Онлайн чтение книги А жизнь идет… Men livet lever
XXIII

Август в течение многих дней лежал в постели, но доктор все ещё боялся осложнений после его непомерного опьянения и требовал, чтобы он пролежал ещё несколько дней.

Само по себе это лежание было вовсе уж не так плохо: его крестовые сёстры хорошо ухаживали за ним, разговаривали с ним, не нарушали, а поддерживали его религиозное настроение. Их беседы напоминали молитвенные собрания.

Но разве было у него время лежать? Разве не обещал он консулу в определённый день и час сдать в готовом виде дорогу? Время уже прошло, а решётка перед пропастями валялась в виде отдельных прутьев и ждала, пока за неё примутся, а он лежал здесь!

— Пути судьбы — чёрт их возьми! — страсть как извилисты! — говорил царь Соломон.

Он поглядел в зеркало и увидал, что похудел, а ведь он же сделался религиозным, чтобы ему было лучше, чтобы легче стало жить. А если он не может встать с постели и иметь приличный вид, на что тогда было креститься? Неужели он должен лежать и совершенно зря стариться ещё на несколько недель? Что скажет на это Корнелия?

Конечно, хорошо быть религиозным, но невыносимо скучно. Ни кусочка хлеба нельзя взять в рот без того, чтобы не произнести молитву перед едой, ни послать за торговцем, чтобы сыграть с ним в картишки, лёжа в постели. А что тогда можно? Сестры находили, что это было суетностью с его стороны так часто бриться. Что они понимали в мужчине, который полюбил девушку? Никак нельзя было не согласиться, что перед крещением жилось легче, хотя и тогда уже им овладели высокие религиозные помыслы и он то и дело крестил себе и лоб и грудь.

Совсем без дела он не мог лежать, он прилежно вырезал узоры на спинке стула и много раз в день осматривал револьвер и чистил его.

— Дайте мне мою одежду, довольно глупостей! — командовал он.

— Этого мы не можем сделать, — отвечали крёстные сёстры.

— Тогда я закричу, — говорил он. — И я так начну ругаться, что молнии засверкают вокруг вас!

— Ты совсем с ума спятил! Лежи спокойно, мы спросим доктора по телефону.

Они изо дня в день манежили его, они обманывали его ради доброго дела, говорили, что доктора нет дома, что доктор страшно рассердился и велел привязать его к кровати.

И от них можно было ожидать, что они, этакие звери, позовут кого-нибудь на помощь и привяжут его! Он переменил тактику:

— Вы правы, — сказал он, — это — испытание, посланное мне свыше, я ещё слишком грешен, чтобы вставать.

И не только в присутствии сестёр, но и без них он старался укрепить своё благочестие и налагал на себя мучения и наказания. Часто по ночам он плакал, бил себя по лицу и щипал тело.

«Но к чему всё это? — говорил он сам себе по утрам. — Разве она не снилась мне опять?»

— Я ведь могу посидеть немного в постели, — хитрил он, — дайте мне куртку.

Но сёстры были не менее хитры, они говорили:

— Возьми одеяло!

Он скрежетал своими искусственными зубами.

— Вы хотите, чтобы я был похож на чучело? Нет, тогда уж я лучше буду лежать.

И вероятно, думал при этом, что завтра он встанет и побежит хотя бы в одной рубашке.

Но назавтра случилось с ним величайшее чуде, и хорошо, что он не сидел, завернувшись в одеяло: к нему в комнату привели незнакомого человека, Паулина Андреасен из Полена.

Он сначала уставился на неё. Она постарела, но старые, вечные приметы её были всё те же: белый воротничок вокруг шеи, знакомое жемчужное кольцо на пальце, на волосах сетка и что-то вроде шляпы из коричневого бархата.

— Неужели же это ты, Паулина?

— Ну, само собой разумеется, — отвечала она. — Как это ты меня узнал?

— Как же мне да не узнать тебя? Ты всё такая же, как и была.

Ей было приятно услыхать это, и поэтому она выразила ему своё сочувствие:

— Что такое? Ты, Август, — и вдруг болен!

— Да, к сожалению, — сказал он утомлённым голосом. — Господь низверг меня на одр болезни.

— Одр болезни! — Она тотчас узнала прежнего Августа и улыбнулась. — Что с тобой?

— Да вот в груди что-то неладное. Я выплюнул уже много крови.

