Онлайн чтение книги Милый Эп[Книжное изд.]
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

До четырех часов я пахал в школе с Васькой, как обещал ему. Выбрав из более чем пятидесяти вопросов тридцать и отредактировав их, мы позвали Нину Юрьевну и, вручив ей тетрадку, живо открыли наш замысел.

У Нины Юрьевны было странно жесткое, словно чем-то армированное лицо, затруднявшее артикуляцию, так что каждое слово ей приходилось прямо конструировать, напрягая не только губы, но и щеки, и лоб, и шею и принимая при этом вид человека крайне обиженного и готового заплакать. Волноваться ей было совершенно противопоказано — тогда она почти теряла дар речи. Именно поэтому Нина Юрьевна не устраивала ученикам бурных словесных головомоек, а исписывала своим тоже напряженным почерком целый листище и давала прочесть разгильдяю, разрешая после этого рвать записку или отнести родителям. Все, конечно, рвали. Но зато как она вела математику, где как раз и требовались эти немногословие, медлительность и четкость! Она прямо высекала в наших мозгах все формулы!

Даже не открыв тетрадки, Нина Юрьевна спросила, где же мы были раньше — ведь экзамены близятся. Мы сказали, что успеем. Тревожно помолчав и повздыхав, она повела нас к завучу. Анна Михайловна, выслушав нас и поразмыслив, тоже заметила, что после такого форума мы и экзамены лучше сдадим, потому что поднимется настроение. Завуч уточнила срок. Мы ответили, что вот сегодня суббота, а в следующую субботу — уже форум. Еще подумав и полистав нашу тетрадку с вопросами, Анна Михайловна улыбнулась и, возвращая Забору тетрадь, сказала, что раз уж нам так хочется и, главное, раз уж полдела сделано, то придется разрешить. И отпустила нас, задержав зачем-то Нину Юрьевну.

Мы ликовали.

— Вот что значит подготовить вопрос! Мотай на ус! — гордо заключил комсорг. — Сунься мы с голой идеей — до свидания! А теперь — во!.. Дело, Эп, за тобой!

— Отец сказал, что к вечеру будет.

— Смотри. Срыв смерти подобен!

— Понял.

— Ну, до семи! Не забудь маг!

Мама была еще на работе, а папа сидел в своем кабинете, обложившись альбомами и справочниками — не легко, видно, давалась борьба со следственной комиссией. Прежде чем я открыл рот, он протянул мне два листа с вопросами. Пятнадцать штук— на большее не хватило родительского воображения, но и этого, я думаю, родителям — по ноздри. Выразив благодарность от имени класса, я радостно похлопал отца по плечу и стал готовиться к вечеру.

У меня блеснула мысль — явиться к Садовкиной на день рождения с Валей. Вот будет сюрпризик! Наши все четко рассчитали: пятеро девчонок, пятеро мальчишек — не для, чтобы там ромеоджульеттничать, а просто чтобы никто не оставался лишним — и за столом ухаживать, и танцевать, и играть — все парами, хотя, конечно, пары складывались не случайно, и лишь мне — кого бог пошлет. И вдруг я — бах! — являюсь со своей! Ох, уж девчонки побзыкают, ох, покосятся, ох, посплетничают! И пусть! Думают, что Эп — лопух, красная девица!.. Близорукие воображалы!

Но мои планы рухнули.

Валя позвонила в пять, как мы и договаривались, и сказала, что сегодня нам не встретиться — дома накопилось столько дел, что хоть не спи, потому что Света теперь в ауте. Я повздыхал, покрякал, но что делать? И мы простились до воскресенья… А нашим я и без Вали нос утру!

В половине седьмого, когда я переодевался, явился Шулин. Он был в школьном пиджаке и в белой рубашке с распахнутым воротом. Свежевымытые волосы торчали и смешно облагораживали его оттопыренные уши. Ни дать ни взять — милая поросячья мордашка. Авгино выступление на собрании лучше моих рекомендаций повлияли на Ваську Забровского, он все устроил, и Садовкина пригласила Шулина персонально. Он так удивился, что это удивление до сих пор не сходило с его сияющей физиономии.

— Хочешь галстук? — спросил я.

— Галстук? Какой?

— Черный, например, к рубашке.

— Черный?

Или цветастый — к пиджаку. Во! Примеряй, Граф! Сейчас мы нарядимся будь-будь!

— А ты какой нацепишь?

