Глава 2. ТРЕВОЖНОЕ УТРО ВАЛЬКИРИИ-ОДИНОЧКИ

Онлайн чтение книги Мефодий Буслаев. Лед и пламя Тартара
Глава 2. ТРЕВОЖНОЕ УТРО ВАЛЬКИРИИ-ОДИНОЧКИ

Страсть часто превращает умного человека в глупца, но не менее часто наделяет дураков умом.

Ф. де Ларошфуко

В каждый конкретный момент жизни существует хотя бы одно препятствие, которое мешает расслабиться и ощутить себя счастливым. Бывает, что таких препятствий два или три, но чаще все же одно. Мелкое, досадливое, назойливое. У каждого оно свое и потому всякому другому кажется пустяком. Для кого-то это достающий одноклассник/однокурсник. Для другого – прыщи на лбу. Для третьего – пустой карман. Для четвертого отсутствие близкого человека или, напротив, слишком назойливое присутствие того, кто считает себя таковым.

Кажется, если вот сейчас взять и отбросить это единственное, вытащить занозу, то жизнь станет праздником. Разве не так все устроено, что через каждые год-два все предыдущие проблемы становятся смешными, а те люди, которых раньше боялся, кажутся жалкими? И смешно, и досадно: неужели этот прилизанный толстячок, трусливо пропускающий все машины на дороге, – бывший начальник, отравлявший жизнь? А этот лысеющий и грустный мужчина с коляской, в которой сидит диатезный младенец – бывший жених, ушедший к другой? А сутулый и смущенный шкет, застенчиво сующий влажную ладошку, тот самый дворовый хулиган по кличке Ржавый, встречи с которым боялся настолько, что в собственный подъезд решался проскочить лишь под охраной взрослых?

Но вот нет уже ни одноклассника, ни прыщей, есть деньги и близкие люди, но как по волшебству появляется какое-то иное препятствие, и от ожидаемого счастья тебя отделяет новая стена. И опять все как прежде. Кусаешь губы и вновь чего-то ждешь.

Иллюзия состоит в том, что человеку кажется, будто избавившись от одной занозы, он не обретет другой. Работа стражей мрака в том и состоит, чтобы поддерживать эту иллюзию. В нужный момент добавлять на хребет человека новый вес проблем по мере того, как бедолага приспосабливается к прежним нагрузкам. И тогда измотанный, обессилевший, отчаявшийся человек падет...

Главное вовремя понять, что всех камней с дороги не уберешь. Видимо, счастье не в том, чтобы избавиться от одного препятствия и сразу обрести другое, но чтобы быть счастливым, вопреки всему. Наши беды не снаружи – они внутри нас. Никто не способен устроить у нас в душе такой мрак, какой мы сами себе устраиваем и причем совершенно бесплатно.

Именно об этих противоречивых вещах думала валькирия-одиночка лежа утром в гамаке. Обычно бывало так: она просыпалась на рассвете и размышляла, не делая ни одного лишнего движения. Серьезная травма, от которой ее исцелил только шлем валькирии, с раннего детства приучила Ирку к созерцательной неподвижности. Это было лучшее время для мысли – свежее, утреннее, обостренное. Именно в этот час она понимала многие вещи, которых в другое время просто не замечала или не обращала на них внимания. Часов около шести Ирка засыпала вновь, примерно на час или на полтора, после чего вставала уже окончательно.

Дверь скрипнула. Ирка поспешно закрыла глаза. Антигон просунул в щель голову, подозрительно огляделся и уставился на валькирию. Кажется, мерзкая хозяйка спит. Лицо спокойное, разве что бледное. Антигон шмыгнул лиловым носом и, вернувшись за перегородку, поставил булаву в угол.

Посидел немного на сундуке, заменявшим ему кровать, и стал возиться: колоть полено на щепки, растапливать печку-буржуйку. Обычная утренняя история. Скоро мерзкая хозяйка проснется и захочет есть. Это только на словах она терпеть не может кашу. Пригорела, от котелка не отшкрябаешь, да и котелок мыть, мол, надо. А чего его мыть, когда через час-другой в нем же варить картошку на обед? Картошка-то в мундире, не все равно ей, в каком котелке полеживать?

Лес не ресторан, а он, Антигон, не повар. Разве что Багров принесет порой чего вкусное, подкормит валькирию. Иной раз индейку, в другой раз – две-три пиццы, а то и целый обед из ресторана. Некромаги всегда умеют устраивать быт. Вот только вопроса, откуда взял, им лучше не задавать. Так спокойнее.