— Не обращай на это внимания, — быстро сказала она. — Это только в молодости опасно, потому что тогда это обозначает чахотку. Как это ты заполучил?

— Да наслал кто-то на меня, — я не знаю...

Тут она ещё раз узнала его и сказала:

— Я слыхала, что ты вторично крестился в большом водопаде и что ты ужасно простудился.

— Да, — сказал он, — нехорошо, что я не сделал этого, прежде, на Яве или в другой жаркой стране.

— Нехорошо, пожалуй, то, что ты вообще сделал это. Разве ты прежде не был крещён в христианскую веру? — спросила она.

— Да, но на этот раз я крестился в настоящей текучей воде.

— Ну, только такая обезьяна, как ты, и может выдумать, такую вещь!

— Да тут один евангелист уж очень приставал ко мне.

— Ну и что ж из этого? Стала бы я обращать на него внимание!

— А потом он говорил, что если я не крещусь, то он и других крестить не станет.

— Ах, как ты хорош!

— Да, видишь ли, он уловил столько нас, грешных, в свои сети, что я совсем не знал, как мне быть, и я сделался таким религиозным.

Паулина улыбнулась и сказала:

— И ты стал таким религиозным, Август?

— Я же ведь постоянно крестил себе лоб и грудь, читал библию по-русски и всё такое. Но это, вероятно, того же порядка, что и языческое колдовство или масонство. А что ты об этом думаешь, Паулина?

— Я об этом ничего не знаю.

— Ну вот. А после крещения я попал на луг, на котором шла драка и я стоял и глядел. Но мне не следовало бы этого делать: во-первых, это была самая плохая драка из всех, при которых мне приходилось присутствовать, и потом я слишком долго стоял и озяб.

— Да зачем же ты туда пошёл?

— Да так, я хотел только... не потому, чтобы у меня явилось желание видеть кровь или что-нибудь в этом роде. И вообще, ты совершенно права, — зачем я пошёл туда?

Август находился в нерешительности и не знал, как ему держать себя с Паулиной. Он нащупывал почву: нет, она не была религиозной, и он предпочёл во всём соглашаться с ней.

Впрочем, она как будто бы не придавала никакого значения его словам. Она, казалось, теперь окончательно узнала его, и у неё было к нему дело, — вот и всё.

— Да, Август, я приехала из Полена, — сказала она.

— Полен! — пробормотал он, — Я никогда не забуду Полен, хотя порядком поскитался по белу свету с тех пор, как жил там.

— Потому что раз ты не захотел приехать ко мне, то пришлось мне приехать к тебе.

— Но ты же видишь, Паулина, я лежу в постели и совсем никуда не годен.

— Глупости! — сказала она. — И я только что написала из гостиницы окружному судье и сообщила ему, что приехала.

— Так, значит, окружному судье?

Она вынула из кармана пальто пачку бумаг:

— Вот здесь отчёт во всем, в каждом пустяке с тех пор, как ты уехал от нас. Помнишь ты тот день?

— Да.

— Брат Эдеварт поплыл за тобой вдогонку, а ты убежал. Но прошло немного времени, и мы узнали, что тебе вовсе незачем было скрываться: ты выиграл крупную сумму в лотерее и мог рассчитаться со всеми; но и после расчёта у тебя осталось ещё очень много денег. Ты ничего не спрашиваешь о братце Эдеварте. Он жизнью своей пожертвовал, чтобы догнать тебя.

Август: — Я это знаю.

— Он взял почтовую лодку, выплыл один-одинёшенек в море и больше не вернулся.

— Я это знаю.

— Но я заплатила за лодку, также из твоих денег.

— Каких — моих денег? У меня нет денег.

— Глупости! Так я и платила вместо тебя одному за другим в Полене и в Вестеролене. Ты больше никому ничего не должен. Вот отчёт, — сказала она и ударила рукой по бумаге.

— Я не хочу видеть никаких отчётов.

— Ещё бы! — насмешливо заметила Паулина. — Я вовсе и не собираюсь тебе показывать. Если я не ошибаюсь, то ты так же мало понимаешь в отчётах теперь, как и раньше, и поэтому свой отчёт я передам в руки областного судьи и прочих властей. Потому что ты и теперь точь-в-точь такой же, каким был двадцать лет тому назад, — не умеешь устраивать свои собственные дела и ведёшь себя, как ребёнок или птица бездомная.

