

— Правда, — сказал он. — А где же этот мучитель? Что с ним сталось?

— Разве ксендз Калеб не говорил вам? Зигфрид повесился, и вы, господин, проезжали мимо его могилы.

Наступило молчание.

— Оруженосец говорил, — сказал наконец Толима, — что собирается к вам и что сделал бы это уже давно, но должен был оберегать панну, которая здесь по возвращении из Спыхова хворала.

И словно от сна, пробудившись от горестных воспоминаний, Збышко снова спросил:

— Какую панну?

— Да вот эту самую, — отвечал старик, — сестру вашу или родственницу, которая приезжала с рыцарем Мацькой в Спыхов, одетая мальчиком, и по дороге нашла нашего пана, идущего ощупью. Если бы не она, не узнали бы нашего пана ни рыцарь Мацько, ни ваш оруженосец. А наш пан потом очень любил ее, потому что она за ним ухаживала, как дочь, и потому, что кроме ксендза Калеба, она одна могла понимать его.

Тогда молодой рыцарь широко раскрыл глаза от удивления:

— Ксендз Калеб не говорил мне ни о какой панне, и никакой родственницы у меня нет…

— Не говорил потому, что вы, господин, все забыли от горя и ни о чем не хотел знать.

— А как же зовут эту панну?

— Зовут ее Ягенка.

Збышке показалось, что он видит сон. Мысль о том, что Ягенка из далеких Згожелиц могла приехать в Спыхов, не умещалась в его голове. И зачем? Почему? Правда, для него не было тайной, что девушка любила его и льнула к нему в Згожелицах, но ведь он же сказал ей, что женат… Поэтому он никак не мог допустить, чтобы старик Мацько взял ее в Спыхов с той целью, чтобы выдать ее за него. Впрочем, ни Мацько, ни чех не сказали ему о ней ни слова… Все это показалось ему чрезвычайно странным и совершенно непонятным, и он снова стал забрасывать Толиму вопросами, как человек, не верящий собственным ушам и желающий, чтобы ему еще раз повторили невероятное известие.

Однако Толима не мог сказать ему ничего, кроме уже сказанного; зато он отправился в замок искать оруженосца и вскоре, еще до захода солнца, вернулся с ним. Чех приветствовал молодого пана с радостью, но и с грустью, потому что уже знал обо всем, что произошло в Спыхове. Збышко тоже был рад ему от всего сердца, чувствуя, что это человек дружественный и верный, один из тех людей, какие особенно дороги в несчастье. И вот Збышко растрогался и взволновался, рассказывая ему о смерти Дануси; он поделился с оруженосцем своим горем, скорбью, слезами, точно брат с братом. Все это продолжалось долго, особенно потому, что под конец рыцарь де Лорш повторил им ту грустную песню, которую сложил об умершей; де Лорш пел ее, играя на цитре, возле открытого окна, поднимая глаза и лицо к звездам.

Наконец, когда им стало уже значительно легче, стали они говорить о делах, которые ждали их в Плоцке.

— Я заехал сюда по дороге в Мальборг, — сказал Збышко, — ведь ты знаешь, что дядя Мацько в плену? Вот я и еду с выкупом за него.

— Знаю, — отвечал чех. — Вы хорошо сделали, господин. Я хотел сам ехать в Спыхов, чтобы посоветовать вам заглянуть в Плоцк; король в Ратенжке ведет переговоры с великим магистром, а при короле легче добиться своего, потому что при нем меченосцы не так заносчивы и притворяются добрыми христианами.

— А Толима говорил, что ты хотел ехать ко мне, но тебя удержало нездоровье Ягенки. Я слышал, что дядя Мацько привез ее в эти места и что она была даже в Спыхове… Я очень был удивлен. Но скажи, по каким таким причинам дядя Мацько взял ее из Згожелиц?

— Причин было много. Рыцарь Мацько боялся, что если он оставит ее без всякого присмотра, то рыцари Чтан и Вильк станут нападать на Згожелицы, причем могла выйти обида и младшим детям. А без нее безопаснее, потому что сами знаете, как водится в Польше: иной раз шляхтич, коли нельзя иначе, берет девушку силой, а уж на малых детей никто руки не подымет, потому что за это карает и меч палача, и позор, который еще того хуже. Однако была и другая причина: аббат умер и сделал панну наследницей всех своих имений; опекуном же назначен здешний епископ. Потому-то рыцарь Мацько и привез панну в Плоцк.

— Но ведь он и в Спыхов ее брал?

