Онлайн чтение книги Мифы классической древности
Фиванские войны

Бегство Полиника. Семеро вождей идут на Фивы

С тех пор как царь Эдип, в отчаянии, вырвал себе очи, родные его, чтобы люди не видали позора царственной семьи, стали скрывать его во внутренних покоях дворца. За малолетних сыновей Эдипа Фивами стал править Креонт. Целые годы не выходил печальный слепец из дворца предков своих, и мало-помалу стала подкрадываться к нему старость. Правда, время несколько примирило Эдипа с судьбою; он стал спокойнее, но, по временам, обнаруживался еще в нем прежний, неукротимый дух. Малейшее оскорбление, малейшая невнимательность глубоко огорчали больное сердце Эдипа. Сыновья – уже взрослые – не всегда оказывали ему должное уважение. Однажды за семейным обедом, на котором Эдип, как глава семьи, занимал первое место, Полиник осмелился коснуться вещей, составляющих родовое и священнейшее достояние Эдипа. Без отчего позволения он вынул из поставца серебряный стол, принадлежавший когда-то благочестивому Кадму, и поставил стол этот перед старцем; потом вынул из ларца золотой кубок и наполнил его ароматным вином. Этеокл, брат его, все это видел и допустил. Как скоро отец узнал, что перед ним поставлены прадедовские драгоценности, напоминавшие ему об убитом Лае, лютой скорби исполнилось сердце его, и в гневе на столь непочтительных и безжалостных сыновей изрек он над ними страшное проклятие: “Никогда не поделите вы отчего наследия, никогда не прекратятся распри и война между вами”. Так сказал старец, и с тех пор, под различными предлогами, сыновья стали держать его в заключении, и обедал он отдельно от семьи. От каждого жертвенного животного сыновья посылали ему как главе семьи бедро, почетную часть. Но однажды, по рассеянности или но другой причине, прислали часть худшую. Эдип бросил от себя присланное и воскликнул: "Горе мне! На позор прислали сыновья этот кусок!" И стал молить он Зевса и других богов, чтобы вражда из-за отчего наследия низвела нечестивых сыновей его в область Аида. Услыхали боги мольбу оскорбленного старца, и мстительницы богини эринии восстали против сыновей его.

Чтобы отвратить исполнение отчего проклятия, Полиник и Этеокл согласились царствовать в Фивах поочередно, каждый по году. Но скоро обоими овладело прежнее властолюбие; Этеокл против брата своего поднял знамя восстания и изгнал его из фивской страны. Полиник бежал в Аргос и у царя Адраста думал найти себе убежище. В бурную ночь прибыл юноша к запертым дверям Адрастова дворца и в приврате хотел проспать ночь. С той же целью пришел ко дворцу другой юноша, сын калидонского царя Ойнея Тидей, бежавший с родины по совершении какого-то убийства. Юноши повздорили из-за ночлега, зашумели и стуком оружия разбудили Адраста. Когда увидел Адраст юношей, схватившихся как лютые звери, и приметил у одного из них изображение льва на щите, а у другого вепря, он вспомнил об изречении оракула, повелевавшего ему одну из дочерей своих выдать за вепря, другую за льва. И вот Деипилу выдал Адраст за Тидея, Аргею – за Полиника, обещав зятьям своим с оружием в руках возвратить каждого из них в отчизну и восстановить их права.

Вскоре за тем предпринят был Адрастом поход на Фивы. Всех родных своих, знатных вождей страны, приглашал он к участию в походе; но больше всего хотелось ему привлечь шурина своего Амфиарая, храбростью, благочестием и даром прорицаний славившегося по всей Элладе. Амфиарай и Адраст ратовали когда-то друг с другом из-за обладания Аргосом. Адраст был побежден и бежал в Сикион. Впоследствии они помирились, и Адраст снова сел на аргосском престоле. Амфиарай же вступил в брак с Эрифилой, сестрой прежнего своего противника, и с зятем своим заключил такой договор: если когда-нибудь возникнет между ними несогласие, посредницей у них будет Эрифила. Вот и представился такой случай. Адраст требовал от Амфиарая, чтобы шел он с ним против Фив, Амфиарай же не соглашался, ибо, имея дар видеть будущее, знал, что поход окончится совершенной гибелью войска. Тогда Полиник подарил тщеславной и корыстолюбивой Эрифиле ожерелье и тем подкупил ее: спор между супругом и братом решила она не в пользу супруга. Таково было роковое действие ожерелья, над которым тяготело проклятие Арея: дому, владевшему им, приносило оно погибель. И вот теперь Эрифила, изменница, послала мужа своего, с полным сознанием того, что делала, на верную смерть. Амфиарай должен был уступить; узнав же об его участии в походе, охотно снарядились в поход и остальные родичи Адраста: потомок Прета , неустрашимый герой-исполин Капаней, племянник Адраста Парфенопей, сын аркадской нимфы Аталанты, нашедший в Аргосе новую родину, и Ифисов сын Этеокл. Все эти витязи – с Полиником и Тидеем их было семеро предводимые Адрастом, выступили в поход; и каждый из семерых вел свою дружину. Юные, неустрашимые герои решились или обратить в развалины семивратные Фивы, или пасть под стенами их. Не обратили герои внимания на неблагоприятные пророчества Амфиарая: на погибель свою последовали они за юношей, над которым тяготело отчее проклятие.

Когда приготовления к походу были окончены, герои собрались в доме Адраста, который почтил их богатым угощением. На этом пиру сказано было не одно смелое слово; самонадеянные, отважные, все юные герои горели желанием как можно скорее испытать силы свои в борьбе с гордым фиванским народом. Один Амфиарай – хоть и был он грозный воитель – не радовался предстоявшей войне. Грустньй, простился он с семьей и на прощание сыновьям своим дал такой завет: "Когда вступите в юношеский возраст, отомстите за отца изменнице матери: за презренное золото послала она отца вашего на верную смерть". И на этот раз никто в собрании героев не обратил внимания на мрачные пророчества Амфиарая. В блестящих доспехах, полное ратного мужества, выступило из городских ворот гордое аргосское воинство, и впереди всех Адраст на прекрасной своей боевой колеснице, везомой дивными конями Кером и Арионом .

Прибыв в лесистую Немейскую долину, войско напрасно искало источника в этой, всегда обильной водою, стране. По повелению Вакха, в Фивах рожденного бога, нимфы песком засыпали все источники этой страны. После долгих, бесплодных поисков встретили наконец аргосские мужи дивно-прелестную деву с ребенком на руках. То была Гипсипила. За то что во время общего избиения мужей на острове Лемносе Гипсипила спасла отца своего Фоанта, лемнийскис жены продали ее на чужбину, и вот царская дочь стала служанкой немейского царя Ликурга и жены его Эвридики и нянькой сына их Офелета. Герои обратились к деве с просьбой указать им водный источник. Уложив малютку под тенью дерева, она по густому лесу повела их к единственному остававшемуся источнику. Радостно утолили здесь воины жгучую жажду, но когда воротились к месту, где оставила Гипсипила малютку, они не нашли уже его в живых. Его растерзала змея, лежавшая у ступеней одного алтаря. Громко зарыдала в отчаянии Гипсипила. Печальные, изумленные окружили ее герои. Тогда Капаней бросил в дракона копье и пронзил ему шипящую пасть. Скоро прибежали туда несчастные мать и отец малютки. Не помня себя от горя, Ликург, с мечом в руке, бросается на Гипсипилу, хочет убить ее, но Адраст и Амфиарай успокаивают его и спасают деву. Потом герои собрали разбросанные кости малютки и погребли их. Амфиарай и на этот раз возвестил воинам горькую участь. "Как малютка Офелет, – сказал он им, – преждевременно погиб от зубов дракона, так в цвете лет погибнете и вы от фиванцев, происшедших от посеянных Кадмом драконовых зубов". Потому и назвали герои малютку Архемором, т.е. прежде временно погибшим. В честь его отпразднованы были великолепные погребальные игры, носившие впоследствии название Немейских и повторявшиеся через каждые три года. Распорядители этих игр, в память об Археморе, надевали черные траурные одежды.

