Онлайн чтение книги Космический марафон Men, Martians and Machines
Андрей Балабуха. Систематизатор безумий, или О балансировании на грани

I

Бывают писатели, прямо-таки созданные на утеху грядущим исследователям и биографам. За примерами далеко ходить не надо. Возьмем хоть Даниэля Дефо, прекрасно известного всем нам с младых ногтей. Что за судьба! Купец, шпион, политический деятель, журналист, писатель-причем не просто беллетрист, а человек, по сути дела заложивший основы современной английской прозы… Хоть роман о нем пиши, хоть классическое литературоведческое исследование — на все материала в избытке. И немудрено, что многие современные писатели, искренне заботясь о благе критиков, лихо измышляют себе авантюрные биографии, творя прижизненную легенду.

Как тут не вспомнить язвительный пассаж из романа Фрица Лейбера «Серебряные яйцеглавы»? Помните: «Гаспар де ла Нуи мыл посуду в парижских ресторанах, работал стюардом на космическом лайнере, был ассистентом в подпольном абортарии (по заданию криминальной полиции), шофером такси на Монмартре, камердинером виконта, чьи предки участвовали в крестовых походах, лесорубом в сосновых лесах Французской Канады, изучал межпланетное бракоразводное право в Сорбонне, проповедовал гугенотство среди черных марсиан и служил тапером в публичном доме. Принимая мескалин, он мысленно перевоплощался в пятерых знаменитых французских сводников и воссоздал для себя все перипетии их бесславной карьеры. Он провел три года в психиатрической лечебнице, где дважды пытался до смерти избить медсестру. Великолепный аквалангист, он продолжил на Венере бессмертные традиции своего соотечественника капитана Кусто и стал свидетелем подводных оргий венерианских русалок»? И это, заметьте, о человеке, чья жизнь была «уж слишком спокойна, слишком животно-безмятежна даже для писателя-профессионала». Каково, а? Впрочем, одно очень точное замечание здесь есть. Если жизнь писателя-профессионала не будет пусть не слишком, но хотя бы более или менее спокойной, у него попросту не останется времени писать.

К превеликому моему сожалению, Эрик Фрэнк Рассел не озаботился обзавестись подобной фантастической биографией.

И даже о реальной его жизни нам известно очень и очень немногое — прежде всего потому, что яркими внешними событиями она не была богата. Он родился в 1905 году в Англии, в 1937 году дебютировал как писатель фантастическим рассказом «Сага о Пеликане Уэсте», опубликованным в американском журнале «Эстаундинг сториз», и продолжал заниматься литературной деятельностью до самой смерти, до 1978 года. Бесхитростная фабула, не правда ли?

Однако тут мне приходят на память слова Юрия Олеши: «Человек жил, жил и умер. Вот самый фантастический сюжет».

Вот и давайте поговорим о сюжете. Не о внешних, фабулярных событиях, а о внутреннем мире, мире мыслей и идей, в котором Рассел жил и который с завидной активностью творил сам.

II

Один из первых переведенных на русский язык рассказов Рассела был опубликован в десятом томе старой шестидесятых годов, подписной «Библиотеки современной фантастики» — любители жанра прекрасно помнят и ценят это по сей день ее устаревшее издание. Но вот любопытная деталь: в справке об авторе категорично утверждалось: «Рассел Эрик Франк — американский писатель-фантаст». Грешным делом тогда я приписал подобную ошибку исключительно безграмотности составителя оных справок. И лишь много позже до меня дошло, что в каком-то смысле он был глубоко прав: англичанин по рождению, Эрик Фрэнк Рассел в своем творчестве, да позволено мне будет сказать, переамериканил большинство американцев, взяв на вооружение и успешно используя торопливую, скачущую, порой кажущуюся рваной стилистику американской фантастической прозы тридцатых-сороковых годов. Это не было ни случайностью, ни прихотью. В самой Великобритании — периодических изданий, специализирующихся — на фантастике, в те годы почти не было. И едва ли не всем, кто хотел подвизаться на поприще НФ, приходилось выходить к читателям при посредстве многочисленных американских журналов, а значит, и вступать в острую творческую конкуренцию с заокеанскими коллегами. Но только Рассел зашел в американизации своей стилистики так далеко.

