Онлайн чтение книги Метро 2033: Царство крыс
Глава 1. Бродяги

Игорь Громов пришел в себя оттого, что на лицо ему лилась вода. Он пошевелил запекшимися губами, стараясь поймать драгоценную влагу.

– Очнулся? – произнес хрипловатый низкий голос. – Ну что ж, добро пожаловать в чистилище.

Что-то прохладное и твердое прижалось к губам, Игорь почувствовал привкус металла и ржавчины. Глотнул раз, другой. Все тело было сплошным очагом боли. Кружку отдернули, и Громов, застонав, потянулся следом.

– Ладно, будет с тебя пока, – произнес тот же голос. – А то еще плохо станет.

«Мне хорошо», – хотел сказать Игорь, но из груди вырвались лишь сиплые звуки. На лоб легло что-то прохладное – он догадался, что это смоченная в воде тряпка. И снова застонал от облегчения.

– Да, здорово тебя отделали, – снова заметил неизвестный. Или неизвестная. Игорю стало казаться, что голос все-таки принадлежит женщине.

– Где я? – пробормотал он.

– У добрых людей, – в голосе говорившей слышалась ирония. – Хотя те, кто так тебя отметелил, нас за людей вообще не признают. Да и не только они…

– Кто ты?

Вместо ответа женщина поправила тряпку у него на лбу. И на секунду Игорю показалось, что это Лена сидит сейчас возле него, положив на лоб прохладную ладонь. А в ее огромных серых глазах – сострадание и участие. Ангел в роли сестры милосердия. Но образ Лены тут же заслонило в памяти другое лицо – надменный взгляд немолодого уже человека был устремлен куда-то вдаль, словно обозревал неведомые горизонты. Товарищ Москвин – генсек Красной линии. Товарищ Москвин – наше светило, отец родной. Товарищ Москвин разговаривает с работницами, товарищ Москвин на детском утреннике. Генсек среди свиней: третий справа – товарищ Москвин.

Игорь опять впал в забытье. Изредка он приходил в себя, и минуты пробуждения были мучительны. Все тело терзала боль. Ему то снова мерещилась Лена, то всплывало в кровавом тумане надменное лицо правителя. Но почти постоянно он чувствовал присутствие ухаживавшей за ним женщины. Громову уже все равно было, кто она. Только бы сидела рядом, клала мокрую тряпку на лоб, поила водицей с привкусом ржавчины…

И однажды боль отступила. По крайней мере, сделалась терпимой. Он начал осознавать действительность. Правда, та оказалась довольно-таки неприглядной.

Никакой Лены тут не было. Лену увез какой-то анархист с Гуляй-Поля, в прошлом Войковской, и, по слухам, она стала его женой.

Товарищ Москвин, отец родной, – предатель. Отступился от агента, как только того раскололи. И вот теперь Игорь лежит в каком-то закутке, на куче тряпок, истерзанный и избитый. И это ему еще повезло – мог бы вообще пойти на корм крысам…

Но как он мог проколоться так глупо? Как фашистам удалось так быстро его вычислить? Громов не знал этого, как не знал, – а точнее, не помнил, – и того, зачем его вообще забросили в Рейх. Разведчик явно должен был узнать что-то важное, но вот что? Его так долго били, что это напрочь вылетело из памяти. Точнее, он сам велел себе забыть это, чтобы не расколоться. И, видно, забыл весьма основательно.

В памяти снова встала Пушкинская. Белые колонны, фигуры в серой форме. Сначала к нему, крепкому блондину, попросившему политического убежища, отнеслись хорошо. Сам гауляйтер Волк лично беседовал с ним и назначил перебежчику испытательный срок, в течение которого тот должен был доказать верность Рейху и фюреру. Даже нарек его новым именем – Ингвар. Через пару дней все изменилось: Громова заперли в клетку, откуда то и дело таскали на допросы. Светили в лицо, не давая заснуть, и били. Когда терял сознание – отливали водой и снова били. Но он не сказал ни единого слова. Что же они хотели у него узнать?

Потом Игорю, уже ничего не соображавшему, зачитали приговор. Совершавший эту формальную процедуру офицер ехидно усмехнулся:

– Мы предлагали вашему руководству обменять тебя на одного из наших или заплатить за тебя выкуп. Они ответили, что не так богаты. И менять тебя тоже не захотели. Послезавтра красные собираются казнить оберштурмбаннфюрера Пауля, и в этот же день мы вздернем тебя.

Игорь выслушал это и отключился.

* * *

– Почему приговор не привели в исполнение? – спросил он теперь сидевшую рядом женщину. Даже не спросил, а подумал вслух.

