Онлайн чтение книги Минин и Пожарский
Вторник

Железная решетка, внизу кончающаяся остриями, закрывающая выход на мост из Фроловских ворот, в то утро не поднялась.

За решеткой под седлами, покрытыми пестрыми шкурами, стояли кони иноземных полков.

По бокам ворот в двух бастионах, уходящих своими основаниями в лед рва, стояли латники.

На стенах, под кровлями, и со стороны водяного рва с двойной стеной, отделяющего Кремль от Красной площади, и со стороны прудов на Неглинной, и со стороны Москвы-реки – везде стояли иноземные воины.

Со стен хорошо смотреть на Москву-реку.

На льду туши баранов, быков крепко приморожены. Как будто идет из Замоскворечья к Кремлю большое бескожее и безголовое стадо. Это мясной торг, приготовлено к заговенью.

Из Замоскворечья по Пятницкой въезжали розвальни, взбирались рысью в гору и исчезали в воротах Китай-города, чтобы снова вынырнуть на площади.

На площади возов много.

Но не вышли сегодня подивиться богатству и затейливости московских изделий, умельству русских мастеров скучающие большерукие жолнеры.

Торг начался вяло. Все оглядывались люди на тяжелую неподнятую решетку.

Заскрипели противовесы. Подняли решетку, выехал небольшой отряд. Проехал к базарным старостам.

Передано было, что бояре приказали дать людей в помогу – поднять пушки на Китайгородскую стену.

Для того приказано брать лошадей у извозчиков.

Извозчиков в Москве множество, сани у них – розвальни, возница сидит на самом коне верхом, ноги между конем и оглоблями.

Стояли извозчики тучами у ворот. Здесь собиралось по двести саней.

Тут и начался с утра крик: извозчики к пушкам не шли и лошадей выпрягать не давали.

Рынок на Пожаре продолжал торговать.

Ранним утром из Серебренников, что между Трубою и Крапивниками, пошли берегом Неглинной пятеро черных людей на рынок для небольшой купли.

Шли крепостные Зарайского воеводы, оброчные.

Шел Тимоша, Петруша и Павлик – бронники, Матюша-алмазник и Аноша-седельник.

Жили они в слободе, где все люди были на оброке, серебром господам платили, потому и звалось место «Серебренники».

Шли, добрались до Китайгородской стены, вошли через Львиные ворота – левее был дом с львиной ямой. Дом старый, Борисом Годуновым построенный, но лев уже сдох. Пришли на рынок. На рынке разговоров много.

Боярин приехал и стал в своем доме, у храма Введения божьей матери, насупротив Варсонофьевского кладбища.

К боярину идти с пустыми руками не гоже, надо ему принести хоть калач, хоть рыбу, хоть грибов сушеных.

День свежий, ветер на площади гонит сено и рыжий, жирный от пыли, горький базарный снег.

У Китайгородской стены, прямо от ворот, торговали постным товаром – кислой капустой, рубленой и кочанной, и солеными огурцами. Дальше шел пустой, молчаливый самопальный ряд.

Иконные лавки, сапожные торги.

В ряду щепетильном и игольном торговля шла.

У самого рва сани стоят с поднятыми оглоблями. На оглоблях связки сухих грибов.

Дальше ряды чесночный и луковый и ряд калашный. Калачи покрыты холстом, чтобы не зачерствели от мороза.

Калач сразу не купили, пошли дальше любопытства ради.

У реки лежала горами, как дрова, мороженая рыба. Ближе к Зарядью самый бедный торговый ряд – зольный.

Стоят здесь бабы с лукошками, в лукошках зола для стирки.

Правее – пирожники торгуют на мосту к Кремлю.

Опять пошли мужики к калашникам, торговали один калач впятером.

Народу много, все толкутся, разговаривают друг с другом, а друг друга не слушают.

Один говорит:

– Больно шумят паны – житья не дают, и не столько сожрут, сколько перепортят.

А в сторону шепчут:

– Ляпунов идет из Рязани.

Другой говорит:

– Заруцкий идет, только с ним Маринка и немцы.

– Больно казаки в Суздали шумят.

