Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
БЕЛАЯ МАГИЯ И ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Высоко приподнятая над партером сцена «Кабаре» пылала всеми лампами, и, кроме того, с боков на помост прожекторы изливали резкий свет. Зал, в котором партер окаймлялся ложами, похожими на лошадиные стойла, был освещен скупее, и в шести проходах от четливо светились зеленые надписи «Выход».

На сцене же, пылающей, как в солнечный летний полдень, проис ходило то, что можно увидеть только во сне.

Человек маленького роста в дырявом котелке, с грушевидным пьяным носом, в клетчатых штанишках, в лакированных сапожках удивительно ездил на велосипеде.

Выкатившись на обыкновенном двухколесном, он издал победо носный крик, и велосипед его сделал круг, а затем совсем отвинтил на ходу заднее колесо и покатился на одном переднем, причем зал ответил ему коротким аплодисментом.

Затем человек, приветливо улыбнувшись партеру, перевернулся кверху ногами и поехал, вертя педали руками, причем казалось, что он разобьет себе вдребезги лицо. Тут же из-за кулис выехала торже ственно блондинка-толстуха, сидящая на высочайшей блестящей мачте, над которой имелось маленькое колесо, и тоже заездила взад и вперед. Встречаясь с ней, человек издавал приветственный крик и снимал ногой котелок.

Затем из-за кулис выехал еще один молодой человек – в блестках по красному шелку, тоже на высокой мачте, наконец, вертя со страш ной быстротой педали, выскочил малютка на крошечном велосипе дике и зашнырял между взрослыми, вызвав взрыв смеха на галерее и рукоплескания. В заключение вся компания, известная под назва нием «велосипедная семья Рибби», выстроилась в шеренгу, подкати лась к самому краю сцены и тут внезапно остановилась, как раз в то мгновение, когда публике показалось, что вся она свалится на голо вы музыкантам в оркестре. Семья испустила победный клич, спрыг нула с велосипедов, сделала реверансы, и гром оркестра смешался с беглым огнем ладош. Занавес закрыл семью, и под потолком «Каба ре» между паутиной трапеций враз загорелись белые шары. С шеле стом и гулом публика потекла из зала. Наступил антракт перед по следним отделением.

Единственным человеком во всем «Кабаре», которого ни в какой степени не интересовали велосипедные подвиги семьи Рибби, был Григорий Максимович Римский. Он сидел в конторе театра и был за нят тревожными и важными мыслями. Начать с того, что случилась необыкновенная в жизни «Кабаре» вещь: администратор Варенуха не явился на спектакль. Только тот, кто знает, что такое контрама рочный хвост, что такое зрители, а таких всегда бывает несколько человек, которые потеряли билеты, что такое звонки от высокопос тавленных лиц с просьбишкой устроить как-нибудь в партер племян ника из провинции, – словом, тот, кто знает, каково значение адми нистратора на спектакле, поймет, что значит его отсутствие.

Явившись за полчаса до начала спектакля, Римский и застал волнующийся и назойливый хвост, и растерянные лица служащих и капельдинеров. Первым долгом, конечно, нужно было по телефо ну разыскивать Варенуху, но сделать это оказалось невозможным, потому что, как на грех, все телефоны в здании испортились. Тогда Римский вынужден был взять на себя обязанности Варенухи и, усев шись в конторе, принять все меры к тому, чтобы пустить нормально спектакль. Он сам ругался с контрамарочниками из хвоста, сам удов летворил тех, кто заслуживал удовлетворения, и спектакль пошел.

Справиться-то со всем этим можно было. Не это грызло сердце Римского. А то обстоятельство, что Варенуха пропал именно в тот день, когда днем случились такие странные обстоятельства со Сте пой. И как ни старался Григорий Максимович отогнать от себя ка кие-то странные подозрения, отогнать их не сумел: лезла в голову определенная чертовщина – невольно ставились в связь исчезнове ние Степы и положительно ничем не объяснимое неприбытие Варе нухи.