— Ты права, Паулина, и я не знаю птицы более бездомной, чем я.

— А вот и чековая книжка, — сказала она и ударила по ней. — Изрядная сумма денег накопилась за эти годы. А деньги ты получишь в банке — или здесь, или в Будё.

Она не назвала суммы, а он не мог спросить и только сказал:

— Я не понимаю, как ты можешь так говорить, Паулина! Ты не должна мне никаких денег, ты ведь знаешь, что, перед тем как уехать из Полена, я отдал тебе всё, что оставалось у меня.

Паулина кивнула головой:

— Да, ты прав. И поэтому я и ответила тогда окружному судье, что деньги эти мои — и больше никаких. И двое свидетелей под этим подписались. И потом я нахожу, что с твоей стороны было, пожалуй, слишком шикарно писать и требовать, чтобы тебе прислали деньги, вместо того чтобы приехать за ними самому.

— Это правда, я держал себя слишком важно.

— Потому что, как я могла знать, что ты именно и есть тот, за кого выдавал себя?

— Конечно, не могла, — согласился Август.

— Ну, а в конце концов мне всё-таки пришлось приехать сюда, потому что ты так и не появился, — сказала Паулина, чтобы как-нибудь окончить этот разговор.

— Я всё никак не мог выкроить время, но я приехал бы как раз теперь, если б не...

— Глупости! У тебя было время с самой весны. Но теперь дело не в этом, и ты получишь деньги! Она опять свернула бумаги и спрятала их в карман пальто.

Август сделал последнюю попытку:

— Это твои деньги, Паулина.

Она свирепо фыркнула.

— На что они мне? Они мне не нужны, и ты, пожалуйста, не воображай. И брату Йоакиму не нужно: он одинокий, и у него есть двор.

Постучали в дверь, и вошла служанка с подносом, на котором стояло кофе и домашнее печенье.

— Да что же это такое! — воскликнула Паулина.

— Фру услыхала, что у тебя гости, На-все-руки, — сказала девушка.

— И ещё какие гости! — подчеркнул Август.

Паулина: — Ну, я бы этого не сказала. Ведь мы были знакомы с малых лет.

— Ну, а теперь — пожалуйста, кушайте, — сказала девушка и ушла.

Паулина сразу оживилась.

— Да, действительно, нельзя сказать, чтобы в этом имении жили бедно. Целое блюдо печенья! — Она налила им обоим кофе и тотчас попробовала и улыбнулась. — И что за кофе! Нет, в таком случае я сниму с себя пальто и посижу у тебя немного, Август. Как это она тебя назвала? На-все-руки?

— Да, потому что я считаюсь здесь мастером на все руки и работаю у консула по самым разнообразным специальностям.

— Да, отличный кофе! — сказала она и стала пить. — Тебе хорошо здесь?

— И говорить нечего! Фру относится ко мне, как сестра.

— Я привезла тебе привет из Полена, — сказала она. — Красивые дома, которые ты с братом Эдевартом построил там, стоят и украшают дорогу до самых сараев для лодок.

— А фабрика? — едва слышно спросил он.

— И фабрика стоит всё в том же виде, как и стояла. Я пробовала продать её для тебя, но ничего не вышло.

— Она не моя, — сказал Август.

— Ну, а я выплатила обратно все акции из твоих денег. И я заплатила по всем счетам: и за стальные балки, и за крышу, и за цемент, тоже из твоих денег. Ну вот, кажется, это всё. Ах, какое чудное печенье! И сколько его! Целая гора! Я её ем и ем, а гора всё не уменьшается.

— Ну и кушай вовсю!

— Да, фабрика так всё и стоит. Ты бы мог приехать и пустить её в любой день. Но что ты будешь изготовлять? Чего ты только ни делал в Полене? И некоторые вещи были удачные, другие — нет, но что осталось от всех этих твоих трудов, вместе взятых? В деревнях опять повсюду принялись за тканьё, а на что в таком случае фабрика? Да, сестра Хозея по-прежнему умнее нас всех: она и прядёт, и ткёт, и шьёт и никогда не покупает никакого белья в моей лавке. Ты уговорил Каролуса продать всю кормившую его землю под постройки, и он чуть было с голоду не умер. Ты хотел заставить Эзру насадить рождественские ёлки на его земле. Ха-ха-ха! Но ты не на таковского напал, когда обратился к этому самому Эзре, — помнишь, Август? Впрочем, я со своей стороны никак не могу пожаловаться на твоё поведение в Полене, потому что у меня ведь остался несгораемый шкаф, который ты купил для банка в Полене, и он мне каждый день приносит пользу: я прячу в него свои торговые бумаги, и почту, и протоколы брата Йоакима, старосты. А потом этот твой банк, Август! И как это тебе в голову пришло устроить банк? Но, слава богу, я справилась с этим, как со всем остальным, и возвратила каждому всё, что он вложил.

