Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
БОГ ПОРУГАЕМ НЕ БЫВАЕТ

Трудно назвать в русской литературе писателя, который в той или иной фор ме не коснулся бы так называемой «бесовской» темы. Чаще всего эти загадоч ные персонажи действовали в сатирических произведениях, но иногда они становились героями сочинений серьезных, трагических. Михаил Булгаков, опиравшийся на творческий опыт Гоголя, Достоевского, А.К.Толстого, Н.П.Вагнера, В.И.Крыжановской-Рочестер и др., сумел придать этой специ фической теме свои особые черты, вытекающие из нерадостной действи тельности двадцатых-тридцатых годов прошлого столетия («Похождения Чичикова», «Дьяволиада» и др.). Писатель смог отразить сложнейшие собы тия своей эпохи в исторических текстах древнейшего времени, прибегая зачастую к тайнописи, которую не всегда можно расшифровать даже специа листу. При этом герои – представители якобы трансцедентной силы – ис пользовались писателем для решения многосложных и разнообразных худо жественных задач, в совокупности представлявших собой события, реально развивавшиеся в Москве («красном Ершалаиме») и вокруг Булгакова.

В «Мастере и Маргарите», самом великом своем романе, Булгаков причуд ливо смешал фантастическое и реальное. Здесь персонажи из ада играют ключевые роли.

В романе-эпопее, над которым художник трудился примерно десять лет, Булгаков, по сути, выразил свое отношение к совершившейся в России в хо де революционных преобразований коренной перестройке всех основ на родной и государственной жизни. Разумеется, и в более ранних своих произ ведениях он касался этой проблемы, но делал это не так масштабно.

В «Мастере и Маргарите» оценка новой действительности дана Булгако вым в самой резкой, порой уничтожающей форме. Любопытно, что даже ближайший друг писателя П.С.Попов, ознакомившись с содержанием по следней редакции романа, так характеризовал его в письме к Е.С.Булгаковой от 27 декабря 1940 года: «Конечно, о печатании не может быть речи. Идеоло гия романа – грустная, и ее не скроешь. Слишком велико мастерство, сквозь него все ярче проступает. А мрак он еще сгустил, кое-где не только не завуали ровал, а поставил точки над i. В этом отношении я бы сравнил с «Бесами» До стоевского. У Достоевского тоже поражает мрачная реакционность – безус ловная антиреволюционность. Меня «Бесы» тоже пленяют своими художест венными красотами, но – из песни слов не выкинешь – и идеология крайняя. И у Миши так же резко. Но сетовать нельзя. Писатель пишет по собственно му внутреннему чувству – если бы изъять идеологию «Бесов», не было бы так выразительно. Мне только ошибочно казалось, что у Миши больше все сгла дилось, уравновесилось (Попов сравнивает последнюю редакцию романа с более ранними вариантами, имевшими свои плюсы и минусы. – В.Л.), – ка кой тут! В этом отношении чем меньше будут знать о романе, тем лучше. Гениальное мастерство всегда остается гениальным мастерством, но сейчас ро ман неприемлем. Должно будет пройти лет 50-100. Но… надо беречь каждую строку – в связи с необыкновенной литературной ценностью» (См.: М.Булга ков. Письма. М., 1989. С. 533-534).

Важнейшим стимулом к написанию масштабного романа о новой россий ской действительности, несомненно, послужило богоборчество, ставшее го сударственной политикой новой власти. Булгаков рассматривал это явление как целенаправленное уничтожение основ тысячелетней русской духовнос ти и государственности. Уже в «Белой гвардии» он пытался заострить внима ние на этой проблеме, создав удивительный по художественной силе образ русского интеллигента Ивана Русакова, писавшего для либеральных журна лов богоборческие стишки. Но в последующие годы богоборчество в стране стало обретать еще более агрессивный характер, началось массовое истреб ление духовенства. О реакции Булгакова на эти события можно судить по его дневниковым записям от 5 января 1925 года:

«Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника». Она помещается в Столешниковом переулке… Был с М.С. (Митей Стоновым. – В.Л.), и он оча ровал меня с первых же шагов.

– Что, вам стекла не бьют? – спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.

– То есть, как это? (растерянно). Нет, не бьют (зловеще).

– Жаль.

Хотел поцеловать его в его еврейский нос.

Оказывается, комплекта за 1923 год нету. С гордостью говорят – разо шлось. Удалось достать 11 номеров за 1924 год… Тираж, оказывается, 70 ты сяч, и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, выходит, приходит; маленькая сцена, какие-то занавесы, декорации. На столе, на сце не, лежит какая-то священная книга, возможно, Библия, над ней склонились какие-то две головы:

– Как в синагоге, – сказал Митя, выходя со мной. Меня заинтересовало, насколько процентов все это было сказано для меня специально… У меня та кое впечатление, что несколько лиц, читавших «Белую гвардию» в «России», разговаривают со мной иначе, как бы с некоторым боязливым, косоватым почтением. Митин отзыв об отрывке «Б. гв.» меня поразил, его можно на звать восторженным, но еще до его отзыва окрепло что-то у меня в душе… Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь…

Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно по нять, чья это работа. Этому преступлению нет цены… Большинство заметок в «Безбожнике» подписано псевдонимами.

"А сову эту я разъясню"» (М.Булгаков. Дневник. Письма: 1914-1940. М., 1997. С. 85, 87).

В этой записи важно все, но особенно хотелось бы обратить внимание на две заключительные фразы: «Этому преступлению нет цены» и «А сову эту я разъясню». Первая указывает на значение и место данной темы в будущем ро мане, а вторая – на желание писателя точно указать на те силы, которые со знательно проводили губительную для народа антихристианскую политику.

Весьма примечателен и факт приобретения писателем комплекта «Без божника». Разумеется, ему он был необходим для творческой работы, для бу дущего романа (проведенный нами анализ содержания «Безбожника» за 1923-й и другие годы показал, что Булгаков очень внимательно изучил «заметки», помещенные в журнале, и использовал их при написании первых глав романа).