– Кто его знает? – ответила она. – Вообще-то когда мы нашли тебя в туннеле, там, куда они выбрасывают покойников, ты живым не выглядел. К тебе уже крысы подбирались, еще немного – и обглодали бы. Мы бы, наверное, мимо прошли, а один из «трупов» вдруг пошевелился и застонал…

– А кто это – вы? И за каким чертом я вам сдался?

Женщина ничего не ответила. Что ж, если эти люди вытащили незнакомца с того света и теперь о нем заботятся, значит, зачем-то он им нужен. А разобраться, зачем, время еще будет.

Громов чуть приподнялся и обнаружил, что первичные ощущения его не обманули. Он действительно лежал на груде ветхого (и весьма вонючего) тряпья в небольшом закутке. Чуть поодаль в стене было углубление, в котором горела свеча, освещая неверным светом профиль женщины, сидевшей боком к Громову. Женщина совсем не походила на Лену, но была, пожалуй, по-своему красива: большие темные глаза, прямой нос, полные губы. Правда, ее черные волосы не мешало бы вымыть и как следует расчесать. Одна прядь то и дело падала незнакомке на глаза, и она отбрасывала ее нетерпеливым движением. На женщине был какой-то драный ватник, из-под которого виднелась заношенная пестрая юбка.

– Воды, – попросил Игорь.

– Да что ты все пьешь и пьешь? – спросила незнакомка и тут же сама себе ответила. – Видно, нутро тебе отбили, вот и печет внутри. Женя, принеси напиться. Чего-чего, а воды у нас хватает. Хреновой, правда, ржавой…

При этих словах женщина повернулась к Громову, и он увидел, что под глазом у нее здоровенный синяк, отливающий всеми цветами радуги, а левая кисть замотана черной тряпкой так, что лишь кончики нескольких пальцев видны.

Худенькая девочка с перехваченными обрывком ленты светлыми волосами, в потертом и не слишком чистом костюме защитного цвета, который свободно болтался на ней, неслышно скользнув из дальнего угла, молча протянула консервную банку. Игорь жадно хлебнул, сморщился от привкуса ржавчины. Покрутил носом, уловив запах дыма и съестного.

– Что там варится у вас?

– Похлебка грибная, – отозвалась женщина.

– Все как в лучших домах, – произнес чей-то язвительный голос.

Женщина что-то шепнула девочке, та снова отошла и вернулась опять, неся миску дымящейся похлебки и гнутую ложку. Только сейчас почувствовав зверский голод, Игорь стал жадно глотать, обжигаясь и давясь.

– Э, такими темпами он скоро нас объест, – раздался тот же голос. – Не напасемся на него…

– Заткнись, Васька! – бросила женщина.

Игорь выловил из миски кусочек, похожий на мясо. Поинтересовался:

– Крыса?

– Она, родимая, – с готовностью отозвался голос пока невидимого Васьки. – Крыски трупы объедают, а мы их кушаем. Так и происходит круговорот еды в природе. Выбирать-то особо не приходится.

– Это называется «пищевая цепочка», Василий, – раздался еще чей-то бас.

Игорь не успокоился, пока миска не опустела. Потом выжидательно посмотрел на женщину.

– Больше не дам пока, – отрезала она. – Больным сразу много нельзя.

С сожалением вздохнув, Громов повернул голову, пытаясь разглядеть людей, с которыми свела его судьба.

У сидевшего неподалеку, обхватив колени, худощавого оборванца было изможденное, выразительное лицо с большими глазами. Его темно-русые с проседью волосы сосульками свисали на плечи, а уши были странной формы – слегка заостренные. Судя по внешности, этому типу могло быть от тридцати до сорока лет. Игорь думал, что он мог бы быть даже красивым, если бы его отмыть, откормить и приодеть во что-то получше, чем неопределенного цвета тряпье, пестревшее прорехами и разнокалиберными заплатами. Но оборванцу, видимо, было глубоко плевать, как он выглядит.

– Ну, чего уставился? – ехидно спросил он Игоря. – Не в цирке, чай.

– Фу, как грубо, Василий! – пробасил второй мужчина, впрочем, беззлобно. Игорь перевел взгляд на говорившего. Тот, в отличие от остроухого, был коренастым, а его жидковатые седые волосы обрамляли сияющую лысину. Его наряд составляли такого же неопределенного цвета свободные драные штаны и просторная выцветшая кофта с глубоким вырезом, смахивавшая на женскую. На волосатой груди мужчины болтался какой-то амулет на шнурке.