Осада Фив

Весело отпраздновали герои воинские игры, и перестал уже тревожить их мрачный образ Архемора. С прежним мужеством, полные надежд, радостно продолжали они путь. Не доходя до Фив, расположились они на цветущем берегу Азопа и отсюда послали в Фивы Тидея, поручив ему примирить Этеокла с братом. Один пошел Тидей во вражеский город, один вступил в дом Этеокла, куда собрались в ту пору на пир знатные кадмейцы. Бесстрашный, предстал он пред ними и высказал, что было ему поручено. Фиванцы отвергли Тидеевы предложения, но пригласили его пировать с собою. С негодованием отказавшись от приглашения, стал он вызывать всех гостей поочередно на поединок и одолел всех до единого. Огорчились этим фиванцы и, когда уходил Тидей из города, хотели коварно погубить его. Пятьдесят знатных кадмейцев, с двумя вождями во главе, напали на него из засады, но всех поразил их Тидей, неукротимо отважный. Одного лишь Меона, Гемеонова сына, пощадил герой – чтоб отнес он домой весть о позорном поражении фиванцев.

После всего этого о примирении нельзя было думать. Гнев и вражда возгорелись с обеих сторон с новою силою. Арговяне подошли к фивским стенам. Когда, после нескольких жарких схваток в открытом поле, фиванцы оттеснены были за стены, арговяне стали готовиться к приступу. Семеро вождей закололи Арею и другим богам в жертву быка и над черным щитом омыли в жертвенной крови свои руки. Поклялись они кровожадным богом Ареем – или овладеть Фивами и разрушить Кадмовы твердыни, или пасть и напоить фивское поле своею кровью. Предчувствуя близкую смерть, предреченную Амфиараем, венками и прядями волос увешали они колесницу Адраста – на память о себе милым ближним. Слезы навернулись на очах у героев, но ни у одного из них не вырвалось жалобного звука. Бесстрашные, как разъяренные львы, горели они лишь одним желанием. Желанием – кровавого боя. Затем семеро вождей бросили жребий и жребием решили, кому на какие из семи фивских врат сделать с дружиной нападение. Этеокл, взявший на себя защиту родного города, через провидца Тиресия сведал о близкой опасности и от посланного им соглядатая узнал обо всем, что происходило во вражьем стане. Взволновался город; страха исполнились все фиванцы, один Этеокл не терял мужества: он потребовал, чтоб к защите родины приготовились все способные носить оружие, даже старцы и несовершеннолетние. А когда увидел он перед дворцом своим толпы плачущих дев и жен, то с укоризнами отослал их по домам, чтобы жалобными воплями не смущали они мужей. Затем принес Этеокл богам жертву, моля их о спасении города и обещая, если спасут, возжечь им священную гекатомбу . Еще раз послал он соглядатая высмотреть, как расположилась аргосская рать. Около царя Этеокла собрался весь вооруженный народ, когда воротился соглядатай и принес царю такие вести: "Претовым вратам грозит уже яростный, смелый Тидей. Он готов был перейти реку Немен, но Амфиарай-провидец, недоброе прозревший во внутренностях жертвенных животных, возбранил ему переход. Бранью ответил Тидей мудрому пророку и укорил его в трусости. Трижды потряс он при этом густовласым шлемом своим и звенящим щитом. На щите его красуется смелая эмблема: мрачное небо ночное, а на нем – полный сияющий месяц и лучезарные звезды. Как ретивый конь боевой, стоит он на берегу реки и требует боя". Так говорил соглядатай; а в ответ ему царь Этеокл: "Не боюсь я Тидея но всех пышных доспехах его. Эмблемы ран не наносят; ни султаны на шлемах, ни колокольчики на щитах не опасны. А та ночь, что изобразил Тидей на щите своем, предвещает, быть может, вечную ночь самому герою; сама собой укротится тогда кичливость безумца. Противником ему пусть будет знаменитый Астаков сын Меланипп: Астакид не терпит кичливых речей, но зато храбр он вдвойне в кровавом бою. Иди же, достойная отрасль спартов , защити ты от копья врагов родной город". И вот с дружиной своей выступил Меланипп к вратам Прета.

"Громить Электрины врата, – продолжал соглядатай, – жребий выпал Капанею, исполину-герою. "Угодно или нет то богам, – воскликнул он, – я разрушу, я должен разрушить Фивы; не удержит меня и сам Зевс в гневе своем. И громы и молнии его мне не страшнее, чем луч полуденного солнца!" На щите Капанея изображен обнаженный муж с факелом в руке, а над ним – золотая надпись: "Выжгу город". "Когда мужи, – ответствовал Этеокл, – поддаются горделивым помыслам, то в речах своих себе находят они осуждение". Страшные угрозы расточает городу Капаней, и уже готов их исполнить; смертный, полный презрения к богам, оскорбил он их надменной речью. Услышит Кронион его дерзновенные клики: скоро – уверен я в том – поразит его мстительница молния, жгучая молния, не похожая на солнечный луч. Противником Капанею будет Полифонт: при помощи богов он будет верной опорой родному городу. И Полифонт направился к вратам Электры.

У Пентских врат, – продолжал соглядатай, – стал с дружиной своей Этеокл. Неудержимо стремительны его кони; его щит украшен изображением мужа, быстро исходящего на вражью башню по лестнице, а под ним надпись: "С башни не сбросит меня сам Арей". Против этого мужа царь послал Мегарея. Креонова сына.

К вратам Фикейской Паллады приближается Гиппомедонт, муж исполинского роста. Па щите у него страшный Тифон, из огнедышащей пасти изрыгающий черный дым, а по краям щита – грозные змеи. С громкими воинскими кликами выступает впереди дружины своей Гиппомедонт; неистовый, подобно вакханке, томится он жаждой боя; смертью грозит его дикий взгляд". Так сказал соглядатай, а в ответ ему царь Этеокл: "Больше всего я надеюсь на помощь Афины Паллады. Поборется с героем надменным и Гипербий, доблестный Ойноров сын: противнику своему не уступит он ни видом, ни мужеством. На щите у него изображен отец Зевс с пламенной молнией.

Как поразил Зевс Тифона, так, – думаю я, – поразит Гипербий своего яростного противника". И Гипербий с дружиной направился к Фикейским вратам.

У пятых, Бореевых, врат стоит аркадянин Парфенопей. Едва оттенено бородой прелестное, девственное его лицо; но в груди у него мужественное сердце. Полный отваги, грозно подступает он к фивским твердыням и, дерзкий, клянется разрушить Кадмов город, будь или не будь на то воля Зевса: клянется копьем своим, а копье для него дороже зеницы ока. На щите у Парфенопея изображен кровожадный Сфинкс, поборовший кадмейского мужа. Против гордого юноши Этеокл выставил мужа, не любившего хвастливых речей, жаждавшего лишь доблестных дел: то был Гипербиев брат Арктей.