— Я— бабочку!. Вот, личит!

— У-у! Ты как этот!.. — протянул Авга, примерил черный галстук и снял. — Нет, хомут есть хомут. Так свободней! — И он погладил свою голую крепкую шею. — А то стиснет, и буду хрипеть и холодцом давиться.

— Каким холодцом?

— Какой подадут. Люблю холодец. Мама, бывало, зальет целый таз, мы так навалимся — полтаза нет!

— Не настраивайся, Авга, не будет холодца. Будет торт и чай до потери пульса.

— И тортом можно подавиться.

— Обжора!.. Ну, я готов!

— У-у, ты прямо как на пасхе! — опять восхитился Шулин. — Сегодня, Эп, будет твой последний холостяцкий день, или как он там называется. Все девки попадают!

— Поддержим, Граф! Айда!

Мы взяли магнитофон и отправились.

Садовкина жила у школы, в одном доме с Васькой Забровским. Дом их был огромным, с загибами, с арочным входом, и покрась его в какой-нибудь радостный цвет, он бы сиял на весь квартал, но его отделали под динозавра, если только динозавры были грязно-зеленые, и ни солнце, ни весна не оживляли его.

Мы договорились собраться к семи, но я нарочно медлил, чтобы задержать торжество и чтобы привлечь на себя общее гневное внимание. Так и случилось. В коридоре на нас обрушился десятигорловый шквал Я невозмутимо разделся, повернулся к возмущенной публике и вздернул подбородок, показывая бабочку.

— Эп-то!

— Поганини!

— Держите меня! — после секундного ошеломления заверещал народец, пятясь.

— Наташа! — обратился я к низенькой полненькой имениннице, с живым красным цветком в темных волосах. — Мы вот с Августом поздравляем тебя и желаем счастья!

Я протянул ей руку. Она улыбаясь подала мне свою. Я не стиснул ее мужественно-сурово, а взял за кончики пальцев, наклонился и поцеловал их. Охнув, Садовкина зажала мигом вспыхнувшие щеки и унырнула в толпу. Девчонки захлопали в ладоши, закричали «браво, бис!», а пацаны загмыкали и за покашливали, пряча усмешки и хохотки, лишь у Зефа вырвалось:

— Убил, Эп! — Он повалился, ею поймали и поставили.

— Не убил, а хоть один настоящий кавалер нашелся! — воскликнула вдруг, потрясая сухим кулачком, затертая в кухонных дверях Наташина бабушка, маленькая и жилистая. — Слава богу! Раз внучке целуют руки, все в порядке, можно спокойно умирать! Милые мои… — у бабушки затряслись губы, покатились слезы, она махнула рукой и скрылась в кухне.

Дядя Коля, смуглый, тощий и согнутый интегралом отец Садовкиной, пригласил нас в гостиную.

— Где анкета? — шепнул Забор.

— Вот.

— Молодец, Эп! Ну все, теперь можно повеселиться! — обрадовался он, спрятал листы, перехватил у меня магнитофон и пошел с Зефом подключать его.

Наташка, все еще смущенная, подвела меня с Авгой к своим подружкам, которых я не знал.

— Вот, знакомьтесь — Рита и Лена! — представила она новеньких. — Вместе были в лагере летом.

— Очень приятно! Аскольд! — сказал я. — А это мой друг граф Шулин, потомок пушкинского графа Нулина, но поскольку революция, гонения, букву пришлось заменить, а титул забросить, но сущность осталась! — Авга молча кивнул, а я, бесцеремонно разглядывая девчонок, воскликнул — Граф, в какой цветник мы попали!.. А не согласится ли кто из вас быть на сегодня моей дамой?

Наши девчонки прыснули. Прыщастенькая и худенькая Рита, в голубом платье с огромным, во все плечи, отложным воротничком, презрительно выгнула губы и отвернулась. Высокая же и плотная Лена, в тугой сероватой кофточке и темно-синей юбке, спросила с искренней заинтересованностью:

— Только на сегодня?

— А может, и дольше.

— Тогда выбирай!

— Я выбрал бы очаровательную именинницу, — не моргнув глазом, ответил я, — но боюсь, комсорг не одобрит. Это же воровство — лезть к Садовкиной через Забровского! — Я был уверен, что этим не обижу Ваську с Наташей, так как дружили они открыто, не опасаясь никаких намеков и кривотолков.