– Вот, знакомься, – это Профессор, – ткнула в него пальцем женщина. – А это – Эльф Васька.

– Вообще-то Аристарх Илларионович Северцев, – с достоинством представился лысоватый, – но дабы не перегружать вас ненужной информацией, которую ваш мозг вряд ли в состоянии сразу усвоить, можете, действительно, называть меня просто Профессор. Благо, это соответствует действительности.

«Ну и чудики», – подумал Игорь и спросил:

– А как называть тебя?

– Можешь звать пока Мариной, – загадочно ответила женщина. При этом Васька захихикал и покрутил пальцем у виска.

Марина, впрочем, никакого внимания на это не обратила.

– Ну, а тебя-то фашисты за что так обработали? – спросила она и тут же сама себе ответила: – Хотя что это я? Им причина и не нужна. Может, посмотрел на кого не так или еще что… Ты сам-то откуда будешь?

– Пленный я. С Красной линии, – ответил Игорь. Естественно, он не собирался вдаваться в подробности и говорить о своем задании кому попало. Тем более неплохо было бы вспомнить сначала, в чем это задание заключалось. Притворяться перебежчиком не хотелось тоже – бродяги явно фашистов не жаловали, и отношение к нему тут же изменилось бы. А он, слабый и беспомощный, пока полностью зависел от них.

– Тогда понятно, – сочувственно протянула Марина.

С тех пор она часто подсаживалась к Игорю и словно бы невзначай начинала расспрашивать о порядках на Красной линии, о последних событиях, которые он мог вспомнить. При этом нередко при упоминании того или иного жителя Проспекта Маркса многозначительно кивала головой с таким видом, словно речь шла о ее старом знакомом. Громов охотно рассказывал обо всем, умалчивая лишь о том, чем он сам в действительности занимался на Красной линии. В конце концов, эта женщина кормила его и заботилась о нем, а то, что она со странностями, было не так уж важно…

* * *

Постепенно Игорь понял – его спасли бродяги. Те, которые считались в метро отщепенцами, людьми вне закона.

В первые годы после Катастрофы, сделавшей невозможной жизнь на поверхности, спасшиеся в метро люди вели между собой кровопролитные бои. Они и здесь нашли, что делить – еду, оружие. Даже очищенной воды, даже мест, не зараженных радиацией, не хватало на всех. Люди сбивались в сообщества, и постепенно определились границы основных государств. На Кольцевой линии находилась Ганза – содружество торговых станций. На Красной линии жили коммунисты. Пушкинскую, Чеховскую и Тверскую занял Четвертый Рейх. Было еще государство, где жили военные и ученые, – Полис. Оно располагалось на четырех соединенных переходами центральных станциях – Арбатской, Боровицкой, Александровском саду и Библиотеке имени Ленина. Полис был негласной столицей, сердцем метро. Лишь там еще пытались сохранять знания, чтобы люди не скатились окончательно в пучину первобытного невежества. Ходили, правда, слухи, что под университетом на Воробьевых горах, в подземных бункерах и коммуникациях, также живут ученые. Люди называли это мифическое государство Изумрудным городом – оно казалось таким же привлекательным, загадочным и недостижимым.

В последние годы державы находились в состоянии вооруженного перемирия, тем не менее постоянно засылая друг к другу шпионов в попытках выведать планы соседей.

Игорь вырос на Красной линии. Смышленого, крепкого мальчика с детства готовили в разведчики. Сам генсек товарищ Москвин выделял его, при встречах хлопал по плечу. «Товарищ Громов» был надеждой и гордостью разведшколы.

Громов-старший, казалось, был убежденным коммунистом, а матери Игорь не помнил. Когда-то она, конечно, была, но отец ничего про нее не говорил.

Когда Игорю было пятнадцать, отец ушел со сталкерами на поверхность и не вернулся. С тех пор сироту воспитывал друг отца Михаил Иванович, и под его влиянием парень незаметно стал более критически смотреть на вещи. Стал задаваться вопросами, которые раньше ему в голову не приходили.

Михаил Иванович вроде бы не делал специально ничего, чтобы посеять сомнения в воспитаннике. Но от него Игорь узнал, например, что единственный сын непреклонного генсека отверг отца и предпочел скитаться где-то в метро, чем идти по его стопам. Об этом не говорили, и если бы не Михаил Иванович, Игорь никогда не узнал бы таких подробностей. Отчего сын мудрого и справедливого правителя бежал из дома? Как в такой семье мог вырасти отщепенец?

Когда Игорю исполнилось двадцать два, руководство разведшколы сочло, что он готов к выполнению ответственного задания. Но до этого произошла еще одна история, поколебавшая веру Громова в коммунистический строй.