— Брал, на время отъезда епископа и княжеского двора, потому что не с кем было ее оставить. И счастье, что взял. Если бы не панна, проехали бы мы со старым паном мимо рыцаря Юранда, как мимо неведомого нищего. Только после того, как она над ним сжалилась, мы узнали, кто этот нищий. Все это Господь Бог сделал благодаря милосердному ее сердцу.

И чех стал рассказывать, как потом Юранд не мог без нее обходиться, как любил ее и благословлял, а Збышко, хоть и знал уже это от Толимы, слушал его рассказ с волнением и с благодарностью к Ягенке.

— Пошли ей Господь здоровья, — сказал он наконец. — Мне только странно, что вы ничего мне о ней не говорили.

Чех немного смутился и, желая выиграть время, чтобы обдумать ответ, спросил:

— Где господин?

— Да там, на Жмуди, у Скирвойллы.

— Мы не говорили? Как? Мне кажется, что мы говорили, да у вас не тем была голова занята.

— Вы говорили, что Юранд вернулся, а о Ягенке ничего.

— Э, да неужели вы забыли? А впрочем — бог знает. Может быть, рыцарь Мацько думал, что я сказал, а я — что он. Не к чему было, господин, и говорить-то вам что бы то ни было. Оно и неудивительно. А теперь я другое скажу: счастье, что паненка здесь, потому что она и рыцарю Мацьку пригодится.

— Что же она может сделать?

— Пусть она только слово скажет здешней княгине, которая страх как любит ее. А ведь меченосцы княгине ни в чем не отказывают, во-первых, потому, что она родственница короля, а во-вторых, потому, что она друг ордена. Теперь, как вы, может быть, слышали, князь Скиргелл (тоже родной брат короля) восстал против князя Витольда и бежал к меченосцам, которые хотят помочь ему и посадить на престол Витольда. Король очень любит княгиню и охотно, говорят, ее слушает, поэтому меченосцы хотят, чтобы она склонила короля на сторону Скиргелла, против Витольда. Понимают проклятые, что стоит им только избавиться от Витольда — и все будет для них хорошо. Поэтому послы меченосцев с утра до вечера кладут поклоны перед княгиней и стараются угадать каждое ее желание.

— Ягенка очень любит дядю Мацьку и наверное за него похлопочет, — сказал Збышко.

— Конечно, иначе и быть не может. Но пойдите, господин, в замок и скажите ей, как и что надо говорить.

— Мы с рыцарем де Лоршем и так собирались идти в замок, — отвечал Збышко. — За этим я сюда и приехал. Надо нам только завить волосы и хорошенько одеться.

И помолчав, он прибавил:

— Хотел я с горя остричь волосы, да раздумал.

— Оно и лучше, — сказал чех.

И он пошел звать слуг, а вернувшись с ними, пока два рыцари переодевались к вечернему пиру в замке, снова начал рассказ о том, что происходит при королевском и княжеском дворах.

— Меченосцы, — говорил он, — как могут, подкапываются под князя Витольда, потому, что пока он жив и владеет под покровительством короля обширной страной, им нельзя быть спокойными. По-настоящему они его одного только и боятся. Ох, подкапываются они под него, подкапываются, как кроты. Они уже восстановили против него здешнего князя и княгиню, а говорят, будто и того добились, что даже князь Януш им недоволен из-за Визны.

— А князь Януш и княгиня Анна тоже тут? — спросил Збышко. — Много знакомых найдется, потому что ведь я и в Плоцке не первый раз.

— Еще бы, — отвечал оруженосец, — и князь, и княгиня здесь. Немало у них дел с меченосцами, которые хотят жаловаться магистру на свои обиды в присутствии короля.

— А что король? Он на чьей стороне? Разве он не сердит на меченосцев и не грозит им мечом?

— Король меченосцев не любит, и говорят, что он давно уже угрожает им войной… Что же касается князя Витольда, то король любит его еще больше, чем родного своего брата, Скиргелла: тот буян и пьяница… И потому состоящие при короле рыцари говорят, что король против Витольда не пойдет и не обещает меченосцам не помогать ему. И это возможно, потому что уже несколько дней здешняя княгиня, Александра, очень ласкова с королем и ходит какая-то озабоченная…

— Завита Черный здесь?

— Его нет, но и на тех, которые здесь, наглядеться нельзя. Так что, если дело до чего-нибудь дойдет — эх, боже ты мой, полетят с меченосцев перышки!..

— Я их жалеть не стану.

