Онлайн чтение книги Миры Роберта Хайнлайна. Том 25
ЧТО ВЫТВОРЯЮТ С ЗЕРКАЛАМИ

Криминальная история рассказанная Эдисоном Хиллом

Я пришел сюда, чтобы посмотреть на голых красоток. Пришел, как и все остальные посетители. Это распространенная слабость.

Взгромоздившись на табурет в конце стойки бара, я подозвал хозяина заведения, оборвав его болтовню с двумя завсегдатаями.

— Налей на троих, — сказал я. — Нет, на четверых и хлопни одну со мной. Что новенького, Джек? Я слышал, ты тут устроил для публики кабинку с порнухой?

— Привет, Эд. Запомни, парень, у меня не порнуха, а настоящее искусство.

— Какая разница?

— Если девки ведут себя спокойно — это искусство, а вот если начинают извиваться и крутить задом — тогда закон против. Такие правила. На, посмотри.

Он дал мне программу. Я прочел:

Последнее замечание было излишним. Заведение Джека Джоя славилось строгими правилами.

На другой стороне программки я увидел новый перечень цен, из которого узнал, что стаканчик в моей руке обойдется мне вдвое дороже, чем я предполагал. Тем не менее зал был битком набит народом — простаками вроде меня.

Я хотел было по-дружески сказать Джеку, что обещаю зажмуриться во время шоу, если он возьмет за выпивку по старой цене, но тут из-за стойки раздались два резких звонка — два пронзительных сигнала, похожих на морзянку.

— Одиннадцатичасовой показ, — объяснил Джек и, присев за стойку, начал там копаться.

Заглянув вниз, я заметил под стойкой какую-то продолговатую штуковину. Ее украшало столько электрических приспособлений, что их хватило бы на веселенькую рождественскую елку для бойскаутов — переключатели, кнопки, ручки реостатов, пластинки для проигрывателя и ручной микрофон. Я нагнулся, чтобы рассмотреть этот ящик получше. У меня слабость к таким вещам наверное, от моего старика. Он ведь дал мне имя Томас Алва Эдисон Хилл в надежде, что я пойду по стопам его идола. Но я, наверное, здорово разочаровал его: мне так и не удалось придумать атомную бомбу, хотя иногда я пытаюсь починить свою пишущую машинку.

Джек щелкнул переключателем и взял микрофон. Его голос загремел из колонок музыкального автомата.

— А сейчас мы представляем «Магическое зеркало»!

Проигрыватель заиграл «Гимн солнцу» из «Золотого петушка», и Джой медленно повернул ручку реостата. Освещение в зале погасло, а «Магическое зеркало» медленно осветилось. «Зеркалом» служила стеклянная перегородка шириной около десяти футов и высотой около восьми. Она отделяла от зала небольшую сцену на балконе. Когда в баре горел свет и огни на сцене были погашены, стекло оставалось непроницаемым и выглядело как зеркало. Когда же свет в зале гас, а на сцене — включался, сквозь стекло начинала медленно проступать картина.

В баре осталась гореть только лампа под стойкой у Джека. Она освещала его фигуру и приборы. Яркий свет лампы слепил мне глаза; я прикрыл их рукой и уставился на сцену.

А там было на что посмотреть.

Представьте: две девушки — блондинка и брюнетка. Алтарь или стол, на котором, как символ сладострастия, раскинулась блондинка. Брюнетка застыла у алтаря, схватив блондинку за волосы и занеся другой рукой причудливый кинжал. Задник сцены переливался золотым и темно-синим цветом, изображая яркие солнечные лучи на псевдоегипетский или ацтекский манер, но никто не смотрел на задник — все взоры ласкали девчонок.

На брюнетке был высокий головной убор, серебряные сандалии и набедренная повязка из стеклянных побрякушек. И больше ничего! Никакого намека на бюстгальтер. А блондинка вообще была гола как устрица. Ее колено на авансцене приподнялось ровно настолько, чтобы заткнуть рот скулящим блюстителям нравов.

Я не смотрел на голую блондинку; мой взгляд тянулся к ней — брюнетке.

И хотя сыграли свою роль две милые торчащие грудки, длина грациозных ног, форма бедер, боков и прочего, тем не менее меня потрясло какое-то общее впечатление. Она была просто до боли хороша. Кто-то рядом воскликнул:

— Обалдеть можно! Я тащусь!

Я хотел уже шикнуть на него, как вдруг понял, что это мой собственный голос.

Тут свет на сцене погас, и я вспомнил, что надо дышать.

Я выложил безбожную плату недрогнувшей рукой. Джек интимно сообщил:

— Между показами они развлекают посетителей в зале.

Когда девушки появились на лестнице, ведущей с балкона в зал, он жестом подозвал их и представил меня.

— Хейзл Дорн, Эстелла д'Арки — знакомьтесь, это Эдди Хилл.

Хейзл, брюнетка, спросила: «Как поживаешь?», а блондинка фыркнула: «О-о, я встречалась с этим призраком раньше. Как дела? По-прежнему гремишь цепями?»

— У меня все замечательно, — ответил я, пропуская мимо ушей ее подковырки.

Да, я знал ее — не как Эстеллу д'Арки, а как Одри Джонсон. Когда я строчил автобиографию начальника полиции, она работала стенографисткой в муниципалитете. И она никогда мне не нравилась: слишком уж любила находить больные места и ковыряться в них.

Я не стыжусь своей профессии. Ни для кого не секрет, что я писатель-призрак и работаю на других авторов. Хотя вы можете найти мое имя на титульном листе «Сорока лет полицейского», прямо под именем начальника полиции пусть маленькими буквами, но оно там: «в сотрудничестве с Эдисоном Хиллом».

— Как тебе понравилось шоу? — спросила Хейзл, когда я заказал круговую.

— Мне понравилась ты, — ответил я по возможности тише, как бы по секрету. Не могу дождаться следующего номера, чтобы разглядеть тебя получше.

— Тогда ты увидишь кое-что еще, — пообещала она и сменила тему. У меня сложилось впечатление, что брюнетка гордится своей фигурой и с удовольствием принимает комплименты, но в то же время не совсем еще загрубела, выставляя тело напоказ для публики.