У Гомолойских врат стал Амфиарай, благороднейший и светлейший муж. Громко порицал он столь жаждавшего битвы Тидея; называл его убийцей, опустошителем Аргоса, служителем эриний, виновником бедствий аргосского народа; упрекал его в том, что он вовлек Адраста в эту роковую войну. Затем, полный скорби, обратился он к Полинику и воскликнул: "Да! Есть чем помянуть тебя потомству; угодное богам ты замыслил: с чужеземным войском пришел ты истребить город отцов твоих и храмы богов родины. Очистишься ли ты когда-нибудь от той родной тебе крови, которую собираешься пролить обильным потоком? Пусть победишь ты, пусть возьмешь родной город: неужели когда-нибудь будет твоею союзницей в бою опустошенная тобою родина? Моя же участь известна мне: пасть мне на этом же поле, на чужой земле. Смело пойду я в кровавую битву: не бесславная ждет меня смерть". Так говорил пророк и потряс он при этом медным щитом. На круглом щите Амфиарая нет никаких знаков: доблестным желает он не казаться, а быть". – "О судьба! Судьба! – воскликнул, услыхав это, царь Этеокл. – Для чего соединила ты этого праведного мужа с самыми преступными смертными? Во всяком деле всего хуже сообщество нечестивых: это поле бедствий, на котором пожинают смерть. Мудрого, праведного, доблестного мужа, провидца великого соединил злой рок с нечестивыми смертными. Думаю я, что не будет он громить наших стен: не по недостатку мужества, не потому, что душа его не чужда страху, а потому, что знает он близкую гибель свою, предреченную богом дельфийским. Пророку противопоставлю я доблестного мужа Ласфена – старца видом, крепостью – юношу".

У последних, седьмых ворот стоит Полиник. Как проклинает, как злословит он свой родной город! Хочет взойти он на укрепления, провозгласить себя царем: сойтись с тобою, помериться с тобой силами, убить тебя или пасть вместе с тобою; если же останешься в живых, отомстит тебе за свой позор позорным изгнанием. Призывает Полиник богов своей родины, моля их выслушать его просьбы. В руке у Полиника медный щит, огромный и крепкий; на нем изображена Дике , ведущая вооруженного воина, а под нею надпись: "Я возвращу родине! этого мужа: вступит он в обладание домом отчим и родным городом". Как только услыхал Этеокл, что брат его ищет с ним сразиться, увлекаемый ненавистью к брату и темною, неодолимою силой отчего проклятия, он решился выйти против него. "Увы! воскликнул царь. – Время исполниться теперь клятвам отца! Дайте копье мне и колесницу! Пусть сразится теперь вождь с вождем, брат с братом, как враг с врагом. Пусть в мрачную область Аида низойдет весь Лаев род, если угодно это богам. Предо мною грозная Эриния: "Победой насладишься ты, – взывает она ко мне, – потом умрешь". Давно уже забыли обо мне боги: единственною приятною им жертвой будет от меня смерть. Гибели моей ищет судьба: зачем же малодушно молить ее о пощаде?" Так сказал Этеокл и поспешил к Диркейским вратам. "Горе! Горе!" – воскликнули увидевшие его фивские жены и девы. Страшное готовится дело: подступает к нам богиня-истребительница Эриния. Трепещу я, слыша ее страшный голос. Неумолимая, мрачная Эриния, призванная отцом твоим, готова исполнить проклятия, которые в ярости своей изрек Эдип. Спешит она к своему роковому делу. На гибель спешат сыны Эдипа, Острый булат решит их участь: роковой дар Халибской страны – булат поделит между ними отчее наследие, он, безжалостный, уделит им по клочку земли, где их похоронят: ничего не достанется им из богатого наследства. Когда погибнут они, поразив друг друга роковым ударом, когда прах земной омоют они преступною, черною кровью, чья рука омоет тогда тела их? О злосчастный род! К пережитым бедствиям твоим скоро присоединятся еще новые! Много времени прошло с тех пор, как согрешил сын Лабдака. Сам он скоро наказан был за проступок, а вот и внуки должны нести за него наказание. Трижды на месте этом, на этом средоточии мира Лаю возвестил Дельфийский оракул, что если хочет он спасти Фивы, то должен умереть без потомства, но глас Аполлона не был услышан. Внял Лай злополучный советам безумцев, на гибель свою дал жизнь Эдипу. И вот с тех пор море зол устремилось на город наш и грозит нам гибелью. Трепещу я: падут Фивы вместе со своими царями. Трепещу я, не исполнила бы мстительница Эриния проклятий Эдипа!"

А между тем под стенами Фив завязалась страшная битва. Как кровожадные орлы, с громкими криками устремились аргосские герои на фивские укрепления, стали взлезать уже на зубчатые стены; но отчаянное сопротивление оказали им мужественные фиванские воины. И у ворот, где друг против друга стояли родные братья, происходила страшная, решающая битва. Но вот через глашатая Этеокл призывает оба враждующие войска к вниманию и с высокой башни восклицает к ним: "О вожди Эллады, вожди аргосского войска, и вы, о фиванцы, выслушайте меня! Довольно проливать нам кровь, дайте мне сразиться с братом моим. Убью я его, тогда оставьте за мной власть над Фивами: если же он меня одолеет, пусть берет себе родной город". Громкими кликами одобрения ответили Этиоклу фиванцы и арговяне. Заключили перемирие, и вожди поклялись перед обоими войсками не нарушить его. Жрецы принесли жертву, и братья, став между двух воинств, стали готовиться к поединку. Полиник молился Гере, богине арговян, прося ее даровать ему победу над братом; Этеокл же – Афине Палладе, защитнице Фив, чтобы помогла она ему копьем пронзить грудь брата, пришедшего разорить страну его предков. Подали знак к началу поединка. Страшно, как ярые клыкастые вепри, бросились друг на друга браться с копьями, но осторожно каждый прикрывал себя щитом и отклонял удары. Но вот Этеокл споткнулся о камень, и на одно мгновение тело его было лишено защиты. Полиник воспользовался этим мгновением и, подскочив к брату, пронзил копьем ему бедро. Возликовало аргосское воинство. Но в то же мгновение, увидев, что раскрыто братнее плечо, раненый Этеокл быстро метнул копье в это незащищенное место. Конец древка надломился в кольчуге, и вот лишенный копья Полиник должен был отступить. Но проворно схватил он тяжелый камень, бросил им в копье брата, и сломалось копье. Взялись тогда братья за мечи и, прижав щит к щиту, снова вступили в бой. Тут Этеокл придумал хитрость: отклонив почти уже нанесенный братом удар, он, прикрываясь щитом, отступил на шаг назад, но в то же мгновение неожиданно устремился на брата и нанес ему в живот такой страшный удар, что меч прошел до самого хребта; погнулся тогда Полиник в сторону и, истекая кровью, повергся во прах. Уверенный в победе, Этеокл кинул в сторону меч свой и бросился к павшему брату, чтобы снять с него доспехи, но Полиник, испускавший уже предсмертное хрипение, держал еще в руке меч. Собрав последние силы, глубоко вонзил он меч свой в грудь ненавистному брату, и пал Этеокл на землю. Тесно прижались братья друг к другу и вместе испустили дыхание, не примирившись, не окончив распри. Исполнились проклятия Эдипа.

