Онлайн чтение книги А жизнь идет… Men livet lever
XXIV

В тот же самый вечер Август отправился в Южную деревню. Был самый обыкновенный день недели, пятница, но все дни одинаково хороши, можно много сделать и хорошего и дурного также и в пятницу.

Он мог бы зайти в сегельфосскую лавочку и сначала купить себе новую одежду; и он подумал об этом, но потом у него не хватило терпения: сердце влекло его дальше. Разве это так странно? И разве ничего похожего не случалось с кем-нибудь, другим?

Ом бы мог нарядиться в новое платье, надушить носовой платок, надеть рубашку с открытым воротом, взять у фрёкен Марты верховую лошадь и так появиться в Южной деревне. Всё это пришло ему в голову, но его сердцу было некогда. Но разве он был вне себя? не мог владеть собою? Напротив, он отлично владел собою, ничего жалкого или стариковского не замечалось в прежним матросе, походка его была легка, он был влюблён, и богат.

Он мог бы и не идти здесь по пыльной деревенской дороге и каждую минуту отходить в сторону, чтобы отереть пыль с башмаков о кочку, поросшую вереском, — он мог бы иметь слугу, боя, который шёл бы за ним по пятам и отирал бы пыль, с его башмаков шёлковой материей. А разве не мог бы он в эту самую минуту забыть Корнелию из Южной деревни и вместо этого с билетом в кармане отправиться в далёкий свет, который так манил его? Он подумал и об этом, но его сердце не разрешило ему...

Семейство находится на лугу, все руки заняты сенокосом, сено сгребают и возят домой, возят его по старинному обычаю на санях. Август скромно и тихонько подходит к ним, держит себя с ними, как равный, хотя он так богат, он снимает шляпу и говорит:

— Бог в помощь!

Тобиас благодарит.

Он сплёвывает и собирается начать разговор.

— Тебе незачем из-за моей персоны прерывать работу, — говорит Август.

— Это последний воз, на сегодня довольно, — отвечает Тобиас. — Я боюсь убирать остальное: оно ещё не высохло.

Август запускает руку в сено и пробует.

— Как вы находите? — спрашивает Тобиас.

— А соли ты подбавляешь?

— Совсем немного.

Подходит Корнелия с матерью и всеми младшими детьми; они тоже кончили работу. Август опять берётся за шляпу, его старые щеки покраснели, и он с трудом произносит:

— Отличная погода для сушки сена!

Корнелия отвечает;

— Совершенно верно!

Она тотчас направляется на дорогу, которая ведёт к дому, и все идут за ней. Август замечает, что лошадь раза два останавливается и отдыхает, хотя воз совсем невелик, и тотчас опускает морду к земле и начинает щипать траву. При этом она косится по сторонам.

— Что это с лошадью? — спрашивает Август. — Разве ты позволяешь ей делать что вздумается?

Тобиас: — Я стараюсь взять её лаской, только одна Корнелия умеет справляться с ней.

— Она кусается?

— И кусается, и брыкается.

Корнелию просят распрячь лошадь и стреножить её. Тобиас тем временем снимает сено с воза и охапками носит его на сеновал; под конец он, чтобы ничего не пропадало, снимает с саней каждую травинку. Потом он посыпает сено солью.

Жена и дети вошли в дом.

Август глазами следит за Корнелией; она должна быть настороже, пока едет лошадь, должна держать её под уздцы, чтобы помешать ей схватить зубами за руку. И она продолжает держать её под уздцы одной рукой, в то время как другой надевает ей на ноги путы. Потом она отпускает лошадь и быстро отскакивает в сторону. Лошадь прижимает уши к голове и поворачивает задом.

Корнелия возвращается. Она босая и слишком легко одета, но она красивая и живая, воплощение молодости.

— Как же ты опять поймаешь её? — спрашивает Август.

— Я поманю её пучком сена, — отвечает она.

Так протекает жизнь на этом маленьком клочке земли. Не так уж плохо. Люди и здесь живут и умирают, небо здесь то же, что и над дальними странами. Корнелия привыкла жить здесь и не привыкла ни к чему другому.

Но сердце Августа, испытывает к ней жалость.

Они вошли в избу. Женщина сидела уже за прялкой. Одно окно было открыто, так как вечер был тёплый.

— Я думаю о лошади, — сказал Август. — Это ведь сущее наказание!