Эстелла склонилась через стойку к Джеку.

— Джекки-малыш, — сказала она тоном нежного упрека, — ты опять держал подсветку слишком долго. При моей позе это не страшно, но бедная старушка Хейзл к концу представления дрожала, как лист на ветру.

Джек ткнул пальцем в сторону песочных часов для варки яиц.

— Они рассчитаны на три минуты, и именно столько времени вы работали.

— Не думаю, что было больше трех минут, — подхватила Хейзл. — Я совсем не устала.

— Ты вся тряслась, моя милая. Я же видела. Тебе не стоит утомляться — от этого появляются морщины. В любом случае, — добавила Эстелла, — за временем теперь буду следить я. — И она сунула песочные часы в свою сумочку. — Тебе нас больше не надуть.

— А я говорю, три минуты, — настаивал Джек.

— Неважно, — заявила она. — Или с этого момента мы следим за временем, или мамочка закроет маленького Джекки в темный чулан.

Джек хотел ей что-то ответить, но, передумав, отошел в другой конец стойки бара. Эстелла пожала плечами, заглотнула остатки спиртного и ушла. Я видел, как она еще поговорила с Джеком, а потом присоединилась к клиентам за одним из столиков.

Хейзл тоже посмотрела ей вслед и пробормотала:

— Надавала бы я этой потаскушке по трусам… если б она их носила.

— А что, ее обвинение — туфта?

— Не совсем. Возможно, Джек твой приятель…

— Нет, мы просто знакомы.

— Знаешь… бывали у меня мерзкие боссы… но он настоящий подонок. Вряд ли он затягивает время, чтобы помучить нас — мне бы и в голову не пришло его проверять, — но некоторые позы очень трудно держать три минуты. Например, Афродиту у Эстеллы. Ты видел?

— Нет.

— Она балансирует одной ногой на шаре, а другая нога приподнята и заменяет собой фиговый листочек, потому что она там без одежды. Джек установил аварийный выключатель, чтобы прикрыть ее, если она сорвется, но все равно это дикое напряжение.

— Лучше скажи, чтобы самому прикрыться от полиции.

— И от нее тоже. Джек хочет, чтобы мы работали так круто, как только можно, чтобы не замела полиция нравов.

— Не понимаю, зачем ты пошла работать в этот притон. Ты могла бы получить роль в фильме.

Она печально рассмеялась.

— Эдди, ты когда-нибудь пробовал получить роль? Я-то пыталась.

— И все-таки… впрочем, ладно. А что вы с Эстеллой не поделили? Ты сердишься, когда говоришь о ней.

— Она… хотя неважно. Наверное, у Эстеллы были добрые намерения.

— Ты хочешь сказать — когда она затащила тебя сюда?

— Не только.

— А что еще?

— Да ничего… слушай, как ты думаешь, мне действительно нужен крем от морщин?

Я рассматривал ее близко и старательно, пока она слегка не покраснела, а затем заверил, что абсолютно не нужен.

— Благодарю, — произнесла она. — А Эстелла явно считает, что нужен. Недавно она посоветовала, чтобы я позаботилась о своей внешности и надарила мне кучу косметики. Я поблагодарила Эстеллу за подарки — с ее стороны это, наверное, проявление дружелюбия… тем не менее меня покоробила такая забота.

Я кивнул и постарался сменить тему. Мне не хотелось говорить об Эстелле; я хотел говорить о самой Хейзл… и о себе. Я сказал, что знаю одного агента (моего собственного), который может ей помочь. Услышав, что есть шанс получить роль, она заинтересовалась по-настоящему — если не мной, то по крайней мере тем, что я ей говорил.

Случайно взглянув на часы за стойкой бара, она ахнула:

— Чуть не опоздала на свое выступление. Пора идти. Пока!

Было без пяти двенадцать. Мне удалось пересесть с конца стойки поближе к середине, прямо напротив пульта управления «Магическим зеркалом». Я не хотел, чтобы яркий свет за стойкой Джека мешал мне смотреть на Хейзл.

Почти в полночь из подсобки выбежал Джек и, оттолкнув своего помощника, занял место возле пульта.

— Как раз вовремя. Она звонила? — спросил он меня.

— Нет, не звонила.

— Ну и хорошо. — Он убрал со стойки грязные стаканы, сменил пластинку на проигрывателе — в общем, суетился понемногу, как обычно. Я не отрываясь смотрел на «Зеркало».

Раздалось два звонка, резких и громких. Джек почему-то не объявлял выступление. Я оглянулся и увидел, что он, сжав микрофон в руке, испуганно таращится на дверь.

В зал вошли двое полицейских, Ханнеган и Фейнштейн. Наверное, Джек испугался, что залетел под облаву. Да только патрульные полицейские не таскаются по облавам. Я понял, зачем они сюда пришли, еще до того, как Ханнеган слепил Джеку улыбочку и махнул рукой, показывая, что все нормально — они просто влезли бесплатно поглазеть на девочек под предлогом наблюдения за моралью публики.

— А сейчас мы представляем «Магическое зеркало», — раздался из колонок голос Джека. Кто-то влез на табурет рядом со мной и просунул ладонь мне под локоть. Я обернулся. Рядом сидела Хейзл.

— Тебе же надо быть не здесь, а там, наверху, — пробормотал я, как дурак.

— Ладно, успокойся. Так Эстелла сказала… я объясню после представления.

На балконе стало постепенно светлеть, из колонок зазвучал «Грустный вальс». И снова на сцене был алтарь. Эстелла распласталась на нем пуще прежнего. Когда стало совсем светло, я заметил у нее возле груди красное пятно и торчащую рукоять кинжала. Хейзл успела рассказать мне о каждом акте; это была так называемая «Жертва на алтаре», которую по программе полагалось показывать в час ночи.

Я опечалился, не увидев Хейзл в работе, но, надо признать, сцену поставили удачно — настоящий драматизм с тошнотворным привкусом, душераздирающее сочетание садизма и сексуальности. Красная жидкость, которую я посчитал за кетчуп, стекала вниз по голому боку Эстеллы, а рукоятка театрального кинжала торчала так, словно клинок действительно вонзили в тело, — публике это очень понравилось. Сцена была естественным продолжением «Жертвоприношения солнцу».