Перемирие, заключенное войсками ради поединка, было непродолжительно. Только что полегли братья на месте боя, и с новой силой устремились арговяне на городские укрепления. Креонт, снова вступивший в управление страной, обратился за советом к старцу Тиресию, и пророк, после долгих колебаний, возвестил ему, что на том месте, где Кадм когда-то убил Ареева дракона, должен быть принесен в жертву Арею Менекей, сын Креонта: только эта жертва и может примирить бога с ненавистным ему фиванским народом. Гневный, требует он себе в жертву потомка спартов, а Креонт с детьми один лишь и принадлежит к этому роду по отцу и по матери. "Когда падет юная голова Менекея, – возвестил пророк, – поможет тогда Арей осажденному городу и спасет его от гибели". Ужаснулся Креонт и воскликнул: "Свою жизнь охотно отдал бы я за родной город, но не пожертвую сыном! Не обрушу на себя такого страшного бедствия. Пока весь город не узнал об изречении провидца, беги, о сын мой, из города, беги из области финской, в Дельфы, в Калидон, к Додону! Спасайся от гибели!" Менекей, спокойно слушавший Тиресия, изобразил, что намерен исполнить веление отца, и удалился, но не затем, чтобы оставить родину, а чтобы умереть за нее. "В то время как без всякого зова оракула мужественно встречают смерть фивские мужи, неужели, – думал благородный юноша, – как трус, убегу я из страны моих предков и, спасая себя, предам брата, отца и город родной. Где бы я ни жил тогда, жребием моим был бы позор. Нет, жизнь моя принадлежит тебе, моя родина!" И вот поспешно направился он к кадмейским твердыням, к той мрачной пропасти, где жил когда-то дракон. Здесь пронзил он мечом себе грудь и, истекая кровью, упал с зубчатой стены в пещеру дракона.

Весть о том, что Менекей принес себя в жертву Арею, оживила утомленных фиванцев: с новыми силами стали они отражать арговян от стен и башен. А в рати арговян страшно пред всеми свирепствовал бестрепетный сын Гиппоноев. Длинную лестницу приставил Капаней к зубчатой стене и, прикрываясь щитом от копий и камней, сыпавшихся на него, уже взбирался на стену. "Сам Громовержец не удержит меня пламенной молнией". Так он воскликнул, надменный, и уже был почти наверху зубчатой стены, как разразился над ним удар грома. Земля потряслась от того удара. И, закрутившись, упал Капаней бездыханный на землю. Бледный ужас объял арговян, и в беспорядке обратились они в бегство. Фиванцы же, ободренные знамением Зевса, пешие и конные устремились из городских ворот в открытое поле и нанесли арговянам страшное поражение. Все горделивое войско вместе с гордыми своими вождями было разбито. Тидея ранил Меланипп. Когда, полумертвый, лежал он на ратном поле, Афине, постоянной его защитнице, Зевс дал позволение обессмертить героя за его нечеловеческую храбрость. Амфиарай, провидец, ненавидевший Тидея, увидел богиню и, уразумев ее намерение, поспешно отрубил павшему Меланиппу голову и бросил ее Тидею. В ярости своей раздробил ее сын Ойнеев и выпил мозг. Как скоро увидела это Афина, отступила она от него, и умер страшный Тидей. Амфиарая преследовал Периклимен до неменского брода, и уже хотел он в спину бегущему вонзить копье, как упала на землю молния Зевса, расступилась земля, и благочестивый пророк с конями и колесницей и с возницей Батоном опустился в расщелину. На том месте, где поглотила Амфиарая земля, возник оракул. По воле Зевса герой-прорицатель из глубины возвещает смертным будущее. Из всего аргосского войска остался в живых только Адраст. На быстром черногривом коне своем Арейоне ускакал он в Аттику.

Погребение

Узнав о поражении войска, матери убитых аргосских героев поспешили в Фивы и вместе с Адрастом умоляли фиванцев выдать дорогие им трупы, чтобы с честью предать их земле. Надменные победители отказали им в просьбе: "Тела врагов наших, покушавшихся в прах обратить семивратный город, пусть, не преданные земле, будут добычей птицам хищным и псам". Тогда Адраст и престарелые арговянки решились идти в Аттику и просить царя Тезея, чтобы вступился он за права их: божественные и человеческие законы нарушает тот, кто даже убитому врагу отказывает в погребении. Прибыли они в Элевзин, где находился великолепный храм Деметры и Коры. Эфра, мать Тезея, намеревалась в храме том принести Деметре жертву и помолиться ей об урожае хлеба. Входя в святилище, увидела она: на ступенях соседнего с ним алтаря сидят престарелые арговянки с малолетними своими внуками в траурных одеждах, с оливковыми ветвями в руках. У входа в храм стоял, проливая слезы, старец Адраст, с покровом на голове. С участием спросила Эфра у незнакомок, кто они, зачем в таком глубоком трауре, и как только услышала о причине их появления, поспешно отправила в Афины за сыном своим вестника. Тронутая до слез, печальная сидела Эфра с плачущими арговянками, когда, поспешивший на зов матери, пришел в Элевзин царь Тезей. "Скажи мне, о мать! Что неожиданное приключилось? Кто эти чужестранки в черных одеждах с остриженными – в знак печали – волосами? Что значат эти слезы, эти жалобные вопли?" – "Ты видишь, сын мой, убеленных сединами матерей тех героев, что пали недавно под Фивами; а вот и предводитель тех героев Адраст, властитель аргосский: сам он лучше разрешит твое недоумение".

И пал тогда царственный старец к ногам Тезея, и так говорил он: "Знаешь, конечно, ты, о властитель афинский, какой несчастный поход совершил я: все мое войско разбито и с доблестными вождями своими полегло под стенами Фив. Просил я фиванских граждан выдать мне тела убитых, чтобы мог я с честью предать их земле: преступно надменные, они отказали мне в справедливом желании. И вот к тебе я пришел, доблестный властитель афинян. По всей Элладе слывешь ты за благочестивого друга злополучных и гонимых; помоги и мне предать земле моих соратников: я совсем обессилел с тех пор, как под Фивами пала вся моя рать".

Долго Тезей не решался обещать свою помощь Адрасту; сам он затеял войну и вышел в поход, невзирая на знамения бессмертных. По когда с воплями и мольбами обняли колена его арговянки со своими малолетними внуками, когда сама мать Тезея Эфра, рыдая, бросилась к ногам его, Тезей обещал свою помощь, но лишь в том случае, если даст на то согласие афинский народ: в Афинах власть ограничена волей народа. В сопровождении Адраста Тезей воротился в город и без труда испросил у благородного афинского народа согласия на свою просьбу. Афиняне, всегда готовые подать обиженным помощь, согласились идти войной на Фивы, если тела убитых не будут выданы Адрасту мирным путем.

Тезей воротился опять в Элевзин, чтобы отправить отсюда посольство к царю Креонту, как прибыл посол из Фив. Надменно и дерзко подошел он к царю и так говорил ему: "Я и весь фиванский народ запрещаем тебе, властитель афинский, давать убежище Адрасту в Аттике; хотя ты и обещал ему свое содействие, нарушь свое обещание и изгони его из страны своей: что тебе и афинскому народу до арговян? Последуешь словам моим, о Тезей, и тогда мирно будешь править своим городом; если ж нет, то страшная гроза разразится над тобой и твоими союзниками". Спокойно и без страха ответствовал Тезей на угрозы фиванца: "Ступай и скажи царю своему Креонту, что не властелин он над нами, и – знаю я – не так он силен, чтобы подчинить своей воле город Афины Паллады. Требуете вы невозможного, и так спор наш решится оружием. Но не я начинаю войну; не из-за Адраста буду я ратовать с вами; нет, верный обычаям эллинов, хочу я, не обижая вас, предать умерших земле: всю Элладу оскорбляет тот, кто у умерших отнимает право их на могилу".