Тобиас: — Да, она стала ещё хуже,

— Вовсе уж не так плохо, — сказала Корнелия, — Я выучилась обращаться с ней.

Август: — Я слыхал, что она и кусается, и брыкается, а лошадь не должна этого делать.

— С остальной нашей скотиной ещё хуже, — продолжает Корнелия.

— Каким образом? Она хворает? — спросил Август.

— Нет, но ей нечего есть.

Корнелия знает всё, что происходит на их дворе, и думает обо всех. Да и как могло хоть что-нибудь укрыться от её внимания? Она родилась и выросла среди всего этого.

— Корма совсем нет на лугу, — говорит она. — И причина всему — овцы.

— Да, — подтверждает отец, — всё из-за овец.

— Потому что овца съедает всю траву до самой земли, и коровы ничего не находят после них. Я готова плакать. Скоро не останется ни капли молока, ни у одной коровы.

Август слышит всё это. У Августа голова работает необычайно быстро.

— Гм! — произносит он и хочет сказать ещё что-то.

— Да, это так, — Тобиас никак не может прекратить свою болтовню, — нет больше корма на пастбище.

Август не может более сдерживаться:

— А почему же вы не посылаете овец на зеленые лужайки в горы?

Тобиас улыбается на это:

— Я никого не знаю, кто бы поступал так. Тогда бы нам пришлось пасти их там.

— Сколько у вас овец? — спрашивает Август.

Корнелия пересчитывает овец и ягнят:

— Восемь голов.

— Не хотите ли вы продать их?

— Продать их? — спросил Тобиас. — Как? Хотим ли мы продать их?

— Я куплю ваших овец, — сказал Август, — и отправлю их в горы.

Корнелия улыбается мокрым ртом, она так удивлена, что слюни почти, что текут у неё изо рта.

Её мать останавливает прялку и смотрит то на одного, то на другого.

— Мы не можем продать овец, — говорит она. — Тогда у нас не будет шерсти.

— Ты получишь шерсть свою обратно, — сказал Август. Удивление возрастает.

— Шерсть ты получишь. Но ты должна будешь кормить овец всю зиму. За корм я заплачу.

Вот так торговля овцами! В избе усиленно зашевелили мозгами. Тобиас сказал:

— Это зависит от того, сколько вы дадите.

Август чуть было не сказал: «Всё зависит от того, сколько ты захочешь взять», но спохватился и сказал:

— Назови мне свою цену, мою-то я сам знаю.

Тобиас думал долго, кинул взгляд на жену, кинул взгляд на Корнелию и, наконец, назвал цену. Пожалуй, это была несколько безбожная цена и никак не совпадала со словами писания, но крещение в Сегельфосском водопаде отошло уже в прошлое, а евангелист уехал. Как трудно было Тобиасу и содрать как следует с крёстного брата, и вместе с тем соблюсти приличие по отношению к нему!

— Двадцать шесть-семь крон, — как вы это находите? — спросил Тобиас. — Я не помню, какая цена была в прошлом году или в предыдущие годы.

Август только головой кивнул. Его могущество не знало границ, он чувствовал себя капитаном. Но всё же нельзя было не пустить пыли в глаза.

— У тебя, Корнелия, найдётся, верно, клочок бумаги, перо и чернила? — спросил он.

И пока он писал, было глупо обращаться к нему, потому что он не отвечал.

В избе возникли разные сомнения. Что придумал этот человек? Зачем он пишет? Уж не собирается ли он покупать в кредит? Ах, они были до того просты, — никогда не видали за делом президента или вообще человека, облечённого властью!

Они не поняли также обнаруженной им тактичности: ведь он составлял этот маленький контракт с Тобиасом только для того, чтобы всё это не имело вида подарка.

Август написал до конца и сказал:

— Ну, а теперь подпиши документ, Тобиас, и получи деньги!

Словно бомба разорвалась. Тобиас смог только униженно пролепетать, что он не бог весть какой писака, но что он попробует нацарапать своё имя, — «если вы удовольствуетесь этим».

Август вынул бумажник, — только теперь он вынул свой бумажник! Это было седьмое чудо света, а не бумажник: он был совершенно переполнен и раздут от крупных денежных ассигнаций! Восклицания раздались в избе, Август хорошо заметил это, а Корнелия испустила драгоценный вздох: «А-а!». В открытом окне показалось лицо, лицо Гендрика.

Август выложил три сотенных бумажки на стол.