Хейзл завизжала прямо мне в ухо.

Ее первый крик оказался сольным. Но потом, через секунду или две, завопили все женщины в зале — контральто, альт, немного тенора, но в основном визгливое сопрано. Сквозь шум и крики прогремел мощный бас Ханнегана:

— Всем оставаться на местах! Эй, кто-нибудь, включите свет!

Я схватил Хейзл за плечи и встряхнул ее.

— В чем дело? Что там наверху?

Она ошеломленно тыкала рукой в направлении балкона и монотонно причитала:

— Она мертва… она мертва… она мертва!

Хейзл сползла с табурета и метнулась в подсобку. Я последовал за ней. Свет в зале резко вспыхнул, огни на балконе продолжали гореть.

Мы проскочили первый, второй и третий пролеты лестницы, пробежали через маленькую костюмерную и ворвались на сцену. Я почти догнал Хейзл, Фейнштейн наступал мне на пятки.

Мы застыли, сгрудившись в дверях и щурясь от яркого света. Признаюсь, зрелище открылось нам безотрадное. Она действительно была мертва. Кинжал, который следовало прижать рукой к груди, предварительно обмазав кетчупом для создания иллюзии… этот причудливый клинок, это гибкое стальное лезвие оказалось на три дюйма ближе к ее грудной кости, чем полагалось по сценарию. Его вонзили прямо в сердце.

На полу у алтаря, на расстоянии вытянутой руки от Эстеллы, скрытые от глаз публики, стояли песочные часы для варки яиц. И когда я взглянул на них, упали последние песчинки.

Хейзл потеряла сознание, я подхватил ее (сдобная девочка!) и уложил на кушетку.

— Эдди, — сказал Фейнштейн, — звони в участок. Передай Ханнегану, чтобы никого не выпускал. А я останусь здесь.

Я дозвонился до участка, но Ханнеган обошелся без наших советов. Он усадил народ по местам и настоятельно советовал не вставать. Джек по-прежнему стоял за стойкой, оцепенев от изумления; яркий свет от пульта придавал ему вид мертвеца.

В пятнадцать минут первого ночи появился Спейд Джонс, лейтенант Джонс из отдела по расследованию убийств, и началась обычная рутина. Лейтенант хорошо знал меня и даже помогал в работе над книгой, которую я писал для его шефа; наверное, поэтому он тут же вцепился в меня в поисках хоть какого-то объяснения. В полпервого он был уже почти уверен в том, что никто из посетителей не мог совершить преступления.

— Эдди, мальчик мой, я, конечно, не утверждаю, что никто из них не убивал ее, — это мог сделать любой: выбрать нужный момент, рвануть наверх, схватить нож и воткнуть его девчонке в ребра. Но мало вероятно, чтобы у кого-то из посетителей была возможность так точно выбрать время и способ убийства.

— Любой — но не обязательно из посетителей, — уточнил я.

— То есть?

— Прямо перед лестницей расположен пожарный выход.

— Ты думаешь, я этого не заметил? — Он отвернулся и приказал Ханнегану отпустить всех, кто мог предъявить документы с местным адресом. Остальных он велел отвезти в управление, чтобы ночные дежурные могли опросить их как свидетелей. Возможно, кого-то из них придется задержать для дальнейшего расследования, но в любом случае — чтобы здесь он их больше не видел!

На балконе деловито суетились фотографы и эксперты, снимавшие отпечатки пальцев. Появился помощник судмедэксперта, за ним хлынули репортеры. Через несколько минут после того, как заведение очистили от зевак и посторонних, по лестнице спустилась Хейзл.

Никто из нас ничего не сказал, но я похлопал ее по спине. А когда чуть позже вниз снесли накрытые носилки с завернутым в одеяло телом, я обхватил ее рукой, и она уткнулась лицом в мое плечо.

Спейд допрашивал всех поодиночке. Джек ничего не сказал. «Я не такой умный, чтобы говорить без адвоката», — вот и все, что удалось из него вытянуть. Я подумал про себя, что Джек не прав: лучше было ему поговорить с лейтенантом сейчас, чем потом потеть под яркими лампами. Тем более, что мои показания снимут с хозяина клуба все подозрения, пусть даже лейтенант и узнает о ссоре Джека и Эстеллы перед выступлением. Спейд никогда не стал бы подтасовывать факты. Он был честным полицейским — с копами это бывает. Я и сам встречал честных полицейских. Даже двух, по-моему.

Лейтенант выслушал меня, взял показания у Хейзл и снова обратился ко мне:

— Эдди, мальчик мой, помоги мне докопаться до сути. Как я понимаю, в двенадцатичасовом показе должна была выступать эта девушка Хейзл.

— Да, верно.

Он повертел в руках одну из программок Джой-клуба.

— Хейзл говорит, что без пяти двенадцать она пошла наверх подготовиться к шоу.

— Совершенно точно.

— Да. И она была с тобой, так? Она сказала, что поднялась наверх, потом пришла Эстелла и заявила, что хозяин велел поменять местами два представления.

— Я об этом не знал.

— Естественно. Хейзл сказала, что немного поартачилась, но уступила и спустилась вниз, где и составила тебе компанию. Верно?

— Верно.

— Хм-м… Тогда твое замечание по поводу пожарного выхода может иметь смысл. Хейзл рассказывала мне о дружке Эстеллы. Он дует в трубу на танцульках через дорогу. И этот парень мог прошмыгнуть сюда, чтобы приколоть подругу. Делов-то на пару минут. Ведь трубачи, сам знаешь, подудят и отдохнут — а то и губу протереть недолго.

— Но откуда он узнал, когда прийти? Выступать-то должна была Хейзл.

— М-да… Что ж, может, он был в курсе. Похоже, что Эстелла назначила свидание — вот чем объясняется изменение программы, и это же предполагает мужчину. Потому-то ее приятель и знал, когда прийти. Один из моих парней проверяет эту версию. Теперь о том, как шли выступления… Покажешь мне, что тут к чему? Ханнеган пытался, но добился лишь того, что его долбануло током.