Немного спустя, одевшись в лучшие одежды, все отправились в замок. Ужин должен был в этот вечер происходить не у самого короля, а у городского старосты Андрея из Ясенца; обширная усадьба его лежала внутри городских стен, у Большой башни. По случаю прекрасной, даже слишком теплой ночи староста, боясь, как бы гостям в комнатах не было душно, велел поставить столы на дворе, где среди каменных плит росли рябины и тисы. Горящие смоляные бочки освещали их ярким желтым светом, но еще ярче освещал месяц, горевший на безоблачном небе, среди роя звезд, точно серебряный щит рыцаря. Коронованные гости еще не прибыли, но множество местных рыцарей, духовенства и придворных, как королевских, так и княжеских, находилось уже там. Збышко знал многих из них, особенно из состоящих при дворе князя Януша; из старых своих краковских знакомых увидел он Кшона из Козьих Голов, Лиса из Тарговиска, Мартина из Вроцимовиц, Домарата из Кобылян, Сташку из Харбимовиц и, наконец, и Повалу из Тачева; видя его, Збышко особенно обрадовался, потому что помнил, сколько благожелательности выказал по отношению к нему в былые времена этот славный рыцарь из Кракова.

Однако он не мог сразу подойти ни к одному из них, потому что местные мазовецкие рыцари окружали каждого из них тесным кольцом, расспрашивая о Кракове, о дворе, о забавах, о разных военных делах и в то же время рассматривая их богатые одежды, то, как у них были завиты волосы, прекрасные локоны которых для крепости были склеены белком. Краковские рыцари должны были служить для всех образцом светскости и умения себя держать.

Однако Повала из Тачева узнал Збышку и, отстранив Мазуров, приблизился к нему.

— Узнал я тебя, молодой человек, — сказал он, пожимая руку Збышки. — Ну, как поживаешь и каким образом здесь очутился? Боже ты мой! Я вижу — уж у тебя пояс и шпоры! Другие до седых волос этого ждут, а ты, видно, хорошо служишь святому Георгию.

— Пошли вам Господь, благородный рыцарь, — отвечал Збышко. — Если бы мне удалось свалить с коня самого сильного немца, я бы не так был рад, как теперь, когда вижу вас в добром здоровье.

— Я тоже рад! А родитель твой где?

— Не родитель, а дядя. Он в плену у меченосцев, и я еду его выкупать.

— Ну а девушка, которая накинула на тебя покрывало?

Збышко не ответил ничего, только поднял к небу глаза, мгновенно наполнившиеся слезами; видя это, рыцарь из Тачева сказал:

— Юдоль слез!.. Да!.. Но пойдем-ка на скамью под рябину, расскажи мне свои грустные приключения.

И они пошли в угол двора. Там Збышко, сев рядом с Повалой, стал ему рассказывать о несчастье, постигшем Юранда, о похищении Дануси, о том, как ее искал, и о том, как она умерла, после того как была отнята у меченосцев. Повала слушал внимательно, и поочередно то изумление, то гнев, то ужас, то жалость отражались на его лице. Наконец, когда Збышко кончил, он сказал:

— Я расскажу это королю, нашему господину. Он и так собирается говорить с магистром о маленьком Яське из Креткова и домогаться строгого наказания тех, кто его похитил. А похитили его потому, что он богат, и они хотят получить выкуп. Им нипочем и на ребенка руку поднять.

Тут он немного подумал и продолжал, как бы разговаривая сам с собой:

— Ненасытное племя, хуже татар и турок. В душе они боятся и короля, и нас, но от грабежей и убийств удержаться не могут. Нападают на деревни, режут крестьян, топят рыбаков, воруют детей, точно волки. Что бы было, если бы они не боялись… Магистр посылает к иностранным дворам жалобы на короля, а в глаза ему льстит, потому что лучше, чем другие, знает нашу силу. Но, в конце концов, чаша переполнится…

И он снова на время затих, а потом положил руку на плечо Збышке.

— Я скажу королю, — повторил он, — а в нем давно уже кипит гнев, как кипяток в горшке, и будь уверен, что страшная кара не минет виновников твоего горя.

— Из них, господин, никого уже нет в живых, — отвечал Збышко.

Повала взглянул на него с дружеской благожелательностью:

— Ну пошли тебе Господь. Ты, видно, спуску не даешь. Одному только Лихтенштейну ты еще не отплатил, потому что, я знаю, еще не мог. Мы тоже поклялись в Кракове с ним расправиться, но для этого нужна война, которая, даст бог, скоро будет; он без разрешения магистра драться не может, а магистру его ум нужен. Благодаря этому уму его и посылают постоянно к разным дворам. Значит, магистр не легко даст ему разрешение.