Для стряпни Антигону потребовалась вода. Воду они хранили снаружи, в ведре, висевшем на гвозде у люка. Иначе на крошечной кухне было не развернуться. Кикимор потянул люк и внезапно понял, что на люке не было защитных запуков. Ну и дела! Они что, всю ночь провели без магической защиты? Кикимор стал лихорадочно припоминать, ставил он с вечера запуки или нет, но так и не вспомнил и в наказание сильно дернул себя за рыжие бакенбарды.

«Антигон славный! Антигон все помнит! Думай, башка, думай!» – сказал он и ударил себя кулаком по носу. В выпуклых глазах сразу выступили слезы. Кикимор удовлетворенно кивнул. Этого он и добивался.

Оно-то понятно, что молодая валькирия относится к низшей магии небрежно, без должного уважения, да только не от большого это ума. Небось и лапоток с домовым отказалась перетащить на веревке в «Приют валькирий». А перетащила бы, было бы на кого хозяйство перекинуть. Он-то, Антигон, не настоящий чистокровный домовой, а так, ни то ни се.

Но так или иначе утро наступило. Ежедневник жизни решительно открылся на новой странице.

* * *

Днем Ирка и Матвей Багров сидели в «Приюте валькирий» и беседовали. Все окна в вагончике были распахнуты настежь. Погода снаружи славная, радостно-весенняя. Молодая листва, промытая дождем, была того невероятного цвета, который в обычное время встретишь только у салата. Воробьи производили радостную суету в ветвях боярышника. Казалось, вся природа ждет от наступающего лета чего-то особенно хорошего.

Антигон прохаживался поблизости и меланхолически шмыгал носом, роняя на практике все, что можно было уронить лишь в теории. Подразумевалось, что ему поручено сварить кофе. С другой стороны, медленнее Антигона с поручением справился бы только вампир, в принудительном порядке переведенный на томатный сок.

– Небось Мефодию Буслаеву ты кофе быстрее делал! – дразнила его Ирка.

– Вы меня уже сто раз этим попрекали, тошнотская хозяйка! Дохляндий Слоняев мог убить госпожу! Антигон спасал ей жизнь! – огрызался наследник кикиморы.

– Жизнь спасают другими способами! Оружием! Не угощая гадов кофе! – заявил Матвей Багров. В последнее время любое, даже случайное упоминание о Мефе раздражало его до крайности.

Антигон посмотрел на Багрова и замерцал носом, алкоголическим по сути, но ехиднейшим по существу.

– Тебе самому не надоело, некромаг? Если бы можно было убить языком, в последние три месяца ты бы прикончил Дохляндия Слоняева раз триста, – вкрадчиво заявил потомок домового и кикиморы и отправился в соседнюю комнату грохотать чайником.

Багров смутился. У него достало ума признать, что Антигон прав. Меф стал его занозой. С тех пор, как ученик волхва понял, кого любит валькирия-одиночка, он думал о Мефе даже чаще, чем об Ирке. Ненависть – чувство более мучительное, нежели любовь, особенно если к нему примешивается уязвленное самолюбие.

Ирка потянулась как кошка. В такое утро чувствовать себя несчастной было нереально. Жизнь и веселье переполняли ее. На столе лежал разрезанный ананас и большой кусок ветчины, в котором торчал охотничий нож. И то и другое принес, разумеется, Багров.

– Откуда? – спросила Ирка неосторожно.

– Что, нравится? Мне тоже нравится. В мертвяке одном нашел, – небрежно отвечал Матвей.

– Ветчину???

– Прости. Я думал, ты про нож спрашиваешь, – сказал Багров.

Ирка схватила со стола зачитанный учебник сербского языка (ей органически требовалось постоянно чему-то учиться) и, смеясь, бросила его в Багрова.

– Мимо! Книги нельзя бросать плашмя. Нужно вкручивающим движением, стараясь попасть переплетом в кадык! – назидательно заявил Багров.

– В следующий раз так и сделаю. Причем запущу не тонким учебником, а энциклопедией. А пока скажи: ты мог бы полюбить глупую женщину? – спросила вдруг Ирка. Вопрос возник сам собой. Заранее Ирка его не продумывала.

Матвей наклонился и, подняв учебник, сдул с него пыль.

– Это в порядке демагогии или деловое предложение? – уточнил он.

– Это просто вопрос. Серьезный.

– Ну хорошо. Тогда и я, так и быть, стану серьезен. Глупую и радостную женщину или глупую и раздраженную?