Все рассмеялись, а Наташка, еще сильнее залившись румянцем, весело укорила меня:

— Ну тебя, Эп! С тобой сегодня что-то не того!

— Весна! Крестьянин торжествует!

— Зима! — строго поправила Рита.

— Разве? — удивился я. — Тогда, может быть, крестьянин не торжествует, а торжествуя?

— Может быть!

— Молодец! Знаешь Лермонтова!

— А Пушкина не хочешь?

Тут включили маг, зацокало знобящее вступление к «Лайле», девчонки похватали друг друга и, не умея вальсировать, пустились кто как, подпевая Тому Джонсу. «Лайла» как бы отрезвила меня. Я отошел и почти устало опустился в кресло. Хватит, надо кончать маскарад! Я взялся было за бабочку, чтобы отцепить ее, и поймал взгляд Мишки Зефа. Зеф сразу отвел глаза, а я вдруг подумал, что ведь играю Мишкину роль, перебежал ему дорогу и, може! быгь, даже в чем-то перещеголял его, вот он и в растерянности. Забавно, что я нашел в себе что-то зефовское. Я даже обрадовался такому обогащению, но тут же отметил, что оно мне все-таки не по душе. Нет уж, Зефу — Зефово, а Эпу — Эпово!.. Бабочку я лишь поправил — пусть сидит, дело не в ней.

Ко мне сбоку подошла Лена и тихо спросила:

— Ну что, Аскольд, сделал выбор?

— Нет еще.

— А если я тебя выберу?

— Ой, пожалуйста! — выпалил я.

Вальсировать я тоже не умел, и мы пошли в ритме танго. Лена была пальца на три-четыре ниже меня, и если бы мы сблизились плотнее, я бы ткнулся ей носом между бровей, но я держал Лену свободно, скорее, не я вел, а она, положив мне руку не на само плечо, а за плечо, на лопатку. Я чувствовал, что она не спускает с меня глаз, ожидая слов ли, жестов ли особенных— не знаю, чего ожидают девчонки ог таких разбитых молодцов, каким? тут рисовался. А я молчал.

— Аскольд, ты не рад, что я тебя выбрала? — не выдержала наконец Лена.

— Что ты! Наоборот! — честно уверил я.

Усмехнувшись, она подтолкнула меня к себе, и нос мой действительно клюнул ее между бровей, и я вспыхнул, как при коротком замыкании, и мигом вспомнил те два поцелуя в сумрачном коридоре нашей квартиры. Сердце у меня сжалось, и невольно сжались руки. Лена сразу же передвинула свою ладонь с лопатки на плечо и отдалась моей танцевальной власти.

Тут же позвали к столу.

Авга оказался прав — было чем давиться: яблоки, мясной салат, маринованные опята, селедка, колбаса двух сортов и даже свежие огурчики в пупырышках. Когда расселись и успокоились, Вовка Еловый под аплодисменты вручил имениннице подарок, завернутый в целлофан с лентой. Дядя Коля выстрелил шампанским и живо растолкал пену в плотно, как соты, сдвинутые фужеры. Фужеры разобрали и замерли в торжественном затишье. Обычно весельем у нас заправляли Забровский и Зеф, наши вожди, идейный и безыдейный, а тут Ваську не узнать было — тише воды, ниже травы, не хотел, видно, особо выделяться в доме будущей, может, невесты. И Мишка оставался странно инертным. Народ с поднятыми фужерами уставился на меня, словно моя нахальная непринужденность придала мне какой-то вес. Я глянул на Ваську. Тот пристроженно-торопливо закивал, мол, давай-давай, и я привстал. Я знал, что Вовка Еловый, наш стихотворец, наверняка приготовил зарифмованную здравницу — вон он как нетерпеливо ерзает, но Вовки не убудит, если он и помолчит разок, пусть и другие осваиваются, и я скачал:

— Слово имеет Август Шулин!

Авга успел уже что-то сунуть в рот и чуть не подавился. Я думал, что он отфутболит тост дальше, но Шулин поднялся, кашлянул, дожевывая кусок, и спросил:

— Тост, значит?

— Фужер! Фужер бери! — крикнули ему.

— Ага! — Шулин взял фужер, понюхал шампанское и скислился. — Значит, тост!.. Интересно… Ну что ж, своих тостов у меня нету, поскольку я не потребляю, а вот мой батя, батя мой всегда говаривает так: «Выпьем за наши кости!» Были бы, говорит, кости, мясо нарастет. Вот я и предлагаю выпить…

— За Наташкин скелет! — ввернул Зеф.