Уничтоженный Тобиас напрасно ощупывал пустые карманы:

— Я, к сожалению, никак не могу дать вам сдачи.

Августу только головой тряхнул:

— Это не к спеху.

Лицо в окне исчезло. Гендрик быстро вошёл в избу.

— Простите меня, — сказал он.

Всё семейство здорово рассердилось. Тобиас сейчас же спрятал крупные ассигнации. Конечно, не следовало бы продавать овец при открытом окне: вот заявился Гендрик и мешает им, хотя он мог бы держать себя лучше, так как крестился вторично. И что ему от них надо? Корнелия готова была так прямо и спросить его: до того она рассердилась. Потому что Гендрик вовсе не был её любезным в данное время.

Бедный Гендрик! Он, вероятно, заметил враждебное к себе отношение со всех сторон, но всё-таки осмелился произнести несколько слов:

— Сколько возов сена убрали вы сегодня?

Никто не ответил. Корнелия вошла в каморку, мать её опять принялась прясть.

— У нас убрали только четыре воза, — сказал он, чтобы совсем не потеряться от конфуза.

Август не был злым, и ему не понравилось, как отнеслись к юноше. Что из этого, что он стоял у окна и увидал его бумажник? Его стоило поглядеть. Кроме того, Корнелия могла бы посидеть тут и повздыхать ещё, вместо того чтобы, как ни в чём не бывало, уходить в свою каморку. Он убедился, что дверь к ней осталась открытой, и обратился к Гендрику:

— Сколько у вас овец?

— Овец? — Гендрик пересчитал их. — Да будет, вероятно, штук десять-двенадцать. А вы покупаете овец?

— Да, — сказал Август, — я покупаю овец.

Это поставило Гендрика в тупик.

— Мы, пожалуй, охотно продадим. Сколько вы даёте?

— Я плачу двадцать семь крон за овцу, барана или ягнёнка, — сообщил Август.

Гендрик так и подскочил на месте: такой цены не было ни разу за все годы, прямо-таки подарок с неба!

— Не будете ли вы так добры подождать, пока я сбегаю за отцом? — спросил он.

Август кивнул головой в знак согласия. Тут из своей каморки быстро вышла Корнелия в сопровождении брата.

— Поторопись же, Маттис! — попросила она и выпроводила его за дверь.

Мать спросила:

— В чём дело? Куда ты послала его?

— Он побежал в Северную деревню по тому делу, ты ведь знаешь, — отвечала Корнелия.

— По какому делу?

На лице Тобиаса отразилось нестерпимое страдание, и жена опять остановила прялку и с беспокойством взглянула на него: так, значит, этой торговой сделке не суждено было свершиться в тайне, без того, чтобы и другие не воспользовались и не продали своих овец по той же самой бессовестной цене. Какое горе!

— Что вы делаете? — огорчённо спросил Тобиас. — Неужели вы каждому собираетесь платить по двадцати семи крон за штуку?

— Сегодня это моя цена, — отвечал Август.

Боже, до чего приятно снова быть господином и держать в своих руках судьбы людей! Он вовсе не думал скупать овец, чёрт возьми, вовсе не думал, — овцы не серебряный рудник и не сто тысяч быков. Не выдерживают никакого сравнения. Но если как раз сейчас не предвиделось возможности купить нарядную яхту или клочок земли в Боливии, он не намерен отступать от простой купли овец.

И тотчас в голове у Августа стали возникать планы: из вежливости он поговорит с консулом Гордоном Тидеманом, во всяком случае, заручится его позволением пасти на Овечьей горе, потом он будет всё покупать и покупать овец, они здорово разжиреют к осени; Иерн Матильдесен и его жена будут их пасти. Осенью он не будет их резать, он будет их разводить, разводить из года в год: в горах найдётся место для десяти тысяч овец; со временем он выстроит обширные хлева для овечьих отар и купит целую милю болота, чтобы иметь зимний корм. Паулина ничего не может иметь против такого рода деятельности: она любит животных, и у неё у самой есть овцы. О боже, сколько будет овец, мяса, шерсти!..

Но вот по дороге показались Гендрик и его отец, они бегут со всех ног. Тобиас и его жена смеются, глядя на них с презрительной гримасой, и Корнелия ядовито замечает:

— Они бегут, точно за ними гонятся!

Эта Корнелия во многих отношениях удивительная девушка. Гендрик и его отец, запыхавшись, входят в избу, и Тобиас ради приличия принуждён предложить сесть своему соседу.

— Нет, я не буду сидеть. Да ты, верно, успел убрать всё сухое сено, Тобиас?

Август прервал его:

— Сколько ты овец продаёшь?

Такой прямой вопрос огорошивает крестьянина, и он затевает разговор:

— Говорят, вы скупаете овец, так и хотел бы знать...

— Сколько овец можешь ты продать?

— Двенадцать, вместе с мелочью, — сказал крестьянин и почтительно поклонился.

Август к Корнелии:

— Есть у тебя ещё бумага?

— Нет, — ответила она. — Это так досадно, но больше у меня нет бумаги.

— Гм! — сказал Август. — Ты, Гендрик, мог бы сбегать в город за всеми моими книгами и протоколами.

Гендрик тотчас собрался белить.

— Но ты их не найдёшь. — Август вытащил из кармана штанов связку в восемь ключей и сказал: — Ты не найдёшь их во всех этих сундуках и несгораемых шкафах.

— Вот это здорово! Сколько ключей! — воскликнул парень.

Август: — И то четыре ключа я не ношу при себе.

Пусть Корнелия узнает число его сундуков!

Он написал договор с отцом Гендрика на контракте с Тобиасом, указал ту же цену и те же условия относительно зимнего корма, от Михайлова дня до весенней травы, сумма такая-то.

— Подписывай! Вот деньги! Готово! Ни одного лишнего слова!

Крестьянин казался смущённым и сказал:

— Всё это мне? Да не может быть!

Август отвечал, что лишнее пусть пойдёт в счёт зимнего корма. У него нет с собой мелких денег.

— А теперь, — сказал он, — теперь я желаю, чтобы ты, Корнелия, пошла вместе со мной к лошади. Я хочу осмотреть её.

Но всё вышло так неудачно! Ему так нужно было побыть с нею с глаза на глаз хоть часочек, но вся семья и соседи последовали за ними по пятам. Он напрасно старался выиграть, время, всё ходил и кружился вокруг кобылы, исследовал навоз и заставил её несколько раз стать на дыбы, но эти люди, чёрт бы их побрал, хотя и страсть какие голодные после целого дня работы, не трогались с места.

Августу пришлось окончить комедию.

— Я думал, может быть, у неё вздутие, — сказал он. — Тогда бы я в несколько минут вылечил её.

Сосед был счастлив преклониться перед богатым господином:

— Вы бы вылечили? Вот что значит быть настоящим человеком и иметь обо всём понятие!

— Тогда бы следовало только проткнуть её, — сказал Август.

— Да, но тут дело вовсе не в газах, — сказала Корнелия.

— Я это и говорю, — ответил Август.

— Да и вообще у неё ничего не болит, просто она любит брыкаться и кусаться.

— А разве этого мало?

На это они все засмеялись, а сосед заметил, что это истинная правда. Потому что разве мало, что лошадь брыкается и кусается? Он и на страшном суде будет утверждать, что этого достаточно.

Август поглядел на часы.

— Наступает вечер, — сказал он. — В другой раз я осмотрю лошадь твою подробнее, Корнелия, а сейчас мне некогда.

Но когда они шли обратно к дому, во двор въехал велосипедист, а сзади у него сидел мальчик Маттис. Это был Беньямин из Северной деревни, мокрый от пота. Корнелия тотчас вошла в избу.

— А ты всё катаешься! — сказал Тобиас.

— Как видите.

Подземные не помогли Беньямину достичь славы и богатства, но он заработал столько денег за лето, что смог купить себе велосипед и ещё кое-что. И в этом отношении он был счастливее Гендрика, у которого не было велосипеда и не предвиделось возможности получить его.

Беньямин поклонился Августу, как старому знакомому, и хотел было поздороваться с ним за руку. Но Август, строящий гараж или руководящий постройкой дороги, и сегодняшний Август были далеко не одно и то же лицо: сегодня он не намерен был замечать каждую протянутую ему руку.

Все вошли в избу.

— Я слыхал, вы покупаете овец? — спросил Беньямин.

— Да, это моя должность и профессия, — ответил Август.

— Отец хотел бы продать вам несколько штук.

— Ну что ж, пусть твой отец придёт.

— Дело в том, что он меня просил сделать это за него.

— У тебя есть письменная доверенность? — спросил Август.

— Нет, письменной как раз у меня нет, но...