На станции Охотный ряд, вновь переименованной в Проспект Маркса, как раз готовились к торжественному событию – тело великого вождя всех времен и народов должны были доставить с поверхности и провезти в специальном траурном поезде к месту последнего упокоения. Игорь знал об этом – ему рассказывала Лена. Красавица Лена, которой доверили важную миссию – управлять траурным поездом. Девушка, в которую он уже давно и безнадежно был влюблен. Она вся светилась от гордости, когда говорила о своей роли в предстоящих событиях. Игорь любовался ею, гордился ею и в душе надеялся, что уже совсем скоро совершит какой-нибудь подвиг. Что-нибудь такое, что будет достойно Лены и позволит открыть ей свои чувства.

И вдруг случилось нечто невообразимое. Какой-то беглый террорист-анархист просто взял и угнал траурный поезд вместе с телом вождя и возлюбленной Игоря. И, что самое ужасное, что просто не укладывалось в голове – комсомолка и активистка, судя по всему, не только ничего против не имела, но даже… помогала негодяю!

Власти потом как-то замяли историю, хоть и не без труда, а вот Лена на Красную линию так и не вернулась. По слухам, сейчас она жила себе счастливо где-то в Полисе вместе со своим анархистом.

А потом один человек по секрету рассказал Игорю, что девушка была опасно ранена и чудом осталась жива. Причем ранена не анархистом, а кем-то из своих. Это потрясло Громова едва ли не сильнее всего. У него еще оставались иллюзии насчет справедливого строя и врагов, с которыми нужно беспощадно бороться. Но он никак не мог представить себе врагом девушку, которая с такой радостью рассказывала о доверенной ей важной миссии. А уж возненавидеть ее настолько, чтобы стрелять в нее…

И все же у жителей того или иного государства оставалась надежда на защиту, пусть и иллюзорная. У бродяг же не было и такой. Бродягу можно было безнаказанно убить, и отвечать за это обычно не приходилось. Для многих это было примерно то же, что пришибить мимоходом крысу в туннеле – просто так, забавы ради. Причем крысу хотя бы можно было съесть…

Между тем бродяги оказались людьми своеобразными. Поставленные в совершенно, казалось бы, невозможные для жизни условия – куда там бомжам до Катастрофы! – они вовсе не собирались умирать. И для этого им приходилось быть куда более умными, хитрыми, ловкими и выносливыми, чем обычные люди. Ведь они не могли рассчитывать на заступничество властей или соседей по станции. Если они оказывались поблизости, во всех неприятных происшествиях – кражах, убийствах, болезнях – в первую очередь подозревали их. Суд обычно был скорым, а приговор – максимально жестким…

* * *

Бродяги, подобравшие Игоря, были весьма примечательной компанией.

Профессор вполне оправдывал свое прозвище. Порой Громову начинало казаться, что этот человек знает все. То есть вообще все. Страшно подумать, сколько книг он, должно быть, перечитал до Катастрофы! Причем знания его были не только теоретическими. Этот человек мог дать полезный совет, как быстрее развести костер, как продезинфицировать рану, и именно он давал указания, как лучше выхаживать Игоря. Совершенно непонятно было, почему Северцев не нашел себе применения где-нибудь в Полисе, а предпочитает вести опасную и полуголодную жизнь вместе с горсткой других оборванцев.

Девочка-подросток Женя была забитой и запуганной. У Игоря сердце сжималось каждый раз, как он видел в полумраке бледное личико ребенка и его тонкие, спутанные русые волосы. Отчего-то Женя предпочитала носить косынку, хотя, по мнению Громова, кое-как накрученная на голову и не слишком чистая выцветшая тряпица девочку совсем не украшала. А уж тепла от нее… Профессор тоже как-то буркнул, что это не слишком гигиенично, но, к удивлению Игоря, никому и в голову не приходило заставить девочку снять косынку. Да и девочка выглядела такой хрупкой, такой несчастной, так пугалась всего, что пытаться ее к чему-то принуждать было бы просто жестоко. Впрочем, иногда вместо косынки она перехватывала волосы обрывком ленточки.

С женщиной, которая выхаживала Громова, было сложно. Марина… Игорю нравилось произносить это имя, оно звучало, как туго натянутая струна. Впрочем, совсем не факт, что оно было настоящим. Марина под настроение сообщала такую кучу противоречивых сведений о себе, что Игорь предпочитал ничего не принимать на веру. Она была прямо-таки вдохновенная лгунья. При этом остальные члены маленького сообщества, хоть и посмеивались над подругой, относились к ней добродушно.