Народ сдержанно хохотнул, на Мишку шикнули, а Шулин невозмутимо продолжил:

— Нет, это мы за твой скелет будем пить, если будем. А пока здоровья тебе, Наташ!

— Ура-а! — закричали все.

Застольничали мы около получаса, потом оттеснили состыкованные столы, расставили вдоль стен стулья, включили маг и кинулись прыгать, несмотря на сытость.

Ко мне не очень твердо подошла улыбающаяся Наташина бабушка. Я подумал, что она хочет станцевать со мной, и повел было ее, но бабушка запнулась и сказала:

— Нет-нет, сынок, куда там! Отплясала!.. Сядем-ка вот сюда. Вот. Уж так я рада, так рада!.. Как тебя звать-то? Мне Наташа говорила, да я не упомнила.

— Аскольд.

— Во-во, Аскольд! — Старушка удовлетворенно закивала. Или фужер шампанского так пронял ее, или ей еще чего-то подали, была она пьяненькая и переваливала голову то на тот, то на этот бок. — Ты люби ее, Вася! — сказала она вдруг, похлопывая меня по руке и глядя непонятно куда, именины ей, кажется, представились теперь свадьбой.

— Ладно, бабушка, — пообещал я.

— Люби, сынок, потому что без любви… — она зажмурилась, замотала головой, силясь найти какие-то слова, но ничего не нашла и опять всплакнула.

Наташа спасла меня и увела бабушку в другую комнату. Я снова вспомнил Валю, мне стало до боли грустно, и я понял, что без Вали эта грусть не пройдет, как бы я не бодрился и не выкаблучивался… Девчонки схватили меня за руки и втянули в свой шумно топающий круг. Я озартно ушел в танец. Потом шейк сменился плавной мелодией, и я не заметил, как оказался в паре с Леной.

— Аскольд, хочешь по секрету? — шепнула она. — Девчонки говорили, что ты совсем не такой.

— А какой?

— Ну… не такой!

— Теленок? Вафля? Размазня?

— Не так, конечно, но что-то в этом роде… Только ты не обижайся на них, ладно? В общем-то они уважают тебя… И мне ты понравился, — добавила она тише, чуть отведя глаза и пальцем шевельнув мочку моего уха.

Еще вчера я бы, наверно, умер от этих девчачьих слов и этого поигрывания моим ухом, да и сейчас меня бросило в жар, но какая-то закалка уже произошла во мне. Я хотел ответить Лене чем-то благодарным, но тут подскочили Мишка Зеф и Вовка Еловый. Вовка живо подменил меня, а Мишка цапнул за локоть и утянул в коридор, а потом в ванную.

Закрывшись и пустив воду из крана, чтобы шумело, он вытащил из-за бака пиратско-пузатенькую бутылку румынского красного с накинутой на горлышко стопкой и шепнул:

— Во! Твое осталось! Мы уже взяли!

— Да что ты! Не хочу.

— Чудик! Один пузырь шампанского на пятнадцать рыл — смех! А это Наташка, молодчина, припасла нам инкогнито. Там, говорит, Мишка, за баком. Только, говорит, незаметно. Учит! И кого! Оп! — Он налил стопку и подал мне. — Давай.

— Ну, не хочу, понимаешь?

— Никаких! — Мишка замотал головой. — Даже комсорг дернул, а ты что — папа римский?.. Давай, а то бить буду! Тот раз не побил, побью сейчас! О, за наш мир! А то что там, две задачки по физике — не прочно. Давай, Эп, для прочности!

— Ох, и зануда ты, Зеф!

— Еще какая! — весело согласился Мишка.

— Тогда пополам.

— Я уже косой! Каждого привожу сюда и с каждым врезаю. Только твой Август преподобный отказался. Видишь, опять осталось! — глянув бутылку на свет, довольно сказал он. — Пей! Ты сегодня заработал. Девчонки в панике! А ничего тебе бабочка — сидит. Ты по-собачьи дьявольски красив!

Несколько воодушевленный, я вздохнул, чокнулся с Мишкой и лихо опрокинул стопку. Зеф одобрительно крякнул, сунул мне в рот яблоко, допил остатки через горлышко и спрятал бутылку. Сполоснув физиономию, мы вышли.