— Но ведь Беньямин получит отцовский двор и все такое, — пояснил Тобиас.

— Тем лучше для него, — коротко оборвал Август.

Он был резок оттого, что ему не удалось свидание с глазу на глаз с Корнелией, и оттого, что приближался вечер и он был голоден и утомлён. К довершению всего Корнелия показалась в дверях спаленки гораздо более принаряженной, чем была до тех пор, даже с серебряным сердечком на цепочке вокруг шеи.

— Значит, торг у нас не состоится? — добродушно спросил Беньямин.

— Нет, — сказал Август и поглядел на часы.

— Вы же не станете делать различие? — сказала Корнелия с порога спаленки.

Чертовская Корнелия, она умела постоять за себя!

— Может быть, я буду делать большое различие, — отвечал Август. — Двадцать семь крон — это моя сегодняшняя цена, но после того как я посмотрю цены за границей и прочту все присланные мне телеграммы, то очень возможно, что завтра я буду платить только двадцать крон.

— Не может быть! — сказала Корнелия и совсем близко подошла к нему. — Нет, вы не захотите делать разницу между Беньямином и Гендриком, я в этом уверена.

Теперь бы он, пожалуй, несмотря на всё, сдался, потому что у неё опять были её просящие глаза, и серебряное сердечко на цепочке было дрянь, это не золотое сердечко, он бы мог сказать: «Хорошо, я беру твоих овец, Беньямин. Сколько их?» Но у него не было денег, и если б он стал просить открыть ему кредит до завтра, то они, пожалуй, не поверили бы, что он так богат. Более чем за восемь овец, он не мог заплатить, а у Беньямина их могло быть двенадцать. Он опять поглядел на часы, встал и сказал:

— У меня деловое свидание. — И, обернувшись к Беньямину, добавил: — Приходи с отцом ко мне на квартиру, в дом консула, завтра, в одиннадцать часов! Сколько у вас овец?

— Семь.

Он был спасён. Он опять сел и сказал недовольным голосом:

— Семь овец! Из-за таких пустяков не стоит беспокоить твоего отца. Я видывал стада в тридцать тысяч голов. Ты только задерживаешь людей, у меня очень важное свидание. И к тому же нет бумаги для контракта.

Корнелия принесла бумагу:

— Я как раз нашла этот последний листок!

Ну и чертёнок же эта Корнелия! Настоящий клад для того, кому она достанется.

Пока Август писал, остальные не должны были говорить. Он сейчас же остановил их болтовню:

— Так что же, писать мне этот документ, или нет?

Две сотенных бумажки появились на столе.

— А нет ли у нас кофе для дорогих гостей? — спросил Тобиас.

— Как же, но у нас только тёмный сахар, — отвечала жена.

Август встал, в десятый раз выхватил из кармана часы, пожелал спокойной ночи и вышел. Тобиас пошёл его проводить, больше никто: Корнелия не пошла. По мнению Августа, она могла бы его проводить.

— Я бы хотел поговорить с вами об одной вещи, — сказал Тобиас. — Может быть, вы не побрезгуете бросить взгляд в эту закуту?

Август сунул туда голову и спросил:

— Что здесь такое?

— Взгляните на эту овчину. Может быть, вам угодно купить её?

— Нет, — сказал Август.

— Ну да, этого и нельзя было ожидать. Но это отличная овчина, и последний, кто укрывался ею, был тот самый евангелист, который вас крестил. И потом вы бы быстро перепродали её.

Август покачал головой.

— Вы же покупаете овец, поэтому я подумал, что вы купите у меня эту замечательную овчину. Но этого нечего было ожидать. И потом вам, конечно, не нужна ни одна из всех моих вещей. Да у меня и нет никаких вещей, я до того припёрт к стене, что не знаю, куда мне деться. А когда понадобилась помощь вдове Солмунда, то ведь они не постеснялись придти ко мне в дом и потребовать, чтобы я купил билеты на какой-то увеселительный вечер, как они это называют, и пришлось выбросить три кроны. И так каждый день и каждый час всякие расходы...

Август поглядел на часы.

— Я не стану вас задерживать, — сказал Тобиас. — И стыдно так прямо просить вас, но сосед мой получил четыреста крон, а на меня пришлось только триста. Не то чтобы я завидовал ему...

— Но у него же было на четыре овцы больше, чем у тебя!