Но так как без объяснения ум человеческий обойтись никак не может, то и к вечеру они пришли на помощь Римскому,

И были они таковы: никакая машина под Степой не ломалась, а просто Степа уехал за город, не утерпел и нарезался до положения риз и дать знать о себе не может. Для Варенухи: увы, Варенуха арес тован. Ничего другого быть не могло. Последнее обстоятельство привело Григория Максимовича в самое сумрачное состояние. По чему, за что могли схватить Варенуху? Римский еще более постарел, и на небритом его лице появились складки. Он злобно и затравленно косился на каждого входящего, грубил и нервничал. А входили часто, истязали вопросами о том, где Варенуха. Варенуху искали какие-то посетители, Варенуху требовали за кулисы. Положение финансово го директора было пренеприятно.

В десять часов вечера в разгаре второго отделения директору до ложили, что Воланд прибыл с помощником, и директору пришлось идти встречать и устраивать гастролера. Римский прошел за кулисы и постучался в уборную, где обосновался приезжий.

Любопытные лица под разными предлогами то и дело заглядыва ли в уборную. Приезжий поразил все «Кабаре» двумя вещами: своим замечательным фраком и тем, что был в черной маске.

Впрочем, свита приезжего также примечательна. Она состояла из того самого длинного в пенсне и в клетчатом, с наглой рожей, и толстого черного кота.

Римский приветствовал Воланда с некоторым принуждением. В голове у директора была форменная каша. Он осведомился о том, где же аппаратура артиста, и получил от Воланда краткий ответ, что он работает без аппаратуры.

– Наша аппаратура, товарищ драгоценный, – ввязался в разго вор никем не прошенный наглец в пенсне, – вот она. Эйн, цвей, дрей! – И тут длинный, повертев перед глазами недовольного Римского узловатыми пальцами, вытащил из-за уха у кота собст венные Римского часы, которые, вне всяких сомнений, были при Римском во время входа в уборную. Шутовски раскланявшись, клетчатый буффон на ладони подал часы пораженному директору, и тот под восхищенные аханья портного и лиц, заглядывающих в дверь, водворил часы на место. У Римского мелькнула мысль о том, что встретиться с длинным в трамвае было бы крайне не приятно.

Тут загремели звонки со сцены, и под их грохот был выкинут вто рой фокус почише, чем с часами. Именно: кот подошел к подзер кальному столику, лапой снял пробку с графина, покачнул его, налил мутной воды в стакан и, овладев им обоими пухлыми лапами, с удо вольствием выпил. При виде такой штуки даже и ахать не стали, а просто притихли.

Через три минуты с шелестом раздернулся занавес и вышел но вый персонаж. Это был пухлый, как женщина, хронически веселый человек в подозрительном фраке и не совсем свежем белье. Весь зал нахмурился, увидев его. Это был конферансье Мелузи.

– Итак, товарищи, – громко заговорил Мелузи, – сейчас перед вами выступит знаменитый немецкий маг Воланд. Вы сами понимае те, – хитро сощурив глаза, продолжал Мелузи, – что никакой магии на самом деле не существует. Мосье Воланд в высокой степени владе ет техникой фокуса, а мы все за овладение техникой! Итак, попро сим дорогого гостя!

Произнеся всю эту ахинею, Мелузи отступил, сцепил обе ладони и замахал ими.

Публика ответила аплодисментом.

Выход Воланда, клетчатого и кота был эффектен. Черномасочный великан в блистательном фраке с алмазами на пальцах, клетча тый, который теперь в ярком свете лампионов оказался явным кло уном, и кот выстроились перед рампой.

Отшумел аплодисмент. Сеанс пошел сразу же необычно и чрезвы чайно заинтересовал публику.

– Кресло мне, – сказал Воланд.

И тут же неизвестно откуда появилось кресло, в которое и уселся Воланд. Публика притихла. Кулисы были забиты народом, кончившие свои номера артисты напирали друг на друга, и среди них вид нелось бледное, хмурое лицо Римского.

Дальнейшее поведение Воланда еще более поразило публику. Раз валившись в кресле, артист ничего не показывал, а оглядывал публи ку, машинально покручивая ухо любимого кота, приютившегося на ручке кресла.

Наконец артист прервал молчание.

– Скажи мне, рыцарь, – негромко осведомился он у клетчатого гаера, – так это и есть, стало быть, московское народонаселение.

– Точно так, – почтительно ответил клетчатый.