— Могу попробовать, — сказал я, поднимаясь на ноги. — Тут нет ничего особенно сложного. Так говоришь, Хейзл утверждает, что Джек разрешил Эстелле поменять программу? А ты спрашивал его — почему?

— Это единственный вопрос, на который он согласился ответить. Настаивает, что не знал о замене выступлений. Говорит, что ожидал увидеть в «Зеркале» малышку Хейзл.

Пульт управления только казался сложным. Я объяснил Джонсу назначение реостата и рассказал, что Джек одним поворотом ручки не только плавно уменьшает накал ламп в зале, но и усиливает освещение сцены. Позади реостата я обнаружил дополнительный обходной переключатель, который был рассчитан на нынешние условия — когда свет горел и в зале, и на сцене. Мы нашли также аварийный выключатель освещения балкона и пару кнопок для подключения микрофона и проигрывателя к колонкам музыкального автомата. Рядом находился звонок — небольшой черный ящик с двумя штырьками, от которых тянулись провода наверх, к сигнальной кнопке. Нажимая на нее, девушки сообщали о своей готовности. В центре стойки, прямо под крышкой, крепилась 150-ваттная лампа, подключенная к электрической сети отдельно от реостата. Кроме шнура этой лампы, все остальные провода исчезали в стальной изоляционной трубе под стойкой бара. И именно эта лампа слепила мне глаза во время одиннадцатичасового представления. Она казалась слишком яркой — на мой взгляд, сгодилась бы лампа и послабее. Наверное, Джеку нравился яркий свет.

Я объяснил Спейду устройство пульта и дал ему пощелкать кнопками. Потом я перевел реостат в положение «Зал» и отключил обходной переключатель. Зал продолжал сиять огнями, «Магическое зеркало» погасло.

Итак, оставалось пять минут до полуночи. Хейзл помахала мне ручкой и пошла наверх. Я пересел на другой табурет, как раз напротив того места, где сейчас стою. В полночь появился Джек и спросил, был ли сигнал. Я сказал, что не слышал. Он немножко покрутился, убрал стаканы и так далее. Потом раздалось два звонка. Джек взял микрофон, но на несколько секунд задержал показ: он заметил Ханнегана и Фейнштейна. Ханнеган дал зеленый свет, и Джек объявил начало. — Я поднял микрофон и произнес в него: — А сейчас мы представляем «Магическое зеркало»!

Положив микрофон на пульт, я нажал клавишу проигрывателя. Там стояла та же пластинка, и из колонок зазвучал «Грустный вальс». Хейзл сидела за несколько столиков от стойки и, положив голову на скрещенные руки, пристально смотрела на меня. Возможно, воссоздание событий действовало ей на желудок: выглядела она как больной цыпленок.

Я медленно вывернул ручку реостата из положения «Зал» в положение «Сцена». В помещении потемнело, а на балконе стало светло.

— Вот и все, что было, — сказал я. — Хейзл сидела рядом со мной, когда Джек объявлял шоу. А когда на сцене включился свет, она закричала.

Спейд поскреб подбородок.

— Значит, когда сверху дали сигнал, Джек стоял прямо перед тобой?

— Точно.

— Ты дал мне повод подозревать его, рассказав о ссоре с Эстеллой. Но ты дал ему и алиби.

— Все верно. Либо Эстелла сама дала сигнал и, прыгнув на алтарь, прирезала себя, либо ее убили, и убийца нажал на кнопку, чтобы сбить нас со следа. Пока мы пялились на «Зеркало», ему удалось смыться. Но в любом случае Джек Джой был у меня на виду.

— Да, это хорошее алиби, — признал лейтенант. — Если только ты с ним не в сговоре, — добавил он с надеждой.

— Попробуй это доказать, — ответил я, улыбаясь. — Не валяй дурака, никакого сговора нет. И вообще я его считаю порядочным дерьмом.

— Эдди, мальчик мой, все мы более или менее дерьмо, если на то пошло. Пойдем осмотримся наверху.

Я щелкнул обходным переключателем, осветив балкон и нижние помещения, и пошел наверх. Отыскав там сигнальную кнопку, я показал ее Спейду. Изоляционная труба, проходившая через пол балкона, кончалась в соединительной коробке на стене, откуда разбегались провода освещения. На соединительной коробке зачем-то находилась кнопка звонка. Мне стало интересно, почему она не на «алтаре», но потом мы обнаружили, что алтарь можно передвигать по сцене. Надо полагать, девушки нажимали на кнопку и быстренько принимали свои позы. Спейд задумчиво надавил на кнопку, затем вытер о штаны палец, испачканный порошком для дактилоскопирования.

— Я ничего не слышу, — сказал он.

— И не услышишь. Сцена почти звуконепроницаема. Он уже осмотрел песочные часы, но только теперь я рассказал ему о том, что видел, как падали последние песчинки. Спейд сжал губы.

— Ты уверен?

— Можешь считать это галлюцинацией. Но я думаю, что видел. Могу подтвердить под присягой.

Спейд сел на алтарь, отодвинулся подальше от кровавого пятна и после долгого молчания сурово произнес:

— Эдди, мальчик мой…

— Да?

— Ты не только дал алиби Джеку Джею, ты, черт тебя дери, делаешь почти невозможным постороннее вмешательство в эту смерть.

— Я знаю. Могло это быть самоубийством?

— Могло. Все могло быть. С точки зрения техники — но не психологии. Стала бы она ставить часы, если решила покончить с собой? И еще одна деталь: посмотри-ка на эту кровь. Попробуй ее на вкус.

— Что?

— Да не прыгай. Хотя бы понюхай ее. Я понюхал — очень осторожно. Потом понюхал еще раз. Два запаха — помидоры и кровь. Кровь и томатный кетчуп. Мне показалось, что я обнаружил разницу и по виду пятен.

— Ты понимаешь, сынок? Если у нее из дырки на груди хлещет кровь, зачем тогда кетчуп? Не будь песочных часов и кетчупа, я бы первым кричал об идеальном самоубийстве в стиле театральных истеричек. Но теперь так не скажешь. Это убийство, Эдди.

В проеме двери показался Фейнштейн.