Объяснялось это вовсе не врожденной восприимчивостью или способностью к стилизации. И даже не только влиянием более опытных американских коллег, хотя вряд ли сыщется начинающий писатель, не испытавший на себе чьего-то влияния. Так и Рассел — в значительной мере ранние его рассказы были написаны под Стоили Вейнбаума (увы, российскому читателю он по сей день известен мало, переведена пока лишь весьма несущественная доля его литературного наследия — хотя одна «Марсианская одиссея» чего стоит!). Однако подлинные причины куда глубже. В эти годы Рассел всерьез увлекся психологией — психологией как наукой. И хотя в отличие от Альфреда Э. Ван-Вогта, которому также были свойственны подобные интересы, впоследствии, практически никто из расселовских героев и персонажей не стал профессиональным психологом, однако так или иначе сталкиваться с решением зачастую весьма непростых психологических проблем приходилось многим из них — вспомните, например, исключительно тонкий по психологическому замыслу рассказ «Немного смазки».

Из множества течений и школ, существовавших в то время в психологической науке, ближе всего Расселу оказался бихевиоризм; это направление родилось в США в 1913 году — заявочным столбом послужила статья доктора Дж. Б. Уотсона «Психология как наука о поведении» — и к тридцатым годам приобрело достаточное распространение и популярность. Основоположники бихевиоризма полагали, будто до сих пор вся психологическая наука была чисто виталистической, поскольку выросла из философии, корни которой, в свою очередь, уходят в религию. Сам же бихевиоризм впутываться в длительные дискуссии о сознании, подсознании и коллективном бессознательном, а уж тем более — о душе не испытывал ни малейшего желания. В первом грубом приближении суть его можно определить формулой С х Р, где С— стимул к действию (цель), а Р— реакция, то есть само действие. Поведение человека (а следовательно, и человечества) складывается с этой точки зрения из множества отдельных действий, проследив каждое из которых можно понять суть человеческой психологии в равной мере как индивидуальной, так и коллективной. Подход, разумеется, упрощенно механистический (современный бихевиоризм куда сложнее), но ведь и время-то было какое — Великий Конвейер, Святой Форд… В приложении же к изящной словесности бихевиоризм означал — замещение потока сознания потоком активности — то есть, в просторечии, прямого действия. Герои произведений, написанных с раннебихевиористских позиций, практически не тратят времени на рефлексию да прочие пустопорожние размышления. Они действуют. Без раздумий. Если же раздумья все-таки имеют место, то читателям предлагается самостоятельно их реконструировать, исходя из поступков персонажей. Все это было свойственно многим писателям — бихевиористские идеи оставили в литературе (по преимуществу в американской, однако отчасти — и в европейской тоже) глубокий след. Приглядевшись к творчеству Эрика Франка Рассела, вы и сами убедитесь в этом без особого труда.

Однако давайте вернемся чуть-чуть назад — к тем временам, когда Рассел еще только собирался заявить о себе на литературном поприще, — и попробуем разобраться, что же привело его к такому намерению.

В тридцатые годы былая подростковая увлеченность астрономией привела Рассела в Британское Межпланетное общество — основанную в 1933 году общественную организацию, ставившую своей задачей популяризацию и пропаганду космических полетов. Впоследствии общество разрослось, распушив роскошный кометный шлейф, где были и Технический комитет, объединивший проектировщиков и конструкторов космических кораблей; и множество исследовательских групп, занимавшихся самыми разными теоретическими и прикладными проблемами космонавтики; и редакции двух журналов — «Космический полет» и «Журнал БМО». Но все это — потом. В первоначальном же ядре этой кометы была просто группа любителей-энтузиастов, число которых через три года после основания общества едва-едва достигло ста человек… И среди них было немало любителей научной фантастики-таких, например, как Артур Ч. Кларк. В подобном окружении единомышленников от увлечения НФ до попытки попробовать собственные силы в излюбленном жанре оставался один-единственный шаг. И было бы удивительно, не предприми Рассел этой попытки.

Третий из китов, на широких спинах которых удобно устроился фантастический мир Эрика Фрэвка Рассела, — это весьма колоритная фигура, имя которой Чарлз Хой Форт. В своей книге «Исследователи завтрашнего дня» американский критик Сэм Московиц заметил, что влияние Чарлза Х.Форта на мир идей научной фантастики было прямо-таки ошеломляющим. Вторя ему, известный издатель и писатель-фантаст Дональд А.Уоллхейм уверял, что ни одна работа, вышедшая из-под пера, находившегося когда-либо в человеческих руках, не принималась фантастами и любителями НФ с таким энтузиазмом, как книги Форта. И наконец, наш с вами герой Эрик Фрэнк Рассел со спартанской прямотой заявлял: «Трое моих любимых писателей — это Чарлз Форт, Чарлз Форт и еще раз Чарлз Форт». Что же представляла собой столь популярная личность?