– А что, такая уж большая разница?

– Колоссальная. Радостная женщина по определению не может быть глупой. Даже если бегает босиком под дождем, ест снег и бросается книгами... И потом кто тебе сказал, что ты глупая?

– Опять двадцать пять! Ты можешь все стрелки не переводить на меня? Есть такое слово «абстракция», – сказал Ирка.

– А есть такое понятие – «долгое динамо». Девушка не говорит ни «да», ни «нет», но и не отпускает тебя.

Ирка оскорбилась.

– Это я тебя не отпускаю? Антигон, открой дверь!

– Я не нанимался двери открывать! – сердито отвечал кикимор.

– Антигон, сейчас схлопочешь! – крикнула Ирка.

– Ага, дождешься тут, как же! Поцелуи одни. Хоть бы пинок разик дала, а то не допросишься. Те валькирии, которые думающие, они небось каждый день своих оруженосцев по мордасам утюжат! Заботятся, значит, чтобы все путем! – проворчал кикимор, плевком в пространство показывая, что он думает по этому поводу.

– Так тебя целуют? Старик, как бы я хотел оказаться на твоем месте! – воскликнул Багров.

Ирка смутилась. Она в самом деле нередко бросалась тискать и целовать Антигона, когда ей бывало весело. Уж очень потешно он ругался и отбивался.

Кикимор хмуро уставился на Багрова. Уступать ему свое место он явно не собирался.

– Мечтать не вредно. Мечтать опасно, – резонно отвечал Антигон.

Ирке за это захотелось расцеловать его снова. Видя, что против него ополчилась не только Ирка, но и Антигон, Багров вспылил.

– Знаешь, валькирия, чего ты действительно хочешь?

– Ну и чего?

– Ты просто хочешь быть несчастной со своим идиотом Мефом! У тебя на лице написано: счастливой не буду, но страдать умею со вкусом. Прям хоть табличку вешай: «Копаюсь в себе совковой лопатой! Не справляюсь с объемом работ! Срочно пришлите экскаватор!»

Ирка выслушала его спокойно, почти не изменившись в лице, но холодная вода в ее чашке вдруг закипела. Матвей слишком поздно понял, какую допустил ошибку. Нельзя судить внутренний мир женщины по мужским законам, исходя из банальной логики. То, что сшито иглой Евы, не ковыряют отверткой Адама. Через внутренний мир женщины можно перешагнуть, можно не принять его во внимание, можно даже разбить его вместе с сердцем – женщина все простит, но вот издеваться над ним не следует.

– Багров, я сто раз тебе говорила! Сейчас я не люблю никого.

Багров посмотрел на Ирку с недоверием, как на цыганку, которая, подув на вашу денежку, чтобы снять с нее сглаз, спрятала ее в свой карман.

– Не верю! Типичный самообман! Часто так называемая утрата чувств – просто проявление временной усталости, – заявил он.

Не исключено, что они поссорились бы – не в первый, кстати, раз, но тут в люк настойчиво постучали. Ирка, которая никого не ждала, начала удивленно привставать, но Багров опередил ее.

– Сиди, я сам!

Он взялся за скобу и потянул люк на себя.

– Доброго здоровьица! – услышала Ирка вкрадчивый старушечий голосок.

Багров выглянул и невольно сделал шаг назад.

– Мамзелькина! – сказал он.

В «Приют валькирий», озираясь, вскарабкалась сухонькая старушка. Надо отдать ей должное, не всякая бы в ее возрасте забралась по канату. Однако Аида Плаховна не только влезла, но и не рассталась со своим зачехленным орудием. Даже запыхавшейся не выглядела. Если и пыхтела, то больше из кокетства.

– Вы как, по работе или так? – сурово поинтересовался Багров.

Мамзелькина остро взглянула на него запавшими глазками и погрозила сухим пальцем.

– Ох не любишь ты меня, некромаг! Не любишь!

– А за что вас любить?

Аида Плаховна пожевала пустыми челюстями. Вопрос, заданный в лоб, похоже, ее озадачил.

– Так вот некоторые ж любят. Чимоданов вон, как прихожу, раз по тридцать здоровается. Да и Ната туда же...

– Это они подлизываются. Думают, что пощадите, когда время придет! – сказал Матвей.

Аида Плаховна посмотрела на него с особенным интересом.

– А что, милок, думаешь, не пощажу? – спросила она.

– Надо будет – не пощадите... Раз детей и женщин убиваете, влюбленных разлучаете, какой может быть разговор? – сказал Багров.