— Лейтенант…

— Что у тебя?

— Этот музыкантишка… у них с Эстеллой действительно было назначено свидание.

— Ага!

— Но он чист. Его банда была в полночь за работой, и они как раз исполняли номер, где он тянул сольную партию.

— Черт! Пошел отсюда.

— Это еще не все. Я позвонил помощнику судмедэксперта, как вы велели. Мотив убийства, о котором вы говорили, не годится — она не только не ждала ребенка, ее вообще еще никто не поимел. Virgo intacta,[17]Девственница (лат.). - добавил он на довольно сносной латыни.

— Фейнштейн, сегодня ты щеголяешь учеными словечками, а завтра потребуешь себе звание сержанта? — невинным тоном спросил Спейд. — Вали отсюда.

— О'кей, лейтенант.

Признаюсь, меня удивили эти новости. Эстелла оказалась настоящей мастерицей крутить динамо. Видно, умела завлекать мужиков, не прибегая к самому проверенному способу.

Спейд немного подумал и сказал:

— Значит, когда тут светло, там темно; а когда там светлеет, тут темнеет.

— Да. Обычно так и бывает. Хотя сейчас свет и там и тут, потому что я использовал обходной переключатель.

— Я как раз о том, как бывает обычно. Светло, темно; темно, светло. Эдди, мальчик мой…

— Да?

— Ты, похоже, положил глаз на эту Хейзл?

— Ну вроде того, — согласился я.

— Тогда присматривай за ней. Убийца был здесь всего несколько секунд — это подтверждают песочные часы и звонок. Он не входил в круг лиц, которые знали об изменении программы, поскольку дружок — трубач, как выяснилось, вне подозрений. И на сцене было темно. Эдди, он убил не ту девчонку! А значит, возможно новое убийство.

— Хейзл, — прошептал я медленно.

— Да, Хейзл.

Спейд Джонс собрал всех нас в зале — меня, Хейзл, двух официантов, помощника бармена и Джека Джоя. Я думал, он задержит Джека в отместку за его молчание, но лейтенант лишь попросил его не высовываться из своей гостиницы и предупредил, что в противном случае Джой наткнется на симпатичного полицейского, который тут же отправит его в симпатичную камеру. Прощаясь со мной, Спейд подмигнул и приложил к губам палец.

Но это меня ничуть не успокоило. Хейзл охотно позволила проводить ее домой. Увидев, что она живет одна в небольшой квартирке, а в здании нет даже привратника, я решил, что ей надо кое-что объяснить и предложить свои услуги в качестве ночного сторожа.

Она пошла на кухню, чтобы налить мне выпить.

— Один стаканчик, Эд, и ты пойдешь домой, — крикнула она. — Ты очень милый, я обязательно встречусь с тобой и поблагодарю за заботу, но сейчас девочка пойдет в постельку. Я устала.

— Я остаюсь на всю ночь, — твердо заявил я. Она вышла с бокалом в руке и бросила на меня сердитый и в то же время немного озадаченный взгляд.

— Эд, — сказала она, — а не слишком ли быстро? Я не думала, что ты такой нахал.

— Успокойся, красотка, — ответил я. — Спать вместе не обязательно. Я только присмотрю за тобой. Кто-то хочет тебя убить.

Она уронила бокал.

Я помог ей вытереть лужу и объяснил ситуацию.

— Кто-то прирезал девушку в темной комнате, — закончил я свой рассказ. — И этот кто-то думал, что убил тебя. Сейчас он уже понял свою ошибку и попытается ее исправить. Нам нужно выяснить только одно: кто хочет убить тебя?

Она села и начала трепать концы носового платка.

— Никто не хочет меня убивать, Эдди. Эстелла получила свое.

— Ничего подобного.

— Но никакой ошибки не было. Я знаю.

— Что ты знаешь?

— Я… Нет, это невозможно. Если хочешь, оставайся на всю ночь. Можешь спать на той кушетке.

Она встала, выдвинула из стены кровать, потом пошла в душ, закрыла дверь и немножко поплескалась там.

— Этот душ такой тесный, в нем ни одеться, ни раздеться, — спокойно заявила она, выходя в комнату. — И в любом случае, я привыкла спать голышом. Если хочешь, раздевайся, я не испугаюсь.

— Спасибо. Я сниму только пиджак, галстук и обувь.

— Как знаешь. — Ее голос звучал приглушенно, поскольку в этот момент она стягивала через голову платье.

На ней были трусики, которые, по ее словам, никогда не носила Эстелла, простой белый трикотаж, чистенький и аккуратный. Она не носила бюстгальтер, да и не нуждалась в нем. Представление о ее фигуре, полученное мною в «Магическом зеркале», вполне подтверждалось. Это было самое восхитительное зрелище, которое я когда-либо в жизни видел; В одежде на улице Хейзл показалась бы просто красивой и хорошо сложенной женщиной, но без одежды… многие войны начинались и по меньшему поводу.

Я начал сомневаться в том, что смогу остаться на кушетке. Наверное, это было как-то заметно, потому что она фыркнула:

— Сотри слюну с подбородка!

И перешагнула через трусики.

— Прошу прощения, — пробормотал я и начал развязывать шнурки.

Хейзл выключила свет, подошла к большому окну и раздвинула шторы. Окно было закрыто, но при выключенном свете улица просматривалась прекрасно.

— Отойди от окна, — сказал я. — Ты слишком хорошая мишень.

— Что? Ах да, конечно. — Она отошла на несколько шагов, все так же задумчиво глядя в окно. А я задумчиво разглядывал ее. Напротив, через улицу, сияла огромная неоновая вывеска, цветные полосы света врывались в комнату и покрывали Хейзл с головы до ног радужным текучим сиянием. Она походила на волшебную грезу.

Но через секунду я уже не думал о том, как она выглядит; мне вспомнилась другая комната, где лежала убитая девушка и огни ночного клуба светили сквозь стеклянную стену, как и эти всполохи неоновой рекламы.

Мысли быстро выстраивались в цепочку, причиняя мне почти физическую боль. Я разложил их по второму разу и получил все тот же ответ. Мне он очень не понравился. И я был рад, чертовски рад, что Хейзл разделась догола и ей негде спрятать нож, пистолет или какое-то другое смертельное оружие.