Сегодня деятели такого толка нам не в диковинку. Среднее и старшее поколение прекрасно помнят Эрика фон Дэникена — если не по книгам, то по нашумевшим четверть века назад фильмам «Воспоминания о будущем» и «Послание богов» (впрочем, и младшее поколение имеет, о нем представление-хотя бы по бесконечному телесериалу «По следам Всемогущих»). А сейчас, когда издаются и переиздаются книги Александра Горбовского — такие, как «Загадки древнейшей истории» или «Иные миры»; когда чуть ли не в каждом городе то и дело вспухают всякие общества криптозоологов, уфологов, атлантологов, специалистов по общению с пришельцами из космоса и всяческих сопредельных пространств, когда спириты, астрологи и разнообразные черные, белые, а также инооттеночные маги едва ли не ежедневно обращаются к нам со страниц газет и с экранов телевизоров, — что ж, нынче коллекцией необъяснимых и загадочных явлений никого не удивишь. А Чарлз Х.Форт как раз и был собирателем самых разнообразных загадочных, таинственных, необъясненных и необъяснимых историй, в поисках которых он перерывал невероятное количество архивных документов, книг, газет и журналов. И все это собрание чудес и диковин он систематизировал и преподносил читателям в своих трудах — «Книге проклятых» (1919), «Новых землях» (1923), «Ло!» (1931) и «Диких талантах» (1932). А воздействие его на умы окружающих объяснялось прежде всего тем обстоятельством, что в длинном ряду коллекционеров непознаваемого и непознанного он был первым.

Впрочем, не только. Он не ограничивался собиранием и систематизацией фактов. Он еще и выдвигал гипотезы — совершенно сумасшедшие, на взгляд современников, однако внутренне достаточно непротиворечивые. Порой его называли антисциентистом, однако не совсем справедливо. Чарлз X. Форт отвергал не науку, а ее закосневших — с его, Форта, точки зрения — жрецов. Книги Форта являли собой подлинный кладезь тщательно подобранной, задокументированной, достоверной информации — и вместе с тем собрание фантастических идей, способных поразить любой непредвзятый ум, И потому отнюдь не удивительно, что фантасты и поклонники жанра почитали тетралогию Форта не меньше, нежели Четвероевангелие. После смерти Чарлза X. Форта его деятельность была продолжена усилиями основанного в 1931 году Фортианского общества, куда входили такие известные писатели, как, например, Бен Хект, Джон Купер Поувис, Александр Вулкотт и Теодор Драйзер. Общество, издавало два журнала — «Сомнение» в США и «Во!»- в Великобритании. Почти одновременно возникла и Международная Фортианская организация, в Америке выпускавшая «Журнал МФО» а в Англии — «Фортиан Таймс». Одно время Эрик Фрэнк Рассел был представителем МФО в Великобритании. Идеи Чарлза Х.Форта питали его творчество с первого до последнего дня. В частности, именно на них полностью построен «Зловещий барьер» — первый роман Рассела, опубликованный в американском журнале «Неведомое» в 1939 году, отдельным изданием вышедший в 1943-м, а в расширенном и несколько переработанном виде — в 1948 году… Все приведенные в романе странные факты — от трагической истории Каспара Хаузера, этой загадочной фигуры начала прошлого века, на месте таинственной гибели которого в городском парке Ансбаха стоит памятник со словами: «Здесь один неизвестный был убит другим неизвестным», — и вплоть до мельком помянутого необъяснимого исчезновения парохода «Уарата» — все эти факты почерпнуты из книг Форта или досье, собранных энтузиастами МФО. И сама идея о том, — что человечество не одиноко на Земле, что рядом с вами живут не то невидимые повелители, не то незримые паразиты — тоже принадлежит Чарлзу Форту. Кстати, к идее паразитирующей на человечестве инопланетной жизни обращались и многие другие фантасты — вспомните хотя бы блистательных «Кукловодов» Роберта Хайнлайна. Да и сам Рассел не раз возвращался к ней в своих произведениях — и в некоторых рассказах, и в поздних романах — «Трое для завоевания», увидевшем свет в 1956 году, и «Мозгокруты», вышедшем восемь лет спустя.