— Сначала мне надо выкупить дядю.

— Верно!.. А кроме того, я спрашивал о Лихтенштейне. Здесь его нет, и в Ратенжке не будет, потому что он послан к английскому королю за лучниками. А о дяде не беспокойся. Если король или здешняя княгиня скажут хоть слово, магистр не позволит торговаться из-за выкупа.

— Тем более что у меня есть знатный пленник, рыцарь де Лорш, человек могущественный и у меченосцев известный. Он рад бы поклониться вам, господин, и познакомиться с вами, потому что никто так не чтит славных рыцарей, как он.

Сказав это, Збышко кивнул головой де Лоршу, стоявшему поблизости, и тот, уже расспросив, с кем говорит Збышко, быстро подошел к ним, потому что действительно весь загорелся желанием познакомиться с таким знаменитым рыцарем, как Повала.

Поэтому, когда Збышко знакомил их, вежливый фландриец поклонился как можно изысканнее и сказал:

— Рыцарь, для меня могла бы быть еще только одна честь, большая, нежели честь пожать вашу руку: это — сразиться с вами на состязании или в бою.

В ответ на эти слова могучий рыцарь из Тачева улыбнулся, потому что рядом с маленьким и тщедушным рыцарем де Лоршем он казался горой, и сказал:

— А я рад, что мы встретимся только при бокалах вина и, даст бог, никогда не будем встречаться иначе.

Де Лорш немного смутился, но потом как бы с некоторой робостью проговорил:

— Однако если бы вы, благородный рыцарь, стали утверждать, что панна Агнеса из Длуголяса не есть прекраснейшая и добродетельнейшая дама в мире, то… для меня было бы большой честью протестовать и…

Тут он замолк и стал смотреть в глаза Повале с уважением, пожалуй, даже с восторгом, но пристально и внимательно.

Но тот, потому ли, что знал, что может раздавить его между двумя пальцами, как орех, потому ли, что душа у него была добрая и веселая, — как бы то ни было, — громко рассмеялся и сказал:

— Э, в свое время и я дал обет верности княгине бургундской, только тогда она была на десять лет старше меня; поэтому если бы вы, рыцарь, стали утверждать, что моя княгиня не старше вашей панны Агнесы, то пришлось бы нам сей же час садиться на коней!..

Услыхав это, де Лорш некоторое время с удивлением смотрел на рыцаря из Тачева, но потом лицо его задрожало, и он разразился простодушным смехом.

А Повала наклонился, обхватил его за бедра одной рукой, поднял с земли и начал раскачивать с такой легкостью, точно рыцарь де Лорш был грудным младенцем.

— Рах! Рах! — сказал он. — Так говорит епископ Кропило… Вы мне понравились, рыцарь, и клянусь Богом — мы не станем драться ни из-за каких дам!

Потом, обняв его, он поставил де Лорша на землю, потому что как раз в этот миг у входа во двор грянули трубы и вошел князь Земовит плоцкий с женой.

— Здешние князь с княгиней приходят раньше короля и князя Януша, — сказал Збышке Повала, — потому что хоть этот ужин дает староста, но все-таки в Плоцке они хозяева. Пойдем со мной к княгине, потому что ведь ты ее знаешь еще по Кракову, где она ходатайствовала за тебя перед королем.

И взяв Збышку за руку, Повала повел его по двору. За князем и княгиней шли придворные кавалеры и дамы; все по случаю присутствия короля очень богато и торжественно одетые; весь двор запестрел ими, как цветами. Збышко, подходя с Повалой, издали присматривался к лицам, не увидит ли среди них знакомых, и вдруг даже остановился от изумления.

Сейчас же позади княгини увидел он знакомую фигуру и знакомое лицо, но такое спокойное, прекрасное и благородное, что подумал, не обманывает ли его зрение.

— Неужели это Ягенка? Или, быть может, это дочь плоцкого князя?

Но это был Ягенка, дочь Зыха из Згожелиц; в тот миг, когда их глаза встретились, она улыбнулась ему, одновременно дружески и с жалостью, а потом слегка побледнела, и, закрыв глаза, стояла в золотой повязке на черных волосах, во всем блеске своей красоты, высокая и прекрасная, похожая не только на княжну, но и на настоящую дочь короля.