Только что удалился посол, вооружились, по повелению Тезея, все афиняне и, с царем во главе, выступили в поход против фиванцев. В боевом порядке ждало уже их у стен семикратного города финское войско, загородив собою тела арговян, из-за которых возникла борьба. Еще раз Тезей заявил фиванцам, что не для убийств и пролития крови пришел он, а для того лишь, чтобы предать погребению умерших, как требует святой обычай эллинского народа. Креонт – ни слова. Вооруженный стоял он, ожидая нападения афинян. Началась битва. Впереди всех афинян устремился на врагов Тезей. С тяжелой палицей, отнятой некогда у Порифета, бросился он в самые густые ряды неприятелей, сокрушая все, что ему сопротивлялось. После жаркой схватки фиванцы обратились в бегство, и по всему городу слышались плач и крики отчаяния. Но Тезей – хоть и победитель – не хотел вступать в город, и после победы он объявил народу фивскому, что пришел не разрушать город, а восстановить право.

Пала гордыня фиванцев; охотно выдали они тела убитых, а афинское войско перенесло их в Элеферы, чтобы там похоронить их. На семи высоких кострах сожжены были тела воинов, семи дружин, но тела вождей взял Тезей с собою в Элевзин, чтобы отдать их матерям и Адрасту. На одном костре сожжены были все они, кроме Капанеева трупа. Капаней убит был молнией Зевса, а по эллинскому верованию труп убитого молнией считался священным. Воздвигнут был другой костер. Когда высоко поднялось уже погребальное пламя, внезапно появилась супруга Капанея Эвадна. Узнав о гибели мужа, без ведома отца своего Ифиса и родных она ушла из дома. В торжественной, великолепной одежде взошла она на скалу, подымавшуюся над костром, чтобы принять смерть вместе с любимым супругом. Прах Капанея погребен был в Элевзине вместе с прахом супруги, и воздвигнут над ними великий могильный холм. Останки прочих героев взяли престарелые их матери с собой в Аргос. С плачем понесли отроки урны с прахом отцов своих в Аргос и уже тогда решились отомстить за них со временем Фивам. Так не герои, столь гордо выступавшие в походе, воротились на родину, а горсть праха.

Антигона

После смерти Полиника и Этеокла Креонт, ставший царем в Фивах, издал повеление: тело Этеокла, павшего при защите родной страны, с почестью предать земле; тело же Полиника, вторгшегося в отечество с иноземной ратью и намерении погубить родную страну и ниспровергнуть алтари богов ее, не погребать и не оплакивать, а оросить в поле, на добычу псам и плотоядным птицам. Тем, кто осмелится ослушаться повеления его, Креонт угрожал побиением каменьями. Это нечестивое, бесчеловечное повеление фивского царя возмутило благородное сердце Антигоны, истой дочери лабдакского рода; градоправитель Фив, думалось ей, не имеет правя бесчестить и лишать погребения мертвых: непреложна воля богов, заповедавших остающимся в живых с честью и миром предавать земле усопших. Священная заповедь богов – высший закон для мужественной дочери Эдипа: пренебрегая повелением Креонта, она решилась исполнить долг свой пред умершим братом, если бы даже это стоило ей жизни. Отправилась она к сестре своей Исмене и стала убеждать ее разделить с ней труд погребения.

Исмена, душа любящая, но робкая, ужаснулась, узнав о непреклонном намерении сестры, и старалась отклонить ее от исполнения задуманного. "Подумай, сестра, – говорила она Антигоне, – в каком презрении влачил дни свои и погиб отец наш, как бесславно окончила потом свою жизнь мать его и вместе жена; после того два брата наших умертвили друг друга в злополучной вражде, и теперь из всего рода нашего остались мы с тобой одни: еще несчастней погибнем мы, если ослушаемся закона и поступим против воли градоправителя. Подумай: мы женщины – не нам бороться с мужами; мы зависим от старших и должны повиноваться им, если бы даже они приказывали нам что и худшее. Нет, молю подземных богов, да отпустят они мне вину мою, если я, оставшись покорной власти, прегрешу против них". Антигона не может понять малодушной боязливости сестры, из страха отказывающейся от исполнения священной обязанности, и в негодовании уходит от нее, намереваясь тотчас же приступить к делу. На просьбу Исмены – держать, по крайней мере, дело это в тайне – Антигона отвечает, что желала бы поведать свое дело всему миру: знает она, что поступок ее будет приятен для милых ей теней.

Креонт собрал к себе во дворец народных старейшин и держал к ним речь о том, как будет он править государством; просил он их и убеждал исполнить изданное им повеление – не предавать земле тело врага отчизны Полиника. Вдруг входит один из стражей, поставленных над трупом Полиника, и рассказывает об ужасном деле: тело кем-то посыпано уже прахом, и воля царя, стало быть, нарушена. При этом известии Креонт воспылал гневом: первое повеление, данное им, было попрано; пришло ему на мысль, что враги его подкупили стражей, и он стал грозить им страшными муками и смертью, если они не откроют нарушителей его воли. Страж, принесший известие о погребении Полиника, уходит из дворца, благодаря богов за то, что остался жив, и изъявляет намерение не приходить во дворец Креонта вторично – будет ли открыт преступник или нет. Но спустя немного он, радостный, возвратился назад, ведя за собою дочь царя Эдипа Антигону. "Вот та, – сказал он, – которая учинила преступление; мы схватили ее в то время, когда она готовилась предать земле тело своего брата". Изумился Креонт и не хотел верить словам стража: непонятно было ему, как могла слабая дева осмелиться нарушить волю градоправителя. Словоохотливый страж, обрадованный поимкой преступницы, рассказывает все подробности события. "Когда я передал сотоварищам твои грозные речи, о царь, – рассказывал страж, – устрашились они все не меньше меня; смели мы с трупа весь прах, которым покрыла его рука неизвестного нам ослушника твоей воли, и, притаясь за холмом, вблизи трупа, стали ждать, не подойдет ли к нему кто. Долго сидели мы настороже. Вдруг – время было около полудня – поднялась страшная буря, столбом вздымалась пыль с земли и наполняла воздух, со свистом носился ветер над долиной и гудел в древесной чаще. Мы сидим и, закрыв глаза, ждем, когда пройдет буря. И вот, когда стихло, открыли мы глаза и видим деву: стоит она над обнаженным телом и горько рыдает, подобно звонкоголосой птице, завидевшей, что из гнезда ее похищены птенцы. Издает она громкие вопли и проклинает тех, кто обнажил тело от покрывавшего его праха. И потом, набрав сухого праха, она снова посыпает тело и совершает над ним троекратное возлияние из прекрасной медной чаши. Увидев это, мы тотчас бросились и схватили ее; она же нисколько не испугалась нас и была тиха и спокойна. Когда мы стали уличать ее в прежнем ее преступлении и в настоящем – она не запиралась и не отрекалась ни от того, ни от другого".

Во все продолжение этого рассказа Антигона стояла спокойно, опустив голову; и когда Креонт стал спрашивать ее – сознается ли она в своем преступлении и было ли ей известно повеление его, – она отвечала свободно и безбоязненно, что запрещение погребать тело Полиника ей было известно и что, несмотря на это, она приступила к погребению брата и не отрекается от своего дела. "Не от Зевса была та заповедь, – сказала она, – и не от богини правды, Дике, обитающей с подземными богами; не думаю я, чтобы законы твои, законы смертного, могли иметь большую силу, чем неписаные, незыблемые заповеди богов: не вчера и не сегодня явились они, а жили вечно, и никому неведомо их начало. Этих-то заповедей и не хотела я нарушить из страха перед волей и силой человека; в преступлении их не хотела я быть виновной перед богами. Знала я и без твоего решения, что не могу избежать смерти; если же мне придется умереть преждевременно, то для меня и в этом будет выгода: смерть разве не выгода для того, кто, подобно мне, влачит жизнь в бесконечных несчастиях? Потому-то нисколько не прискорбна для меня смерть, меня ожидающая; но если бы брат мой лежал без погребения, я скорбела бы об этом более, чем о судьбе своей".