Мамзелькина слегка смутилась и пробормотала что-то про разнарядку и что вечно все равно жить не будешь.

– А войны? Сколько вы на них народу укладываете... – продолжал Багров.

Но Аида Плаховна уже оправилась. В этом вопросе она, видимо, твердо стояла на ногах.

– И, родной! На войнах и без меня справляются. Кишки выпускать дело нехитрое. Иной раз только по полю пройдешься, чикнешь кого из раненых косой, чтоб не мучались зря. А так я ж больше по болезням, да по несчастным случаям... Так не любишь? – снова спросила она у Багрова.

– Не люблю.

– Ты уж хоть бы скрывал, что не любишь. А, некромаг?

Поняв, что его дразнят, Багров демонстративно отвернулся. Аида Плаховна меленько захихикала, точно загремела мелочью в стаканчике.

– Выпить есть? – спросила она.

– А что, уже нигде не угощают? Так на похороны сходите! – брякнул Багров.

Хихиканье Аиды Плаховны стало несколько натянутым. Такие шутки она совсем не любила. Тут можно было увлечься и заиграться.

– У меня, кажется, есть бутылка пива, – сказала Ирка, спеша к Матвею на помощь.

Аида Плаховна насмешливо протянула руку. Бутылка прыгнула ей в ладонь. Мамзелькина поглядела на криво нахлобученную пробку и, ухмыльнувшись, поинтересовалась:

– Когда открывала?

– Неделю назад, – сказала Ирка.

– И меня угощаешь? Эх, молодая-зеленая... Сама-то пила?

– Пыталась. Ничего другого не было. Даже воды. Только пиво и подсолнечное масло. Пришлось выбирать из двух зол меньшее, – стала оправдываться Ирка.

Багров удивленно уставился на нее. Ирка покраснела и принялась объяснять, что пиво приволок Антигон. Учитывая, что магазин он посещал ночью и через окно, набор продуктов был хаотичный. Мародерствующий кикимор вслепую загребал все, на что натыкалась рука. В результате одной жидкости для мытья посуды оказалось около десяти бутылок. Столько же упаковок с зубной пастой и мыла. Видимо, ночной рейд Антигона поначалу пролегал через хозяйственный отдел. В результате весь его пыл там и остался. Зато продуктов кот наплакал – коробка вафель в шоколаде, банок тридцать кукурузы, четыре банки тушенки и полусъедобные каши для отсутствующей микроволновки.

Поступок Антигона, аморальный с точки зрения света, оправдывался тем, что кикимор начертил на просыпанном сахаре руну, известную в Эдеме как «руна приятных неожиданностей». В результате у директора магазина за одну ночь на лысой голове выросли русые кудри. Никто из знавших его прежде до конца жизни так и не поверил, что они настоящие. Его заместительница, дама бальзаковского возраста и борцовской наружности, вышла замуж за скромного и застенчивого миллионера, который, будучи человеком демократичным, зашел в магазин купить сухой корм для кота. Учитывая, что украденные Антигоном вафли были скверные, а кукуруза напоминала вкусом рыбьи глаза, можно было считать, что кикимор заплатил больше, чем получил.

– Ладно, котята мои неутопленные! Мы люди не гордые. Не дают, так свое выпьем, – великодушно сказала Аида Плаховна.

Мамзелькина театрально вздохнула и извлекла из воздуха большую бутыль с золотисто-желтым содержимым, на дне которой, точно обнимая красный перец, свернулась ящерица.

– Не медовушка, конечно, зато из самой Мексики. И там тоже люди умирают, – сказала Аида Плаховна, целуя ящерку через стекло.

Налила. Выпила. Пока она пила, Ирка с Матвеем переглянулись. Оба чувствовали, что старушка притащилась неспроста.

– Кстати про похороны, – сказала Мамзелькина, что-то припоминая. – Была я тут недавно на одних. Хоронили водителя кладбищенского автобуса. Он был человек одинокий. Присутствовали в основном коллеги. Один из них хорошо сказал: «Всю жизнь, Вася, ты возил других. Теперь вот везут тебя». Душевно, правда?

Аида Плаховна некоторое время прождала реакции и обиженно вытерла губы.

– А где смех, некромаг?

– Мне не смешно. Зачем вы пришли? Чтобы рассказать эту историю?

Мамзелькина улыбнулась одними губами и подошла к Матвею совсем близко. Багров побледнел, но не отстранился. Аида Плаховна положила руки ему на плечи.