Марина готовила на всех или собирала съедобных слизней вместе с Женей, ловко орудуя здоровой рукой. Васька как-то обмолвился, что раньше она иногда ходила в Рейх гадать солдатам, но теперь ей туда нельзя.

– Почему? – спросил Игорь.

– Это тайна, – важно сказала Марина. – Но если обещаешь никому не рассказывать, то узнаешь.

Игорь невольно улыбнулся – так по-детски это прозвучало. Кому и что он мог тут рассказать?

– Ну, слушай, – таинственно произнесла Марина. – На самом деле я – дочь Москвина. Того самого, генсека всей Красной линии.

Игорь даже вздрогнул от неожиданности.

– У Москвина нет дочери. Только сын, единственный, да и то о нем говорить запрещено. По слухам, он скитается где-то в метро.

– Я – внебрачная дочь, – гордо заявила женщина, словно это было куда весомее, чем законный сын. – Поэтому мне и приходится скрываться. Кругом враги, интриги. Но скоро отец призовет меня к себе, и я буду помогать ему править.

Послышалось хихиканье. Игорь обернулся и увидел, что Эльф Васька выразительно крутит пальцем у виска.

– А неделю назад она была тайной племянницей фюрера. А еще через неделю окажется сестрой правителя Ганзы. Или внучкой главного брамина.

«Да, – подумал Игорь, – очень правдоподобно. Уж кем-кем, а жгучим брюнетом товарища Москвина никак нельзя назвать…»

С другой стороны, Маринино вранье было, по крайней мере, безобидным. А вот сам Васька то и дело язвил и ерничал. При этом не терпел, когда ему возражали.

У Профессора имелись три засаленных томика, которые он очень берег и перечитывал время от времени при неверном свете свечи. Иногда Васька брал один из них и тоже делал вид, что читает.

– Василий, – добродушно говорил Профессор, – ну что вы там можете понять?

– Да все могу!

И Васька по складам зачитывал:

– Вста-ла из мра-ка мла-дая с пер-ста– ми пур-пур-ны-ми Э-ос.

– Ну, и о чем тут говорится? – спрашивал Профессор.

– А что такое – «пер-сты пур-пур-ные»? Не по-нашему…

– Перст – палец, пурпурный – это красный цвет, – объяснял Профессор. – Ну, сознайтесь, Василий, что вы не понимаете. В вашем случае невежество простительно.

– Да все я понимаю! – огрызался Васька. – Что ж тут не понять? Девчонка ночью славно поохотилась, оттого и руки по локоть в кровищще.

– Эх, Василий! – вздыхал Профессор. – Ну при чем тут «кровищща»? То есть, конечно, греческие боги в большинстве своем были мстительны и кровожадны. Но здесь-то говорится совсем о другом…

Один раз Васька слегка разговорился. В тот день они на редкость сытно наелись, и Эльф, пребывая в добром расположении духа, мурлыкал себе под нос что-то, похожее на песню. Только вот слова, которые доносились до Игоря, были какие-то странные: дикие и недобрые.

– Что это? – спросил он.

– Вот, слушай, – И Васька продекламировал:

Слово «гомеопатических» далось бродяге явно с трудом и заинтересовало Игоря своим необычным звучанием.

– А что такое «го-мео-па-ти-чес-ких»? – спросил он.

– Не знаю, – пожал плечами Васька. – Но красиво, правда?

Игорь пожал плечами в ответ:

– Странные какие-то стихи…

– Инструкция по выживанию, – пояснил Эльф с нотками превосходства в голосе.

– А-а, тогда ясно, – кивнул Громов, лучше всего уяснивший насчет ножа в спину. – Нет человека – нет проблемы. Толково…

– Да нет, ты не понял. Группа так называлась – «Инструкция по выживанию». Которая эту песню написала и пела. Мамашке моей нравилась.

Совершенно запутавшийся Игорь покачал головой. Какая группа? У них на Красной линии песни писали не группы, а официально утвержденные поэты, прославлявшие товарища Москвина и его наиболее отличившихся соратников. Ведь не каждому можно доверить такое ответственное дело – прославлять генсека. А исполнял их хор. Может, это и есть – группа? Но спрашивать Ваську он не решился.

– А вы, Василий, любите музыку? – поинтересовался Профессор. Васька нехорошо уставился на него – так, что Северцев неловко заерзал на месте. Пауза затянулась.

– Ненавижу, – наконец громко и отчетливо произнес Васька.

– Но… почему? – неуверенно спросил Профессор.

Эльф злобно ощерился, став похожим на загнанную в угол крысу.