Вообще следует отметить: писатель обладал прекрасной личной библио текой и замечательной коллекцией документов, которые, к великому сожале нию, в значительной степени утрачены. Но кое-что все же сохранилось, в том числе и материалы, относящиеся к богоборческой теме. Среди них вы деляются сочинения небезызвестного Демьяна Бедного, послужившего од ним из многочисленных прототипов Михаила Александровича Берлиоза (ИРЛИ. Ф. 369. №560).

Необходимо особо подчеркнуть, что «вклад» этого плодовитого поэта в оболванивание и растление и без того несчастного народа был огромен. В течение пятнадцати лет он едва ли не каждый день печатался одновре менно во всех центральных органах печати, используя почти всегда один и тот же жанр – поэтический фельетон. Сокрушительные удары наноси лись им преимущественно по «врагам революции», среди которых на пер вом месте стояла Русская православная церковь. Булгаков внимательней шим образом следил за его «творчеством». Как справедливо замечает Н.Б.Кузякина, «на протяжении многих лет Демьян Бедный был невольным литературным раздражителем для

Булгакова» (Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М.А.Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 410).

С окончанием Гражданской войны Д.Бедный направляет свое ядовитое жало против религии. Примером может служить его сочинение «Занима тельная, дива и любопытства достойная, силы благочестия и убеждения ис полненная и красноречием дышащая повесть о том, как Четырнадцатая ди визия в рай шла» (М., 1923), где поэт глумится и над похотливым попом, и над апостолом Петром, и над целомудренной старушкой Маланьей, и над убиен ными кавалеристами… Все представлено в каком-то разгульном смраде, в ко тором праведная Маланья не может найти пристанища: апостол Петр не про пускает ее в рай по причине девственности: «Хри-сто-ва Не-ве-ста!.. К плоти презрение! А от доктора есть у тебя удостоверение?»

На это развязное сочинение Булгаков ответил прекрасной новеллой о вахмистре Жилине в романе «Белая гвардия», после прочтения которой еще ярче вырисовывается вся низость официального поэта номер один. А в своем дневнике Булгаков сделал несколько прекрасных записей о Боге. 18 октября: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и луч ший способ»; 26 октября: «В минуты нездоровья и одиночества предаюсь пе чальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого… Но не будем унывать. Сейчас я просмо трел «Последнего из могикан», которого недавно купил для своей библиоте ки. Какое обаяние в этом старом сентиментальном Купере! Тип Давида, кото рый все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге… Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче…»

В русском зарубежье Демьян Бедный стал притчей во языцех – настолько «прославился» своими виршами. Саша Черный, написав о нем такие едкие строки в варшавской газете «За свободу» (10 ноября 1924 г., № 302), видимо, отразил общее мнение эмиграции:

Разумеется, в Варшаве, Берлине и П а р и ж е могли так писать о Д. Бедном, но в коренной России даже самые влиятельные и смелые к р и т и к и ограничи вались лишь репликами о том, что в его творчестве – и з б ы т о к «ненависти ярой, тяжелой, черноземной, низовой, жгучей, густой» (А.К.Воронский. Лите ратурно-критические статьи. М., 1963. С. 110). Зато в своем дневнике Булга ков не без удовольствия записал 23 декабря 1924 года: «Василевский [Не-Буква] рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием красноармей цев, сказал:

– Моя мать была блядь» (М.Булгаков. Дневник. Письма. С. 76).

Эту запись Булгаков н а в е р н я к а в с п о м н и л в а п р е л е 1925 года, когда в «Правде», главной газете страны, появился «Новый завет» без изъяна еван гелиста Демьяна», вызвавший негодование в христианском мире. В результа те во многих странах (прежде всего в Англии) был введен з а п р е т на ввоз и продажу газеты «Правда». И тем не менее «Правда» продолжала в течение почти двух месяцев печатать «евангелие Демьяна».

К сожалению, не сохранилось ни д н е в н и к о в писателя, ни его писем за этот период, и потому мы не знаем, как конкретно реагировал Булгаков на чу довищную выходку Демьяна Бедного (напомним лишь его запись в дневнике по поводу богохульских публикаций в «Безбожнике»: «Этому преступлению нет цены»). Но сравнительно недавно был обнаружен в архивах политичес кого сыска документ, убедительно свидетельствующий о том, что «евангелию Демьяна» Булгаков придавал первостепенное значение.

На новый опус Д.Бедного Булгаков обратил свое пристальное внимание не только потому, что в нем нагло выпирало кощунство над Иисусом Христом и над евангельскими повествованиями, но и потому, что автор протаскивал в сознание масс некоторые «идеи», не совсем чуждые русской и европейской интеллигенции, оспаривавшей важнейшие п о л о ж е н и я канонических Еван гелий. Приведем характерный отрывок из демьяновского текста:

В «деле М.А.Булгакова», заведенном на п и с а т е л я в ОГПУ, с о х р а н и л о с ь «Послание евангелисту Демьяну». О н о было и з ъ я т о у Булгакова во в р е м я обыска на его квартире в мае 1926 года вместе с рукописями «Собачьего серд ца» и дневниками. В «Послании» содержалась резкая отповедь Д.Бедному. Расходившееся в списках под ф а м и л и е й С.Есенина с т и х о т в о р е н и е было опубликовано в ряде зарубежных изданий и приобрело международное зву чание. Так, парижская газета «Последние новости» (15 июля 1926 г.), публи куя «Послание евангелисту Демьяну», в предисловии под названием «Отпо ведь» отмечала: «Верный господскому приказу, Ефим Придворов, он же поэт Демьян Бедный, написал и напечатал недавно весьма кощунственное произ ведение, возмутившее не одних верующих, назвав его «евангелием». При дворному поэту ответил поэт независимый, стихи которого, конечно в руко писном виде, приобрели в Москве большую популярность. Распространя лись они за подписью Сергея Есенина и в качестве таковых нам присланы. «Есенинское» в них есть несомненно, ему же они легко могли принадлежать по общему духу; вряд ли также кто-нибудь, кроме Есенина, осмелился на та кую отповедь; но доказательств принадлежности их ему у нас нет…»

Приведем из «Послания» небольшой, но характерный отрывок:

Родственники Сергея Есенина категорически отрицали авторство поэта. Так, 4 апреля 1926 года в «Правде» появилось следующее опровержение сест ры поэта Екатерины Есениной: «За последнее время в Москве частным обра зом распространяются стихи, приписываемые перу покойного брата моего… Что касается «Послания Демьяну Бедному», то категорически утверждаю, что это стихотворение брату моему не принадлежит». Однако такого рода оп ровержения только укрепляли уверенность: автор послания – Сергей Есе нин, что лишь служило росту популярности и покойного поэта, и стихотво рения-отповеди. Булгаков, хранивший и изучивший «Послание», был уверен, что его автор – Есенин (и так и считалось вплоть до 1994 года – до открытия некоторых документов в архивах ОГПУ). Но, как свидетельствуют докумен ты, настоящим автором «Послания» был малоизвестный журналист, комму нист (!) Н.Н.Горбачев (см.: Независимая газета. 1994. 29 апреля).