– Так, так, так… – загадочно протянул Воланд. – Давненько, дав ненько я не видел москвичей. Надо полагать, они сильно измени лись. Город значительно изменился. Это я могу засвидетельствовать. Появились эти трамваи, автомобили…

Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к фоку сам. На лице у Мелузи мелькнуло выражение некоторого недоразу мения, и он чуть приподнял брови. Он счел нужным вмешаться.

– Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, которая значительно выросла в техническом отношении, и москви чами, – заговорил сладко Мелузи, по профессиональной привычке потирая руки.

Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конфе рансье.

– Разве я выразил восхищение? – спросил артист у клетчатого.

– Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – доло жил клетчатый.

– Так?..

– Просто он наврал, – пояснил клетчатый и обратился к Мелузи, прибавив: – Поздравляю вас соврамши.

На галерке кто-то рассмеялся, за кулисами разлилось недоумение. Мелузи вздрогнул.

– Но меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, брю ки, телефоны и прочая…

– Мерзость! – подсказал клетчатый угодливо.

– Спасибо, – сказал Воланд, – сколько более важный вопрос – изменились ли эти горожане психологически?.. Э?

– Важнейший вопрос, сударь, – подтвердил и клетчатый.

Римского, конферансье, артистов в кулисах охватило полнейшее недоумение, но, как бы угадав их чувства, артист молвил снисходи тельно:

– Ну, мы заболтались, однако, а публика ждет чудес белой магии. Фагот, покажите им что-нибудь простенькое.

Зал шевельнулся, и тысячи четыре глаз сосредоточились именно на клетчатом.

Тот щелкнул пальцами, крикнул залихватски:

– Три… четыре!

И тотчас, поймав в воздухе атласную колоду карт, начал ее тасо вать. Колода развернулась сыплющейся лентой, а потом, фыркнув, перелетела через сцену и сложилась в лапе у кота. Тот немедля соско чил с кресла, стал на задние лапы, а передними стасовал колоду и вы пустил ее лентой в воздух. Колода с шелестом змеей взвилась над го ловами, а затем клетчатый, раскрыв рот, как птенец, всю ее, карту за картой, проглотил.

– Класс! – шепнули за кулисами. Кот потряс публику. Из-за этого даже и аплодисмент не вырвался. Жонглеров публика уже видела, но никто никогда не видел, чтобы животное могло проделать такой фокус с колодой.

Тем временем клетчатый воскликнул – ran! – и выстрелил из не известно откуда появившегося в руке у него пистолета, а Воланд ука зал пальцем в партер и сказал звучно:

– Колода эта теперь в кармане у вас. Да, да. Седьмой ряд, место семнадцатое.

В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, густо по краснев, извлек из кармана колоду. Стали привставать.

Гражданин застенчиво тыкал колодой в воздух.

– Пусть она останется у вас на память. Она вам пригодится для покера, гражданин Парчевский. Вы совершенно справедливо за метили вчера, что жизнь без покера представляет собой одну во лынку.

И видно было, как в седьмом ряду тот, фамилия которого точно была Парчевский, выпучил глаза и колоду положил на колени.

– Стара штука, – раздался голос на галерке, – они уговорились!

– Вы полагаете? – ответил голос со сцены. – Так вот что: она у вас в кармане!

Скептик сунул руку в карман штанов, но вытащил из кармана не колоду, а пачку червонцев, перевязанную банковским способом. И на пачке той была надпись – «1000 рублей».

– Червонцы, червонцы, – послышались голоса на галерке.

– Это червонцы… – недоуменно улыбаясь, сообщил скептик, не зная, что ему делать с пачкой.

– Разве червонцы хуже игральных карт? – спросил Воланд. – Впрочем, если они вам не нравятся, отдайте их соседу.

Слова Волан да вызвали большой интерес на галерке, но червон цев скептик никому не отдал, а стал ковырять в пачке, стараясь до знаться, настоящие это деньги или какие-то волшебные.

– Сыграйте со мной в такую колоду! – весело попросил кто-то в ложе.

– Авек плезир, – отозвался клетчатый и крикнул, – прошу всех глядеть в потолок! Три!

Тут же сверкнул огонь и бухнул выстрел. В потолке что-то тресну ло, а затем меж нитями трапеций, притянутых к куполу, мелькнули белые листки и затем, трепеща и крутясь, пошли книзу. Две тысячи голов были задраны кверху.