— Хейзл, — тихо позвал я. Она повернулась ко мне.

— Да, Эдди?

— Мне пришла в голову новая идея… Зачем кому-то убивать тебя?

— Ты уже спрашивал. Нет никакого повода.

— Я так и знал. Ты права — никакого повода. Тогда давай поставим вопрос иначе… Зачем ты хотела убить Эстеллу?

Мне показалось, что она сейчас снова хлопнется в обморок, но меня это не волновало. Я хотел шокировать Хейзл. Ее сногсшибательная красота была для меня в тот миг всего лишь западней, сбивавшей со следа. Мне не хотелось подозревать Хейзл, поэтому я до сих пор даже не думал о том, что из всех очевидцев только она имела возможность совершить преступление, только она знала о перемене программы и, наконец, только у нее был хоть какой-то повод. Ясно как день, что она ненавидела Эстеллу. Хейзл скрывала свою ненависть, но не слишком умело.

А самое главное — на маленькой сцене не было темно! Конечно, она казалась темной — снаружи, из зала. Через стекло ничего не видно, если вы стоите на освещенной стороне, но свет тем не менее проходит сквозь стекло. Неоновая вывеска на улице освещала комнату Хейзл, заливая нас сказочным светом; яркие лампы в баре Джека освещали маленькую сцену даже тогда, когда огни рампы были погашены.

И она знала это. Она знала, потому что бывала там много раз, репетируя позы для любителей клубнички. С самого начала она знала, что не было никакой ошибки в темноте: там хватало света! Чтобы перепутать иссиня-черную гриву Хейзл с обесцвеченной копной Эстеллы, нужна была абсолютная тьма.

Она знала… но почему тогда не сказала? Хейзл позволила мне остаться на ночь, хотя я ей даром не нужен. Она рискует репутацией и еще кое-чем, и все потому, что я выдвинул теорию о не-той-жертве-в-темноте. Хейзл знала, что это чушь собачья; почему она промолчала?

— Эдди, ты ненормальный, что ли? — Ее голос дрожал от испуга.

— Нет, теперь я стал нормальным. Я могу рассказать тебе, как ты это сделала, моя красотулечка. Вы были там обе, ты сама говорила, помнишь? Эстелла приняла свою позу и попросила тебя нажать на звонок. Ты нажала… но сначала схватила нож и воткнула ей между ребер. Потом ты вытерла рукоятку, осмотрелась, нажала кнопку звонка и удрала. Через десять секунд ты уже взяла меня под ручку. Меня — твое алиби!

Это сделала ты, потому что ни у кого другого не хватило бы духу совершить убийство на виду у всей публики — представь себе эти сотни глаз за тонким стеклом. На балконе было светло: свет проникал из зала. Но это тебя не тревожило, потому что ты не раз разгуливала нагишом перед этим стеклом, зная, что тебя не видно, пока в зале горит свет! Никто другой на такое бы не решился!

Она смотрела на меня так, словно не верила своим ушам. Ее подбородок начал подрагивать. Она опустилась на корточки и зарыдала. Я даже удивился настоящие слезы, ручьем… Наверное, они должны были меня растрогать, но не растрогали. Мне не нравятся убийцы.

Я встал около нее.

— Зачем ты ее убила? Зачем?!

— Пошел вон!

— Вот еще! Я хочу посмотреть, как из тебя сделают жаркое, мой грудастый ангелочек.

К телефону пришлось пятиться задом. Я не спускал с нее глаз, не рискуя поворачиваться к ней спиной, какой бы голой она ни была.

Хейзл метнулась вперед, но не ко мне, а к двери. Не знаю, как далеко она надеялась убежать нагишом.

Я сбил ее с ног и подмял под себя. Там было что подмять, ничего не скажешь! Она кусалась и царапалась, но я применил захват и выкрутил ей руку.

— Веди себя хорошо, милая, или я сломаю руку.

Она притихла, и тут до меня дошло, что подо мной не просто тело, а очень женственное тело. Я постарался проигнорировать этот факт.

— Отпусти меня, Эдди, — попросила она дрожащим голосом, — или я закричу, что меня насилуют. Ты потом от копов не отобьешься.

— Полный вперед, моя пышечка, — ответил я. — Именно копов я и хочу здесь увидеть — и чем быстрее, тем лучше.

— Эдди, Эдди, ну послушай меня… я не убивала ее. Но я знаю, кто убийца.

— Да? И кто же?

— Я знаю… Знаю… Хотя он вроде и не мог этого сделать. Вот почему я ничего не сказала.

— Давай выкладывай.

Она отозвалась не сразу, мне пришлось усилить захват.

— Говори!

— О Господи! Это был Джек.

— Джек? Чепуха! Я его видел.

— Знаю. И все-таки это сделал он. Не знаю как… но он убийца.

Я задумался, по-прежнему сжимая ее руку. Она заглянула мне в глаза.

— Эд?

— Ну?

— Если бы я нажала кнопку звонка, на ней бы остался отпечаток моего пальца?

— Наверняка.

— Так почему бы тебе не выяснить?

Это меня озадачило. Я по-прежнему не сомневался в своей правоте, но Хейзл, похоже, искренне хотела, чтобы я узнал ответ.

— Вставай, — буркнул я. — Сначала на колени, потом на ноги. И не пытайся освободить руку. Никаких фокусов — иначе получишь в живот.

Она смирилась. Я провел ее к телефону и набрал номер. Через телефонную станцию полиции мне удалось соединиться со Спейдом Джонсом.

— Эй, Спейд? Это Эдди… Эдди Хилл. Слушай, на кнопке звонка были отпечатки?

— А я все гадал, когда ты наконец спросишь об этом? Конечно, были.

— Чьи?

— Трупа.

— Эстеллы?

— А кого же еще? Ее отпечатки остались и на песочных часах. На рукоятке кинжала ничего — ее вытерли. По всей комнате отпечатки обеих красоток, хотя есть и несколько чужих… но, возможно, старые.

— Ага… да… ну хорошо, спасибо.

— Не за что. Звони мне, сынок, если вдруг осенит блестящая идея.