— Не понимаю, как у тебя хватило денег на всё это, — сказал он.

Она: — Деньги я взяла у тебя. Это были твои собственные деньги.

— Да, но в таком случае ничего не должно было остаться? — допытывался он.

На это она ничего не ответила и продолжала пить кофе и есть печенье.

— Конечно, несгораемый шкаф обошёлся мне дёшево, — сказала она, — но я никого не обманула, а тебя-то уж и подавно.

— Если бы я мог, я бы подарил тебе этот шкаф, — сказал он.

— Наверное, подарил бы. Ты никогда не был ни скуп, ни жаден, что бы ты ни делал. Но ты был шутом и простофилей во всём, что касалось твоего блага. По крайней мере, так аттестует тебя Паулина!

На это ничего нельзя было возразить, раз уж он решил быть кротким и смиренным, чтобы получить чековую книжку. Он спросил:

— А ёлочки, которые я насадил, — они живы?

— Привились отлично, и у нас, и во многих других местах, но в некоторых местах они погибли. Во Внутренней деревне — длинный двойной ряд от моря до церкви; эти живы, но они растут медленно, они похожи на комнатные растения. Они красивы на взгляд, я всегда гляжу на них, когда бываю возле церкви. Теперь около них насадили берёзки, чтобы защитить их от ветра. Да, что я хотела сказать?.. Я хочу сходить завтра к Эстер и к её доктору. Ты бывал у них?

— Да, много раз. Люди первый сорт!

— Родители просили ей кланяться. И потом мне хотелось бы послушать проповедь, — здесь, говорят, отличный священник.

— Да, не без того.

— Ты слыхал его проповеди?

— Да, каждое воскресенье. За кого ты меня принимаешь?

— Но первым делом я отправлюсь к областному судье, устрою там своё дело и возьму расписку. Дело дрянь, но мне не придётся послушать священника: нет времени дожидаться воскресенья. Пароход уйдёт, что я тогда буду делать?

«Хоть бы ты поскорей уехала!» — подумал, вероятно, Август. Ибо чем скорее она уедет, тем скорее он сможет без стыда принять некую чековую книжку.

— Почему ты так торопишься? — спросил он. — Разве ты не можешь дождаться следующего парохода? Ведь у тебя же никого нет, кто бы ждал тебя дома.

Она по-прежнему не обращала никакого внимания на то, что он говорил, его слова были для неё пустой звук.

— Кланяйся и поблагодари хорошенько от меня, — сказала она и надела пальто. — Я никогда не забуду, как славно меня здесь угостили, чужого человека. Словно я в рай какой-то попала. Знаешь, когда я слезла вчера с парохода, я встретилась на пристани с аптекарем, и я никогда ведь прежде не видала его, а он хотел нести мою корзинку с провизией. Я никак не могу поверить этому.

— Да, аптекарь прекрасный человек, я хорошо его знаю.

— И то же самое и хозяин гостиницы: он желает мне только добра. Когда я спросила ею, что я должна ему за комнату, он ответил, что комната недостаточно велика, чтобы брать за неё плату. Но я с этим не согласна, я не хочу, чтобы он думал, что я нуждаюсь в милостыне. И потом все люди здесь в Сегельфоссе были так почтительны со мной. Я хотела бы знать, сколько времени на твоих часах, если они не стоят, конечно.

— Ещё бы не ходили! Под моим началом столько людей, и у меня на учёте каждая минута! — Он снимает свои часы со стены и говорит который час.

— Ну, теперь я должна идти, потому что я написала окружному судье, что приду к нему перед обедом. Да, ты помнишь, вероятно, Ане-Марию, жену Каролуса? Она теперь старая и измучена жизнью, но удивительно, до чего она ещё живая, — постоянно что-то устраивает. Это оттого, что она никогда не была больна. Я и она, мы никогда не хвораем, оттого мы и остаёмся такими свежими и не стареем. Но всё-таки это замечательно, что ты узнал меня, когда я вошла.