Один листок, два, десять, затем дождь стал гуще, и менее чем че рез минуту падающие червонцы достигли партера.

Листы валили и валили, и червонный дождь становился все гуще. Большинство бумажек падало в центр партера, но некоторые отно сило к ложам.

Снежный денежный дождь произвел очень большое впечатление на публику. Вначале это было просто удивление, причем головы опу скались по мере снижения крупного снега. Затем глаза стали вер теться – следили полет денег.

Когда же червонцы стали падать на головы, колени, касаться рук, глаза насторожились.

Одна рука вытянулась, взяла, другая… Начали рассматривать, мять… А они все сыпались и сыпались.

Беспокойно зашевелилась галерка. Тогда кот отмочил такую шту ку: войдя на авансцену, он надул щеки и дунул вверх. Вихрем тотчас понесло бумажки на галерею, которая встретила их гораздо более оживленно, нежели партер.

Гамму чувств можно было точно определить. Началось со внима ния, а затем во всех глазах ясно выразилось одно желание – понять, настоящие или нет?

Многие глаза устремились сквозь бумажки на свет огней, и тотчас праведные и несомненные водяные знаки кинулись в глаза. Запах также не вызывал ни малейшего сомнения: это был очарователь ный, ни с чем не сравнимый, лучший на свете запах свежих червон цев. С номерами и сериями и многочисленными и солидными под писями.

Настоящие? Тут зловещий блеск показался во многих очах. Вывод напрашивался сам собой: если подлинные, то не попробовать ли… и… и…

Первые движения были стыдливы, вороваты и быстры. Раз в карман, раз в карман. Но потом публика осмелела. Никто не за прещал присваивать сыплющиеся деньги. Многие неопределен но посмеивались, дамы в партере розовели. Видно было, как двое молодых людей снялись из партера и, несколько пригибаясь и имея такой вид, что им нужно отлучиться срочно по нужнейше му делу, отбыли из зала. Один из них, уходя, поймал еще штуки три червонцев.

На галерке произошла суета. Завязался узел. Послышался голос: «Да ты не толкайся. Я тебя толкну, сволочь». И там же вдруг тресну ла звучная плюха. Публика заохала, глядела на галерку. Там произош ла возня и вырос внезапно милиционер. Кого-то куда-то повлекли.

Недоумение от такого фокуса в кулисах и на сцене достигло наи высшей степени. Милицейский шлем замелькал у занавеса. С другой стороны появилась пожарная ослепительная каска.

Мелунчи решительно не знал, что делать, что говорить. Он гля дел то на трех артистов, которые теперь уже оказались сидящими в ряд на трех креслах, то на валящийся с неба поток, то на дирижера. Последний же в это время, глядя не на оркестр, а в зал, машинально махал палкой, доигрывая вальс. В публике гудели.

Мелунчи наконец собрался с духом и выступил. «Гипноз, гип ноз…» – думал он.

– Итак, товарищи, – заговорил конферансье, – мы с вами видели сейчас замечательный случай так называемого массового гипноза. Опыт научный, доказывающий как нельзя яснее, что никаких чудес не существует. Итак (тут конферансье зааплодировал в совершен нейшем одиночестве), попросим мосье Воланда раскрыть нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумаж ки исчезнут так же внезапно, как и появились!

На лице при этом у конферансье было выражение уверенное, а в глазах полнейшая неуверенность и мольба.

Публике его речь не понравилась. Настало молчание. В этот мо мент двое исчезнувших молодых людей подозрительной походкой вернулись в партер и, усевшись, тут же занялись ловлей бумажек.

Молчание прервал клетчатый.

– Это так называемое вранье, – заскрипел он, – бумажки, граж дане, настоящие!

– Браво! – крикнули на галерке. Публика в партере зашумела.

– Между прочим, этот, – тут клетчатый указал на Мелунчи, – мне надоел. Суется все время, портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?

– Голову ему оторвать! – буркнул на галерке кто-то.

– О! Идея! – воскликнул клетчатый.

– Надоел! – подтвердили на галерке.