Я повесил трубку и повернулся к Хейзл. Не помню точно, но, кажется, я отпустил ее, когда Спейд сказал про отпечатки Эстеллы. Хейзл стояла рядом, растирая руку и очень странно посматривая на меня.

— Ладно, — сказал я, — можешь тоже вывернуть мне руку или врезать куда захочешь. Я ошибся. Прости… Я постараюсь заслужить твое прощение.

Она хотела что-то сказать, но снова расплакалась. Все закончилось тем, что она приняла мои извинения, причем самым приятным из возможных способов, перепачкав меня помадой и потекшей тушью. Мне это понравилось, хотя в душе я чувствовал себя мерзавцем.

Промокнув слезы на ее лице носовым платком, я попросил:

— Надень платье или что-нибудь еще, сядь на кровать, а я посижу на кушетке. Нам надо докопаться до сути, а я лучше соображаю, когда твои прелести прикрыты.

Она послушно отошла, и я начал размышлять.

— Ты говоришь, что ее убил Джек, но признаешь, что не знаешь, как он это мог сделать. Тогда почему ты его подозреваешь?

— Из-за музыки.

— Что-что?

— Из-за музыки, которую он приготовил для выступления. Помнишь «Грустный вальс»? Это музыка Эстеллы, то есть для ее сцены. Моя сцена, обычно шедшая в полночь, сопровождалась «Болеро». Он поставил музыку для нее и, значит, знал, что на балконе Эстелла.

— Поэтому, когда он заявил, что она не предупредила его о перемене программы, ты заметила ложь. Но по такой улике человека не осудишь — он может сказать, что поставил пластинку по ошибке.

— Может, да не скажет. Пластинки хранятся строго по номерам, каждая предназначена для своей сцены, и такой порядок соблюдается не первую ночь. Никто, кроме Джека, их не трогает. Он уволил бы любого, кто коснулся бы его пульта. Но знаешь… я заподозрила его еще до того, как подумала о музыке. Только как он ее убил — ума не приложу.

— Я тоже. Давай продолжай.

— Он ненавидел ее.

— Почему?

— Она крутила им как хотела.

— Как хотела? Допустим, крутила. Со многими такое бывает. Она над всеми издевалась — дразнила тебя, дразнила меня. Ну и что?

— Это не одно и то же, — настаивала Хейзл. — Джек боялся темноты.

Да, история оказалась печальной. Парень боялся темноты — по-настоящему, как боятся некоторые дети. По словам Хейзл, он ночью не мог без фонарика даже до стоянки дойти, чтобы сесть в машину. Но не в этом выражалась слабость Джека, и не этого он стыдился: многие люди пользуются фонариками — просто чтобы знать, на что они наступают. Беда в том, что Джек влюбился в Эстеллу и, видимо, добился немалых успехов — фактически он уложил ее в постель. Да только ничего у него не вышло, потому что девчонке вздумалось выключить свет. Эстелла, рассказывая об этом Хейзл, злорадно подчеркивала, что вовремя успела узнать о его «трусости».

— После этого она постоянно издевалась над ним, — продолжала Хейзл. — Со стороны ничего не было заметно, если не знаешь. Но он-то знал! Он боялся ее, боялся уволить ее из-за страха, что она расскажет кому-нибудь. Он ненавидел ее — и в то же время сгорал от любви и ревновал. Однажды, когда я была в костюмерной…

Хейзл продолжала свой рассказ. Джек вошел в комнату, когда девчонки то ли одевались, то ли раздевались, а заодно препирались по поводу одного из посетителей. Эстелла велела Джеку убираться. Он ни в какую. И тогда она выключила свет.

— Он удирал как заяц, спотыкаясь о собственные ноги. — Хейзл тяжело вздохнула. — Ну как тебе история, Эдди? Хороший мотив для убийства?

— Хороший, — согласился я. — Ты почти убедила меня, что это сделал он. Только он не мог… я же его видел.

— Не мог… В том-то вся и проблема.

Я отправил ее в постель и попросил постараться заснуть. Мне хотелось спокойно посидеть, пока все куски мозаики не сложатся в картину. Когда Хейзл сняла наброшенный халат, я был вознагражден очередным лицезрением ее фигуры. Но я позволил себе только один поцелуй с пожеланием доброй ночи. Не думаю, что она спала; во всяком случае, не храпела.

Я сел и начал ворочать мозгами. На сцене не было темно, когда балкон казался темным, и этот факт менял все, исключая, по моему мнению, каждого, кто не был знаком с механикой «Зеркала». А значит, оставалось всего несколько подозреваемых — Хейзл, Джек, помощник-бармен, два официанта и сама Эстедла. Конечно, была возможность, что какой-то неизвестный тип прокрался наверх, сунул в девицу ножичек и потихоньку смылся — но возможность чисто физическая. С точки зрения психологии это мало вероятно. Кстати, не забыть бы спросить у Хейзл, работали ли в «Зеркале» другие модели.

Помощник-бармен и два официанта, которых Спейд исключил из списка подозреваемых, имели железное алиби, подтвержденное одним и более клиентами. Мои показания говорили в пользу Джека. Эстелла… нет, это не самоубийство. Что касается Хейзл…

Отпечаток пальца Эстеллы вроде бы снимает подозрения с Хейзл: ей явно не хватило бы времени убить Эстеллу, расположить труп в нужной позе и, вытерев рукоятку, спуститься вниз, ко мне под бочок, до того как Джек начал представление.

Но в таком случае больше некого подозревать… и остается гипотетический сексуальный маньяк, который, не смущаясь толпой людей за стеклом, устроил резню на алтаре. Чушь какая-то!

Конечно, отпечаток пальца ничего не исключает. Хейзл могла нажать кнопку звонка монетой или заколкой — тогда бы старый отпечаток сохранился. Мне не хотелось это признавать, но окончательно снимать подозрения с Хейзл было рано.

И опять-таки, если Эстелла не нажимала на кнопку, убийство мог совершить только свой; никто из чужих не знал, где эта кнопка. Да и кто бы додумался нажимать на нее?

А зачем это понадобилось Хейзл? Сигнал не давал ей алиби… значит, в этом не было смысла.