Пацаны возились у мага, меняя кассету. Девчонки толпились в сторонке, о чем-то болтая и подергиваясь. Мы с Зефом встали за косяком, и он шепнул:

— Видишь ту, у приемника?

— Рита.

— Как она тебе?

— Ничего.

— Да. И фигурка с подтекстом. Правда, прыщастенькая, но это раз простоквашей смазаться. Надо…

— Мишк, — прервал я его, медленно жуя яблоко, — а ты со многими девчонками из седьмой школы знаком?

— Да кое с кем.

— А Валю Снегиреву знаешь?

— Валю?.. Снегиреву?.. Не помню. Я их больше в лицо знаю, чем по именам. А что?

— Да так.

Опять ухнул шейк. Мишка прямехонько направился было к Рите, но я, сладко взбодренный мягко ударившим хмельком, шепнув «минутку», придержал его и сам пошел к ней, решив как-нибудь сгладить то колючее впечатление при знакомстве. Она так и продолжала коситься на меня. Если откажет, плохое твое дело, Эп… Рига не отказала, она безразлично шагнула в круг и, глядя под ноги, начала нехотя расходиться. Я поймал ее руку.

— Сначала несколько слов, — сказал я и повел ее через такт. — Сегодня я сделал два дела: обрадовал бабушку и обидел тебя. Получился плюс и минус. Они взаимно уничтожились, и я оказался у разбитого корыта, как сказал тот же Пушкин… Чтобы остался плюс, нужно твое прощение.

Рита вскинула на меня удивленные глаза, под цвет своего голубого платья, некоторое время пристально-хмуро изучала, потом недоверчиво произнесла:

— Если тебе это важно…

— Важно.

— То пожалуйста, я не сержусь.

— Вот и хорошо. А теперь взгляни налево. Вон у косяка волнуется и делает вид, что не замечает нас, Мишка Зеф. По-моему, ты ему нравишься Чш-ш!.. Пусть это будет маленькой тайной. Дарю ее тебе в честь примирения.

— Спасибо. — Рита чуть усмехнулась.

— И это еще не все. Вот яблоко раздора. Съедим его на брудершафт! — И целым бочком я поднес его к Ритиному рту. — Кусай!.. Да смелее!

Она рассмеялась и осторожно куснула. Я же отхватил пол-яблока. Мы расцепились и врезали шейк с такими коленцами, какие не снились ни одной марионетке.

Шулин, не пригубивший и шампанского, но подхваченный и разогретый общим весельем, танцевал вовсю! Суматошно, не слушая ритма, забыв партнершу. Смех и грех. Упав рядом со мной на стул, он вытер пот и от-дулся:

— Уф, работенка!

— Ничего, Граф! Все мы так начинали!.. Ну, а как насчет предмета воздыханий? — тихо спросил я.

— Воздыхания есть, а предмета — тю-тю! — без особой скорби признался Авга. — Все чересчур умные, а мне бы Дуню какую-нибудь, чтобы хоть капельку быть умнее ее!

— А ты разве дурак?

— Не знаю, но на всякий случай, — слукавил он. — А ты, я гляжу, распетушился! По-моему, все, новенькая — твоя. Я же говорил!.. О, и этот глухарь затоковал!

И Шулин кивнул на Мишку, который подсел к Рите и стал что-то наговаривать ей. Она усмешливо слушала, искоса посматривая на меня, словно пытаясь понять, какой же я наконец. Ой, милая, я и сам теперь не знаю, какой я!

Наташа объявила отдых и увела нас в свою комнату. Плотно сдвинутые шторы скопили тут сумрак и прохладу. Я тотчас подумал, что если Садовкина и Забровский целуются, то именно здесь. Девчонки скинули туфли и забились на диван-кровать, а мы расселись кто куда. Вовка Еловый сразу улегся спиной на ковер посреди пола и рукой закрыл глаза, значит, будут новые стихи. И правда, не дожидаясь тишины, он начал:

— Мало ему света! — проворчал кто-то из девчонок — А сами-то тлеете, как головешки!

— Кто головешки, мы? — возмутился Зеф.

— Конечно!

— Да если разобраться…

И пошла веселая перепалка, лишь поэт безучастно лежал на полу. Отшумев, все глубоко замолчали, по-настоящему, видно, вникая в стихи… Лена сидела на краю дивана, поджав ноги и облокотившись на щиток Она была стрижена коротко, но мне вдруг почудилось, что вот-вот она возьмет из-за спины свою косу и распущенным кончиком заводит по губам…