— В этом ничего нет странного, потому что ты ни на один день не постарела с тех пор.

— А больше ты, вероятно, никого не помнишь, — сказала она и задумалась. — А с фабрикой твоей, как я уже сказала, ничего не выходит, я объясню это окружному судье. Вот разве какой-нибудь англичанин приедет и купит её. Да, ты не поверишь, но как-то раз приезжал англичанин и купил дом. Знаешь, этот, что на самом краю города, у лоцмана. Он увидал в обшивке доску, которую ему непременно захотелось иметь, потому что на ней было что-то написано и, кроме того, был рисунок; доску эту выловили после крушения. Но лоцман был хитрый и отказался продавать доску. «Тогда я куплю весь дом», — сказал англичанин и так и сделал. Но, извиняюсь, он вынул только одну доску из обшивки и увёз её, а дом остался. Теперь кто-то въехал туда и живёт там, а об англичанине ни слуха, ни духа. Как думаешь, Август, ничего, если я налью себе ещё чашку кофе и опорожню весь кофейник?

— Ну, конечно, ничего, — есть о чем разговаривать.

— Ну что за кофе! А печенья я больше не буду брать.

— Непременно возьми печенье, самое лучшее съешь их все!

— Нет, я сыта. А сестру Хозею и Эзру помнишь? Ведь это ты основал, так сказать их хлев, и все они закричали тогда, что хлев слишком велик для их скота; а теперь он уже давно мал, и Эзре два раза приходилось расширять его, — и всё это из-за большого болота, которое они осушили и возделали. Поэтому Хозея и её муж — богатые и высокочтимые люди, и он у нас самый крупный плательщик налогов. Я буду кланяться им от тебя, не так ли? А теперь, Август, позволь попрощаться с тобой и пожелать тебе счастья и успеха с твоими деньгами!

Она пошла к двери, не протянув ему руки.

Он понял, что это от крепкого кофе у неё зарумянилось лицо, и она сделалась так необычайно говорлива, и он, по правде говоря, здорово утомился, слушая её. Но Август не мог позволить ей уйти, не сказав ей хотя бы несколько слов благодарности. Свою благодарность он выразил довольно странно:

— Паулина! — позвал он. — Если уж нельзя иначе и я, как ты говоришь, должен непременно владеть этими деньгами, то я в твоём присутствии утверждаю, что я ни в коем случае не стану разрывать здесь горы и не потрачу свои деньги на какие-нибудь копи. Никто в этой жизни не заставит меня сделать это. Я достаточно нагляделся на них в Южной Америке и повсюду, как они ходят, колотят по камням и глядят в увеличительное стекло, а как заведётся шиллинг, так тотчас несут его за бумаги, и много раз видел я, как они собирались уже бросить всё, но у них делалась золотая лихорадка, и они не могли кончить. Боже избави меня! Ты можешь быть спокойна, Паулина.

— Это не моё дело, — сказала она и протянула ему руку. Меня-то чем это касается? Мне всё это совершенно безразлично.

Следующий час целиком посвящён великим планам, взлётам за облака, видениям и сказке.

Хорошо, что пришла Старая Мать и остановила его. Она, как всегда, захотела посоветоваться с ним о чём-то, на этот раз — о возмутительном поведении вдовы Солмунда по отношению к своему благодетелю, аптекарю. Дело шло о каких-то двадцати пяти кронах и о каких-то пятидесяти. Августу было всё в точности объяснено, и он сердился всё больше и больше. К нему обращались теперь с самыми разнообразными делами, и он ничего не имел против этого, он всегда мог посоветовать, и если не сегодня же, то, во всяком случае, завтра у него будет не только доброе желание, но и возможность помочь.

— Она не даёт ему покоя, говорите вы?

— Ни малейшего покоя. Она приходит в аптеку, и её приходиться выталкивать.

— Так она будет иметь дело со мной!

— Вот это дело! — воскликнула Старая Мать. — Я так и знала: — стоит мне только обратиться к тебе...

— Я этого не потерплю! — громко закричал он, словно пришёл в бешенство и не хотел, чтобы его сдерживали. — Мне совестно вас просить об этом, но я не знаю, что они сделали с моей одеждой. Я хочу встать.