– Потому что сыт по горло! – злобно выплюнул он. – Если б тебя, голодного, в любую погоду таскали на рок-концерты под открытым небом, ты бы тоже возненавидел – спорим? Если б стоял там под дождем и снегом, а грохот ударной установки выносил бы тебе мозг. Особенно если барабанщик то и дело не попадает в такт.

– Я как-то не задумывался об этом, – озадаченно пробормотал Профессор. – Я скорее имел в виду консерваторию…

Васька уже немного успокоился.

– Хрен его знает. Может, мне и понравилось бы в консерватории, – задумчиво протянул он. – Особенно если бы там был буфет, чтоб можно было наесться до отвала…

Громов не очень представлял себе, что такое консерватория, зато хорошо знал, что такое консервы. Может, они там хранились? А музыка тогда при чем? Чтобы не злить понапрасну Ваську, он решил не уточнять. Зато немного погодя, когда Эльф куда-то удалился, задал Профессору куда больше интересующий его вопрос:

– Что такое «го-мео-па-ти-чес-ких»?

– Лекарства такие раньше были, – отмахнулся Профессор. – Сейчас трудно объяснить, да и зачем?

Игорь опять ничего не понял. Лекарства? При чем тут тогда любовь?

«Интересно, – подумал он, – что свело вместе таких непохожих друг на друга людей? И зачем они здесь живут?»

Впрочем, ответ на второй вопрос найти было несложно. Им просто некуда было деваться.

* * *

Как понял Игорь, бродяги обитали в каком-то подсобном помещении примерно в середине туннеля, ведущего от Чеховской к Цветному бульвару. Профессор говорил, что добрался сюда с Новослободской, когда его выгнали с Ганзы. Откуда пришли Марина с Женей, понять было трудно – Марина каждый раз рассказывала новую историю. Васька тоже предпочитал помалкивать.

Из рассказа Профессора Игорь узнал, что Цветной бульвар вроде бы с виду почти цел, но находится в аварийном состоянии. Стены потрескались, станция в любой момент может просесть. Поэтому там никто не живет. А соседняя с ним Трубная и подавно сильно разрушена. Игорь слышал, что во время Катастрофы некоторые станции целиком или частично обрушились, погребая под собой укрывшихся на них людей. Так вышло и с Трубной.

В сущности, бродяги оказались в западне. С одной стороны – Рейх, с другой – заброшенная станция, куда запросто могли проникнуть какие-нибудь чудовища с поверхности. Они жили в постоянном страхе – то ли со стороны Цветного бульвара нападут мутанты, то ли фашистам надоест терпеть под боком таких соседей и они решат устроить зачистку. Пока обитатели Рейха к ним не совались – видимо, брезговали.

Профессор, как обладатель наиболее «арийской» и благообразной из всех бродяг внешности, раньше осмеливался иногда пробираться в Рейх – попрошайничать. Случалось, ему подавали и удавалось раздобыть еды. Но в последнее время фашисты совсем озлобились – Профессор все чаще возвращался с пустыми руками, а однажды его ни за что избили. Марина только охала, перевязывая его раны.

Иногда с Северцевым увязывался Васька – воровать. Он делал это под настроение, когда чувствовал, что сегодня у него удачный день и легкая рука. Иногда ему действительно везло – однажды Эльф притащил почти новый автомат и два рожка патронов к нему. Почти все патроны, правда, пришлось выменять на еду, которой катастрофически не хватало, но Васька обещал, что при случае раздобудет еще.

Эти четверо жили одним днем, и на фоне остального населения метро, хотя и не уверенного в завтрашнем дне, но пытавшегося строить планы хотя бы на ближайший месяц, казались людьми без будущего. Тем не менее они неизвестно зачем подобрали и выхаживали совершенно чужого им человека. Впрочем, возможно, у них были на него какие-то виды. Игорь, как и все обитатели метро, был достаточно здравомыслящим, чтобы понимать: никто ничего не делает просто так. Здесь, среди отщепенцев, проповеди товарища Москвина о справедливости, братстве и счастливом будущем выглядели особенно цинично.

Тем более если вспомнить его предательство.

«Ну ничего, – думал Громов, – если доведется еще увидеться, непременно предъявлю счет. За себя, и за Лену – отдельно. Рановато списали меня, товарищ генсек».