– Красивый браслет, некромаг. Ты его никогда не снимаешь, не так ли? – сказала она с неуловимой угрозой.

Багров невольно взглянул вниз. Мамзелькина именно этого и добивалась. Сухими пальцами она быстро коснулась макушки Матвея. В тот же миг Багров мешком осел на пол. Глаза его закатились. Ирка рванулась к нему, опустилась на колени, а затем вскочила и надвинулась на Мамзелькину.

– Спокойно, валькирия! Спокойно! Он жив и здоров. Некромаги вообще не болеют.

– Но зачем вы?..

– Я хочу поговорить с тобой наедине, без посторонних ушей. Можно было попросить его выйти, а можно... – Аида Плаховна выразительно посмотрела на Антигона. Тот правильно истолковал ее взгляд и ласточкой нырнул в открытый люк.

– Сообразительный. Люблю сообразительных. Правда, по большому счету, дохнут они так же часто, как и совсем тупые, – оценила Мамзелькина.

Она опустилась на деревянную лавку и поманила к себе Ирку. Та подошла, ощущая ватную слабость в ногах и злясь на себя за это. Аида Плаховна, усмехаясь, читала ее лицо как книгу. Умные маленькие глазки деловито поблескивали.

– Расслабься, душа моя! Думай что хочешь, да только симпатична ты мне. Да и виновата я перед тобой чуток, – сказала Аида Плаховна.

– Виноваты? Почему виноваты? – непонимающе переспросила Ирка.

Мамзелькина кивнула и налила себе еще стаканчик. Ее сухонький носик немного разбух. Щечки стали малиновыми. Впрочем, на четкости голоса это никак не сказалось.

– Чего греха таить, родителей-то твоих я чикнула, – сказала она спокойно.

Ирка пошатнулась. Потолок стал наплывать. Должно быть, на мгновение ее сознание померкло, потому что Ирка вдруг поняла, что сидит на полу у ног Плаховны и с ненавистью смотрит на нее снизу вверх.

– Злишься на меня? Это уж как хочешь. Мне не привыкать, – сказала Мамзелькина.

– Вы помните моих родителей? – услышала Ирка свой ломкий голос.

– И, милая, я все помню. Сколько их было, а все здесь сидят, голубки мои белые. Всех с собой ношу, – Мамзелькина назидательно коснулась центра лба. – К тому же тут и случай особый вышел. Сколько работаю, никогда такого не было.

– Особый?

Мамзелькина пожевала губами. Учитывая, что рот ее был давно пуст, губы висели тряпочками, изрезанные множеством морщин и складок.

– Я ить, сладкая моя, тогда, признаться, на всех троих разнарядочку получила. На родителя твоего, на мать, да и на тебя, болезную. Все у меня в списочке были, как сейчас помню.

– На меня?

– Да, солнце мое. Ну дело тут ясное. Есть работа – надо делать. Машину-то вашу я на встречную полосу выкинула, а там косой дело доделала. Чик-чик! Не привыкать.

Аида Плаховна сообщила это как нечто вполне заурядное. Ну было, чего ж теперь? Припоминала подробности и качала головой. Ирка смотрела на нее, как раненый, лишенный способности сопротивляться олень смотрит на охотника, неторопливо достающего нож.

– Так вот, родная, штука какая. Родители твои, как пчелки, сразу отлетели! А тебя моя коса не взяла! Два раза я тебя била и оба раза не взяла! – в голосе Плаховны прозвучало суеверное удивление.

Ирка молчала. Слушала.

– Вовек такого не было, – продолжала изумляться Мамзелькина. – Обычно и касаться не нужно. Так, снял чехольчик, провел перед глазами и закатилось солнышко. Какой бы ни был гигант. Один лишь раз увидеть мою косу надо. А если чикнуть, так и царапины довольно. А ты-то, ребенок малый, и глазками на нее смотрела и ударила я тебя дважды... Нет, думаю, неспроста это. Не моя ты. Запомнила я тебя до поры до времени и исчезла. Все эти годы, признаться, нет-нет, а тебя навещу. Посмотрю на спящую, полюбуюсь, одеяло поправлю, чтобы с окошка холодом не тянуло.

Мамзелькина, видно, ожидала, что Ирка будет восхищаться ее нравственными качествами. Голос ее звучал немного обиженно. Ирка вспомнила удивленные лица хирургов, которые даже много лет спустя не понимали, как она вообще могла выжить.

– Так мои шрамы на спине от косы? – спросила она.