— Да. Не сердитесь на меня, но он всё-таки получил на целую сотню больше, чем я. И при этом ведь он меня же должен благодарить, потому что вы начали с меня. Поэтому я и решил, — если б вы заплатили мне сейчас за зимний корм...

— Нет, — сказал Август и пошёл.

— Ну, конечно, этого и нельзя было ожидать, — согласился Тобиас и пошёл за ним. — Ни в коем случае нельзя было ждать. Но если б вы согласились вытащить меня из пропасти и протянуть мне руку помощи, то я отдал бы вам в залог документ на мою избу. Что вы на это скажете?

Август спросил вдруг:

— А зачем Корнелия посылала за Беньямином?

— Что? За Беньямином?

— Она послала за ним брата.

— Да, — сказал Тобиас, — зачем она это сделала? Бог да простит меня, но это чёрт знает что за беготня с этим Беньямином! Недавно он подарил ей украшение, и потом он солидный и богатый муж для неё, — этого нельзя отрицать. Беньямин получит всё после своего отца, так что Корнелия ничего не потеряет. Да, вы же сами слыхали, они продали только семь овец, но в таком случае у них осталось по крайней мере две овцы с ягнятами и баран на племя. У них страсть сколько всяких вещей и всего! За Корнелию вы не беспокойтесь, — если что вам показалось не так, ей-то будет хорошо. И насколько я знаю, они скоро женятся.

Август поглядел на часы.

— Ну, так что же вы скажете относительно того, что я вам говорил? Совершенно новая изба с дверьми и окнами, и всё, что только можно пожелать.

— Мне не нужен твой дом, — сказал Август.

— Я в такой крайности. И это для вас сущий пустяк...

— Ступай к своему зятю, Беньямину, раз уж он такой молодец! — оборвал Август всю болтовню.

И он поступил тут, как настоящий мужчина и капитан...

Как раз теперь, когда он сделался богатым и важным и мог показаться во всем своём блеске, Корнелия оказалась потерянной для него. Потерянной? Совсем потерянной? Это ещё не известно. Они не видали ещё всего блеска. С каким удовольствием он покажет им своё овцеводство! У него было их теперь двадцать семь штук. Иёрн Матильдесен завтра же придёт за ними и отведёт их в горы. Август слыхал предание о том, как некто по имени Кольдевин, и позднее другой, по имени Виллац Хольмсен, пасли стада овец в горах. Это не было мечтой и чудачеством, над которым будут смеяться, наоборот, он основывает огромное дело; для начала он купит тысячу голов, может быть, ему придётся снять контору в городе...

На крутом повороте дороги перед ним очутилась вдруг Осе. Но Август прежде и Август теперь был уже не тот человек; он прошёл мимо, не поклонившись.

— Вот как! — сказала она. — Ты важничаешь.

Август шёл дальше.

— Ты опять был у неё, как я вижу.

Август обернулся:

— А тебе какое дело?

— Никакого. Но я предупредила тебя.

— Ты предупреждаешь? Неужели ты думаешь, что я обращу на это внимание?

— А вот увидишь! — закричала Осе. — Ты дрянь, ты родился в пятницу, и ты никуда не годишься.

— Ишь ты, леший! Как смеешь ты кричать людям в лицо такие вещи? — воскликнул Август и сделал по направлению к ней несколько шагов. — Я такой человек, что захочу — и тебя арестуют в любой день.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Осе.

Но это не был смех: она не смеялась, а только сказала: «Ха-ха-ха».

Август сказал под конец:

— Разное я слышал о тебе, чудовище ты этакое. Ты ходишь и расплёвываешь несчастье перед дверьми у людей, ты так напугала человека и лошадь, что они упали в водопад, ты вырвала доктору глаз. Но я не боюсь тебя, и наступит время, когда власти закуют тебя в кандалы. Попомни моё слово!

И с ней также покончено.

Он выпрямился там, где стоял у дороги, и почувствовал себя большим человеком. Чудно, что Беньямин со своими семью овцами одержал победу над ним, бессмысленно, совершенно бессмысленно. Они его не знают, они думают, что он скупает овчину, а он купит десять тысяч овец...

Август шёл и напевал что-то себе под нос, а внутри у него звучала гордая музыка. Пусть уж они простят ему это, пусть как-нибудь привыкнут к нему, козявки.