Позже, конспектируя работу Анри Барбюса «Иисус против Христа» (М.; Л., 1928), Булгаков обратил внимание на следующую мысль французского писателя: «На кресте Он просит своего любимого ученика Иоанна заботиться отныне о его престарелой матери; Он восклицает: «Боже мой, Боже мой, за что Ты меня оставил?» Этот крик человеческого сожаления и поражения, в отчаянии хватающегося за библейское воспоминание, крик, который нахо дится в сильнейшем противоречии с мнимой миссией Иисуса как искупителя, крик, приведенный в греческом тексте Марка по-арамейски, так, как восклик нул Иисус, является реальной и мучительной реликвией в поглотивших его столетиях и грозовых туманах легенд: "Эли, Эли, Лама савахвани?"» (с. 134).

Так что не только словесное зловоние богохульства распространял Д.Бедный, но и упорно копал под основы православия, чем, кстати, занимались в то время – под руководством берлиозов – сотни и тысячи черных «добро хотов», сочиняя свои «научные» опусы и «евангелия».

Несомненно, кощунственное «евангелие от Демьяна» послужило для Бул гакова решительным толчком к написанию нового романа, о чем свидетель ствует и упомянутый нами документ.

Исследователи часто пишут, что Д.Бедный – прототип Иванушки Бездом ного. Это вряд ли верно. Д.Бедный был для Булгакова явлением фантастиче ским, почти неправдоподобным: писатель дивился, что русский народ может породить таких чудищ. Скорее, образ Ивана Бездомного – собирательный, в нем нашли отражение черты многих поэтов: Ивана Приблудного, Алексан дра Жарова и др. Такие же люди, как Демьян Бедный, по мысли писателя, окончательно выбрали свой земной путь, и изменить его они не могут.

Первые редакции романа Булгаков уничтожил (сохранились лишь фрагменты), а Д.Бедный с неубывающей бесовской энергией продолжал печа тать свои богохульные вирши. Нет никаких сомнений в том, что попытки возвращения Булгакова к роману в 1930 и 1931 годах, а затем и окончательное возвращение к нему в 1932-м состоялось и по причине все нарастающего в стране богоборчества, в котором Д.Бедный продолжал играть первосте пенную роль.

Хуля с возрастающим цинизмом Православную церковь, он сосредоточил свое внимание на храме Христа Спасителя. 31 января 1930 года «Известия» сообщали: в Тифлисе приступили к сносу бывшего военного собора, на его месте будет построена публичная библиотека. Ниже были помещены востор женные стихи Д.Бедного:

18 июля 1930 года в «Известиях» было напечатано постановление по строительству Дворца Советов при ЦИК СССР, где объявлялся открытый конкурс на проект дворца и сообщалось, что храм Христа Спасителя будет снесен. Сообщение, разумеется, также было сопровождено восторгами Д.Бедного.

Началось медленное уничтожение храма. Для Булгакова, как и для всех православных москвичей, это было, быть может, самое тяжкое время: на его глазах умирал один из главных центров православия. Хотя писатель и предво схитил такое событие в ранней редакции романа (Иванушка Бездомный на блюдал с набережной Москвы-реки огромную «рогатую луну» над храмом Христа Спасителя), реальная действительность его потрясла: людей сковал страх, они боялись протестовать – народ окончательно покорился.

Именно это обстоятельство и приводило в восхищение Д.Бедного. Глум ливой радости его не было предела. 16 октября 1931 года в «Правде» была напечатана его поэма «Эпоха», где Д.Бедный зафиксировал нравственное состояние «московского народонаселения»:

Булгаков не прощал глумления над духовными и культурными ценностя ми, в ы р а б о т а н н ы м и лучшими представителями русского народа в т е ч е н и е м н о г и х веков. П р а в о с л а в н а я в е р а занимала среди них, н е с о м н е н н о, пер вое м е с т о. П о э т о м у его о б е щ а н и е «р а з ъ я с н и т ь сову» о з н а ч а л о в п е р в у ю о ч е р е д ь т о, ч т о он не забыл дать д о с т о й н ы й о т в е т о с к в е р н и т е л я м право славной в е р ы.

Исподволь зрел у писателя и другой о б ш и р н ы й замысел: показать, к чему привели «революционные преобразования» в стране. П е р в ы е камушки этой грандиозной идеи были заложены уже в «Белой гвардии», но наиболее я р к о е воплощение она получила в повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце». В новом романе Булгаков предполагал концептуально о ф о р м и т ь свои мысли по поводу «новой жизни», внедряемой насильственным путем.

О своих взглядах на реальную д е й с т в и т е л ь н о с т ь Булгаков довольно от кровенно рассказал в своих письмах Сталину, другим руководителям партии и государства, особенно – в знаменитом письме правительству от 28 марта 1930 года. Н и к т о из писателей не ставил так остро перед руководством стра ны вопросы о цензуре и свободе печати, как это делал Булгаков. Цитируем: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и п р и какой бы власти она ни суще ствовала, – мой писательский долг, так же, как и п р и з ы в ы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писа телей задумал бы доказать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, пуб л и ч н о уверяющей, что ей не нужна вода». Называя это свое свойство «чертой творчества», Булгаков указывал, что в тесной связи с этой ч е р т о й находятся и все остальные: «…черные и м и с т и ч е с к и е краски (я – м и с т и ч е с к и й писа тель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, кото рым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционно го процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему и з л ю б л е н н о й и Великой Э в о л ю ц и и, а самое главное – и з о б р а ж е н и е страшных черт моего народа…»

Несмотря на столь откровенное изложение Булгаковым своих политиче ских взглядов, все-таки нельзя не заметить, что преподнесены они в общей п р и н ц и п и а л ь н о й ф о р м е и не содержат конкретики «бесчисленных уродств нашего быта». Между тем писатель был чуток к малейшим проявлениям не справедливости, некомпетентности, хамства («от хамов нет спасения»), по литической дискредитации и проч.