Мамзелькина кивнула и несильно стукнула своим сельскохозяйственным орудием по доскам пола. Под брезентом звякнуло. Это был тихий и отвратительный звук. По лицу лежащего на полу Багрова прошла судорога.

– Да, голубка моя, от нее. Вот такая вот у меня вина перед тобой. Ты уж прости старушку! – сказала Мамзелькина очень просто, будто вина ее была только в том, что она без спросу взяла со стола пятачок.

Ирка молча отвернулась. Простить она не могла. Но и ненавидела почему-то не так сильно, как сама того ожидала. Все стало ей вдруг безразлично. Она понимала, что апатия – следствие шока. Потом она не раз и не два еще вспомнит об этом.

– Уходите! – сказала она.

Мамзелькина чуть склонила голову набок.

– Так не прощаешь, значит? – поинтересовалась она без обиды и удивления. – Ну да дело твое. Я ить на колени вставать не буду. На мне за века-то эти столько вины налипло, что лишь на коленях и ползать. Я ить, зорька моя светлая, много раз думала, почему коса моя тебя не взяла. Только уж когда валькирией ты стала, вроде как забрезжило что-то. Правда, не до конца.

– Замолчите!

Аида Плаховна укоризненно поджала губы.

– Скажу – так и замолчу. Я ить не так часто и рот открываю. Труд у меня молчаливый. Я вот что смекнуть не могу: почему коса тебя не взяла, если защиты на тебе тогда никакой не было? Ни шлема, ни копья, ни магии врожденной, как у кого иного. Знать, отмечена ты была с младенчества. Отмаливали тебя там-то.

Говоря так, Мамзелькина зорко наблюдала за лицом Ирки, точно пыталась получить подсказку и понять, знает ли сама Ирка ответ: в чем ее сила. Ирка слушала ее отрешенно. Утолять любопытство Мамзелькиной у нее не было ни малейшего желания. Да и что она могла бы сказать: мол, свет предвидел, что я стану валькирией и защитил меня? Плаховна была не дура. До такой версии она допиликала бы и сама.

Видно, поняв, что ответа нет и у самой Ирки, Мамзелькина притушила взгляд.

– Ну, на нет и суда нет. Ты, голубка моя, послушай, что я тебе скажу и хорошенько запомни. Не послушаешь меня – пожалеешь!

– Зачем?

– А затем, что окажу я тебе услугу. Оно, может, и должок-то мой если не сравняется, так чуть меньше станет.

– Какую услугу? – вяло спросила Ирка.

Ей ничего не хотелось. Она смотрела на жука, который полз по деревянному полу к ее ноге. Не дополз немного и нырнул под доски. Под полом вагончика было сыро. Мох, подгнивающее дерево. Самое место для жуков.

– Мне, родная моя, будущее открыто. Не то чтобы совсем, да только порой у меня словно окошко туда открывается. Веришь? – сказала Мамзелькина.

Ирка пожала плечами.

– Допустим верю. Что из того?

– Возьми банку какую захочешь, налей воды до половины и пусть у тебя вода все время в комнате стоит, – продолжала Мамзелькина. – Придут к тебе скоро. Говорить с тобой будут, пугать тебя будут. Ты нет-нет, а на воду посмотри. Если зарябила вода – значит, солгали тебе. Если не зарябила – значит, правду сказали. Запомнила?

Ирка на мгновение закрыла глаза.

– А еще предложение тебе сделают, голубка. Какое именно – не знаю. Ты от предложения не отказывайся и совесть свою подальше заткни, если бунтовать будет. Там уж сама сообразишь, что к чему. Да только требуй, чтобы тебе дали перчатку с левой руки. С правой не бери... И клятв, смотри, никаких не давай! Говори, мол, подумаю, а там как карта ляжет.

– А что за предложение? И кто придет? – спросила Ирка.

Мамзелькина встала с лавки, опираясь на косу. Маленькая, согнутая, пугающе бодрая.

– Того я и сама не знаю. За что купила – за то и продаю. Прощай, голубка!.. О, некромаг наш прочухался! С добрым утречком, молодой и суровый! Ты на меня, старушку, зла-то не держи.

Ирка оглянулась на Багрова и увидела, что тот, действительно, открыл глаза и недоумевающее моргает, пытаясь понять, где он и что с ним. Когда Ирка вновь повернулась к Аиде Плаховне, той уже не было. Лишь похоронный звон ее косы висел в воздухе.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Глава 2. ТРЕВОЖНОЕ УТРО ВАЛЬКИРИИ-ОДИНОЧКИ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть