Онлайн чтение книги Месть под расчет
Часть II. Вечерний Лондон

Глава 1

Леди Хелен Клайд была окружена атрибутами смерти. Экспонаты с мест, где побывала смерть, лежали на столах; фотографии трупов висели на стенах; вызывающие ужас предметы располагались в застекленных шкафах, и среди них один особенно отвратительный – клок волос с куском скальпа. Несмотря на чудовищное окружение, мысли леди Хелен крутились вокруг еды. Чтобы отвлечься, она просмотрела копию полицейского отчета, лежавшего перед ней на столе.

– Симон, здесь все так, как и должно быть. – Леди Хелен выключила микроскоп. – Б – отрицательное, АБ – положительное, О – положительное. Полицейским это понравится?

– Хм-м-м-м, – прозвучало в ответ.

Когда ее напарник работал, ответы всегда были такими, но сейчас леди Хелен едва не рассердилась, ибо часы пробили четыре и она уже пятнадцать минут как думала лишь о чашке чая. Не замечая этого, Саймон Алкурт-Сент-Джеймс принялся откупоривать стоявшие перед ним бутылки. В них были заключены мельчайшие частицы, которые он собирался исследовать, подтверждая свою упрочивавшуюся репутацию судебного эксперта, способного установить те или иные факты по обрывкам окровавленных ниток.

Поняв, к чему ведут его приготовления, леди Хелен вздохнула и подошла к окну. Стоял конец июня, на верхнем этаже дома Сент-Джеймса окно было открыто. Оно выходило в красивый сад, окруженный кирпичной стеной. Разросшиеся цветники привлекали взгляд буйством красок. Дорожки закрывала трава.

– Пора тебе нанять кого-нибудь и привести сад в порядок, – сказала леди Хелен.

Ей было известно, что последний садовник работал тут не меньше трех лет назад.

– Да, – ответил Сент-Джеймс, доставая пару пинцетов и коробку с предметными стеклами.

Где-то внизу открылась и со стуком закрылась дверь.

Наконец-то, подумала леди Хелен, представляя, как Джозеф Коттер поднимается по лестнице из расположенной в подвале кухни, неся поднос с теплыми лепешками, свежим маслом, клубничным пирогом и чаем. К сожалению, приближавшиеся звуки – топанье и шарканье, сопровождаемые громким ворчаньем, – развеяли радостные надежды. Отодвинув один из компьютеров Сент-Джеймса, леди Хелен выглянула в обшитый деревянными панелями холл.

– Что там такое? – завопил Сент-Джеймс, и его вопрос эхом прокатился по всему дому, словно били металлом по дереву. Он вскочил с табурета, с грохотом опустив левую ногу на пол.

– Это Коттер. Он доблестно сражается с чемоданом и пакетами. Коттер, вам помочь? Что вы несете?

– Спасибо, я справлюсь, – с уклончивостью дипломата ответил Коттер, находясь тремя этажами ниже.

– Какого черта?..

Леди Хелен увидела, как Сент-Джеймс стремительно отлетел от двери и вернулся к своей работе, словно Коттеру не требовалось никакой помощи.

Все выяснилось почти тотчас. Когда Коттер маневрировал со своим грузом по нижней площадке, солнечный луч из окна высветил наклейку на чемодане. Даже с верхнего этажа леди Хелен разглядела черную надпись: Д.Коттеру/С.Ш.А. Итак, Дебора возвращается, и, судя по всему, очень скоро. А Сент-Джеймс как ни в чем не бывало поглощен своими волокнами и стеклами. Он наклонился над микроскопом, регулируя фокус.

Леди Хелен спустилась вниз по лестнице, но Коттер отмахнулся от нее.

– Я сам, – проговорил он. – Не утруждайте себя.

– А я хочу утруждаться. Как вы.

Коттер улыбнулся, ведь им-то двигала отцовская любовь к дочери, о чем леди Хелен, естественно, знала; он отдал гостье широкий плоский пакет, который пытался удержать под мышкой, но чемодан оставил в своем ведении.

– Дебора возвращается домой? – тихо спросила леди Хелен.

– Возвращается. Сегодня, – так же тихо ответил Коттер.

– Саймон ничего не говорил.

Коттер покрепче ухватил чемодан.

– Неудивительно, правда? – мрачно отозвался Коттер.

Одолев последний лестничный пролет, Коттер втащил чемодан дочери в ее спальню, находившуюся слева, тогда как леди Хелен помедлила на пороге лаборатории. Она прислонила пакет к стене и задумчиво постучала по нему, не сводя взгляда со своего друга. На Сент-Джеймса это не произвело впечатления.

Такое поведение казалось ему самым эффективным. Рабочие столы и микроскопы стали для него надежной защитой от всех, а постоянная работа – наркотиком, заглушавшим боль потери. Оглядевшись, леди Хелен вдруг поняла, что лаборатория из центра профессиональной жизни Сент-Джеймса превратилась в его убежище. В большой комнате стоял слабый запах формальдегида, на стенах висели анатомические таблицы, диаграммы, полки, на полу скрипели доски, потолок был стеклянным, и молочно-белое теплое солнце казалось здесь безликим. Все пространство внутри было уставлено поцарапанными столами, высокими табуретами, микроскопами, компьютерами и другим оборудованием для исследования всего – от крови до пуль. В боковой стене была дверь, что вела в темную комнату Деборы Коттер. Она оставалась запертой все годы отсутствия Деборы, и леди Хелен не представляла, как поступит Сент-Джеймс, если дверь вдруг распахнется и ему не удастся избежать попытки Деборы вновь завладеть его сердцем.

– Саймон, сегодня возвращается Дебора. Почему ты не сказал мне?

Сент-Джеймс вынул стеклышко из микроскопа и заменил его другим, настроив микроскоп на большее увеличение. Через пару минут он сделал короткую запись.

Перегнувшись через стол, леди Хелен выключила микроскоп.

– Она возвращается домой, а ты за весь день ни разу не упомянул об этом. Почему, Саймон? Ответь мне.

Не произнося ни слова, Сент-Джеймс довольно долго смотрел куда-то мимо нее.

– Коттер, в чем дело?

Леди Хелен обернулась. В дверях, хмурясь и вытирая лоб белым носовым платком, стоял Коттер.

– Вам не надо ехать в аэропорт, мистер Сент-Джеймс, – торопливо проговорил он. – Лорд Ашертон встретит ее. И я тоже. Он звонил час назад. Мы обо всем договорились.

Ответом Коттеру было тиканье настенных часов, пока откуда-то с улицы не послышался яростный младенческий вопль.

Сент-Джеймс пошевелился на своем табурете:

– Отлично. Лучше не придумаешь. У меня полно работы.

Ничего не понимавшей леди Хелен хотелось кричать от возмущения. Одно ей все же было ясно – жизнь круто переменилась. Не зная, кому задать свои вопросы, она переводила взгляд с Сент-Джеймса на Коттера и обратно, однако выражение их лиц предостерегало ее от излишней торопливости. И все же Коттеру как будто было что сказать. Он ждал, когда Сент-Джеймс что-нибудь произнесет и это позволит ему расширить границы откровенности. Но Сент-Джеймс ограничился тем, что пригладил непослушные волосы, после чего Коттер переступил с ноги на ногу и сказал:

– У меня еще есть дела.

Он кивнул головой и вышел из лаборатории, сгорбившись, словно все еще нес чемодан, и устало передвигая ноги.

– Как это понимать? – спросила леди Хелен. – Томми будет встречать Дебору в аэропорту? Почему Томми? Почему не ты?

Вопросы были резонные. Томас Линли, лорд Ашертон, был старым другом Сент-Джеймса и леди Хелен, отчасти и коллегой, поскольку последние десять лет служил в отделе расследования уголовных преступлений Нью-Скотленд-Ярда. И в том, и в другом качестве он был частым гостем в Чейн-Роу-хаус, но когда, спросила себя леди Хелен, он сумел познакомиться с Деборой настолько близко, чтобы встречать ее в аэропорту? Вот так запросто позвонить ее отцу, словно он приходится… так кем же, черт побери, Томми приходится Деборе?

– Он навещал ее в Америке, – сказал Сент-Джеймс. – Много раз. Разве он не говорил тебе?

– Боже мой. – Леди Хелен была в замешательстве. – Откуда ты знаешь? Во всяком случае, не от Деборы. А Томми знает, что ты всегда…

– Коттер сказал в прошлом году. Думаю, его как отца некоторое время мучили сомнения относительно намерений Томми.

Этот сухой немногословный комментарий сказал леди Хелен куда больше, чем если бы Сент-Джеймс позволил своим чувствам вылиться наружу, и она всей душой рванулась ему навстречу:

– Наверно, это было ужасно, я говорю о трех последних годах, когда ее тут не было?

Сент-Джеймс придвинул к себе другой микроскоп и долго, самым тщательным образом стирал пылинку, которая никак не желала подчиниться ему.

Тем временем леди Хелен не сводила с него внимательного взгляда, отлично понимая, что уходящее время в сочетании с его проклятым нездоровьем с каждым годом все больше лишали его уверенности в себе как в мужчине. Ей хотелось сказать ему, что он не прав. Ей хотелось сказать ему, что все это его выдумки. Однако это выглядело бы почти как жалость, а у нее не было ни малейшего желания причинять ему лишнюю боль.

Стукнула парадная дверь, избавив Сент-Джеймса от необходимости отвечать. Потом послышались быстрые шаги. Одолеть три этажа без единой передышки и с такой скоростью мог лишь один человек.

– Похоже, Сидни вернулась, – произнес Сент-Джеймс за несколько мгновений до того, как его младшая сестра буквально влетела в лабораторию.

– Так и знала, что ты здесь, – объявила Сидни Сент-Джеймс, целуя брата в щеку. – Мне нравится твое платье, Хелен, – усевшись на табурет, проговорила она вместо приветствия, обращаясь к приятельнице брата. – Новое? Как ты умудряешься выглядеть такой свежей в четверть пятого?

– Уж коли мы заговорили о свежести…

Сент-Джеймс не без удивления рассматривал довольно странный наряд сестры. Сидни рассмеялась:

– Кожаные брюки. О чем ты подумал? У меня была еще и шуба, но я оставила ее у фотографа.

– Не слишком ли тепло для лета? – спросила леди Хелен.

– Ужасно, правда? – весело согласилась с ней Сидни. – Меня с десяти часов утра продержали на мосту Альберта в кожаных штанах и шубе. Больше на мне ничего не было. И еще я с шофером сидела на крыше такси 1951 года – не могу понять, откуда берутся такие манекены. Глядел на меня, как извращенец. Ах да, еще немножко au naturel тут, там. Если уж совсем честно, то моего au naturel. Шоферу только и нужно было, что смотреть на меня, изображая Джека Потрошителя. Рубашку я позаимствовала у одного из осветителей. Потом нас осчастливили перерывом, и я подумала, почему бы мне не нанести визит братику. – Она с любопытством оглядела комнату. – Уже пятый час. Где чай?

Сент-Джеймс кивнул на пакет, который леди Хелен оставила прислоненным к стене:

– Сегодня мы не в форме.

– Сид, вечером прилетает Дебора, – сказала леди Хелен. – Ты знала?

Сидни просияла:

– Наконец-то! Это ее? Отлично! Посмотрим.

Она соскочила с табурета, потрясла пакет, словно это был преждевременный рождественский подарок, и стала сдирать обертку.

– Сидни, – попытался остановить сестру Сент-Джеймс.

– Да ну. Ты же знаешь, она никогда не против. – Сидни развернула коричневую бумагу и, развязав шнурки на черном портфолио, достала верхний портрет. Внимательно вглядевшись в него, присвистнула сквозь зубы. – Господи, она еще никогда так хорошо не работала.

Сидни протянула фотографию леди Хелен, а сама стала смотреть следующую.

Я в ванне. Так было написано небрежным почерком внизу. На фотографии оказалась сама обнаженная Дебора, повернутая в три четверти к фотоаппарату. Композиция была тщательно продумана: неглубокая ванна, наполненная водой, нежный изгиб позвоночника, рядом стол с кувшином, головными щетками, расческой, проникающий в комнату свет падает на левую руку, левую ногу и левое плечо. С помощью фотоаппарата, изобразив себя как модель, Дебора скопировала «Ванну» Дега. Это было очень красиво.

Леди Хелен подняла взгляд на Сент-Джеймса, который кивнул вроде бы одобрительно, а потом вернулся к своим микроскопам и принялся что-то искать в бумагах.

– Вы знали? Неужели вы не знали? – нетерпеливо спрашивала Сидни.

– Что? – переспросила леди Хелен.

– Что у Деборы роман с Томми. С Томми Линли! Мне сказала мамина кухарка. Хотите верьте, хотите – нет. Судя по ее словам, Коттер против. Правда, Саймон, ты должен поговорить с Коттером. И с Томми тоже. С его стороны нечестно закрутить с Деб, не посоветовавшись со мной. Кстати. – Она вновь уселась на табурет. – Мне надо рассказать вам о Питере.

Леди Хелен с облегчением вздохнула, когда Сидни переменила тему.

– О Питере? – переспросила она, поощряя Сидни продолжать.

– Представляете, – Сидни развела руками, нарочито драматизируя сцену, – Питер Линли и фея ночи – вся в черном, с гривой черных волос, ну прямо туристка из Трансильвании – были застуканы в Сохо flagrante delicto! [1]На месте преступления (лат.)

– Брат Томми? – уточнила леди Хелен, зная способность Сидни все запутывать. – Не может быть. Ведь он на все лето уехал в Оксфорд, разве нет?}

– Оказалось, он занимается куда более интересными делами, чем учеба в университете. К черту историю, литературу, искусство.

– Сидни, о чем ты говоришь? – спросил Сент-Джеймс, когда она спрыгнула с табурета и стала, как щенок, красться по комнате.

Включив микроскоп леди Хелен, Сидни заглянула в него:

– Боже мой! Что это?

– Кровь, – ответила леди Хелен. – Так что с Питером Линли?

Сидни поправила резкость.

– Это было… подождите… В пятницу вечером. Да, правильно, потому что на пятницу у меня была назначена вечеринка в Уэст-энде, и тогда-то я видела Питера. Он катался по земле. Дрался с проституткой! Как вы думаете, Томми понравится, когда он узнает об этом?

– Уже целый год Томми нет покоя с Питером, – сказала леди Хелен.

– Еще бы! – Сидни жалобно поглядела на брата. – Чай все-таки будет? Еще есть надежда?

– Надежда есть всегда. Заканчивай со своей историей.

Сидни скривилась:

– Это почти все. Джастин и я случайно наткнулись на Питера, который в темноте дрался с женщиной. Он бил ее по лицу, словно так и надо, и Джастин оттащил его. А женщина – вот что немного странно – вдруг стала смеяться. Наверно, это была истерика. Но прежде, чем мы смогли удостовериться, так это или не так, она убежала. Питера мы отвезли домой. У него жалкая квартирка в Уайтчепел. А на лестнице, Саймон, его поджидала желтоглазая девица в вонючих джинсах. – Сидни пожала плечами. – Как бы то ни было, Питер ни слова не сказал мне ни о Томми, ни об Оксфорде. Наверно, ему было стыдно. Уверена, меньше всего он ожидал увидеть знакомых, когда воевал на темной улице.

– А ты что там делала? – спросил Сент-Джеймс. – Это Джастин привез тебя в Сохо?

Сидни отвела взгляд.

– Как ты думаешь, Деб пофотографирует меня? Теперь, когда я постриглась, мне надо делать новый портфолио. Ты ничего не сказал, Саймон, а ведь теперь у меня волосы короче, чем у тебя.

Однако не так просто было отвлечь внимание Сент-Джеймса.

– Разве ты не рассталась с Джастином Бруком?

– Хелен, что ты думаешь о моей прическе?

– Так как насчет Брука, Сид?

Взглядом извинившись перед леди Хелен, Сидни вновь повернулась к брату. Внешнее сходство брата и сестры было поразительным: одинаковые черные вьющиеся волосы, одинаковые худощавые лица с орлиным профилем, одинаковые голубые глаза. Вот только зеркало было кривым. С одной стороны живое подвижное лицо, с другой – смиренная отстраненность. Они были как до и после, как прошлое и будущее, соединенные неразрывными узами крови.

И все-таки Сидни попыталась это опровергнуть.

– Не изображай наседку, Саймон.

***

Звон будильника разбудил Сент-Джеймса. Три часа ночи. Довольно долго – в полусне – он соображал, где находится, пока боль в шее не разбудила его окончательно. Поерзав в кресле, он медленно встал, с трудом управляясь с затекшим телом. Осторожно потянулся и подошел к окну, чтобы поглядеть на Чейн-Роу.

Лунные лучи посеребрили листья на деревьях, коснулись отреставрированных домов напротив, музея Карлейля, церкви на углу. В прошедшие несколько лет здесь случился настоящий ренессанс, перенесший все пространство на берегу реки из богемного прошлого в неведомое будущее. Сент-Джеймсу это было по душе.

Он вернулся в кресло. Рядом на столике стояла рюмка, в которой было немножко бренди. Сент-Джеймс выпил ее, выключил лампу и вышел из кабинета, держа путь по узкому коридору в направлении лестницы.

По ступенькам он шел медленно, волоча больную ногу и наваливаясь на перила. С раздражением покачал головой из-за своего нелепого кривляния по поводу возвращения Деборы.

Коттер уже несколько часов как вернулся из аэропорта, но его дочь задержалась всего на несколько минут и носа не показала из кухни. Сидя в своем кабинете, Сент-Джеймс слышал ее смех, голос ее отца, лай собаки. Ему было легко представить, как кот спрыгнул с подоконника, чтобы поздороваться с ней. Воссоединение семьи продолжалось около получаса. А потом вместо Деборы у него в кабинете появился Коттер и неловко сообщил, что Дебора уехала вместе с лордом Ашертоном. С Томасом Линли. Со старым другом Сент-Джеймса. Смущение Коттера из-за поведения дочери лишь усугубило и без того непростую ситуацию.

– Она сказала, что ненадолго, – пробормотал Коттер. – Сказала, что сразу вернется. Сказала, что…

Сент-Джеймс хотел остановить его, но не мог придумать предлог. В конце концов ему пришло в голову объявить, что уже поздно и пора спать. После этого Коттер оставил его в покое.

Понимая, что ему не заснуть, Сент-Джеймс остался в кабинете и взял в руки научный журнал. Шли часы, он ждал возвращения Деборы. Умом он понимал, что в их встрече нет никакого смысла. А сердце не желало ничего понимать и не давало покоя нервам.

Вот идиотизм, думал он и продолжал восхождение по лестнице. Более того, подчиняясь сердцу, которое противостояло уму, он направился не в свою спальню, а в Деборину – на последнем этаже. Дверь была открыта.

Спальня Деборы представляла собой маленькую комнатку с разнородной обстановкой. Старый дубовый шкаф на ненадежных ножках, но с любовью отреставрированный, стоял у стены. Под стать ему дубовый стол украшала белликская ваза с розовыми краями. Выцветший овальный коврик, связанный матерью Деборы ровно за десять месяцев до смерти, лежал на полу. У окна – узкая железная кровать, в которой Дебора спала еще ребенком.

Три года, пока Деборы не было, Сент-Джеймс не входил в эту комнату. Да и сейчас он сделал это с неохотой, но все же подошел к открытому окну, на котором ночной ветерок теребил белые занавески. Даже на такую высоту долетал легкий аромат цветов из сада.

Пока Сент-Джеймс наслаждался запахами ночи, серебристый автомобиль выехал из-за угла Чейн-Роу на Лордшип-плейс и остановился возле старых садовых ворот. Сент-Джеймс узнал «Бентли» и мужчину за рулем, который повернулся к молодой женщине, сидевшей рядом, и обнял ее.

Луна, освещавшая улицу, осветила и автомобиль, и Сент-Джеймс, не в силах пошевелиться и отойти от окна, даже если бы хотел – а он не хотел, – смотрел, как светловолосый Линли наклоняется к Деборе. Она подняла руки, провела ими по его волосам, потом по его лицу и притянула голову Линли к своей шее, к своей груди.

Сент-Джеймс заставил себя перевести взгляд на сад. Гиацинт, живокость, бурачок, мысленно произносил он. Нужно что-то делать с южноафриканскими лилиями. Пора привести сад в порядок. Надо заняться им. Нет, смешно думать, что сад излечит его от сердечной боли.

Дебору он знал с самого ее рождения. Она выросла членом небольшой семьи в Челси, будучи дочерью полуняньки, полуслуги, полунаперсника, полудруга Сент-Джеймса. В самые тяжелые времена она была постоянно рядом с ним, и ее присутствие не раз спасало его от отчаяния. А теперь…

Она сделала свой выбор, думал он и пытался убедить себя, что ему это безразлично, что он в состоянии это принять, что, потеряв ее, он может жить как ни в чем не бывало дальше.

Сент-Джеймс пересек лестничную площадку и вошел в лабораторию; включил самую сильную лампу и направил ее луч на отчет о токсикологическом анализе. Несколько минут он безуспешно пытался понять прочитанное – жалкая попытка взять себя в руки, – прежде чем услыхал шум мотора и вскоре после этого шаги Деборы.

Включив еще одну лампу, он подошел к двери, охваченный тревогой, желанием найти какие-то слова, объяснить, почему он наверху, одетый, в три часа ночи. Однако ему не хватило времени, ибо Дебора взбежала по лестнице так же быстро, как это обычно делала Сидни, положив конец ожиданию.

Ступив на последний лестничный пролет, она остановилась, увидав его:

– Саймон!

Все было враз забыто. Саймон протянул к ней руки, и она тотчас оказалась в его объятиях. Иначе и быть не могло. Она принадлежала этому дому. Они оба знали это. Забыв обо всем на свете, Сент-Джеймс наклонился в поиске ее губ, но наткнулся на гриву волос и учуял запах сигарет Линли, с горечью напомнив себе, что она уже не та, какой была когда-то.

Запах сигарет привел его в чувство, и он отпустил ее. От него не укрылось, что время и расстояние сделали свое дело и он в своем воображении весьма преувеличивал ее физическую привлекательность, приписывая ей то, чего у нее никогда не было. Пришлось признать очевидное. Дебора не была красавицей в обычном смысле этого слова. У нее не было аристократичности Хелен. Не было и провоцирующей живости Сидни. Зато у нее были теплота и любовь, понимание и мудрость, что с очевидностью выдавало ее милое лицо, копна медных волос, веснушки на переносице.

Однако Дебора заметно изменилась. Слишком похудела, так что тонкие жилки почти выходили на поверхность. Но разговаривала она с Саймоном, как прежде:

– Ты работал? Но ведь не ждал меня, нет?

– Только так мне удалось отправить твоего отца в постель. Он думал, что Томми похитит тебя уже сегодня.

Дебора засмеялась:

– Похоже на папу. Ты тоже так думал?

– Томми сглупил, что не сделал этого.

Сент-Джеймсу оставалось только поражаться, как они умудрялись разговаривать словно сразу на двух языках. Обнявшись, они аккуратно обошли молчанием разговор о причинах отъезда Деборы из Англии, как будто заранее сговорились разыгрывать прежнюю дружбу, к которой, увы, не было возврата. Но даже фальшивая дружба предпочтительнее разрыва.

– У меня кое-что есть для тебя.

Сент-Джеймс повел Дебору в лабораторию и открыл дверь в ее темную комнату. Когда он включил свет, то услыхал, как она вскрикнула от изумления, увидав на месте старого черно-белого увеличителя новый, цветной.

– Саймон! – Она прикусила губу. – Это!.. Ты очень добр. Правда… Ведь ты не должен… И все-таки ты ждал меня.

Лицо Деборы пошло некрасивыми пятнами, напоминая Сент-Джеймсу, что она никогда не умела скрывать свои чувства.

Дверная ручка, которую он сжимал в ладони, казалась ему необычно холодной. Сент-Джеймс был уверен, что подарок обрадует Дебору. Не тут-то было. Получилось так, что, не спросив разрешения, он нарушил границу между ними.

– Мне хотелось как-то отметить твое возвращение, – сказал он. Дебора не отозвалась. – Мы скучали по тебе.

Дебора погладила увеличитель.

– Перед самым отъездом у меня была выставка в Санта-Барбаре. Ты знал? Томми сказал тебе? Я звонила ему, потому что, ну, об этом всегда мечтаешь. Приходят люди, им нравится то, что они видят. Даже покупают… Я так волновалась. Мне пришлось пользоваться школьными увеличителями, и мне помнится, я думала о том, смогу ли когда-нибудь купить новые фотоаппараты, без которых… А тут твой подарок. – Она прошлась по своей лаборатории, осмотрела все бутылки и все коробки, новые лотки и даже фиксаж и приложила ладонь к губам. – Ты все предусмотрел. Ох, Саймон, такого… Правда, я не ожидала этого. Всё… Тут всё как я хотела. Спасибо. Огромное тебе спасибо. Обещаю, буду приезжать каждый день и работать тут.

– Приезжать?

Сент-Джеймс оборвал себя, осознав, что только отсутствие здравого смысла, когда он наблюдал сцену в автомобиле, не позволило ему предвидеть очевидное.

– Ты не знаешь? – Дебора выключила свет и вернулась в лабораторию Сент-Джеймса. – У меня есть квартира в Паддингтоне. Томми снял ее для меня в апреле. Он не сказал тебе? И папа не сказал? Я переезжаю туда завтра.

– Завтра? Как это понимать? Сегодня?

– Сегодня. И если мы не поспим хотя бы немного, то завтра нам лучше не показываться никому на глаза. Поэтому спокойной ночи. И спасибо, Саймон. Правда спасибо.

Дебора легко коснулась щекой его щеки, пожала ему руку и исчезла.

Ничего не попишешь, думал Сент-Джеймс, как завороженный глядя ей вслед.

И направился к лестнице. В своей комнате Дебора прислушивалась к его шагам. Эти звуки крепко сидели в ее памяти и, наверно, не покинут ее до самой могилы. Легкое движение здоровой ноги и тяжелое – больной. Его побелевшая рука, вцепившаяся в перила. Вздох облегчения, когда равновесие восстановлено. А по лицу никогда ничего не заметишь.

Дебора подождала, пока захлопнется дверь этажом ниже, и подошла к окну, как некоторое время назад Сент-Джеймс, о чем, естественно, она не догадывалась.

Три года, подумала она. Как же сильно он похудел, каким выглядит изможденным и больным! На угловатом некрасивом лице словно выгравирована история его страданий. Как всегда, слишком длинные волосы. Она вспомнила их шелковистость. Его глаза – они говорили с ней, даже когда он молчал. Губы, нежно касавшиеся ее губ. Чувствительные руки – руки художника, касавшиеся ее подбородка, – привлекавшие ее к нему.

– Нет. С этим покончено.

Дебора спокойно произнесла эти слова, обращаясь к наступающему утру. Потом отвернулась от окна, стащила с кровати стеганое покрывало и легла не раздеваясь.

Не думай о нем, приказала она себе. Ни о чем не думай.

Глава 2

Всегда один и тот же страшный сон: прогулка от Букбэр-роу до Гриндейл-Тарн под дождем, освежающая и очищающая, какая может привидеться только во сне. Выходящие на поверхность камни, легкий бег по открытой пустоши, беспорядочное, захватывающее дух и вызывающее смех, скольжение вниз, в воду. Радостное возбуждение, всплеск энергии, приток крови к ногам, который он чувствовал во сне, – он мог бы поклясться, что чувствовал.

А потом пробуждение, с болезненным содроганием, в кошмар. Он лежит в постели, глядит в потолок и мечтает стать равнодушным к одиночеству. А как забыть о боли?

Открылась дверь спальни, и вошел Коттер, неся поднос с чаем. Он поставил поднос на ночной столик и внимательно поглядел на Сент-Джеймса, прежде чем раздвинуть шторы.

Утренний свет, словно электрический разряд, проник через глаза прямо в мозг, и Сент-Джеймс почувствовал, как непроизвольно дернулся.

– Я принесу вам лекарство, – сказал Коттер и, налив чай в чашку, исчез в ванной комнате.

Оставшись один, Сент-Джеймс заставил себя сесть, однако он не мог не поморщиться от звуков, чудовищно усиленных грохотом в его собственной голове. Стук дверцы шкафчика с лекарствами был подобен выстрелу винтовки, а журчание воды в ванне – вою локомотива. Вернулся Коттер с пузырьком в руке.

– Двух будет достаточно. – Он подал Сент-Джеймсу таблетки и молчал, пока тот не проглотил их. – Видели Деб? – спросил он как бы между прочим.

Словно ответ не имел для него никакого значения, Коттер вновь отправился в ванную, поскольку считал для себя обязательным проверить, не слишком ли горяча вода. Это было совсем не обязательно, однако придало заданному вопросу определенное звучание. Коттер играл в игру «слуга-хозяин», поэтому в его вопросе должна была быть незаинтересованность, которой на самом деле не было и в помине.

Сент-Джеймс положил в чашку с чаем много сахара и сделал несколько глотков. Потом опять откинулся на подушки в ожидании, когда подействует лекарство.

Из двери ванной комнаты появился Коттер.

– Да. Я видел ее.

– Она изменилась, правда?

– Это естественно. Ее долго не было.

Сент-Джеймс подлил чаю в чашку, после чего неохотно поднял взгляд на отца Деборы. Написанная на нем решимость сказала Сент-Джеймсу, что, если он промолчит, Коттер сочтет это приглашением к откровенности, которой ему-то как раз хотелось избежать. Коттер не двигался с места. В своем обмене репликами они зашли в тупик. И Сент-Джеймс сдался:

– Что случилось?

– Лорд Ашертон и Деб. – Коттер провел ладонью по редеющим волосам. – Мистер Сент-Джеймс, я знал, что когда-нибудь у Деб появится мужчина. Чего тут сложного? Но ведь мне было известно, что она чувствует… ну, я полагал, я думал, что… – От уверенности Коттера не осталось и следа. Он стряхнул с рукава невидимую нитку. – Я боюсь за нее. Ну что такому человеку, как лорд Ашертон, нужно от Деб?

Конечно же, он хочет жениться на ней. Ответ пришел сам собой, однако Сент-Джеймс не озвучил его, хотя понимал, что мог бы подарить покой измученной душе Коттера. Вместо этого ему захотелось предостеречь Коттера насчет некоторых черт характера Линли. Вот было бы забавно изобразить старого друга Дорианом Греем. Противно.

– Возможно, это совсем не то, о чем вы думаете, – проговорил Сент-Джеймс.

Коттер провел пальцем по ручке двери, словно стер пыль, и кивнул, не убежденный словами Сент-Джеймса.

Притянув к себе костыли, Сент-Джеймс поднялся на ноги и зашагал по комнате в надежде, что Коттер воспримет это как конец разговора. Не тут-то было.

– У Деб квартира в Пэддингтоне. Она сказала вам? Лорд Ашертон содержит девочку, словно она какая-нибудь проститутка.

– Вы не правы, – отозвался Сент-Джеймс, завязывая пояс на халате, поданном ему Коттером.

– Откуда у нее деньги? – не умолкал Коттер. – Если не он, то кто оплачивает квартиру?

Сент-Джеймс стал двигаться в сторону ванной, откуда доносился такой шум воды, что было очевидно – расстроенный Коттер забыл, как быстро наполняется ванна. Перекрыв воду, Сент-Джеймс как будто нашел способ закончить неприятный разговор.

– Коттер, вам нужно поговорить с ней, если у вас появились нехорошие мысли. Другого пути нет.

– У меня мысли? А у вас их нет? И ничего не говорите. Я еще не ослеп и отлично все вижу. – Коттер решил идти до конца. – Я хотел с ней поговорить. И ничего не получилось. Она уехала с ним, прежде чем я успел сказать хоть слово. А сегодня опять ускакала чуть свет.

– Уже? С Томми?

– Нет. На сей раз одна. В Пэддингтон.

– Поезжайте к ней в гости. Поговорите с нею. Ей, верно, тоже хочется побыть с вами наедине.

Коттер обошел Сент-Джеймса и принялся с излишней тщательностью готовить для него бритвенные принадлежности. С беспокойством наблюдая за этим, Сент-Джеймс понял, что худшее еще впереди.

– Надо спокойно, серьезно поговорить. Я как раз думал об этом. Но разговаривать должен не я. Кто послушает отца? Вы понимаете?

Сент-Джеймс понимал.

– Не думаете же вы…

– Деб обожает вас. С детства. – В голосе Коттера звучал вызов. Он был не тем человеком, который отступится перед шантажом, если уверен в правильности своего – и Сент-Джеймса – решения. – Если бы вы предостерегли девочку. Большего я не прошу.

Предостеречь? Каким образом? Дебора, не встречайся с Томми. Иначе, поверь мне, ты можешь стать его женой. Бессмыслица.

– Всего пара слов, – стоял на своем Коттер. – Она доверяет вам. Как я.

Сент-Джеймс подавил недовольный вздох. Проклятая преданность Коттера во все годы его болезни. Слишком много он задолжал ему. Вот и наступил день расплаты.

– Отлично, – проговорил Сент-Джеймс. – У меня найдется сегодня немного времени, если у вас есть ее адрес.

– Есть. Вот увидите, Дебора обрадуется.

Это уж точно, подумал, мысленно усмехаясь, Сент-Джеймс.

***

Дом, в котором располагалась квартира Деборы, назывался «Шрюсбери Корт Апартментс», и Сент-Джеймс довольно легко отыскал его в Сассекс-Гарденс между двумя потрепанными домами с меблированными комнатами. Недавно отреставрированный, высокий, сверкающий с фасада портланд-цементом, он был огорожен железным забором с калиткой, от которой шла зацементированная дорожка, соединявшая парадный вход, напоминавший вход в пещеру, с дополнительными квартирами, расположившимися на первом этаже.

Сент-Джеймс нажал на кнопку рядом с фамилией «Коттер», послышалось жужжание, и дверь отворилась в небольшой коридор, где пол был покрыт черно-белой плиткой. И вокруг дома, и внутри было на удивление чисто, а слабый запах дезинфекции подтверждал, что так будет всегда. Мебели тут не предполагалось, да и какая мебель в подъезде? На двери аккуратная табличка «concierge» – словно иностранное слово должно было придать дому респектабельность. И лифт есть.

Квартира Деборы была на верхнем этаже. Поднимаясь в лифте, Сент-Джеймс размышлял о том, в какое дурацкое положение его поставил Коттер. Дебора уже взрослая и вряд ли потерпит чье-либо вмешательство в свою жизнь.

Едва он постучал, как дверь открылась, словно Дебора весь день только и делала, что поджидала его. Однако радость на ее лице мгновенно сменилась удивлением, и она помедлила, прежде чем отступила в сторону, предлагая ему войти.

– Саймон! Вот уж не ждала… – Она протянула руку и почти тотчас уронила ее, не дождавшись рукопожатия. – Ты удивил меня. Я ждала… правда, ты… как раз вовремя… Ох, что это со мной? Пожалуйста, входи.

Слово «квартира» можно было бы счесть эвфемизмом, поскольку новый дом Деборы представлял собой нечто крошечно-однокомнатное, спальню и гостиную одновременно. Однако здесь оказалось уютно, на что, очевидно, потрачено много сил. Светло-зеленая краска на стенах по-весеннему радовала взгляд. Возле одной из стен стоял диван-кровать с ярким многокрасочным покрывалом и несколькими вышитыми подушками. На другой висели фотографии Деборы, которые Сент-Джеймс не видел прежде, – результат ее многолетнего обучения в Америке. Из стереопроигрывателя, стоявшего возле окна, слышалась тихая мелодия. Дебюсси. Прелюдия к «Послеполудню фавна».

Сент-Джеймс обернулся, чтобы высказать свое мнение о комнате – здесь и в помине не было эклектичного убранства прежней спальни Деборы, – и обратил внимание на крошечную нишу слева от двери, в которой разместилась кухонька и был крошечный столик, накрытый для чаепития на двоих.

Ему надо было сообразить сразу, как только она открыла дверь. Не в ее привычках бездельничать посреди дня в красивом летнем платье вместо джинсов.

– Ты кого-то ждешь. Извини. Мне надо было позвонить.

– Все в порядке. Это не имеет значения. Правда. – Она обвела рукой комнату. – Ну, что ты думаешь? Тебе нравится?

Сент-Джеймс подумал, что для однокомнатной квартиры здесь совсем не плохо: спокойно, уютно, особенно для мужчины, если он захочет полежать с ней рядом, сбросив с себя бремя дневных забот ради наслаждения любовью. Но какого ответа ждет от него Дебора? Чтобы ничего не говорить, Сент-Джеймс подошел к стене с фотографиями.

Хотя их висело больше дюжины, они группировались так, что взгляд первым делом падал на черно-белое изображение мужчины, стоявшего спиной к фотоаппарату, но с повернутой в профиль головой, при этом его мокрые кожа и волосы контрастировали с черным как смоль фоном.

– Фотографии Томми удались.

Дебора подошла к нему:

– Ты правда так думаешь? Мне хотелось подчеркнуть его мускулы. И все-таки я не уверена… Света мало. Не знаю. То мне кажется, что получилось хорошо, а то хочется порвать ее в клочки.

Сент-Джеймс улыбнулся:

– Ты, как обычно, строга к себе.

– Да уж. И никогда не бываю довольна своей работой. Такая я.

– Мне нравится фотография. И твоему отцу наверняка понравилась бы. Пожалуй, привезем сюда Хелен, чтобы получить третье мнение. Тогда ты сможешь отпраздновать свой успех тем, что выкинешь ее, заявив, будто из нас никогда не выйдет объективных судей.

Дебора засмеялась:

– Во всяком случае, я не требую комплиментов.

– Не требуешь. И никогда не требовала.

Он опять повернулся к стене, и ничего не осталось от скоротечной радости, какую вызвал в нем разговор с Деборой.

Рядом с черно-белой фотографией была другая. И на ней опять голый Линли сидит на старой железной кровати, укрыв простыней нижнюю часть тела. Одна нога согнута, рука на колене, он смотрит в сторону окна, возле которого стоит Дебора, спиной к фотоаппарату, и солнце освещает ее правое бедро. Желтые занавески вздыблены, наверняка за ними скрыт провод, благодаря которому Деборе удалось сделать снимок. Сценка выглядит как спонтанная, словно Дебора проснулась рядом с Линли и ей вдруг понравилось сочетание желтых занавесок и утреннего солнца.

Сент-Джеймс смотрел на фотографию, стараясь делать вид, будто его интересует исключительно искусство, а на самом деле понимая, что нашел подтверждение догадке Коттера относительно Деборы и Линли. Несмотря на то, что Сент-Джеймс видел ночью в машине, ему никак не хотелось терять спасительную ниточку надежды. И вот ее больше нет. Он взглянул на Дебору. Два красных пятна появились у нее на щеках.

– Господи, хозяйка-то из меня никудышная! Хочешь что-нибудь выпить? Джин с тоником? Или виски? Чай? У меня есть чай. Много чая. Я как раз собиралась…

– Нет, ничего не надо. Ты ведь ждешь гостей. Мне не стоит задерживаться.

– Останься и выпей чаю. Я поставлю еще одну чашку.

Дебора направилась в свою кухоньку.

– Пожалуйста, Дебора, ничего не надо, – торопливо проговорил Сент-Джеймс, представляя неловкую ситуацию, когда Дебора и Линли будут вести с ним вежливую беседу, мысленно посылая его ко всем чертям. – Это нехорошо.

Дебора замерла с чашкой и блюдцем в руках:

– Нехорошо? Что нехорошо? Это же всего лишь…

– Послушай, птенчик, – сказал он, желая исполнить свой долг, сдержать обещание, которое он дал ее отцу, и уйти. – Твой отец очень волнуется.

Дебора с заученной аккуратностью поставила на стол блюдце, потом еще осторожнее поставила на него чашку. Накрыла их салфеткой.

– Понятно. Ты приехал как эмиссар моего отца. Вот уж не ожидала, что ты возьмешься за такую роль.

– Дебора, я обещал ему, что поговорю с тобой.

В это мгновение – возможно, из-за его изменившегося тона – пятна на ее щеках стали еще ярче. Она крепко сжала губы. Потом подошла к дивану, села и обхватила себя руками.

– Ладно. Продолжай.

Сент-Джеймсу не померещилось, что на ее лице промелькнуло гневное выражение. И в ее голосе он услышал едва сдерживаемую ярость. Тем не менее решил проигнорировать и то и другое, полагая себя обязанным исполнить обещание, которое дал Коттеру. Он не мог уйти, не высказав Деборе сомнения отца самым доходчивым образом.

– Твоего отца смущают твои отношения с Томми, – проговорил он, как ему казалось, вполне разумно.

Зато так не показалось Деборе, мгновенно отозвавшейся двумя вопросами:

– А тебя? Тебя они тоже смущают?

– При чем тут я?

– А… Как я сразу не поняла? Ну, ты видел меня… И квартиру… Теперь можешь возвращаться и подтвердить фантазии отца. Или от меня требуется что-то еще?

– Ты не поняла.

– Ты приехал сюда вынюхивать насчет моего поведения. Чего же я не поняла?

– Дебора, речь идет не о твоем поведении. – Сент-Джеймс чувствовал себя беззащитным и уж точно не в своей тарелке. Их разговор не должен был стать таким. – Все дело в том, что твои отношения с Томми…

Дебора вскочила с дивана:

– Боюсь, это не твое дело, Саймон. Может быть, мой отец и больше, чем слуга. А я – никто. И всегда была никем. С чего ты взял, что можешь приходить сюда и совать нос в мою жизнь? Кто ты такой?

– Ты мне небезразлична. И отлично это знаешь.

– А ты… – Она осеклась, сцепив пальцы, словно изо всех сил старалась удержать рвавшиеся наружу слова. Но это ей не удалось. – Я тебе небезразлична? И ты вот так запросто произносишь это? А ведь ты ни одного письма не написал мне за все эти годы. Мне было семнадцать. Ты представляешь, что я чувствовала? И ты говоришь, что я тебе небезразлична! – Шатаясь, она подошла к противоположной стене и обернулась, чтобы посмотреть прямо ему в глаза. – Каждый день я ждала, как дура… настоящая дура… надеялась получить от тебя хоть словечко. Ответ на мои письма. Хоть что-то! Записку. Карточку. Привет через отца. Не важно, лишь бы от тебя! И что? А ничего! Не понимала почему. Не могла понять. Потом я все же поняла и стала ждать, когда ты сообщишь о своей свадьбе с Хелен.

– О своей свадьбе с Хелен? – недоверчиво переспросил Сент-Джеймс. Он не уловил, каким образом их разговор так быстро перешел в ссору. – Какого черта это пришло тебе в голову?

– А что еще мне было думать?

– Можно было бы начать с того, что связывало нас, прежде чем ты сбежала из Англии.

Слезы выступили у нее на глазах, но Дебора изо всех сил старалась их сдержать.

– О, я думала об этом, ты прав. И днем и ночью я думала об этом. Саймон, я лежала в постели и старалась найти хоть что-нибудь, ради чего стоило жить. Мне казалось, что вокруг меня пустота. Что я в аду. Ты доволен? Тебя это радует? Я скучала по тебе. Хотела быть рядом. Это была пытка. Болезнь.

– И Томми тебя вылечил?

– Вылечил. Слава богу. Томми меня вылечил. А теперь убирайся. Немедленно. Оставь меня одну.

– Я уйду, не беспокойся. Наверно, тебе будет непросто объяснить мое присутствие в любовном гнездышке, за которое платит Томми? – Сент-Джеймс тыкал пальцем то в одно, то в другое. – Красиво накрытый стол к чаю. Тихая музыка. Дама принаряжена и ждет. Понятно, что я мешаю.

Дебора отпрянула от него:

– Кто платит? Ты поэтому тут? Ты так думаешь? Считаешь, что я не способна сама себя содержать? Что эта квартира принадлежит Томми? Саймон, а кто же тогда я? Его игрушка? Горничная? Любовница? – Ответа ей не требовалось. – Убирайся!

Еще не время, решил Сент-Джеймс. Господи помилуй, еще не время.

– Ты неплохо говорила о пытке. А как ты думаешь, чем были эти три года для меня? Ты думала о том, что я ждал тебя, вчера, час за часом – после всех этих проклятых лет, – и теперь узнаю, что ты была тут с ним?

– Мне плевать на твои чувства! Что бы с тобой ни было, это не сравнится с тем, что ты сделал со мной.

– Вот так комплимент! Ты понимаешь, что говоришь?

– Все возвращается на круги своя. Опять секс. Кто трахает Деб? Вот твой шанс, Саймон. Давай же. Возьми меня. Наверстывай упущенное. Вот диван. Давай же. – Он молчал. – Ну же. Трахни меня. Сделай это по-быстрому. Тебе же хочется, я вижу. Проклятье!

Так как Сент-Джеймс молчал, она схватила первое, что попало ей под руку, и изо всех сил запустила этим в него. Слишком поздно оба увидели, что об стену над его головой разбился фарфоровый лебедь, когда-то подаренный ей на день рождения Саймоном.

И сразу не стало злости.

Прижав кулак к губам, Дебора стала просить у него прощения. Но Сент-Джеймс ничего не слышал. Он несколько секунд смотрел на разбитого лебедя, потом наступил на него, показав этим, что любовь может быть хрупкой, как глина.

Вскрикнув, Дебора бросилась к нему и подхватила осколки.

– Ненавижу тебя! – Слезы текли у нее по щекам. – Ненавижу тебя! Только так ты и мог поступить. Вокруг тебя не может быть ничего живого. Думаешь, у тебя искалечена нога? Ты калека внутри, и, видит Бог, это еще хуже.

Ее слова были будто острые ножи, будто ожившие ночные кошмары. Стараясь увернуться от них, Сент-Джеймс двинулся к двери. Он чувствовал себя настоящим паралитиком и думал только о своей походке, словно она стала в тысячу раз хуже под ее взглядом.

– Саймон! Нет! Извини меня!

Она бросилась следом за ним, и он отметил про себя, что она поранилась об острый кусок фарфора. Струйка крови бежала с ладони на запястье.

– Саймон, я так не думаю, ты же знаешь, я так не думаю.

Странное дело, он больше ничего не чувствовал. Для него теперь ничто не имело значения, кроме желания сбежать подальше.

– Я знаю, Дебора.

Он открыл дверь. Какое счастье, что можно уйти.

***

В голове шумело, предвещая очередной приступ невыносимой боли. Сидя в своем старом автомобиле перед «Шрюсбери Корт Апартментс», Сент-Джеймс боролся с подступавшей болью, зная, что если уступит ей хоть на мгновение, то потом ему не справиться самому и придется просить помощи, чтобы добраться до Челси.

Вот нелепость! Неужели в самом деле придется звонить Коттеру? И из-за чего? Из-за пятнадцатиминутной беседы с девчонкой, которой всего двадцать один год? Одиннадцать лет разницы в возрасте должны были бы помочь ему выйти победителем из их стычки, ан нет, и в результате он сидит в своей машине несчастный, больной и беспомощный. Куда как лучше!

Сент-Джеймс закрыл глаза, защищаясь от яркого солнечного света, проникавшего в его мозг и мучившего его больные нервы. Он стал смеяться над пыткой, которой подвергалось его больное тело, его плоть, кости, мышцы и которая восемь лет была его скамьей подсудимых, его тюрьмой, возмездием за молодецкую опрометчивость, когда он пьяный сел в машину и поехал по извилистой дороге в Сарри.

Сейчас в машине было душно, пахло бензином, и все же он глубоко вдыхал воздух. Самое главное – задушить боль, пока она еще не захватила его всего, и Сент-Джеймс старался не думать об обвинениях, предъявленных ему Деборой, тем более что они были справедливыми.

Три года он не давал о себе знать, не прислал ей ни письма, ни записки, ни даже привета через отца. И самое ужасное, что он не мог объяснить и оправдать свое поведение доступным ей образом. Даже если она поймет, что толку теперь в том, что каждый день без нее был для него еще одним шагом в небытие? Пока он позволял себе медленно умирать, Линли занял его место в ее жизни – всегда красивый, спокойный, уверенный в себе.

Едва у него в голове промелькнула мысль о сопернике, как Сент-Джеймс заставил себя двигаться и стал искать в кармане ключи, чтобы Линли не обнаружил его, хнычущего, как мальчишка, перед домом Деборы. Выехав со стоянки, он присоединился к потоку машин.

Когда на углу Прэд-стрит и Лондон-стрит зажегся красный свет, Сент-Джеймс затормозил и тяжелым взглядом, выражавшим состояние его души, обвел все вокруг, ни на чем не останавливаясь, пока его внимание не привлекли лепившиеся друг к другу киоски на другой стороне Пэддингтон-стрит. Неподалеку, под сине-белым знаком подземки, стояла женщина. Она выбирала цветы на тележке, небрежно поставленной на тротуар, так что одно колесо висело над мостовой. Покачав головой с коротко стриженными черными волосами, взяла охапку летних цветов и засмеялась в ответ на неслышные слова торговца.

Глядя на нее, Сент-Джеймс обругал себя за непростительную глупость. Вот и гостья Деборы. Совсем не для Линли накрыт стол, а для сестры Сент-Джеймса.

***

В дверь постучали буквально через несколько секунд после ухода Саймона, но Дебора не обратила на это внимания. Скрючившись возле окна, она не выпускала из рук крыло лебедя и сжимала его в ладони, не замечая порезов. Сначала появилось несколько капелек крови, потом, когда она крепче стиснула обломок фарфоровой статуэтки, ранка на ладони стала глубже.

Давай я расскажу тебе о лебедях, говорил он. Если они выбирают себе пару, то один раз и на всю жизнь. Они учатся жить вместе и принимать друг дружку такими, какие они есть. Разве это не урок для людей?

Дебора провела пальцем по обломку, оставшемуся от подарка Саймона, и сама подивилась тому, как оказалась способной на подобное предательство. Чего она добилась своей яростной местью, кроме того, что исполнила свое желание и унизила Саймона? И что доказала дурацкой сценой? Всего лишь что подростковая философия – обрушенная на него, когда ей было семнадцать, – не выдержала проверки трехлетней разлукой. Я люблю тебя, говорила она ему. Этого не изменить. Никогда. Слова оказались лживыми. Человек – не лебедь. Тем более она.

Дебора встала, вытерла рукавом щеки, не заметив, как три пуговицы на запястье оцарапали ей лицо, а может быть, и радуясь этому. В кухне отыскала тряпку, которой обмотала руку. Обломок лебедя спрятала в ящик, изумляясь своему неблагоразумному поступку, хотя в глубине души верила, что лебедя еще можно склеить.

Не зная, как она объяснит свой вид Сидни Сент-Джеймс, Дебора подошла к двери, в которую все еще продолжали стучать. Снова вытерев щеки, она повернула ручку, напрасно стараясь изобразить улыбку.

– Наконец-то! Я совершенно…

Дебора умолкла.

Одетая в нечто немыслимое, но все равно красивое, на пороге стояла черноволосая женщина. В руке у нее был стакан с молочно-зеленым напитком, и она, не говоря ни слова, протянула его Деборе, которая в замешательстве взяла его, после чего женщина кивнула ей и вошла в квартиру.

– Все мужчины одинаковые. – У нее был хриплый голос с акцентом, который она как будто старалась скрыть. Прошлепав босыми ногами на середину комнаты, она продолжала говорить, словно они с Деборой были знакомы много лет. – Выпей. У меня такое бывает раз пять на дню. Помогает. Клянусь, почувствуешь себя будто заново родившейся. Один Бог знает, как в последние дни мне нужно быть такой после каждого… – Она засмеялась, показывая на редкость белые и ровные зубы. – Сама понимаешь.

Трудно было ее не понять. В атласном пеньюаре с бесконечными рюшами и складками, она была ходячей рекламой своей профессии.

Дебора поднесла стакан к глазам:

– Что это?

Послышалось жужжание домофона. Женщина подошла к нему и нажала на кнопку, открывающую дверь.

– Сегодня здесь людно, как на вокзале Виктории.

Она кивнула на питье, вынула карточку из кармана и протянула ее Деборе:

– Всего лишь соки и витамины. Немного овощей. Немного тоника. Я все написала. Надеюсь, ты не сердишься, а, судя по всему, тебе это еще понадобится. Пей. Давай же. – Она подождала, пока Дебора поднесет стакан ко рту. – Очень красиво, – сказала она о фотографиях. – Твои?

– Мои. – Дебора прочитала список ингредиентов и не нашла ничего хуже капусты, которую всегда ненавидела. Поставив стакан, она вытерла руки о тряпку, которой перевязала запястье. Потом вспомнила о прическе. – Интересно, на кого я похожа!

Женщина улыбнулась:

– Я сама такая до ночи. Но мне все равно. Какая разница? А ты отлично выглядишь, на мой вкус. Как питье?

– Ни на что не похоже.

– Мой рецепт. Надо бы запатентовать.

– Ага. Правильно. Это вкусно. Спасибо. Ради бога, извини меня.

– Да нет, было здорово. Тут неплохая слышимость, и я прислушивалась, боялась, как бы не дошло до мордобития. Моя квартира по соседству. – Она показала большим пальцем на левую стену. – Тина Когин.

– Дебора Коттер. Въехала вчера вечером.

– А, так вот почему было шумно, – усмехнулась Тина. – Надо же, а я представляла себе выяснение отношений. Ладно, проехали. По тебе не скажешь, что ты моего поля ягода.

Дебора почувствовала, что краснеет. Вряд ли в такой ситуации стоит говорить спасибо.

Но какой-то ответ все же нужно было подыскать. Тина занялась тем, что стала рассматривать свое изображение в стекле на одной из фотографий. Она поправила волосы, внимательно осмотрела зубы, провела длинным ногтем между двумя передними.

– Плохо дело. И макияж не спасает. Десять лет назад попудришь носик, и все дела. А теперь? Часами просиживаешь перед зеркалом, а толку никакого.

В дверь постучали. Сидни, решила Дебора. Интересно, что сестра Саймона скажет о нежданной гостье, которая завороженно изучала фотографию Линли, словно он был источником ее будущего благополучия.

– Попьешь с нами чаю? – спросила Дебора.

Тина повернулась к ней. Приподняла бровь.

– Чаю? – Она проговорила это слово так, как будто не произносила его уже много лет. – Очень мило с твоей стороны, Деб, но я лучше пойду. Трое – это слишком много. Имей в виду. Я уж знаю.

– Трое? – пролепетала Дебора. – Но я жду гостью.

– Да нет же, – засмеялась Тина. – Я имела в виду стол. Он немножко маловат, дорогая, я ведь люблю пожестикулировать, когда пью чай. Вот допьешь, что в стакане, и принесешь его мне. Хорошо?

– Да. Спасибо. Обязательно принесу.

– Тогда и поболтаем вволю.

Махнув рукой, Тина открыла дверь и, с сияющей улыбкой на лице скользнув мимо Сидни Сент-Джеймс, исчезла в коридоре.

Глава 3

Питер Линли выбрал себе квартиру в Уайтчепел не за уют и не за расположение. Никакого уюта тут не было и в помине. Что касается расположения, то дом действительно находился недалеко от метро, но был он довикторианской постройки, как и другие в этом районе, которые никто не собирался чистить и реставрировать в ближайшие тридцать лет. Тем не менее и дом, и квартира устраивали Питера – с его теперешними потребностями. Самое главное, они устраивали его кошелек, который, как правило, был пуст.

По его расчетам, зелья хватило бы еще на две недели, если бы они были экономны и довольствовались пятью порциями за ночь. Ну шестью. Тогда днем у них было бы время подыскать себе честную работу. Что-нибудь коммерческое для него. И новые представления для Саши. У него хватило бы ума для коммерции, да и внешность не подвела бы. А у Саши есть ее искусство. Могла бы попробовать себя в Сохо. К примеру, как в Оксфорде: голая сцена, только луч света. Саша сидит на стуле и позволяет, побуждает срывать с себя тряпки, все до последней нитки. «Познай себя. Пойми свои чувства. Говори все без утайки». И все время улыбается, дает знать, что она выше всех, а он, единственный, гордится ею, потому что знает ее. Выше голову, держись уверенно, опусти руки. Я есть, говорит ее поза. Я есть. Я есть.

Куда же она делась? – думает Питер.

Он взглянул на некрасивый старый «Таймекс», который одним своим видом вызывал недоверие. Питеру пришлось продать «Ролекс», и он почти сразу понял, что полагаться на другие часы все равно что полагаться на Сашу, которая, оставшись сама по себе, обязательно нарвется на полицейского.

Постаравшись отогнать от себя эту мысль, он тряхнул рукой и снова взглянул на часы. За последние полчаса проклятые стрелки совсем не продвинулись. Питер поднес часы к уху и не поверил себе, услыхав тихое тиканье. Неужели всего два часа прошло с тех пор, как она ушла? А кажется, вечность миновала.

Не в силах держать себя в руках, Питер вскочил с шатающегося и давным-давно отжившего свой срок дивана, одного из трех предметов мебели. Еще у них были коробки, в которых лежала одежда, корзинка для овощей заменяла абажур для единственной лампы. Диван был просиженный, и Саша весь день жаловалась на боли в спине, причитая, что уже месяц ни разу не спала по-человечески.

Где же она? Питер подошел к одному из окон и отодвинул занавеску, а на самом деле простыню. Выглянул на улицу. Снаружи было так же мрачно, как внутри.