Особенно его интересовали оценки происходящих в стране событий со стороны людей, способных самостоятельно выразить свои мысли и чувства. В декабре 1928 года Булгакову был передан конверт с письмом, написанным броским мужским п о ч е р к о м и подписанным весьма интригующе: «Виктор Викторович Мышлаевский». И с т о р и я этого письма неизвестна, но важно от метить: Булгаков хранил его всю свою жизнь. Хранила его и Е.С.Булгакова, а затем – в составе архива писателя – передала на государственное хранение, не оставив, правда, при письме пояснительных пометок. Видимо, Елена Сер геевна не обладала существенной и н ф о р м а ц и е й о письме и его авторе. Счи тая текст письма исключительно важным, публикуем его полностью:

«Уважаемый г. автор.

Помня Ваше симпатичное отношение ко мне и зная, как Вы интересова лись одно время моей судьбой, спешу Вам сообщить свои дальнейшие похож дения после того, как мы расстались с Вами. Дождавшись в К и е в е прихода красных, я был мобилизован и стал служить новой власти не за страх, а за со весть, а с поляками дрался даже с энтузиазмом. Мне казалось тогда, что толь ко большевики есть та настоящая власть, сильная верой в нее народа, что не сет России счастье и благоденствие, что сделает из обывателей и плутоватых богоносцев сильных, честных, прямых граждан. Все, мне казалось, у больше виков так хорошо, так умно, так гладко, словом, я видел все в розовом свете до того, что сам покраснел и чуть-чуть не стал коммунистом, да спасло меня мое прошлое – дворянство и офицерство.

Но вот медовые месяцы революции проходят. Нэп, кронштадтское вос стание… У меня, как и у многих других, проходит угар, и розовые очки начи нают перекрашиваться в более темные цвета…

Общие собрания под бдительным инквизиторским взглядом месткома. Резолюции и демонстрации из-под палки. Малограмотное начальство, имею щее вид Вотяжского божка и вожделеющее на каждую машинистку. Никакого понимания дела, но взгляд на все с кондачка. Комсомол, шпионящий походя, с увлеченьем. Рабочие делегации, знатные иностранцы, напоминающие че ховских генералов на свадьбе. И ложь, ложь без конца… Вожди? Это или че ловечки, держащиеся за власть и комфорт, которого они никогда не видели, или бешеные фанатики, думающие пробить лбом стену. А самая идея!? Да, идея ничего себе, довольно складная, но абсолютно непретворимая в жизнь, как и учение Христа, но христианство и понятнее и красивее.

Так вот-с. Остался я теперь у разбитого корыта. Не материально. Нет. Я служу и по нынешним временам – ничего себе, перебиваюсь. Но паршиво жить, ни во что не веря. Ведь ни во что не верить и ничего не любить – это привилегия следующего за нами поколения, нашей смены беспризорной.

В последнее время или под влиянием страстного желания заполнить ду шевную пустоту или же, действительно, оно так и есть, но я иногда слышу чуть уловимые нотки какой-то новой жизни, настоящей, истинно красивой, не имеющей ничего общего ни с царской, ни с советской Россией.

Обращаюсь с великой просьбой к Вам от своего имени и от имени, думаю, многих других таких же, как я, пустопорожних думой:

Скажите – со сцены ли, со страниц ли журнала, прямо или эзоповым язы ком, как хотите, но только дайте мне знать, – слышите ли Вы эти едва улови мые нотки и о чем они звучат?

Или все это самообман и нынешняя советская пустота (материальная, мо ральная и умственная) есть явление перманентное?

Caesar, morituri te salutant1.

Виктор Викторович Мышлаевский».

На конверте указано: «Здесь. Проезд Художественного театра, 3. Москов ский Художественный Театр. Автору пьесы «Дни Турбиных» М.Булгакову».

И дата на штемпеле: «15.12.28».

Очевидно, содержание письма импонировало Булгакову: действительно, в нем автор подметил наиболее существенные недостатки нового политичес кого строя и даже предсказал его неизбежное падение в силу сомнительнос ти основополагающих идей.

Пытаясь выявить социально-политическую основу романа, исследователи чаще всего обращаются к его «московским» главам, где писатель с иронией и сарказмом раскрывает некоторые уродливые стороны жизни москвичей, о чем подробнее будет сказано ниже.

Но в «московских главах» автор в меру сдержан, если не принимать во внимание «деятельности» самого Воланда с командой, наводящего в столице «порядок». А самые острые вопросы скрыты Булгаковым в главах «историче 1

Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.). ских», «древних». Именно в них действуют силы, определяющие сущность и ход событий в… «красном Ершалаиме».

И тут подходим еще к одному чрезвычайно важному мотиву, подтолкнув шему Булгакова к созданию «фантастического» романа. Речь идет, конечно, о травле писателя в прессе, о запрете его произведений, об обыске, допросах и прочих «прелестях»…

О многолетней травле Булгакова написано достаточно много специаль ных статей. Но лучше него самого сказать об этом никто не смог. Читаем в главе тринадцатой «закатного» романа: «Однажды герой развернул газету и увидел в ней статью критика Аримана, которая называлась «Вылазка вра га»… Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнару жилась другая статья, где автор ее предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить… ее в печать… Произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского «Воинствующий старообрядец»… Статьи, заметьте, не прекраща лись. Над первыми из них я смеялся… второй стадией была стадия удивле ния… А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха… словом, наступила стадия психического заболевания…»

Из письма к Сталину (от 30 мая 1931 г.): «…я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски… Причина моей бо лезни – многолетняя затравленность, а затем молчание…»

Подавляющее большинство написанных Булгаковым произведений было запрещено. Если в письме к К.С.Станиславскому (август 1931 г.) писатель еще возмущался: «Я вечно под угрозой запрещения» (Музей МХАТа. КС. № 7415), то в октябре 1937 года он с горечью сообщал Б.ВАсафьеву: «За семь послед них лет я сделал 16 вещей разного жанра, и все они погибли. Такое положе ние невозможно, и в доме у нас полная бесперспективность и мрак» (РГАЛИ. Ф. 2658. Оп. 1.Ед.хр. 503).