Однако не торопитесь усмотреть в Расселе этакого паразитировавшего на Форте «витона». Здесь все обстоит намного сложнее.

Наша русская традиция требует от писателя-фантаста прежде всего оригинальности собственных концепций — если, конечно, он сам придает этим концепциям хоть какое-то значение; бывают ведь — и достаточно часто — случаи, когда фантастическая посылка чисто условна, более того, сознательно неоригинальна, чтобы не отвлекать внимания от главного, от проблематики социальной, психологической или какой-то еще. Но уж если автор более или менее всерьез выдвигает фантастическую идею или гипотезу-она непременно должна быть нешаблонной, В противном случае и между читателями, и среди критиков неизбежно отыщутся те, кто попрекнет этим автора. Кто из нас не слышал, а то и сам не произносил, с легким пренебрежением говоря об Александре Беляеве, например: «А, популяризатор идей Циолковского…»

Англо-американская традиция относится к такой ситуации диаметрально противоположным обрезом. Там идея — сама по себе ходовой товар, обладающий собственной ценностью. Роман «Фонтаны Рая» Артур Кларк написал, основываясь на идее ленинградского инженера Юрия Арцутанова, — и во время своего вояжа по нашей стране даже привез ему в благодарность микрокалькулятор. Однако первый свой литературный заработок сам Кларк получил из рук Эрика Франка Рассела. Дело было так: В одном из ранних, написанных еще под явным влиянием Стэнли Вейнбаума рассказов — по имени посетившего Землю космического пришельца он назывался «Пр-р-иит» — Рассел использовал идею юного Артура Кларка. На прощание Пр-р-иит дарит землянам придуманный Кларком цветомузыкальный инструмент — прошу заметить, все это происходило задолго до реального распространения цветомузыки. Так вот, когда рассказ был опубликован, Рассел честно отсчитал Кларку десять процентов гонорара. Правда, Кларк не признался, что свою идею он почерпнул у русского композитора Александра Скрябина… И еще один праздный вопрос занимает меня: что было бы с Юрием Арцутановым, получи од десятую долю гонорара за «Фонтаны Рая»?.. Впрочем, не будем отвлекаться. В недрах идей и фактографического материала Чарлза Х.Форта устроил себе просторную экологическую нишу не один Эрик Франк Рассел — там мирно паслось несколько десятков писателей-фантастов. И никому не пришло в голову осудить их за это. Такова уж традиция.

Итак, с тремя китами, подпирающими художественный мир Рассела, мы разобрались. Теперь пора поговорить собственно об этом мире. Он сумасшедший всегда — не только в одноименном романе, — однако в полном соответствии с классикой в безумии этом есть своя система. О ней и речь — только о системе, ибо пытаться учинять какой-либо школярский разбор романов и рассказов — затея заведомо никчемная. Во-первых, читатель тут по определению суть высшие-и единственный-судий; во-вторых — по-настоящему интересно, на мой взгляд, говорить лишь об идеях ассоциациях, рождающихся при чтении, но никоим образом и о самих текстах их надо просто читать. В конце концов, именно ради этого и создает их любой писатель, а вовсе не для досужих спекуляций критике и литературоведов».

III

Хотя по западным стандартам литературное наследие Эрика Франка Рассела не слишком велико — десять романов и восемь сборников повестей и рассказов, — однако по нашим меркам он все-таки был писателем весьма плодовитым. О новеллистике его мы давно уже можем судить достаточно объективно — выпущенный еще в 1973 году издательством «Мир» в серии «Зарубежная фантастика» авторский сборник Рассела «Ниточка к сердцу» и ряд рассказов, опубликованных в коллективных сборниках, дают на это полное право; а сегодня можно сказать, что русскому читателю доступна примерно половина расселовской новеллистики. И рискну заявить, что в целом она достаточно традиционна и, возможно, затерялась бы в море рассказов и коротких повестей англо-американских фантастов, если бы не одно ее свойство: во всех — почти без исключения — рассказах ощущается удивительная гармония. Органически присущая Расселу романтичность, уравновешиваясь столь же имманентно присущей писателю ироничностью, не становится в итоге слащавой и приторно-розовой, что случается с иными авторами-романтиками сплошь и рядом. С другой стороны, ирония, уравновешиваясь романтикой, не начинает горчить. Именно это умение с мастерством настоящего канатоходца балансировать на острой грани, не падая ни в ту, ни в другую сторону, и придает рассказам Рассела неповторимую интонацию, почти безошибочную узнаваемость — качество, которое может быть присуще лишь работам подлинного мастера.

