Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
ДЕЛО БЫЛО В ГРИБОЕДОВЕ

К десяти часам вечера в так называемом доме Грибоедова, в верхнем этаже, в кабинете товарища Михаила Александровича Берлиоза со бралось человек одиннадцать народу. Народ этот отличался необык новенной разношерстностью. Так, один был в хорошем, из париж ской материи, костюме и крепкой обуви, тоже французского произ водства. Это был председатель секции драматургов Бескудников. Другой в белой рубахе без галстука и в белых летних штанах с пят ном от яичного желтка на левом колене. Помощник председателя той же секции Понырев. Обувь на Поныреве была рваная. Баталь ный беллетрист Почкин, Александр Павлович, почему-то имел при себе цейсовский бинокль в футляре и одет был в защитном. Некогда богатая купеческая дочь Доротея Савишна Непременова подписыва лась псевдонимом Боцман-Жорж и писала военно-морские пьесы, из которых ее последняя «Австралия горит» с большим успехом шла в одном из театров за Москвой-рекой. У Боцмана-Жоржа голова была в кудряшках. На Боцмане-Жорже была засаленная шелковая кофточ ка старинного фасона и кривая юбка. Боцману-Жоржу было 66 лет.

Секция скетчей и шуток была представлена небритым челове ком, облеченным в пиджак поверх майки и в ночных туфлях.

Поэтов представлял молодой человек с жестоким лицом. На нем солдатская куртка и фрачные брюки. Туфли белые.

Были и другие.

Вся компания очень томилась, курила, хотела пить. В открытые окна не проникала ни одна струя воздуха. Москва как наполнилась зноем за день, так он и застыл, и было понятно, что ночь не прине сет вдохновения.

– Однако вождь-то наш запаздывает, – вольно пошутил поэт с же стоким лицом – Житомирский.

Тут в разговор вступила Секлетея Савишна и заметила густым ба ритоном:

– Хлопец на Клязьме закупался.

– Позвольте, какая же Клязьма? – холодно заметил Бескудников и вынул из кармана плоские заграничные часы. И часы эти показа ли

Тогда стали звонить на Клязьму и прокляли жизнь. Десять минут не соединялось с Клязьмой. Потом на Клязьме женский голос врал какуюто чушь в телефон. Потом вообще не с той дачей соединили. Наконец соединились с той, с какой было нужно, и кто-то далекий сказал, что товарища Цыганского вообще не было на Клязьме. В четверть двенад цатого произошел бунт в кабинете товарища Цыганского, и поэт Жи томирский заметил, что товарищ Цыганский мог бы позвонить, если обстоятельства не позволяют ему прибыть на заседание.

Но товарищ Цыганский никому и никуда не мог позвонить. Цы ганский лежал на трех цинковых столах под режущим светом про жекторов. На первом столе – окровавленное туловище, на вто ром – голова с выбитыми передними зубами и выдавленным гла зом, на третьем – отрезанная ступня, из которой торчали острые кости, а на четвертом – груда тряпья и документы, на которых за сохла кровь. Возле первого стола стояли профессор судебной ме дицины, прозектор в коже и в резине и четыре человека в военной форме с малиновыми нашивками, которых к зданию морга, в де сять минут покрыв весь город, примчала открытая машина с сияю щей борзой на радиаторе. Один из них был с четырьмя ромбами на воротнике.

Стоящие возле столов обсуждали предложение прозектора – струнами пришить голову к туловищу, на глаз надеть черную повязку, лицо загримировать, чтобы те, которые придут поклониться праху погибшего командора Миолита, не содрогались бы, глядя на изуро дованное лицо.

Да, он не мог позвонить, товарищ Цыганский. И в половину две надцатого собравшиеся на заседание разошлись. Оно не состоялось совершенно так, как и сказал незнакомец на Патриарших прудах, ибо заседание величайшей важности, посвященное вопросам миро вой литературы, не могло состояться без председателя товарища Цыганского. А председательствовать тот человек, у которого документы залиты кровью, а голова лежит отдельно, – не может. И все разошлись кто куда.

А Бескудников и Боцман-Жорж решили спуститься вниз, в ресто ран, чтобы закусить на сон грядущий.

Писательский ресторан помещался в этом же доме Грибоедова (дом назван был Грибоедовским, так как, по преданию, он принадле жал некогда тетке Грибоедова. Впрочем, кажется, никакой тетки у Грибоедова не было), в подвале, и состоял летом из двух отделе ний – зимнего и летней веранды, над которою был устроен навес.