Но более всего воздействовали на моральное состояние писателя обыски, слежки, доносы и допросы. Приведем лишь один пример. 13 января 1927 го да осведомитель сообщал своим шефам в ОПТУ:

«По полученным сведениям, драматург Булгаков… на днях рассказывал из вестному писателю Смидовичу-Вересаеву следующее… Его вызвали в ОГПУ на Лубянку и, расспросив его о социальном происхождении, спросили, почему он не пишет о рабочих. Булгаков ответил, что он интеллигент и не знает их жизни. Затем его спросили подобным образом о крестьянах. Он ответил то же самое. Во все время разговора ему казалось, что сзади его спины кто-то вертится (вспомним ощущение Пилата после разговора с Афранием: «Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло… про куратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле…» – В.Л.), и у него было такое чувство, что его хотят застрелить. В заключение ему было заявле но, что если он не перестанет писать в подобном роде, то он будет выслан из Москвы. «Когда я вышел из ГПУ, то видел, что за мной идут».

Передавая этот разговор, писатель Смидович заявил: «Меня часто спра шивают, что я пишу. Я отвечаю: «Ничего, так как сейчас вообще писать ниче го нельзя, иначе придется прогуляться за темой на Лубянку».

Сведения точные. Получены от осведома» (Независимая газета. 1994. 28 сентября).

Колоссальное и всестороннее давление, разумеется, оказывало сильней шее воздействие на морально-психологическое состояние писателя. Но он продолжал работать с еще большей энергией, используя при этом и получен ные в ходе гонений интересные материалы. Преследования заставили Булга кова ускорить работу над романом. Это хорошо видно из его письма М.Горькому от 11 августа 1928 года (именно в это время Булгаков приступил к напи санию основной части романа). В очередной раз он поднял вопрос о возвра щении ему изъятых политическим сыском дневников и рукописей и просил Горького о помощи. При этом Булгаков затронул и интересующую нас тему о возможности творческой работы в условиях гонений и преследований. Ци тируем:

«Рукописей моих, отобранных у меня и находящихся в ГПУ, я еще не полу чил… Есть только один человек, который их может взять оттуда, – это Вы. И я буду считать это незабываемым одолжением. Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается. И я не стремлюсь уже к этому.

Я не хочу.

Я не желаю.

Я желаю разговаривать наедине и сам с собой. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять (выделе но мною. – В.Л.).

Пусть они Вам – лично Вам – передадут мои рукописи, а я их возьму из Ва ших рук.

Я нарочно не уезжал из Москвы, все ждал возврата. Вижу – безнадежно. И именно теперь, когда состояние моего духа крайне дурно, я хотел бы пере читать мои записи за прежние годы.

Я надеюсь, что Вы извините за беспокойство: мне не к кому обратиться…» (Н.Н.Примочкина. Писатель и власть. М., 1998. С. 223).

Думаю, что именно травля писателя вызвала к жизни мощный творчес кий импульс, выразившийся в создании таких удивительных художествен ных образов, как Иешуа Га-Ноцри, Левий Матвей, Пилат, Каифа и, конечно, Воланд.

Не меньший протест вызывала у Булгакова и глумливая травля, которой подвергались «реакционные» и «консервативные» писатели и драматурги со стороны официальной прессы и сыскных учреждений. Пожалуй, никого не травили так изощренно и ритуально, как Булгакова.

Особенно его поразили допросы, учиненные ему в ГПУ. Именно после вы зовов в это заведение у Булгакова зародилась, казалось бы, дикая мысль: «Москва ли это? В России ли я пребываю? Не стала ли «красная столица» сво еобразным Ершалаимом, отрекшимся от Бога и царя и избивающим своих лучших сыновей?..» А дальше? Дальше уже работала богатейшая фантазия пи сателя, соединявшая далекое прошлое с реальной действительностью. За не сколько месяцев роман был написан, причем в двух редакциях. Конечно, это был еще не законченный продукт – эпопея последующих редакций, – это бы ло остросюжетное повествование маэстро Воланда о «красной столице» и его «странные» рассказы о «странных» героях. В нем по-особому зазвучала новая для писателя тема – тема судьбы одаренной и честной личности в усло виях лицемерия и тирании. Повторим: во время величайших событий исто рии Булгаков принял ответственейшее решение: он позволил себе сопоста вить судьбу Величайшего Правдолюбца с судьбою талантливейшего писателя из «красного Ершалаима». А позволив себе такое, пошел и дальше – стал вно сить коррективы в текст романа в соответствии со своими художественными замыслами.

Роман о дьяволе оказался настолько острым по своему содержанию (на пример, ополоумевший Иванушка, вбегая в «шалаш Грибоедова», вопит: «Бей жида-злодея!»), что писателю пришлось почти полностью уничтожить это произведение в марте 1930 года.

Сохранились отрывки (Булгаков оставил их как свидетельство того, что роман был написан), из которых ясно видно, что в ершалаимских гла вах отражены события, происходившие в «красной столице» («красном Ершалаиме»). К сожалению, не сохранился полностью текст главы «Засе дание великого синедриона», где, очевидно, узнавались «герои» двадца тых годов. Но, как я полагаю, и из фрагментов видно, что в красном Ерашалиме определяющими силами были Пилат (Сталин) и Синедрион во главе с Каифой (сначала Троцкий, а затем его единомышленники). Сущест вовали и одиночки-философы с пророческим даром (Иешуа Га-Ноцри с единственным приверженцем – Левием Матвеем), имевшие смелость публично высказывать свои убеждения и тем самым влиять на «обществен ное мнение» и в силу этого подвергавшиеся гонениям с двух сторон, осо бенно – со стороны Синедриона.