С романами его дело обстоит сложнее. К нынешнему дню на русский язык их переведено уже немало, однако при всем разнотемье и разнообразии сразу же делается заметным, какое огромное место занимает в мыслях и творчестве Рассела война.

Впрочем, разве это удивительно? Любой писатель суть плоть от плоти своего времени, своего общества, своего поколения. Первая мировая война пришлась на подростковые годы Рассела; он помнил затемненный Лондон и немецкие цеппелины в небе. На зрелые его годы упала Вторая мировая — руины Ковентри, печи Треблинки… А сразу вслед за ней началась третья из великих войн XX века — холодная. Куда же было деваться от войны человеку этого поколения? Она пронизала сознание, вошла в плоть и кровь. И принесла с собой четкий, легкоузнаваемый и распознаваемый образ врага — тоталитаризм. С тоталитарными-галактическими государствами воюет Земля в «Осе» и «Ближайшем родственнике»; из тоталитарного общества бежит на Землю кактусовидная девушка Мат — героиня прелестной новеллы «Свидетельствую»; именно тоталитарное общество является той общественной формацией, которую органически не способна принять странная цивилизация гандов в повести «…И не осталось никого» (кстати, эта написанная в 1961 году и давно уже известная отечественный читателям повесть одиннадцать лет спустя разрослась в роман «Великий Взрыв» — даст Бог, когда-нибудь и он дойдет до нас)… Перечень этот можно было бы продолжать и продолжать, порукой чему а произведения, составившие этот том.

Замечу, однако, что вести наш с вами разговор, опираясь лишь на эти последние, было бы и не так интересно, и не совсем справедливо по отношению к автору — ведь не он сам сборник сей составлял, не он закладывал в подборку одним переплетом объединенных произведений некую концепцию, И потому я позволю себе опираться на все, им написанное, — или, по крайней мере, на то, что органично вписывается в контекст сегодняшнего нашего разговора. Ведь творчество любого писателя достаточно разнообразно, чтобы о нем можно было рассуждать под самыми разными углами зрения, и потому всякий раз приходится заранее себя в той или иной мере ограничивать, вводить некие рамки, чтобы не превратить более или менее стройное течение беседы в растекание мыслей по древу.

Итак, тоталитаризм. Представления о нем у Рассела, надо признать, были весьма упрощенными в облегченными — на уровне антинацистской пропаганды времен Второй мировой. Доводись ему пожить у нас, в Третьем Рейхе или, скажем, в Китае — и романы строились бы совсем иначе. В самом деле, читая «Осу», например, очень трудно отделаться от впечатления, что попади блистательный шпион-диверсант Мур в Москву, Пекин или Берлин — и задачи, вставшие перед нам оказались бы куда более трудноразрешимыми, а сам он очутился бы в кутузке заметно раньше, чем успел бы в одиночку разложить вражеское государство. И это несмотря на то обстоятельство, что он — человек отменнейших кондиций, утверждение чего заложено уже в самом названии романа: по-английски одинаково пишется и слово «оса», и аббревиатура WASР, расшифровывающаяся как «белый, англосакс, протестант» — то есть первостатейный американский гражданин, средоточие лучших качеств нации. В нынешнюю эпоху всеобщего равенства и торжества воинствующего мультикультурализма этого словца почти совсем не услышишь, но в сороковые-пятидесятые годы оно еще звучало достаточно гордо. Все это, несомненно, так. И все-таки… Все-таки веет со страниц романа чем-то родным и близким; сквозь сирианский грим мистера Мура так и норовят проступить благородные тихоновские черты, и невольно слышится голос Копеляна за кадром…

Но опять-таки все это вовсе не странно. Облегченность представлений входит в правила игры, в структуру жанра. И то сказать, кто отважится требовать скрупулезной точности от флемминговского Джеймса Бонда? А вот сам по себе антитоталитарный пафос — он работает, исподволь формируя в сознании читателей устойчивый стереотип.