— Ты сию же секунду получишь свою одежду! — сказала Старая Мать. — Спасибо, На-все-руки, ты всегда верен себе...

Следующие часы были полны кипучей деятельности. Его первым делом было осмотреть дорогу: всё было отлично вычищено, это была настоящая королевская дорога до самого верха, где стояла охотничья хижина, глядевшая на него из-под бровей. Он рассчитался с рабочими.

— А железная решётка? — спросили они.

— Потом, — отвечал он. — У меня сейчас другая забота.

Они вместе сошли вниз. Рабочие должны были начать цементировать погреб у Головы-трубой, в то время как Августу нужно было спуститься в самый город, чтобы попасть на дорогу к вдове Солмунда в Северную деревню. Боже, какая неудача! На перекрёстке он наткнулся на самоё Паулину, и невозможно было ускользнуть от её зорких глаз.

Она не обнаружила ни малейшего удивления, увидав его на ногах, она тотчас сказала:

— Хорошо, что я встретилась с тобой, Август! Я только что была у окружного судьи, передала ему все бумаги и получила квитанцию, так что тебе остаётся только сходить и получить чековую книжку. Отличный человек окружной судья! Он сказал: «Пожалуйста, садитесь!» и выслушал всё, что я ему сказала. «При такой доверенности это были без всякого сомнения ваши деньги», — сказал он. «Но я не желаю владеть чужими деньгами», — отвечала я. Тогда судья засмеялся. А когда я уходила, он сказал, чтобы я вечером непременно пришла к нему, поговорить с ним и его женой. Я никогда прежде не слыхала, что бывают такие отличные люди, каких я встретила здесь! И знаешь, что со мной случилось, когда я пришла от тебя? Эстер и доктор узнали от аптекаря о моём приезде и наказали в гостинице самым строжайшим образом, чтобы я сейчас же пришла в докторскую усадьбу, а не то они силком потащат меня к себе! Как тебе это нравится? Где ты видывал таких людей, как здесь? Ну, а теперь мне некогда разговаривать с тобой, я на одну минутку загляну в гостиницу, приведу себя немного в порядок и побегу к доктору. И потом я хочу сказать тебе, Август, что я ничуть не раскаиваюсь, что мне из-за тебя пришлось приехать в Сегельфосс, и я этого никогда не забуду. Ну, а теперь сразу же ступай к областному судье и получи у него, что тебе следует.

И она побежала.

Август не успел сказать ни одного слова.

Он поглядел на часы. Паулина были права: он мог пойти за чековой книжкой сейчас же. Какая удача!

Десять минут у него ушло на поход и другие десять минут на разговор с окружным судьёй. Август поблагодарил его за помощь и поддержку, осыпал его благословениями в изысканных и своеобразных выражениях и ушёл.

Он успел только мельком взглянуть на неожиданно крупную сумму в книжке, — о боже! — затем опять поглядел на часы и поспешил в банк. Консул Гордон Тидеман и директор банка Давидсен стояли как раз и собирались уходить. Консул надевал свои жёлтые перчатки.

Август попросил извинения и несколько смущённо протянул свою чековую книжку: нельзя ли ему получить совсем немного денег? Ему следует как раз заплатить кое-кому пустяки, впрочем...

Они оба стали разглядывать книжку, они ведь всё лето слышали разговоры об этом богатстве. Так, значит, это не было выдумкой. Они кивнули в знак того, что ничего не имеют против заплатить по такой книжке. Сколько денег ему нужно?

Август попросил только тысячу, чтобы иметь немного карманных денег.

На улице консул сказал ему:

— Садись, На-все-руки, поедем домой.

— Да уж не знаю, — у меня дело в Северной деревне.

— Хорошо. В таком случае я сперва отвезу тебя в Северную деревню. Ты только что встал на ноги, и тебе не годится так много бегать. Я рад, что могу облегчить тебе эти шаги. Ты очень сильно был болен?

— Только простужен.

Они поговорили о дороге, о том, что она готова, что осталось только поставить железную решётку, и что это не к спеху. Консул решил после обеда отвезти дам к охотничьей хижине.

Они отыскали вдову Солмунда, Август пробыл у неё всего лишь несколько коротких, но решающих мгновений и сказал совсем немного слов: он был теперь достаточно могущественным для того, чтобы бросить на стол пятьдесят крон и потребовать молчания навеки.