В романе о дьяволе автор явно питает симпатии к прокуратору Пилату (Сталину), черты которого улавливаются во многих эпизодах. Например, из следующей характеристики:

«Единственный вид шума толпы, который признавал Пилат, это крики: «Да здравствует император!» Это был серьезный мужчина, уверяю вас», – рассказывает Воланд о Пилате.

О некоторых иллюзиях писателя в отношении московского прокуратора (а может быть, о понимании его хитрейшей политики) свидетельствует и та кое высказывание Пилата: «Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня… Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выбе решься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее – та кого идиота, – я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти огра ничен. Ограничен, как все на свете… Ограничен!!»

Весьма любопытно, что, даже объявив Иешуа смертный приговор, Пилат желает остаться в глазах Праведника человеком, сделавшим все для его спасе ния (сравните с ситуацией, возникшей с Булгаковым в 1929 году после того, как было принято в январе постановление Политбюро ВКП(б) о запрещении пьесы «Бег», когда Сталин неоднократно давал понять, что он лично ничего не имеет против пьесы Булгакова, но на него давят агрессивные коммунисты и комсомольцы). Он посылает центуриона на Лысую Гору, чтобы прекратить мучения Иешуа.

«И в эту минуту центурион, ловко сбросив губку, молвил страстным шепо том:

– Славь великодушного игемона, – и нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны…

Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:

– Спасибо, Пилат, я же говорил, что ты добр…»

И тут важно, на наш взгляд, сделать некоторое отступление и рассказать о складывавшихся отношениях (заочных) между писателем и набирающим с каждым днем силу генеральным секретарем.

Трудно точно определить время, когда у Булгакова стало формироваться отношение к Сталину как к своему покровителю (в личных беседах и пись мах писатель избегал этой темы, но в его художественных произведениях она становится одной из основных), однако можно предположить, что про изошло это в течение 1927-1928 годов, о чем свидетельствуют следующие факты.

Булгаков не мог не знать, что «путевку в жизнь» «Дням Турбиных» дал именно Сталин, которому пьеса очень нравилась (по количеству посещений вождем спектакль «Дни Турбинных» уступал только «Любови Яровой» К.А.Тренева). Не заканчивались арестом и вызовы Булгакова на допросы в ОГПУ (политический сыск не решался на это без санкции «сверху»). И, на конец, Сталин открыто выступил в защиту «Дней Турбиных» в 1927 и 1928 го дах, о чем следует сказать особо.

Напомним: «Дни Турбиных» были разрешены в постановке сроком на один год. По окончании сезона А.В.Луначарский, пунктуально выполняя ре шение Политбюро, снял пьесу со сцены Художественного театра. После на стойчивых заявлений К.С.Станиславского в защиту пьесы вновь состоялось заседание Политбюро, на котором было принято новое решение о продле нии срока постановки еще на год. Хотя Станиславский направлял свои пись ма К.Е.Ворошилову, А.П.Смирнову (секретарю ЦК), А.М.Лежаве (зампреду Совнаркома) и другим партийным и государственным деятелям, всем было ясно, что они действовали по указанию Сталина.

Осенью 1928 года Главрепертком настоял на том, чтобы спектакль был снят. Казалось, противники «Дней Турбиных» теперь-то добьются своего, по скольку Станиславский как раз находился на лечении за границей. Однако Сталин решительно и открыто выступил в защиту пьесы. Об этом сравни тельно недавно стало известно из публикации письма А.В.Луначарского к Сталину от 2 февраля 1929 года (см.: Литературная газета. 1993. 25 апреля). В письме наркома просвещения говорилось: «В начале текущего сезона (то есть осенью 1928 года. – В.Л.) по предложению Главреперткома Коллегия НКПроса вновь постановила прекратить дальнейшие спектакли «Дней Тур биных», но Вы, Иосиф Виссарионович, лично позвонили мне, предложив снять это запрещение, и даже сделали мне (правда, в мягкой форме) упрек, сказав, что НКПрос должен был предварительно справиться у Политбюро…» Весьма интересно и продолжение письма: «Если разного рода безответствен ные журналисты и демагогствующие молодые люди пытаются вешать собак на НКП за попустительство в отношении «Дней Турбиных», то НКПрос отве чает на это молчанием и охотно несет во всей полноте ответственность за ис полняемое им распоряжение Политбюро…»

Все это свидетельствует о поддержке Сталиным пьесы «Дни Турбиных». Следовательно, у Булгакова были все основания считать покровительство генсека (если не самому писателю, то пьесе) вполне реальным. В то же время Булгаков ощущал все нарастающее давление со стороны ОГПУ, Главрепеткома, прессы. Невольно в его мыслях мог возникнуть четкий водораздел между вождем, с одной стороны, и органами политического сыска, Главрепертко ма, прессы – с другой.

Воланд по внешности, приемам, манере поведения, да и по некоторым по ступкам (искушает Иванушку разметать изображенный на песке образ Спаси теля) напоминает «лукавого». Но по существу, по самой своей сути, он – явле ние сугубо положительное, ибо по ходу действия романа выявляет и наказы вает людей, творящих зло. Само его появление в «красной столице» связано с тем, что город этот перенасыщен злыми делами и помыслами. И главной задачей Воланда (в ранних редакциях романа) было уничтожение Москвы (путем сожжения) как средоточия человеческой мерзости. И хотя в последу ющих редакциях Булгаков смягчает, по цензурным соображениям, свой пер воначальный замысел (полное уничтожение города заменяется сначала силь ным пожаром, а затем поджогами отдельных зданий), в отношении отдель ных персонажей романа писатель даже ужесточает свою позицию: Воланд жестоко казнит руководителя Союза писателей богоборца Берлиоза, шпио на-осведомителя барона Майгеля. То есть казнит тех, на кого, по традицион ной логике (в случае если бы Воланд выполнял свойственные ему функции), он должен был бы опираться и действия кого должен был приветствовать. И наказывает Воланд, опять-таки, именно тех, кто действует в этом мире по законам «лукавого»: председателя жилтоварищества взяточника Босого, пья ницу и развратника Степу Лиходеева, лгуна и хама Варенуху, буфетчика-во ришку Сокова, авантюриста Поплавского, доносчика Алоизия Могарыча и т.п. А помощники Воланда наделяют Маргариту сверхъестественными спо2 М. Булгаков собностями, чтобы она с их помощью смогла устроить погром в жилищах пи сателей и критиков, ранее беспощадно травивших ее возлюбленного… Сло вом, Воланд и его «шайка» осуществляют в Москве те действия, которые же лательны были… автору романа.