Баба ходит, рассказывает:

– В Пскове Дмитрий объявился, самый настоящий, рыжий, присягали ему Псков и Опочка. Знаю наверно. Вот и снетка с того в рыбном ряду не продают.

– Дура! Снеток белозерский, его шведские люди не пускают.

– Ан нет! Снеток из-под Гдова.

Шумит народ.

– В Астрахани объявился царевич Август Иванович, от Грозного. Там же царевич Лаврентий, от царевича Ивана, Грозного внук. А в степи у ногайцев скрываются царевич Федор, царевич Климентий, царевич Савелий, царевич Семен, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврилка да царевич Мартынка – все Федоровичи…

Шумит рынок, о Заруцком кричат, о Прасовецком, о боярине Шеине, что Смоленск держит против панов, и никто не вспоминает Зарайского воеводу Пожарского.

Опять приценились к калачу. Дорог.

Услышали шум от Ильинских ворот. Пошли кучей смотреть.

На широкой стене ругались извозчики; поляки покалывали их дротиками, но крови еще не было.

Приказано извозчикам втаскивать пушки, снятые со стен Белого города и со стен Скородома, на Китайгородскую стену.

А извозчики вместо того пушки скатывают со стены.

Оброчные, мужики Пожарского стояли внизу, у Ильинских ворот, шумели вместе со всеми и вместе со всеми ругали бояр и поляков.

Брань то вспыхивала, то затихала; в промежутках слышен был великопостный звон дальних церквей.

Вдруг заскрипели решетки Фроловских ворот, и на мост, на котором уже расторговались пирожники, прямо на лукошки, вылетели чужие конники в полном параде.

На шлемах крылья, вырезанные из тонкой стали, за спиной к панцирю на винтах прикреплены стальные крылья.

На длинных дротиках у одних цветные шелковые стяги, у других какие-то странные шапки – мочальные или кудельные.

Растоптали конники лукошки, пошли изворачиваться между возами, расшибать копьями лубяные шалаши вместе с торговцами, опрокидывать скамьи, бочки с дегтем, рубить людей короткими палашами.

Рубили, кололи всех. Растекался по Китай-городу смертный крик.

Еще у ворот торговали, божились, смеялись, а на площади люди были порублены, потоптаны. Раскатились воины по улицам, сметая все перед собой.

Снег запестрел от кафтанов упавших людей и потерянных цветных колпаков.

Часть воинов замешкалась на рынке, начала грабить лавки.

Перебито было в Китай-городе семь тысяч москвичей, и было бы перебито больше, если бы не задержались воины.

Когда погнали их начальники дальше, то не прошли они до Китайгородских ворот, ведущих в Белый город.

В Белом городе бежали люди с досками, лавками, тяжелыми мытыми обеденными столами, не от врагов, а на них.

Тут были в толпе и мужики Пожарского, и другой мужичонка, без пояса, лохматый, который то вопил: «Бей!», то спрашивал: «А где дом воеводы Пожарского?» Кричал он рядом с бронниками, но они его не слыхали.

Из скамей и столов построили москвичи завалы – подвижные стены.

Кидалась конница на народ с копьями, нарывалась на деревянные завалы. Из-за завала били дровами, камнями.

Отступят всадники, чтобы выманить москвичей из ограды, – оживают московские баррикады. Мытые столы и скамьи преследовали поляков и жевали их деревянными своими зубами.

Повернется конница, а перед нею опять деревянная стена. С заборов, с крыш, держась за деревянные дымницы, при громе набатов, мечут московиты во врагов камнями, дровами.

Тогда из ворот Кремля вышла пехота.

Пехоту вели Яков Маржерет и поручик Шмидт.

Шли двумя взводами, под оркестр. Люди под музыку, похожую на менуэт, шли, вытягивая носки, стараясь попасть в ногу. Стали, уперли мушкеты о посошки, выпалили вдоль улицы.

Охнула баррикада. Повалились люди.

– Кто тут князя Пожарского спрашивал? – закричал Аноха.

– Я, Романка, – сказал мужик.

– К князю идем! – закричал бронник. – Он на Сретенке, будет князь у нас воеводой.