Речи великодушной девы кажутся Креонту дерзкими; гнев его возрастает тем сильнее, чем спокойнее говорит с ним Антигона. "Дерзость вдвойне! – воскликнул он. – Сперва она пренебрегла законом, а теперь хвалится своей виной и радуется ей. Но знай: упрямые и дерзкие скорее всех падают духом; крепчайшее, в огне закаленное железо легче другого ломается в куски. Сказать, поистине, не я – она будет мужчиной, если сойдет ей безнаказанно такая отвага. Нет, хотя они и одной со мной крови, но не избежать им самой горькой смерти – ни ей, ни сестре ее; знаю, и другая сестра была не безучастна в этом деле. Приведите ее ко мне. Я сейчас ее видел: бродит по дому, как помешанная, не помня себя; так всегда смущается преступная душа и смущением обличает свою тайну". – "Если ты хочешь убить меня, – продолжала Антигона, – чего же ты медлишь? Как в твоих речах мне все противно, так и тебе не могут нравиться ни речи мои, ни поступки. Но знаю я: предав земле тело брата, я стяжала себе великую славу; и эти граждане стали бы хвалить мой поступок, если б страх не сковывал им языка". – "Из всех кадмейцев никто не станет хвалить тебя за то, что ты сравняла изменника отчизне с тем, который пал, защищая родную землю". – "Смерть все равняет и примиряет всякую вражду". – "Нет, враг не будет другом и в аиде". – "Я рождена на свет не для вражды взаимной, а для любви". – "Ну, ступай в царство теней и люби там, если ты рождена для любви; пока я жив, не потерплю, чтобы надо мной властвовала женщина".

В это время у дверей дворца показалась рыдавшая Исмена. Креонт обратился к ней с гневной речью; называя ее ехидной, спрашивал он, принимала ли она участие в погребении брата? Несчастье придало силы слабой и боязливой Исмене. Не было в ней силы и смелости действовать, но страдать и терпеть она может. Она признает себя виновной в нарушении закона и готова принять наказание, равное с сестрой: не может она жить без сестры. Антигона опровергает признание сестры и берет на одну себя ответственность за содеянное: не хочет она признать соучастницей своей сестру, которая "любит только словами, а не делом".

Отвергнутая так сурово сестрой, Исмена пытается смягчить сердце Креонта просьбами, напоминает ему, что Антигона – невеста его сына Гемона. Вместе с Исменой и старейшины города просят царя пощадить невесту своего сына. Но гневен и непреклонен остался Креонт и не склонился ни на какие просьбы: "Сын мой найдет и другую невесту, – говорит он. – Вы, служители, уведите обеих дев и стерегите их: от смерти не прочь бывают бежать и храбрецы". Народ, присутствовавший при допросе и суде над дочерьми Эдипа, принимал в них участие, одобрял в душе поступок Антигоны и скорбел об ее участи, но никто из народа не осмеливался поперечить воле градоправителя.

Гемон, младший сын Креонта, услыхав, что отец хочет предать смерти его невесту, поспешно пришел в собрание в намерении умолять отца о помиловании Антигоны. Креонт встретил сына такими словами: "Ты должен, сын мой, во всем уступать воле отца, враги отца твоего должны быть и тебе врагами, друзья его – друзьями и тебе. Не теряй же ума из-за женщины; с презрением оттолкни от себя преступницу, которая всенародно презирает мою волю. И не буду лжецом перед городом и, Зевсом клянусь, предам ее смерти. Если я потерплю непокорность в своем семействе, мне скоро не станут повиноваться и вне моего дома. Нет, не женщине лишить меня власти!"

До сего времени Гемон был всегда покорен своему строгому родителю и ни в чем не выходил из его воли; но теперь, слушая гневные речи отца, стал противоречить и защищать Антигону и сказал, что весь город сострадает несчастной деве, весь народ фиванский втайне скорбит о том, что благородная дочь Эдипа гибнет бесславно за славное дело. "Не считай одного себя разумным, отец мой: мужу, как ни будь он мудр, никогда не стыдно слушать совета других; не следует быть слишком упорным. Дерево, которое во время разлива клонится к земле, спасает свои ветви; деревья же, стоящие прямо, бывают иногда вырваны со всеми корнями. Пловец, натягивая во время бури паруса слишком крепко, опрокидывает ладью свою вверх дном". – "Как, – воскликнул ослепленный гневом Креонт, – мне, в моих летах, пришлось учиться у мальчика! Ты из-за женщины осмеливаешься противиться воле отца? Не быть этому, не возьмешь ты ее в жены живую!" – "Так ты решился умертвить ее; смерть ее погубит еще другого". – "Ты смеешь грозить мне? Привести сюда преступницу, пускай сейчас умрет она на этом месте, перед его глазами". – "Не умрет она перед моими глазами – не думай этого, и меня ты не увидишь в глаза с этих пор: безумствуй с послушными тебе друзьями, которым по сердцу твое безумство". С этими словами Гемон поспешно скрылся. Старцы городские, присутствовавшие на совете Креонта, предостерегают его: Гемон ушел в гневе и скорби, а в таких летах отчаяние и гнев смущают ум и легко доводят до гибели. Но Креонт остался глух к предостережению старцев: "Пусть делает, что хочет, – сказал он. – Ничем не спасти ему преступных дев". – "Так ты хочешь предать смерти обеих дочерей Эдипа?" Этот вопрос старцев заставил Креонта задуматься. Решил он – Исмену, как не принимавшую участия в погребении делом, пощадить, Антигону же предать страшной, мучительной смерти: заключенная в уединенную пещеру в подземном склепе Лабдакидов, она должна была, по решению Креонта, умереть голодной смертью. Вскоре выводят из дворца Антигону и, скованную, ведут к месту, где она должна умереть. Мужество и смелость, воодушевлявшие деву до сих пор, ослабели, и чувства естественные – любовь к жизни и страх перед смертью – встали в ее женственном сердце во всей своей силе; громко рыдает она и жалуется на судьбу свою: без друзей, без слез участия отходит она от безрадостной жизни в темный могильный склей, где, живая, должна она ждать смерти между мертвыми. Безучастно слушает речи Антигоны гневный градоправитель Фив, не трогается его сердце жалостью к юной деве, дочери сестры его, невесте сына; коснея в гневе, велит он исполнителям своей воли отвести злополучную на место ее казни.