Важно также подчеркнуть, что Воланд высказывает (в разных редакциях ро мана) такие мысли и соображения, которым можно только удивляться, ибо они указывают на высокие нравственные критерии, по которым «консультант» ме рит мир земной. И дело не только в его высказываниях по поводу отдельных от рицательных явлений и персонажей («Рассказывают, что у вас суд классовый?»; «Я вообще не люблю хамов…»; «…достаточно одного взгляда на лицо Хустова, чтобы сразу увидеть, что он сволочь, склочник, приспособленец и подхалим»), но и в обобщающих оценках «московского народонаселения». Частично они со держатся в ответе Воланда на вопрос Берлиоза о правдивости евангельских сви детельств по поводу криков иудеев «Распни его!» в одной из ранних редакций романа. «Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вме шаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вообрази те, публика начинает завывать: «Расстреляй, расстреляй его!» Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решитель но ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Мироно вич, во все времена толпа – чернь…» Но вот в беседе с буфетчиком-мошенни ком Воланд задает несколько «интересных» вопросов, среди которых и такой «наивный»: «Скажите, в Москве есть мошенники?» И когда буфетчик на это «криво и горько улыбнулся», Воланд вскричал: «Ах, сволочь-народ в Москве!» И затем в сеансе черной магии (в ранних редакциях – белой магии!) «незнако мец» задает присутствующим в зале главный свой вопрос: «Изменились ли эти горожане внутренне, э?» И чуть позже, когда над «горожанами» уже проведены соответствующие опыты, сам и отвечает на этот сакраментальный вопрос: «Алчны, как и прежде, но милосердие не вытравлено вовсе из их сердец. И то хорошо». Следует заметить, что ответ этот в различных редакциях романа зву чит по-разному, смягчаясь последовательно от редакции к редакции, но перво начальный смысл его все-таки сохраняется: «московское народонаселение» нравственно не улучшилось. И об этом же свидетельствует неожиданно проник новенная реплика Воланда после услышанной им просьбы Маргариты вернуть ей ее возлюбленного: «Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существо вать истинная любовь…» Более уничтожающей характеристики главному горо ду страны и его обитателям вряд ли можно придумать.

Итак, Воланд фактически выступает в романе обличителем пороков, ис коренителем зла и защитником нравственности. Можно ли после этого удив ляться следующему диалогу между «Неизвестным» и Берлиозом:

«- Должен вам сказать, – заговорил Владимир Миронович, – что у вас не дурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы все это взяли.

– Ну, так ведь… – неопределенно ответил инженер, шевельнув бровями.

– И вы любите его, как я вижу, – сказал Владимир Миронович, прищурив шись.

– Кого?

– Иисуса?

– Я? – спросил неизвестный и покашлял: – Кх… кх, – но ничего не отве тил».

Вот такого «лукавого», любящего Христа (!), создал Михаил Булгаков. И конечно, такому важному и в высшей степени своеобразному персонажу можно было вложить в уста самые сокровенные свои мысли.

Кстати, и другие герои романа (даже второстепенные) тоже неоднократ но высказывают авторские мысли, чаще всего обличительные. Вот идет до прос председателя жилтоварищества Поротого (Босого), уличенного во взя точничестве. Но при этом из показаний Поротого выясняется важная де таль: коммунист-то он липовый, вступивший в партию «из корыстолюбия»… Вездесущий и всезнающий Коровьев, как бы продолжая эту щепетильную те му, дает и другому коммунисту, Степе Лиходееву, удручающую характеристи ку: «Пять раз женился, пьянствует и лжет начальству». А вот представитель переродившегося духовенства, отец Аркадий Элладов, призывая заключен ных добровольно сдавать валюту государству, обосновывает это тем, что вся кая власть дается народу от Бога и что Божие – Богу, но кесарево принадле жит кесарю (то есть валюта принадлежит действующей власти). При этом Аркадий Элладов приравнял советскую власть к кесарю, что даже у дремуче темного Никанора Босого вызвало глухое негодование из-за неуместности сравнения. Подобные нравоучительные сценки разбросаны по всему тексту романа, и они, к нашему удивлению, оказываются чрезвычайно актуальными и в наше время (взять хотя бы сцену с фальшивыми деньгами во время сеанса черной магии). Но иногда автор прибегал и к грустно-озорной тайнописи. Так, повествуя о приключениях некоей мадам де Фужере – она «решила по править свои нервы и для этого съездить на два месяца в Париж к сестре… с которой не виделась четырнадцать лет», – Булгаков в деталях рассказывает о своих попытках выехать в 1934 году в отпуск за границу, чтобы «поправить свои нервы» и повидаться с братьями (проживавшими в Париже), с которы ми он не виделся четырнадцать лет. Разумеется, и попытки «мадам де Фуже ре» окончились полным провалом.

Воланд, как фигура многофункциональная, вытворяет массу антихристи анских вещей, делая все наоборот. Писатель, выбрав временем действия предпасхальные дни, тем самым предоставил Воланду широчайшие возмож ности для проявления своей «дьявольской» сути перевертыша в антихрис тианской ритуалистике, что особенно хорошо просматривается на великом бале у сатаны.

Но все это придумано, как мы уже отмечали, опять-таки для «похожес ти» – чтобы Воланд хотя бы в чем-то походил на дьявола, хотя, надо заме тить, и в этой части Булгаков весьма вольно и своеобразно толкует демоничес кую ритуалистику, поскольку не она для него главное. Главная задача Воланда, по мысли писателя, – борьба со злом, хотя бы и в рамках формулы: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Разумеется, такая идея (гениальная и сомнительная в одно и то же время) могла возникнуть у писателя только в состоянии, близком к отчаянию. И это подтверждается множеством фактов, которые мы уже приводили (травля, слежка, доносы, допросы). И сам писатель не скрывал своего состояния. Об ратим внимание на концовку процитированного письма к М.Горькому: «…мне не к кому обратиться…» Чуть позже Булгаков писал своему брату Николаю: «Защиты и помощи у меня нет».