Наверняка тут не обошлось без Якова Берзина. Этот худощавый, бледный и выглядящий вечно больным человек взирал на мир наивными голубыми глазами. Иногда он надолго пропадал, потом вновь появлялся на станции Проспект Маркса. Ходили слухи, что Берзин лечит застарелый туберкулез, а еще – что он замешан в каких-то жутких и тайных делах. Хотя Игорь знал, что Яков не терпит насилия и даже вида крови не переносит. Тем не менее эта загадочная личность, ко мнению которой прислушивается генсек, многим внушала ужас. Громов полагал, что идея пожертвовать провалившимся разведчиком принадлежала именно Берзину. Может, он и не мог смотреть на побои, но подписать смертный приговор человеку заочно было вполне в духе Якова – если он считал, что это отвечает интересам руководства Красной линии.

Но к Берзину у Игоря не было такой ненависти. Ведь это не он хлопал способного разведчика по плечу, глядя на него с отеческой лаской. И если даже Берзин дал совет бросить Игоря на произвол судьбы, генсек ведь мог к нему и не прислушаться…

Впрочем, увидеться с товарищем Москвиным, возможно, и не доведется. Когда Игорь пришел в себя, он по первости просто радовался, что идет на поправку, и не задумывался о том, что будет делать дальше. Но теперь ему стало приходить в голову – они в западне. И пути отсюда нет. Особенно ему, красному шпиону Громову.

Пусть он чудом выжил, но что делать теперь? В Рейх нельзя – там его опознают при первой же проверке документов и охотно доделают то, что не закончили в прошлый раз. На Красную линию он не вернется – не к кому. Да и не смог бы он после такого предательства продолжать служить, как ни в чем не бывало, идеалам коммунизма. Какой из него теперь гражданин Красной линии? Впрочем, при всем желании Игорь вряд ли попал бы отсюда – туда. Даже если удалось бы пройти через Цветной бульвар на разрушенную Трубную. По слухам, туннель от Трубной к Сретенскому бульвару тоже сильно пострадал и даже переходы с Красной линии на Тургеневскую и на Сретенский бульвар был замурованы. Правда, поговаривали, что Сретенский все же как-то сообщается с Красной линией, но уж очень нехорошие ходили слухи об этой станции. Шептались, что там назначают встречи с бандитами ганзейцы, которые не хотят светиться на Китай-городе. И что народишко там живет отчаянный – можно пропасть бесследно, и никто никогда не найдет. Значит, и этот путь был заказан.

Оставаться здесь, с бродягами? Деградировать и стать одним из них? Выживать любой ценой, бояться каждого шороха, питаться всякой дрянью, да и ту еще нужно найти! Такое будущее, разумеется, не привлекало Громова. В груди закипал протест. Он еще молод и полон сил, неужели для него все кончено в самом начале жизненного пути? Неужели не заготовлено для него в этой жизни что-нибудь получше? Неужели все его способности и навыки, полученные в разведшколе, не помогут обеспечить себе сносное существование? Он явно заслуживает большего. Когда силы вернутся к нему, он снова станет бойцом, профессионалом. Может быть, подумать о том, чтобы пробраться на Ганзу? На богатую, сытую Ганзу, которая в состоянии будет достойно оплатить его услуги. Да, пожалуй, об этом стоило подумать. Если уж продаваться, так подороже.

Или, может, попробовать перебраться в Полис? В государство военных-кшатриев и ученых-браминов? Громову, конечно, нечего и рассчитывать стать одним из браминов, не тот у него характер и не те цели. А вот военную карьеру можно было бы, наверное, сделать. Михаил Иванович, провожая Игоря на задание, рассказал, кто мог бы посодействовать ему там, – на всякий случай. Игорь даже удивился – надо же, какие, оказывается, знакомства у неприметного с виду пожилого человека.

Как выяснилось, в Полисе некоторое время жил и Профессор. Но когда Игорь стал расспрашивать его об оставшихся там знакомых, у Северцева испортилось настроение. Он мрачно принялся рассуждать о том, что ученые Полиса отгородились от народа и не хотят нести свет в массы. Они, мол, решили, что их миссия – сберегать знания, но отнюдь не распространять. Потому-то он и ушел оттуда – сперва не нашел общего языка с этими надменными учеными сухарями, а со временем и вовсе невыносимо стало жить с ними рядом.

Полис. Игорь нахмурился. А что, если там он встретит Лену? Нет, он не в обиде на нее, сердцу не прикажешь. Но как-то не очень хочется быть свидетелем ее счастливой семейной жизни. Да, пожалуй, Полис – это уж на самый крайний случай…

Но пока все это были лишь планы. Чтобы осуществить их, нужно было набраться сил. И Игорь старался побыстрее восстановиться.

Когда он окрепнет, можно будет попробовать пройти тем же путем, каким пришел сюда Профессор: через Цветной бульвар до Новослободской. Наверное, это тоже опасный путь. Но, возможно, у него получится. И тогда еще посмотрим, кто будет смеяться последним!