Вот так круг за кругом, круг за кругом, пока не заболела голова.

Через какое-то время я встал и подергал за покрывало.

— Хейзл!

— Да, Эдди?

— Кто нажимал на кнопку звонка перед одиннадцатичасовым представлением? Она задумалась.

— Это был наш совместный показ. Кнопку нажимала Эстелла… она всегда брала инициативу на себя.

— М-м-м… А другие девушки работали в «Зеркале»?

— Нет, никто, кроме меня и Эстеллы. Мы и начинали это шоу.

— Ладно. Кажется, я что-то нащупал. Пойду позвоню Спейду Джонсу.

Спейд заверил меня, что был несказанно рад покинуть теплую постель, чтобы потрепаться со мной: может, я соглашусь пойти к нему в горнисты? Но все же он обещал приехать в Джой-клуб, захватив с собой Джека, патрульных полицейских, пистолеты и мышцы для выкручивания рук.

Когда мы собрались в Джой-клубе, я встал за стойкой бара, Хейзл села там, где сидела вчера, на моем месте устроился полицейский из отдела по расследованию убийств. Джек и Спейд находились у конца стойки, откуда лейтенанту были видны мы все.

— Сейчас вы увидите, как человек может оказаться в двух местах одновременно, — объявил я. — Мне придется исполнить роль мистера Джека Джоя. Представим, что время близится к полуночи, Хейзл только что покинула костюмерную и спустилась вниз. Она ненадолго задержалась в дамском туалете, поэтому не заметила Джека, когда тот поднимался на балкон. Итак, наш герой находит Эстеллу в костюмерной — уже раздетую и готовую к выступлению…

Я взглянул на Джека. Его лицо казалось окаменевшей маской, но сдаваться он не собирался.

— Возникла ссора — не знаю, по какому поводу, но скорее всего из-за трубача, ради встречи с которым Эсгелла изменила программу. В любом случае, готов держать пари, что девчонка закончила спор, выключив свет. И Джек вылетел прочь!

Первый пробный удар прошел. Джой вздрогнул, маска треснула.

— Но Джек отсутствовал не более нескольких секунд, — продолжал я. Возможно, в кармане у него оказался фонарик — наверное, он и сейчас там лежит, — и это помогло ему вернуться в ту ужасную темную комнату, чтобы включить свет. Эстелла обмазывалась кетчупом; ей оставалось лишь нажать на кнопку звонка, она даже успела поставить песочные часы. Джек схватил кинжал и нанес смертельный удар.

Я сделал паузу. На этот раз мой шар не достиг цели. Маска Джека не дрогнула.

— Он придал ее телу нужное положение… оставим на это десять секунд. Скрывая улики, он вытирает рукоятку и сбегает по лестнице вниз — можем кинуть на это десять или даже двадцать секунд. Потом он спрашивает меня, звенел ли звонок, и я отвечаю, что звонка не было. А он действительно хотел это знать, потому что Эстелла могла нажать на кнопку до того, как он пришил ее.

Узнав, что хотел, Джек начинает отвлекать внимание… примерно так… — Я повозился с посудой, взял со стойки ложку и указал ею на стеклянную перегородку сцены. — Заметьте, что «Зеркало» освещено и там сейчас никого нет — я врубил обходной выключатель. Но представьте, что там темно, на алтаре лежит Эстелла, и ее сердце пробито кинжалом.

Пока они смотрели на «Зеркало», я опустил металлическую ложку и замкнул штырьки, от которых шли провода к звонку на сцене. Раздался громкий звонок. Я разомкнул контакт, приподняв кончик ложки, и снова замкнул два тросика: еще один звонок.

— Вот таким образом человек может… Держи его, Спейд!

Но лейтенант навалился на Джека еще до того, как я закричал. Трое полицейских еле смогли удержать его. Он не был вооружен, просто сработал защитный рефлекс — желание вырваться на свободу. И даже теперь он не сдавался.

— У вас на меня ничего нет! Ваши доказательства — дерьмо! Любой мог замкнуть эти провода на всем протяжении линии.

— Нет, Джек, — возразил я. — Мы это проверили. Провода входят в ту же стальную трубу, что и силовая проводка, и так до самой соединительной коробки на балконе. Или здесь, или там, Джек. А раз не там, то только здесь.

— Я хочу видеть своего адвоката, — вот и все, что он сказал мне в ответ.

— Ты увидишь своего адвоката, — весело заверил его Спейд. — Завтра или послезавтра. А сейчас ты поедешь к нам в участок и посидишь несколько часов под парочкой горячих ламп.

— Нет, лейтенант! — вмешалась Хейзл.

— Что? Почему нет, мисс Дорн?

— Не сажайте его под лампы. Лучше заприте в темный чулан!

— В чулан? Почему в чу… Девочка! Да ты просто умница!

Они воспользовались чуланом для швабр. Парня хватило на полчаса, потом он захныкал, а потом начал кричать. Они его выпустили и выслушали чистосердечное признание.

Когда Джека уводили, мне было почти жаль его. А впрочем, чего жалеть? Ему грозил только допрос второй степени, и клянусь, никто бы не доказал преднамеренного убийства. А теперь лучшим выходом для него будет «невиновность по причине невменяемости». Какой бы ни была его вина, Джека довела до убийства сама Эстелла. И только представьте, какое самообладание было у парня — какая колоссальная выдержка потребовалась, чтобы осветить кровавую сцену после того, как он поднял взгляд и заметил в дверях двух полицейских!

Я второй раз отвез Хейзл домой. Кровать по-прежнему была разложена, и, сбросив на ходу туфли, Хейзл направилась прямо к ней. Расстегнула молнию на боку платья, начала стаскивать его через голову и вдруг остановилась.

— Эдди!

— Да, красавица?

— Если я опять разденусь, ты не обвинишь меня в новом преступлении? Я задумался.

— Все зависит от того, кем ты заинтересовалась — мной или агентом, о котором я говорил.

Она улыбнулась, схватила туфельку и бросила в меня.

— Конечно тобой! Только не очень задавайся.

И она разделась до конца. А немного погодя и я начал развязывать шнурки.