Ресторан был любим бесчисленными московскими писателями до крайности, и не одними, впрочем, писателями, а также и артиста ми, а также и лицами, профессии которых были неопределимы, да же и при длительном знакомстве.

В ресторане можно было получить все те блага, коих в повседнев ной своей жизни на квартирах люди искусства были в значительной степени лишены. Здесь можно было съесть порцию икорки, поло женной на лед, потребовать себе плотный бифштекс по-деревенски, закусить ветчинкой, сардинами, выпить водочки, закрыть ужин кружкой великолепного ледяного пива. И все это вежливо, на хоро шую ногу, при расторопных официантах. Ах, хорошо пиво в июль ский зной!

Как-то расправлялись крылья под тихий говорок официанта, ре комендующего прекрасный рыбец, начинало казаться, что это все так, ничего, что это как-нибудь уладится.

Мудреного ничего нет, что к полуночи ресторан был полон и Бес кудников, и Боцман-Жорж, и многие еще, кто пришел поздновато, места на веранде в саду уже не нашли, и им пришлось сидеть в зим нем помещении в духоте, где на столах горели лампы под разноцветными зонтами.

К полуночи ресторан загудел. Поплыл табачный дым, загремела посуда. А ровно в полночь в зимнем помещении, в подвале, в кото ром потолки были расписаны ассирийскими лошадьми с завитыми гривами, вкрадчиво и сладко ударил рояль, и в две минуты нельзя было узнать ресторана. Лица дрогнули и засветились, заулыбались лошади, кто-то спел «Аллилуйя», где-то с музыкальным звоном разле телся бокал, и тут же в подвале и на веранде заплясали. Играл опыт ный человек. Рояль разражался громом, затем стихал, потом с тон ких клавиш начинали сыпаться отчаянные, как бы предсмертные пе тушиные крики. Плясал солидный беллетрист Дорофеин, плясали какие-то бледные женщины, все одеяние которых состояло из то ненького куска дешевого шелка, который можно было смять в кулак и положить в карман, плясала Боцман-Жорж с поэтом Гречкиным Петром, плясал какой-то приезжий из Ростова Каротояк, самородок Иоанн Кронштадтский – поэт, плясали молодые люди неизвестных профессий с холодными глазами.

Последним заплясал какой-то с бородой, с пером зеленого лука в этой бороде, обняв тощую девочку лет шестнадцати с порочным лицом. В волнах грома слышно было, как кто-то кричал командным голосом, как в рупор, «пожарские, раз!».

И в полночь было видение. Пройдя через подвал, вышел на ве ранду под тент красавец во фраке, остановился и властным взглядом оглядел свое царство. Он был хорош, бриллиантовые перстни свер кали на его руках, от длинных ресниц ложилась тень у горделивого носа, острая холеная борода чуть прикрывала белый галстук.

И утверждал новеллист Козовертов, известный лгун, что будто бы этот красавец некогда носил не фрак, а белую рубаху и кожаные штаны, за поясом которых торчали пистолеты, и воронова крыла го лова его была повязана алой повязкой, и плавал он в Караибском море, командуя бригом, который ходил под гробовым флагом – черным с белой адамовой головой.

Ах, лжет Козовертов, и нет никаких Караибских морей, не слы шен плеск за кормой, и не плывут отчаянные флибустьеры, и не го нится за ними английский корвет, тяжко бухая над волной из пушек. Нет, нет, ничего этого нет! И плавится лед в стеклянной вазочке, и душно, и странный страх вползает в душу.

Но никто, никто из плясавших еще не знал, что ожидает их!

В десять минут первого фокстрот грохнул и прекратился, как буд то кто-то нож всадил в сердце пианиста, и тотчас фамилия «Берли оз» запорхала по ресторану. Вскакивали, вскрикивали, кто-то вос кликнул: «Не может быть!» Не обошлось и без некоторой ерунды, объясняемой исключительно смятением. Так, кто-то предложил спеть «Вечную память», правда, вовремя остановили. Кто-то вос кликнул, что нужно куда-то ехать. Кто-то предложил послать коллек тивную телеграмму. Тут же змейкой порхнула сплетня и как венчи ком обвила покойного. Первое – неудачная любовь. Акушерка Кандалаки. Аборт. Самоубийство (автор – Боцман-Жорж).

Второе – шепоток: впал в уклон