Так где же искать защиту и помощь? Ответ вроде бы дан в романе: «Конеч но, когда люди так несчастны, как мы, они ищут спасения у трансцедентной силы…» То есть у выдуманного «спасителя» Воланда… Между тем писатель по нимал и ощущал каждый день, что сотворенный им защитник несчастных, вроде бы дьявол, не может победить дьявола подлинного, установившего в России свои порядки. Но отнять у него возможность «разговаривать наеди не с самим собою» могла только смерть…

Сбылось предсказание архиепископа Сан-Францисского Иоанна о том, что роман «Мастер и Маргарита» будет в центре внимания писателей, крити ков, публицистов и ученых… «О книге Булгакова будут писать, – подчеркивал архиепископ. – И о ней нелегко будет писать тем, кто станет писать» (пре дисловие к изданию: М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Париж, 1967. С. 9).

Мудрый архиепископ намекнул и на причины, которые будут препятст вовать ясному и однозначному пониманию содержания романа. Первая из них – воля самого писателя («Михаил Булгаков унес из этого мира тайну творческого замысла своего главного произведения»). Вторая – роман «сложный, с ветвистой, плюралистической тематикой… построен в ключе фантастики, острой сатиры и умной русской иронии». Третья – «острая ма скировка автора (вынужденного к этому условиями жизни)». О последней причине архиепископ высказался довольно подробно. Цитируем: «Драма книги – неистинное добро. Среди этой фантасмагории идеократического и обывательского мнимого добра хозяйничает зло… Многочисленны, тра гически смешны и нелепы эти слившиеся с бытом людей проделки зла, оду рачивающего человечество. Метафизической этой проблеме, обычно скрываемой в обществе, Булгаков дал, в условиях Советского Союза, удоб ную сатирическую форму, которую можно назвать метафизическим реализ мом. Этот большой свой реализм автор должен был, конечно, уложить на прокрустово ложе маленького, обывательского «реализма», переходящего в буффонаду, чтобы сделать хоть немного доступным людям свой замысел» (Там же. С. 8-9).

Современные исследователи творчества Булгакова, воспользовавшись «сложной, ветвистой и плюралистической тематикой» романа, развили та кую активность по его толкованию, что иногда просто оторопь берет при прочтении этих толкований. Если верить некоторым многостраничным (и многотомным!) исследованиям, то получается следующая любопытная картина с «ветвистыми» заключениями:

– роман есть классическое эзотерическое произведение, содержание и смысл которого можно понять только с помощью эзотерики текста;

– роман создан под влиянием Корана и в значительной степени отража ет его сущность;

– постигнуть роман можно лишь ясновидящим, поскольку это сочинение астральное;

– произведение это антихристианское, так как писатель попытался на писать свое собственное евангелие, противоположное каноническим Еван гелиям… – и так далее.

В некотором роде уже создана целая «отрасль знаний», покоящаяся на философско-богословском и мистически-демонологическом (преимуществен но) подходе к исследованию текста романа «Мастер и Маргарита», которая будет шириться и умножаться, все более превращаясь в явление самостоя тельное. Видимо, такова уж сила булгаковского творения (в том числе и «ми стическая»), раз она способна вызывать у исследователей и читателей стра стную потребность высказать свою точку зрения по поводу замыслов, идей и содержания этого загадочного произведения.

К сожалению, Булгакову приходилось не только скрывать свои идеи и за мыслы, но и неоднократно уничтожать великолепные тексты (судя по сохра нившимся фрагментам – самые лучшие и политически острые). И делал он это не потому, что боялся быть уличенным в написании астрально-эзотериче ского или новоевангелического романа, а потому, что понимал: за такую главу, как, например, «Заседание Великого Синедриона» (Иешуа сначала допрашивали в Синедрионе, а затем отправляли к Пилату), где раскрывал ся механизм политического сыска «красного Ершалаима», ему пришлось бы поплатиться очень тяжко. Не случайно в одном из своих писем П.С.Попову Булгаков с иронией заметил: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией».

Вот почему, на наш взгляд, и самому широкому читателю будет крайне лю бопытно проследить все этапы рождения романа и прочесть собранные в этом томе наиболее существенные его редакции (разумеется, из тех, что со хранились).

И еще несколько слов в заключение. Сам писатель чрезвычайно редко го ворил о целях и замыслах своего романа; Е.С.Булгакова также стремилась не касаться идейной сущности произведения. Ничего не сохранилось и в воспо минаниях близких им людей относительно целевых установок романа. В свя зи с этим особую ценность приобретает письмо Булгакова к Елене Сергеевне от 6-7 августа 1938 года: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, что стоит это сознание – я прав!» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 8).

Так что же так поразило Булгакова и подтвердило его веру в свой роман?

Речь идет о статье И.В.Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованной в журнале «Литературная учеба» (1938, № 5). Почти весь текст статьи, хранящейся в архиве писателя, испещрен подчеркиваниями и иными пометами (красным и синим карандашами). Вот лишь некоторые фрагменты, отчеркнутые Михаилом Афанасьевичем:

«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический. Сочета ние реального с фантастическим, вымышленного с действительным…»

«Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, «честного» чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смер тью или безумием».

«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник тво рит сатирическую расправу над действительностью».

«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разру шительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гро теска».

Особое внимание Булгакова привлекли следующие строки:

«Цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В ре зультате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания, вроде спирит, теософ, экстатик, визионер и, наконец, просто су масшедший.

Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и прак тическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков…»

И еще один штрих, быть может, самый важный:

«Шаг за шагом отвлеченный субъективно-эстетический протест в творче стве Гофмана вырастает в бунт социального напряжения, ставящий Гофмана в оппозицию ко всему политическому правопорядку Германии».

Нетрудно представить Булгакова на месте Гофмана. И тогда понятно, по чему писатель выделяет в статье Миримского именно эти места. Перед нами не что иное, как оценка писателем не только главного своего сочинения – «закатного романа», но и всего своего творчества.

Виктор Лосев