Выискивая взглядом знакомые очертания – Саша всегда таскала с собой ковровую сумку, – Питер вынул из кармана грязный носовой платок и высморкался. Жест был автоматическим, бездумным. К счастью, боль быстро прошла. Не глядя на платок и на новые ржавые следы на нем, Питер сунул его обратно и попытался откусить заусеницу на указательном пальце.

Вдалеке, в начале их улицы, появились из подземки люди, которые направлялись домой. Питер попытался сфокусироваться на них, стараясь разглядеть Сашу в толпе. Где же она? В конце концов, что такого трудного в покупке одной дозы? Отдать деньги. Взять товар. Почему так долго?

Он не мог найти себе покоя. Почему Саша задерживается? А что, если эта сучка решила поступить по-своему, взять деньги и уйти навсегда? И в самом деле, зачем ей возвращаться? У нее есть, что ей нужно. Может и бросить.

Тем не менее Питер отверг это предположение как нереальное. Саша не бросит его. Ни сейчас, ни в будущем. Только на прошлой неделе она сказала, что ей еще ни с кем не было так хорошо, как с ним. Разве не она чуть ли не каждую ночь лезет к нему?

В задумчивости Питер вытер нос тыльной стороной ладони. Когда это было в последний раз? Прошлой ночью? Она смеялась, как сумасшедшая, и он прижал ее к стене, а потом… Это было прошлой ночью? Сэмми из квартиры напротив колотил им в дверь и кричал, чтобы они угомонились, а Саша вопила, царапалась, ей не хватало воздуха – только она не кричала, она смеялась, – и билась головой о стену, им было до того хорошо, словно они витали в облаках.

Вот так это было. Ночью. И она придет.

Питер откусил сломанный ноготь.

Ладно. А если у нее не получилось купить? Что-то она сегодня говорила о Хэмпстеде, о доме возле пустоши, где с деньгами всегда получишь, что хочешь, где же она, долго еще ее ждать, какого черта она не идет?

Питер ухмыльнулся, слизнул кровь с пальца. Надо взять себя в руки. Он глубоко вдохнул воздух. Потянулся. Потом нагнулся и коснулся руками носков.

Не так уж это важно. По-настоящему он еще не привык. Может остановиться в любую минуту. Все знают, что можно остановиться в любой момент. Раз, и все. Он сам себе хозяин. Властелин мира.

За его спиной открылась дверь, и Питер мгновенно обернулся, чтобы убедиться – Саша вернулась. Она стояла на пороге, отбросив с лица прямую прядь, и устало смотрела на него, напоминая загнанную олениху.

– Принесла? – спросил он.

Странное выражение появилось у нее на лице. Саша ногой захлопнула дверь, подошла к дивану и уселась на коричневые вытертые подушки спиной к Питеру, который почувствовал, как костлявые пальцы в смертельной пляске касаются его колеи.

– Принесла?

– Нет… Не получилось…

У нее задрожали плечи.

– Что не получилось? О чем ты говоришь?

Он бросился к окну, схватился за занавески. Господи, неужели она все взяла себе? Или ее преследовали полицейские? Он выглянул на улицу. Ничего необычного. Никаких полицейских машин. Никаких облав. Полицейских тоже не видно. Ни в форме, ни в штатском. Ничего.

Питер повернулся к Саше, искоса наблюдавшей за ним. Ее глаза – желто-коричневые, как у собаки, – были влажными, с красным ободком. Губы дрожали. Вот так всегда, если не получалось достать дозу.

– Господи Иисусе! – Он бросился к Саше, оттолкнул ее, вцепился в сумку. Все высыпал на диван. Стал искать. Руки плохо подчинялись ему, да и горячечный поиск оказался напрасным. – Какого черта?.. Где, Саша? Ты принесла? Принесла?

– Не принесла…

– Тогда давай деньги. – Сирены выли у него в голове, стены смыкались. – Черт тебя побери, Саша, что ты сделала с деньгами?

Саша скользнула на краешек дивана, потом вскочила и в два прыжка оказалась возле противоположной стены.

– Всегда так! – крикнула она. – «Где деньги?» Нет чтобы спросить: «Где ты была?» Нет чтобы сказать: «Я волновался!» – Она задрала рукав грязного красного свитера. Кожу покрывали глубокие царапины. Расползаясь, темнели синяки. – Меня избили. Меня избили, ублюдок!

– Тебя избили? – Питер не поверил. – Меня не проведешь. Где мои деньги?

– Я же сказала! Твои проклятые деньги остались на проклятой платформе проклятого вокзала. А я два часа провела в Хэмпстедской полиции. Позвони им. Если мне не веришь.

И она разрыдалась.

Питер не мог поверить. Он не верил.

– Господи, и нельзя ничего сделать?

– Нельзя. И тебе нельзя. Если ты сказал правду про пятницу, ты…

– Я все тебе сказал, черт тебя побери. Сколько можно повторять? Тем более сейчас?

– Ты решил, пусть теперь я попробую, правильно?

– Решил?

– Решил. Будь ты проклят! – На ее лице было написано отчаяние. – Разве не ты был напуган до смерти? Вот и решил использовать меня. А у меня не вышло, вот и не лезь ко мне.

У Питера зачесалась ладонь, так ему хотелось ударить ее и посмотреть, как потечет красная кровь у нее по коже. Он отошел подальше, стараясь взять себя в руки и подумать о том, что делать дальше.

– Ты взяла их, Саша. У тебя все было. Все было в полном порядке.

– А если бы у меня не вышло, тоже ничего страшного, да? Какая разница? Саша Ниффорд. Кто это? Никто. Даже в газетах про меня не написали бы. А вот если бы благородный Питер замарал свои ручки?..

– Заткнись.

– Немножко запачкал родовое имя!

– Заткнись!

– Три сотни лет жили себе законопослушные Линли, а тут ты… Расстроил бы мамочку. А как насчет старшего братца в Скотленд-Ярде?

– Будь ты проклята!

В нижней квартире стали стучать в потолок, требуя тишины. Тем временем Саша не сводила с Питера горящих глаз, всем своим видом требуя, чтобы он опроверг ее слова, а он не мог.

– Ну, как хочешь, – прошептал он. Питер заметил, что у него дрожат руки и пальцы стали потными, и он торопливо засунул их в карманы. – В конце концов, есть Корнуолл.

– Корнуолл? – недоверчиво переспросила Саша. – Какого черта?..

– Здесь мне не хватает денег.

– Не верю. Если тебе надо, попроси у брата. Пусть даст тебе чек. У него куча денег. Все знают.

Питер подошел к окну, обкусывая заусеницы с большого пальца.

– Ты этого не сделаешь, верно? – продолжала Саша. – Не смеешь попросить у брата. И нам надо тащиться в Корнуолл, потому что ты до смерти боишься его. Тебя приводит в ужас одна мысль о том, что Томас Линли разоблачит тебя. Ну и что? Кто он такой? Твой опекун? Франт с оксфордским дипломом? А ты баба, и…

– Заткнись!

– Не заткнусь. Что такого в твоем Корнуолле, что нам надо туда тащиться?

– Там Ховенстоу!

Саша на несколько мгновений застыла с открытым ртом.

– Ховенстоу? Хочешь навестить мамочку? Господи, так я и думала. Хочешь к мамочке, сосешь пальчик. Так тебе скоро и женщина не будет нужна.

– Проклятая сука!

– Давай! Ударь меня, трусливый болтун. Тебе же этого хочется с той самой минуты, как я открыла дверь.

Питер сжимал и разжимал кулаки. Ему в самом деле хотелось ее ударить. К черту воспитание и кодекс чести. Ему хотелось расквасить ей лицо, чтобы кровь потекла изо рта, чтобы у нее вылетели зубы, чтобы нос стал кривой, чтобы глаз не было видно из-за синяков.

Но вместо этого он выбежал из комнаты.

***

Саша Ниффорд улыбнулась. Она смотрела, как он захлопнул дверь, прикинула, за сколько секунд Питер должен был сбежать вниз, после этого приоткрыла занавеску и подождала, пока он выскочит из подъезда и, пошатываясь, направится к угловому пабу. И он не разочаровал ее.

Радостно хохотнув, Саша подумала, что, в сущности, оказалось совсем не трудно избавиться от Питера. Его поведение предсказуемо, как поведение дрессированного шимпанзе.

Она вернулась к дивану, осмотрела вывернутое содержимое своей сумки, взяла пудреницу и щелкнула крышкой. Фунтовая бумажка была спрятана за зеркальцем. Достав и скатав ее, Саша полезла за ворот пуловера.

У бюстгальтеров много назначений, скучно подумала она, доставая купленный в Хэмпстеде пластиковый пакетик с кокаином. К черту Корнуолл, улыбнулась она.

У нее увлажнился рот, когда она высыпала кокаин на зеркальце. Потом Саша торопливо размяла наркотик ногтем и с помощью трубочки из фунтовой банкноты стала жадно вдыхать его.

Райское блаженство, подумала она, откидываясь на подушки. Восторг. Лучше секса. Лучше всего. Счастье.

***

Томас Линли разговаривал по телефону, когда в его кабинет вошла Доротея Харриман с листом бумаги в руках. Она многозначительно помахала им и заговорщицки подмигнула Томасу, который постарался побыстрее закончить телефонный разговор.

Харриман ждала.

– Вы добились своего, детектив-инспектор, – объявила она, насмешливо называя его, как положено, по должности. Харриман никогда и ни к кому не обращалась, используя такие слова, как «мистер», «мисс» или «миссис», если получала возможность произнести шесть-десять слогов, и тогда словно объявляла призванных ко двору святого Иакова. – Или вам благоприятствует расположение звезд, или суперинтендант Уэбберли выиграл, когда делал ставки на футболе. Он подписал, даже не прочитав внимательно. Хорошо бы он был в таком же настроении, когда я подам ему свой рапорт на отгулы.