Народ стоял еще толпой около дворца и втайне скорбел о несчастной судьбе дочери царя Эдипа. Вдруг является вещий старец Тиресий, ведомый отроком за руку. Судьбы градоправителя и граждан города Кадмова, заставили его покинуть свое уединение и явиться перед народом. "Ты идешь опасным путем, – говорит он Креонту. – Послушай, что открыло мне вещее знание. Сидел я в хижине, служащей у меня пристанищем пернатым; вдруг слышу – птицы издают неизвестные мне дотоле громкие крики и странно шумят крыльями, догадался я, что они бьются и убийственно терзают одна другую когтями. Испугался я и тотчас стал искать знамения в жертвах на всесожигающих жертвенниках. Из тучных, жиром покрытых бедер не показывалось пламя; влага, истекавшая из жертвенного мяса, дымилась, пенилась и поглощалась пеплом; желчь, вздуваясь, исчезала в воздухе. Дурные это знамения, бедствия предвещают они городу. И город будет страдать через тебя: осквернены все наши жертвенники, псы и хищные птицы наполняют их остатками пожираемого ими тела Полиника, которого ты лишил погребения. Боги не принимают более от нас ни жертв, ни молений; птицы гадателей, напитавшись тучной кровью павшего мужа, издают зловещие звуки. Подумай об этом, сын мой! Человеку свойственно погрешать; но погрешавшего нельзя еще назвать безумным и несчастным: внимая благим советам, он, если пожелает, может уврачевать зло. Перестань гневаться и враждовать с мертвыми, не позорь мертвеца. Совет мой от сердца, добра я тебе желаю". Слушая речи вещего старца, Креонт подумал, что он подкуплен его врагами. "Все вы против меня, – воскликнул гневно градоправитель. – Всеми путями подкапываетесь вы под меня – даже прорицатели вещают против меня; да знаю я этих кудесников, известна мне их продажность. Только тщетны все усилия врагов моих: никакие предвещания, никакая сила – истрать они все богатства золотоносной Индии – не заставят меня возвратить честь телу изменника – разве орлы Зевса похитят его и унесут на Олимп. Тебе же скажу: и вещие старцы прорицатели гибнут в позоре, когда начинают из корысти высокими речами прикрывать злые умыслы!" Оскорбленный обвинением Креонта в продажничестве, Тиресий высказал ему всю горькую правду, которую не хотел возвещать ему. "Знай же, царь, – говорит он Креонту, – не много раз промчат быстрые кони Гелиоса его колесницу, и ты поплатишься смертью одного из кровных твоих; будет тебе кара за то, что ты живую душу бесславно заключил в гроб, а также и за то, что держишь поверх земли непогребенное тело и отнимаешь у подземных богов им принадлежащее. За эти злодеяния покарают тебя вскоре губительные мстительницы эринии и дом твой наполнят плачем и стенаниями; вместе с тобой будет бедствовать и город Кадма. Вот какими стрелами ражу я твое сердце за то, что ты оскорбил меня; и слово мое не лживо: не уйти тебе от этих стрел. Веди меня теперь отсюда, отрок; пусть его изольет гнев свой на людей более меня юных; вперед будет скромней на язык и крепче разумом".

С тягостным молчанием смотрела на удалявшегося старца народная толпа и сам Креонт. Наконец старейшины осмелились заметить градоправителю, что, как они помнят, предсказания Тиресия всегда сбывались, что, вероятно, и теперь слова его были не лживы. И сам Креонт поражен был ужасными предвещаниями вещего старца. Страшная, мучительная тоска овладела им, он уже не упорствует и готов последовать советам друзей, дабы отвратить от себя предсказания беды. "Иди, – говорят Креонту друзья, – изведи деву из подземного склепа и предай земле непогребенное тело; но спеши, о царь; быстро мщение богов преступникам их заповедей, спеши отвратить гнев мстительниц". Оробевший Креонт поспешно зовет слуг и велит идти с ним к телу Полиника – хочет он предать тело земле, а потом немедля освободить скованную и заключенную среди гробов Антигону.

Когда Креонт пришел со своими спутниками на холм, где лежало тело Полиника, истерзанное псами, принес он мольбу Гекате и Плутону, чтобы они милостиво остановили гнев свой; потом омыли труп священной водой, сожгли останки его на свежесорванных ветвях и над прахом сделали высокую насыпь из родной земли. Окончив обряд погребения над трупом Полиника, Креонт тотчас же пошел к заложенной каменьями могильной пещере, ставшей брачным чертогом юной девы. Подходя к могильному склепу, кто-то из служителей Креонта услыхал громкие рыдания и обратил на них внимание своего господина. Креонт ускорил шаги; вблизи склепа рыдания и плач были слышнее, чем прежде. "Горе мне несчастному, – вскричал испуганный Креонт. – Что пророчит мне сердце! Неужели путь, по которому я иду теперь, печальней всех пройденных мною? Это голос сына… Бегите скорее, поглядите через отверстие между камнями – точно ли это голос Гемона, или я обманываюсь?" Побежали слуги, взглянули и видят – дева висит в глубине пещеры, вокруг шеи ее петля, скрученная из одежды; Гемон же лежит вблизи нее, держит ее в объятиях и плачет, горько плачет о гибели невесты и жестокосердном поступке отца. Когда Креонт увидел сына, тяжело вздохнул он, вошел к нему в пещеру и, рыдая, начал звать к себе: "О, несчастный, что хочешь ты сделать над собой? Какую гибель готовишь ты себе? Выйди отсюда, сын мой; на коленях умоляю тебя, выйди ко мне". Диким взором с презрением окинул его Гемон и в ответ ему не сказал ни слова. Молча вынул меч и замахнулся им на отца; едва спасся Креонт от удара бегством. Во гневе на себя несчастный вонзил тогда меч себе в грудь. Борясь со смертью, он все еще обнимал слабеющей рукой труп девы; кровь его, извергаемая дыханием из уст, пурпурными струями текла по ее ланитам. И когда отлетела от него жизнь, мертвый, он по-прежнему держал в объятиях труп ее; в обители Гадеса пришлось несчастному справлять свадебный пир свой.

Сокрушенный горестью Креонт взял на руки тело сына и, рыдая и проклиная свое жестокосердие, упорство и безумие, понес его в дом свой. У ворот дворца он встречен был вестью о новом несчастье. Жена его Эвридика, узнав о смерти своего последнего сына, наложила на себя руки. Во внутренних покоях дворца, перед жертвенником, мечом пронзила она себе грудь, поразив страшным проклятием того, чья преступная вина лишила ее сына. Горе, горе мне! – воскликнул Креонт. – Цепенею я от ужаса и тоски! Зачем никто не поразит меня мечом? Несчастный, я умертвил и сына, и жену: никто, кроме меня, не виноват в их страшной смерти! Ведите меня отсюда; скорей, скорей ведите меня; я ничего не значу более, я жалкий безумец!" Глубоко потрясенные фиванские старцы, уводя разбитого скорбью, отчаянного Креонта во дворец, говорили друг другу: "Да, первый залог земного счастья – мудрость; должно покоряться воле богов и чтить все божественное, надменное величие приносит строптивым позднюю мудрость и гибель".

Война эпигонов

Спустя десять лет после похода семи вождей на Фивы возмужавшие сыновья павших в этой войне, так называемые эпигоны , стали снаряжаться в новый поход на город Кадма, дабы отомстить фиванцам за смерть отцов своих. Старый Адраст принял участие и в этой войне против Фив, хотя преклонные лета его и не позволяли уже ему принять главного начальства над ратью. Обратились тогда эпигоны к оракулу Дельфийскому и у него спросили, кому вручить начальство над ратью. Оракул обещал им победу, если во главе их войска будет Алкмеон, сын Амфиарая, доблестями равный отцу. Сам же Алкмеон колебался взять на себя предводительство над войском эпигонов: он считал себя обязанным исполнить сперва завещание отца своего – отомстить за его смерть матери Эрифиле. Поэтому Алкмеон отправился в Дельфы и вопросил оракула: что ему делать? Оракул повелел ему исполнить оба дела: и отомстить матери, и принять начальство над ратью эпигонов в походе их против Фив. Эрифила же получила от Ферсандра, сына Полиникова, новый дар – великолепную одежду, которую подарила некогда Афина Гармонии во время брака ее с Кадмом; эта одежда досталась по наследству Полинику, и ее-то дарил теперь Ферсандр матери Алкмеона, дабы заставить ее уговорить сына идти на Фивы. Эрифила в самом деле стала убеждать и Алкмеона, и брата его Амфилоха принять участие в походе эпигонов, и Алкмеон отложил совершение мести над матерью до своего возвращения из похода.