* * *

– Гауляйтер Волк, срочно к фюреру!

Высокий плечистый человек со стрижкой «ежик», густыми седыми усами, в серой форме и черном берете с эмблемой-черепом, вскинул руку в приветствии. Затем широкими шагами направился через всю станцию – в рейхсканцелярию. Открыл дверь в одно из технических помещений, украшенную орлом, сжимающим в лапах венок с трехконечной свастикой внутри. Почти все погруженное в полумрак – газовые лампы давали не так уж много света – помещение занимал длинный стол, а вдоль стен стояли знамена Рейха. В самом дальнем конце стола, под портретом своего предшественника, великого вождя всех времен и народов, сидел глава Четвертого Рейха. Гауляйтер вновь вскинул руку:

– Хайль фюрер!

Тот лишь надменно кивнул. Невысокий, желчный, с запавшими небольшими серыми глазами и жидкими русыми волосами, он, несмотря на внешность, внушал гауляйтеру трепет.

– Ну? – гневно спросил фюрер. – Почему до сих пор нет результатов?

– Люди стараются, мой фюрер. На поиски брошены лучшие силы. Но дело не из легких.

– Кому поручено задание?

– Задействованы самые толковые агенты. Самая сложная задача доверена Вагнеру и Коху. Уж если они не справятся, то не справится никто.

– Пусть удвоят усилия. Но – крайняя осторожность. И помните, нужно обязательно взять его живьем!

Гауляйтер вздохнул, вспомнив о трупе в туннеле. Хорошо, что фюрер не узнает об этом проколе. Но задача трудная, чертовски трудная.

Сначала, когда вождь впервые заговорил с ним об этом деле, гауляйтер был потрясен. В голове не укладывалось: неужели фюрер и впрямь намерен изловить призрак? В таком деле, пожалуй, не помогла бы и вся военная мощь Рейха. Это было бы слишком самонадеянно с их стороны – заниматься охотой на потусторонние силы.

Но когда фюрер объяснил свой замысел, гауляйтера потрясла его простота и гениальность. Конечно, и эта задача была очень сложной, пусть и более реальной. Во всяком случае, попробовать стоило. В случае успеха Рейх обрел бы невиданную мощь. Но все же как найти именно того, кто им нужен?

– Надеюсь, вы все поняли? – спросил фюрер. – Он нужен мне живым! Да, кстати. Что там с группой сталкеров под руководством Дитля? Не вернулись еще?

– Никак нет, мой фюрер! Ждем со дня на день, – бодро гаркнул гауляйтер.

Указанная группа была давным-давно отправлена обследовать здание, в котором до Катастрофы располагалось посольство ФРГ. На схеме был указан бункер, и фюрера интересовало, не остался ли там кто-то из людей или хотя бы что-нибудь нужное из имущества. Честно говоря, гауляйтер уже не верил, что Дитль и его люди вообще когда-нибудь вернутся: посольство находилось вроде бы где-то на Мосфильмовской, путь был неблизким и опасным. Тем не менее все усиленно делали вид, что не сегодня завтра сталкеры триумфально постучат в гермоворота Тверской.

– Ясно, – подытожил фюрер. – Можете идти.

Гауляйтер шел по станции Пушкинская, и мысли его были невеселы. Ну сколько он еще сможет выносить вечные придирки? Каждый начальник здесь старается перещеголять другого в верности идеалам нации. Какой, к черту, нации, если тут каждый первый Вилли на поверку оказывается самым чистокровным Ваней? И предел мечтаний чуть ли не каждого обитателя Рейха – иметь в предках ну хоть обрусевшего немца из Поволжья.

Тем не менее деньги, почет, власть – вовсе не пустой звук. Ради этого, пожалуй, стоит иной раз и потерпеть…

Даже Волк не знал, что оба возложенных на него задания выполнялись в рамках тщательно засекреченного проекта «Аненэрбе». О нем знали лишь высшие командные чины. Руководителей проекта интересовали тайные бункеры, склады оружия, стратегические запасы пищи и медикаментов, специальные бронированные вездеходы для передвижения по поверхности. Все это нужно было для установления господства над миром. Но для решения такой глобальной задачи требовалось и кое-что помощнее вездеходов. Такое оружие, противостоять которому не смог бы никто. И фюрер как раз ломал голову над тем, что может стать этим оружием. Традиционно почти вся руководящая верхушка рейха увлекалась оккультизмом. Похоже, настало время обратить тайные знания на службу великой нации…