Линли взял свое заявление. Внизу стояла подпись начальника и приписка: «Поосторожнее, парень, если решишь лететь». Пять слов свидетельствовали, что Уэбберли все-таки обдумал намерение своего подчиненного провести долгий уик-энд в Корнуолле. Не сомневался Линли и в том, что суперинтендант знает причину поездки. В конце концов, Уэбберли не мог не обратить внимания на фотографию Деборы, стоявшую на столе Линли, и хотя сам он не очень любил свою жену, но всегда первым поздравлял подчиненных, если они принимали решение вступить в брак.

Секретарша суперинтенданта несколько мгновений не сводила взгляда с фотографии Деборы. Она сощурилась, ибо была близорукой, но старалась пореже надевать очки, которые, как Линли знал, лежали в ящике ее стола. Стоило ей надеть очки, и тотчас исчезало сходство Харриман с принцессой Уэльской, которым секретарша очень дорожила. Сегодня, отметил мысленно Линли, Харриман надела синее с черным поясом платье, в котором принцесса возлагала венок к Памятнику неизвестному солдату в Америке. Принцесса выглядела в нем очень стройной, а вот у Харриман немножко широковаты бедра.

– Прошел слух, что Деб в Лондоне, – сказала Харриман, ставя фотографию на место и хмурясь при виде беспорядка на столе. Она собрала разбросанные по столу телефонные сообщения, подколола их все вместе и положила одну на другую пять папок.

– Уже неделя, как она вернулась, – отозвался Линли.

– Ах вот в чем причина перемены. Скоро свадьба, детектив-инспектор? Вот откуда ваша идиотская улыбка в последние три дня.

– Такая уж идиотская?

– Витаете в облаках и не замечаете нашу грешную землю. Если это любовь, мне двойную порцию, пожалуйста.

Линли улыбнулся, просмотрел папки и две протянул ей:

– Возьмите вот это, а? Уэбберли ждет эти папки.

Харриман вздохнула:

– Я жажду любви, а он дает мне… – Она взглянула на папки. – Ага, отчет эксперта, исследовавшего нитки, по делу об убийстве в Бэйсуотер. Очень романтично. Не то я выбрала себе дело.

– Благородное дело, Харриман.

– Как раз это мне и хотелось услышать.

Секретарша ушла, и Линли услышал, как она приказывает кому-то ответить на телефонный звонок в пустом кабинете.

Линли сложил рапорт и открыл карманные часы. Половина шестого. На работе он с семи. По крайней мере, еще три рапорта лежали на столе в ожидании, но Томасу Линли было не до них. Пора встретиться с ней, решил Линли. Пора поговорить.

Томас вышел из кабинета, спустился вниз и миновал крутящуюся дверь. Он шагал вдоль стены – невероятного смешения стекла, серого камня и предохранительных лесов – в сторону зеленого сквера.

Дебора все еще стояла там, где он увидел ее из окна своего кабинета, – на углу среди деревьев. Она глядела на что-то в видоискатель камеры. Однако снимок ей явно не давался. Линли видел, как она потерла нос, разочарованно опустила плечи, стала разбирать оборудование и укладывать его в металлический ящик.

Однако Линли не спешил, с удовольствием наблюдая за Деборой. Он смаковал ее присутствие. Более того, он смаковал то, что она опять дома. Ему не доставляло удовольствия быть влюбленным в женщину, которая находится за шесть тысяч миль от него. В отсутствие Деборы ему было не очень легко. Большую часть времени он проводил, размышляя о том, когда в следующий раз сможет полететь в Калифорнию, чтобы повидаться с ней. И вот она в Англии. Рядом с ним. И Томас Линли был намерен удержать ее при себе.

Вспугнув голубей, которые клевали в траве крошки, оставшиеся после ланча, он пересек лужайку. Дебора посмотрела им вслед. Ее волосы вырвались на свободу из-под гребенок, и она принялась укладывать их обратно.

– Знаешь, – сказала она, поздоровавшись с Томасом, – мне всегда хотелось быть женщиной, о которой говорят, что у нее шелковистые волосы. Ну, ты понимаешь. Как у Эстеллы Хэвишем.

– А у Эстеллы Хэвишем они были шелковистые?

Он сам стал закалывать ее спутанные волосы.

– Наверняка.

– Больно?

– Немножко. Это ужасно. У меня как будто одна жизнь, а у волос другая.

– Ну вот, порядок. Более или менее.

– Звучит неплохо.

Они засмеялись и стали собирать ее вещи, раскиданные по всей лужайке. Дебора принесла с собой треногу, футляр для фотоаппарата, сумку с фруктами, уютный старый пуловер и еще одну сумку с ремнем через плечо.

– Я увидел тебя в окно.

– Я ждала, когда свет будет прямой. Думала, получится преломление, но, увы, облака спутали все карты. Когда же они решили лететь дальше, солнце тоже удалилось. – Она задумчиво помолчала и почесала голову. – Ужасное проявление невежества. Землей, естественно.

Порывшись в сумке, Дебора извлекла мятную жвачку и сунула ее в рот. Они направились в сторону Скотленд-Ярда.

– Мне удалось отпроситься на пятницу, – сказал Линли. – И на понедельник тоже. Можем лететь в Корнуолл. То есть я могу. Но если у тебя ничего не запланировано, я подумал, что мы могли бы…

Он умолк, не понимая, зачем ему понадобился дурацкий извиняющийся тон.

– В Корнуолл?

У Деборы не изменился голос, когда она переспросила, однако голова у нее была повернута в другую сторону, и он не видел выражения ее лица.

– Да, в Корнуолл. В Ховенстоу. Я думаю, пора. А ты? Знаю, ты только что вернулась, возможно, я тороплю события. Но ведь ты незнакома с моей матерью.

– Незнакома, – только и ответила Дебора.

– Если ты поедешь со мной в Корнуолл, то и твой отец мог бы встретиться с нею. Самое время.

Дебора хмуро посмотрела на свои старые башмаки и ничего не ответила.

– Деб, так не может продолжаться вечно. Я знаю, о чем ты думаешь. «Они из разных миров. Им не о чем говорить». Но ты не права. Все будет хорошо. Поверь мне.

– Он будет против, Томми.

– Я уже подумал об этом. И мне кажется, нашел выход. Я попросил Саймона, чтобы он тоже приехал. Видишь, все спланировано.

Томас Линли не стал рассказывать о своих коротких переговорах с Сент-Джеймсом и леди Хелен Клайд в «Рице», где они должны были присутствовать на деловом обеде и куда он заехал по дороге, направляясь на прием в Кларенс-хаус. Не стал он упоминать о плохо скрытом нежелании Сент-Джеймса давать свое согласие и придуманную леди Хелен отговорку. Очень много работы, сказала она, пообещав загрузить и их тоже через месяц на все выходные.

Слишком торопливо прозвучал отказ Хелен, чтобы выглядеть правдивым, да еще она старательно отводила взгляд от Сент-Джеймса, отчего Линли стало ясно, как важно для обоих не ехать в Корнуолл. Тем не менее их присутствие необходимо ради Коттера, и стоило ему упомянуть о том, как неловко будет в Ховенстоу отцу Деборы, и он одержал победу. Сент-Джеймс никогда не позволил бы Коттеру поехать одному в Ховенстоу. А Хелен не могла отказаться от помощи Сент-Джеймсу в предстоящих ему четырехдневных страданиях. Итак, Линли использовал обоих. Все ради Коттера, убеждал он себя, не желая думать ни о чем другом – более важном, чем спокойствие Коттера, – что побуждало его приглашать в Ховенстоу своих друзей.

Дебора вглядывалась в серебристые буквы на фасаде Скотленд-Ярда.

– Саймон тоже будет?

– И Хелен. И Сидни. – Линли ждал, что она скажет. Когда же она лишь коротко кивнула, он решил, что они уже достаточно близки и могут обсудить ту единственную тему, о которой ни разу не упоминали. Она разделяла их, пуская корни потенциальных сомнений, и от них нужно было избавиться раз и навсегда. – Деб, ты видела его?

– Да.

Она переложила треногу из одной руки в другую, но больше ничего не сказала, предоставляя инициативу ему.

Линли достал из кармана сигареты и зажигалку и закурил, прежде чем она успела остановить его. Ощущая немыслимую тяжесть, о которой ему не хотелось думать, Томас вздохнул:

– Пора поговорить, Дебора. Как бы ни было тяжело, нам придется пройти через это.

– Томми, я встретилась с ним дома, когда вернулась. Он ждал меня в лаборатории. Сделал мне подарок в честь возвращения. Увеличитель. Хотел, чтобы я посмотрела на него. А потом, на другой день, он приехал в Пэддингтон. Мы поговорили.

Все сказано, и ничего не сказано.

Злясь на себя, Линли пожевал сигарету. Интересно, чего он ждал от Деборы? Почему она должна рассказывать ему об отношениях с другим мужчиной, с которым ее связывает вся жизнь? С чего ей прикажешь начать? Ему не нравилось то, что он думал и не мог заставить себя не думать, будто возвращение Деборы в Лондон сведет на нет все, что было между ними в последние несколько лет. Наверно, именно поэтому ему было необходимо заполучить Сент-Джеймса в Корнуолл, чтобы раз и навсегда удостовериться – Дебора принадлежит ему. Унизительно.

– Томми.

Линли встряхнулся и обнаружил, что Дебора наблюдает за ним. Ему захотелось прикоснуться к ней. Ему захотелось сказать ей, как сильно он любит ее зеленые глаза, сверкающие золотыми искрами, ее кожу и волосы, напоминающие ему об осени. Однако сейчас это было неуместно.

– Томми, я люблю тебя. И хочу быть твоей женой.

А вот это, подумал Томас, уместно в любое время.