Однако есть одно обстоятельство, которое хотелось бы отметить. Не надо слишком пристально вглядываться в мир «Осы», «Спасателей с того света», «Ближайшего родственника» или блистательной «Абракадабры» (прим. ред. У нас на сайте этот рассказ выложен под названием «Аламагуса»), чтобы подметить любопытную деталь. Я не знаю, каким был опыт личного общения Рассела с армейской средой. Не знаю даже, был ли таковой опыт вообще. Но знал он армейские порядки явно неплохо. Что ни генерал — то дуболом; что ни полковник — то идиот; если кто и соображает что-нибудь — то младшие офицеры, не выше капитана, но и те далеко не всегда… Кругом — сплошь некомпетентность, очковтирательство, бюрократизм… Да, встречаются, само собой, среди писателей и барды армии и флота — вот хоть тот же Хайнлайн, например; вспомните его «Звездную пехоту». Но чаще, гораздо чаще армию видят именно так, как Рассел. Не случайно изо всех его новелл именно «Абракадабра» была удостоена в 1968 году премий «Хьюго» — самый фантастически-правдивый рассказ о флотском житье-бытье. И все же…

И все же — армия побеждает. Во-первых, потому что это наша армия. А во-вторых, потому что выигрывают-то войну как раз те самые кое-что соображающие лейтенанты, хотя лавры традиционно достаются дуболомам от полковника и выше. И воюют эти лейтенанты не за звездочки, не за ордена, не за кресла — за идею. Вернее, не «за», а «против». Против тоталитаризма. Который суть вечное априорное зло.

Каждый нормальный писатель — оппозиционер от рождения (вспомните блистательный в афористичности своей тезис Хуана Рамона Хименеса: «Если тебе дадут линованную бумагу — пищи поперек!»). Как и вышеупомянутые лейтенанты, он не столько «за», сколько «против». Против всего, что ему так или иначе не по нутру, поскольку все, что ему по душе, — оно в мире и так само собой разумеется. Расселу был не по нутру расизм — и вот появляется прекрасный рассказ «Пробный камень». Ему не по вкусу ксенофобия — и рождается великолепная новелла «Свидетельствую». Его бесит тупой армейский бюрократизм получите «Абракадабру». И все-таки главный его враг-тоталитаризм; о нем Рассел не мог забыть никогда.

Но даже при всем этом врожденные (или благоприобретенные? — не ведаю) чувство юмора, ироничный склад ума не позволяли писателю то ли подняться, то ли опуститься, Бог весть, до уровня сатиры, памфлета, заидеологизированного политического романа. Его книги — всегда чуть-чуть оперетта, чуть-чуть анекдот; но именно благодаря этим качествам они куда легче входят в ум и душу; во взаимодействие текста с читателем Рассел умело вводил, так сказать, «немного смазки» — используя образ, почерпнутый из его же одноименного рассказа. И смазка эта, нельзя не признать, всегда была первосортной.

Так же, как и в новеллистике, в романах своих Рассел искусно балансировал на грани между пылкой апологетикой армии в духе Хайнлайна и пламенными антиармейскими Филиппинами в стиле «Билла — героя Галактики» Гарри Гаррисона. И наверное, такое движение по гребню меж двух пропастей и есть главная черта самого Эрика Фрэнка Рассела.

В самом деле: разве не стремился он найти устойчивей равновесие между уверенным, механистическим подходом к тончайшим материям человеческой психики, свойственным бихевиоризму, и неистовой убежденностью в реальном существовании чудес, присущей пламенны» фортианцам? Или между вполне реальными вопросами астрономического обеспечения космических полетов — и откровенно условными, списанными с Трафальгара и Ютландского боя баталиями галактических эскадр? Или…

И тут невольно приходят на память поэтические строчки, утверждающие, что

Не к этому ли эффекту и стремился всю жизнь Эрик Фрэнк Рассел? Ведь в картине мира — зыбкого, неуловимого, готового в любое мгновение перевернуться и вывернуться наизнанку — порою можно куда явственнее разглядеть подлинные черты окружающей реальности. Сотворяя собственные «сумасшедшие миры» и систематизируя их проникая в их имманентную логику, можно куда глубже проникнуть в сущность того единственного мира, куда мы приходим в момент рождения и откуда неизбежно уходим в неведомое «там, за гранью…». А может существовать задача интереснее?