Вид маленьких домиков возле моря пронзил его сердце. Он был так богат и могуществен: он мог оставить после себя в доме Тобиаса девятьсот крон и пятьдесят крон у вдовы Солмунда, кто из них мог поступить так же? Вот тут ещё со времён старого Сегельфосса стоят эти крошечные человеческие жилища, и внутри их, уж конечно, нужда. И до того убого и пугливо это племя, что каждый раз, когда он проходит по этой части города, он видит, как здешние дикари шныряют в дыры дверей и не выходят, прежде чем он не пройдёт мимо.

Перед домом играют дети, они не замечают, что Август приближается. Человек с непокрытой головой разбивает на дрова ящик, он увидал его слишком поздно, чтобы скрыться. Август протянул старшей девочке бумажку в десять крон и сказал, чтоб она разделила деньги между всеми. Девочка так и осталась стоять с бумажкой в руке.

— Бог в помощь! — поздоровался Август.

Человек поднял руку к волосам, как бы для того, чтобы снять шляпу, хотя и был простоволос.

— Спасибо, — сказал он.

— Это твоя девочка?

— Нет.

У человека были светлые, голубоватые, как разбавленное водой молоко, глаза, и сам он казался увядшим, но одет он был неплохо.

— Ты рыбак? — спросил Август.

— Нет.

— Кто же ты тогда?

— Могильщик.

— Так, могильщик. Да, мы все умрём, и всем нам понадобится могила! — «Чертовски неразговорчивое существо, интересно, как это он устроен?» — подумал, вероятно, Август. Он спросил: — Это твоя изба?

— Да, — отвечал человек. — Теперь она моя.

— Ты один в ней живёшь?

— Нет.

Боже, что за наказание, какой крест выдавливать слова из этого урода! Август послал девочку разменять деньги и ждал, пока она вернётся. Четверо других детей стояли и глядели на него.

— Среди этих малышей нет твоих ребят? — спросил он.

— Нет. У меня нет детей.

— Они умерли?

— Вроде того, уехали.

— Так, значит, они уехали. Ты, вероятно, остался только с женой?

— Да.

Но когда девочка принесла разменянные деньги и каждый из детей получил по две кроны, с которыми все тотчас разбежались по домам, старый могильщик сказал вдруг сам:

— Точь-в-точь так делал и покойный Виллац Хольмсен!

— Он тоже раздавал мелочь?

— Да, да, да, да, да, он раздавал! — отвечал старичок и, погрузившись в воспоминания, закачал головой.

— Так ты, значит, живёшь здесь со времён Виллаца Хольмсена?

— Да, а потом я работал на мельнице у Хольменгро. А потом всё кончилось.

Понемногу старичок стал более общителен; он не был глупым, а только глубоко подавлен нуждой. И Август получил от него сведение, которое стоило десяти крон, потраченных им во время остановки на этом месте: он узнал решение загадки, над которой ломал себе голову.

— Да, я хорошо знал покойного Хольмсена, — сказал старик, — и у него был единственный сын. Я был здесь всё время и не уезжал отсюда. У Хольменгро было тоже неплохо работать; он часто давал детям, которых встречал, шиллинги. У него у самого были сын и дочь, но только они были взрослые. А потом появился Теодор.

— Отец консула?

— Да. Тоже знатный парень был этот Теодор. Он подарил мне однажды десять крон. Впрочем, это не совсем был подарок: он дал их мне за то, что я отнёс два ведра мальков в большое озеро в горах...

Август так и подскочил:

— В горное озеро? Мальков?

— Да, он пускал их в воду то там, то тут. Мы делали это рано утром, по воскресеньям, насколько я помню. Этот Теодор был такой выдумщик, он много думал про себя, и он получал этих мальков с Юга. А когда мы шли вниз, домой, он и сунул мне эти десять крон. Это было слишком много, но он дал их мне на счастье...

— Ну и что ж, развилась там рыба? — спросил испытующе Август.

— Этого я не знаю, — ответил могильщик. — Теодор не велел мне никому говорить об этом. Да, такие-то времена и такие люди были тогда в Сегельфоссе! — продолжал болтать старичок.

Он был вял, может быть слишком подавлен, чтобы хорошо относиться ко всем. Консула он хвалил особенно рьяно:

— Что за человек! И как добр ко всем! Мы его не знаем, потому что он не ходит среди нас и не показывается, но он отдаёт приказания в лавку, когда хочет помочь нам...

Пришло ещё много детей, и Август досадовал, что у него осталась так мало денег. Он роздал, что у него было, сунул последние десять крон могильщику и ушёл.