Таким образом, молодые герои выступили в поход под предводительством Алкмеона; между ними были: Эгиалей, сын Адраста, Промах, сын Парфенопея, Ферсандр, сын Полиника, Диомед, сын Тидея, Сфенел, сын Капанея, Эвриал, сын Мекистея. С меньшей силой, чем отцы их, пошли они на семивратные Фивы, но сильна была вера их в знамения, поданные им от Зевса, и в помощь богов. Вступив в фивскую землю, они начали опустошать окрестные поля и селения, а потом пошли и на самый город. Фиванцы, разбившие некогда вконец рать отцов эпигонов, вышли навстречу им под предводительством царя своего Лаодаманта, Этеоклова сына; у подножия горы Гипатона, вблизи Кадмеи, оба войска вступили в битву. Из арговян в этой сече пал один Эгиалей – пал он от руки Лаодаманта; подобно Ахиллу, мстившему троянцам за смерть Патрокла, отомстил Алкмеон за своего друга и убил Лаодаманта. После смерти царя своего фиванцы обратились в бегство и засели за стенами своего города. Эпигоны же прежде всего приступили к погребению падших в битве соратников. Похоронили они их на самом поле битвы; насыпали над ними высокий курган (его и теперь еще показывают в той долине) и пошли потом к вратам Фив. Упавшие духом фиванцы обратились за помощью к старцу Тиресию. По его совету они послали в стан арговян-переговорщиков; сами же ночью, посадив на колесницы жен и детей, тайно покинули город и отправились к ближней, почти неприступной горе Тельфоссион, у подошвы которой протекал священный источник Тельфусса. Здесь потеряли они своего прорицателя, вещего старца Тиресия: умер Тиресий, напившись студеной воды священного потока. С великими почестями похоронили фиванцы прорицателя, жившего так долго и много раз вещим знанием своим подававшего городу Кадма помощь и спасение. Затем пошли они далее и остановились в Акарнании, где основали город Гестиэю.

Когда эпигоны узнали, что большая часть фиванцев покинула свой город, они тотчас сделали нападение на него, взяли приступом городские башни и ворота и, после непродолжительной схватки с оставшимися фиванцами, овладели Фивами. Прежде всех других в город проник вождь эпигонов мужественный Алкмеон. Обогатясь добычей, стали арговяне разрушать городские укрепления, жителей же, оставшихся в живых, обратили в рабство. В благодарность за счастливый исход предприятия они послали часть добычи в Дельфы: принесли они дар Фебу за то, что он помог их делу знамениями и советом; самым ценным из всех даров арговян, посланных в дом Феба, была дочь вещего Тиресия, прорицательница Манто; ее послали арговяне в Дельфы по обету: обещали они, по взятии Фив, принесть в дар богу самую ценную часть добычи. Власть над взятым городом, а также и над всей землею фивской эпигоны вручили Ферсандру, сыну Полиника – единственному в то время потомку Лабдака – и потом, увенчанные победой, пошли назад, в родную страну. На возвратном пути эпигонов умер престарелый Адраст – сгубила его печаль о единственном сыне Эгиалее; дорого поплатился старец за исполнение сердечного желания своего, за унижение Фив.

Алкмеон

Возвратясь из-под Фив, Алкмеон стал помышлять об исполнении второй заповеди Аполлона – надлежало ему отомстить преступной матери, погубившей из корыстолюбия доблестного супруга своего Амфиарая. Вражда Алкмеона к матери возросла еще более, когда он узнал по своем возвращении, что Эрифила из корыстных же видов и его посылала в поход на Фивы. Мечом лишил Алкмеон мать свою жизни.

Но как было с Орестом, так и с ним: хотя он умертвил мать по повелению Аполлона, но матереубийство все-таки не осталось безнаказанным. Мстительная богиня Эриния восстала против него и, преследуя его, изгнала из родной страны. Гонимый безумием, с гибельными дарами фиванцев его матери он убежал в Аркадию и пришел в Псофиду, в дом царя Фегея. Царь Фегей очистил его от преступления и отдал за него дочь свою Арсиною. Дары фиванцев Эрифиле подарил Алкмеон молодой жене. Но и в новом отечестве своем матереубийца не нашел себе мира и спокойствия. Присутствие его было гибелью для Псофиды – по воле богов страна была поражена бесплодием и мором. Обратился Алкмеон к Дельфийскому оракулу и получил в ответ, что мира и спокойствия ему надо искать в стране, которая явилась на свет после смерти его матери: только над такой страной не имеет силы клятва его матери. Умирая, Эрифила призывала гибель на страну, которая приютит в себе матереубийцу. Получив от оракула такой ответ, Алкмеон покинул жену и малолетнего сына своего Клития и после долгих странствований остановился при устье реки Ахелоя; в устье Ахелоя из ила, нанесенного водой во время разлива, незадолго до прибытия Алкмеона образовался остров; на этом-то острове Алкмеон и обрел наконец мир, которого тщетно искал так долго. Здесь поселился он навсегда и, забыв о покинутой жене и сыне, вторично вступил в брак с Каллироей, дочерью бога реки Ахелоя.

Каллироя слыхала о богатых дарах фиванцев матери своего мужа и стала просить у него этих сокровищ. Алкмеон обещал исполнить ее просьбу; отправился он в Псофиду, к царю Фегею и первой жене своей, и стал требовать от них гибельные дары, говоря, что он намерен принести их в жертву дельфийскому Аполлону. Фегей вручил зятю сокровища, но в скором времени узнал от одного из рабов, что Алкмеон женился во второй раз и спрашивает сокровища совсем незатем, чтобы принести их в дар Аполлону, – он отнесет их молодой жене. Царь Фегей призвал сынов своих. Проноя и Агенора, и поручил им – когда Алкмеон пойдет из их дома назад, подстеречь его и убить. Сыновья Фегея исполнили волю отца, взяли назад гибельные сокровища, принесли их сестре своей Арсиное и, гордясь своим делом, рассказали ей, как отомстили они ее вероломному мужу. Арсиноя же, все еще любившая мужа горячо, несмотря на его измену, впала в безутешную тоску и прокляла братьев. На это отомстили они ей самым жестоким образом: отправили ее в Тегею. к союзнику своему, царю Агапенору, и там предали смерти за то, будто бы, что она лишила жизни мужа своего Алкмеона. Так гибельные сокровища, подаренные фиванцами матери Алкмеона, были причиной смерти и его самого, и его жены.

Но не их двоих – сокровища эти погубили весь дом царя Фегея. Когда Каллироя узнала о смерти мужа, в глубокой скорби, сгорая желанием мести, пала она лицом на землю и просила у Зевса милости – молила ниспослать малолетним сыновьям ее, Акарнану и Амфотеру, силу взрослых мужей, дабы могли они отомстить за убийство отца своего. Зевс внял мольбе Каллирои. Вечером сыны ее легли спать младенцами, а поутру проснулись цветущими, сильными юношами. Отправились они в Тегею, умертвили обоих сынов Фегея и овладели сокровищами Гармонии, которые Проной и Агенор намеревались принести в дар в дельфийский дом Феба; после того юноши поспешили в Псофиду, проникли в дом царя Фегея и умертвили и его самого, и жену его. Жители Псофиды, а также и другие аркадяне, пустились за ними в погоню, но юноши успели спастись от их преследования, прибыли, невредимые, к матери и вручили ей сокровища Гармонии. Но чтобы сокровища эти не привлекли несчастий и гибели и на их род, они, по совету деда своего Ахелоя, отнесли их в Дельфы и посвятили Аполлону. Там, в священном доме бога-охранителя смертных, остались навсегда гибельные дары фиванцев матери Алкмеона. По имени Акарнана страна, которую заселили они с братом, названа была Акарнанией. Клитий, сын Алкмеона и Арсинои, после смерти отца, боясь родичей матери своей, бежал из Псофиды и поселился в Элиде.