Весь партер уставился на сцену, и тут произошло неслыхан ное – невозможное. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем прыгнул, как тигр, прямо на грудь к несчастному Мелунчи и пухлыми лапами вцепился в светлые во лосы. Два поворота – вправо-влево – и кот при мертвом молчании громадного зала сорвал голову с исказившимися чертами лица с толстой шеи. Две тысячи ртов в зале издали звук «ах!». Из обо рванных артерий несколькими струями ударили вверх струи кро ви, и кровь потоками побежала по засаленному фраку. Безглавое тело нелепо загребло ногами и село на пол. Кровь перестала бить, а кот передал голову клетчатому клоуну, и тот, взяв ее за волосы, показал публике!

Дирижер поднялся со своего кресла и вылупил глаза. Головы, гри фы скрипок и смычки вылезли из оркестровой ямы. Тут в театре по слышались женские вскрикивания.

Оторванная голова повела себя отчаянно. Дико вращая вылезаю щими глазами, она разинула косо рот и хриплым голосом на весь те атр закричала:

– Доктора!

На галерке грянул хохот. Из кулис, забыв всякие правила, прямо на сцену высунулись артисты, и среди них виден был бледный и встревоженный Римский.

– Доктора! Я протестую! – дико провыла голова и зарыдала.

В партере кто закрывал лицо руками, чтобы не видеть, кто, на оборот, вставал и тянулся, чтобы лучше рассмотреть, и над всем этим хаосом по-прежнему шел снежный червонный дождь.

Совершенно же беспомощная голова тем временем достигла от чаяния, и видно было, что голова эта сходит с ума. Безжалостная га лерка каждый вопль головы покрывала взрывом хохота.

– Ты будешь нести околесину в другой раз? – сурово спросил клетчатый.

Голова утихла и, заморгав, ответила:

– Не буду.

– Браво! – крикнул кто-то сверху.

– Не мучьте ее! – крикнула сердобольная женщина в партере.

– Ну что ж, – вопросил клетчатый, – простим ее?

– Простим! Простить! – раздались вначале отдельные голоса, а затем довольно дружный благостный хор в партере.

– Милосердие еще не вовсе вытравлено из их сердец, – сквозь зу бы молвил замаскированный на сцене и прибавил, – наденьте голову.

Вдвоем с котом клетчатый, прицелившись на скорую руку, нахло бучили голову на окровавленную шею, и голова, к общему потрясе нию, села прочно, как будто никогда и не отлучалась.

– Маэстро, марш! – рявкнул клетчатый, и ополоумевший маэст ро махнул смычком, вследствие чего оркестр заиграл, внеся еще большую сумятицу.

Дальнейшее было глупо, дико и противоестественно. Под режу щие и крякающие звуки блестящих дудок Мелунчи, в окровавленном фраке, с растрепанными волосами, шагнул раз, шагнул другой, глупо ухмыльнувшись. Грянул аплодисмент. Дикими глазами глядели из ку лис. Мелунчи скосился на фрак и горестно улыбнулся. Публика за смеялась. Мелунчи тронул тревожно шею, на которой не было ника кого следа повреждения, – хохот пуще.

– Я извиняюсь, – начал было Мелунчи, почувствовал, что теря ется, чего никогда в жизни с ним не было.

– Прекратите марш!

Марш прекратился так же внезапно, как и начался, и клетчатый обратился к Мелунчи:

– Ах, фрачок испортили? Три… четыре! Клетчатый вооружился платяной щеткой, и на глазах зрителей с костюма конферансье не только исчезли все кровяные пятна, но и самый жилет и белье посве жели. Засим клетчатый нахватал из воздуха бумажек, вложил в руку Мелунчи, подтолкнул его в спину и выпроводил вон с таким напутст вием:

– Катитесь. Без вас веселей!

И Мелунчи удалился со сцены. Под звуки все того же нелепого марша, который по собственной инициативе заиграл дирижер.

Тут все внимание публики вернулось к бумажкам, которые все еще сеялись из-под купола.

Нужно заметить, что фокус с червонцами, по мере того как он длился, стал вызывать все большее смущение, и в особенности среди персонала «Кабаре», теперь уже наполовину высунувшегося из ку лис. Что-то тревожное и стыдливое появилось в глазах у администра ции, а Римский, тревога которого росла почему-то, бросив острый взгляд в партер, увидел, как один из капельдинеров, блуждающим взором шнырнув в сторону, ловко сунул в кармашек блузы купюру и, по-видимому, не первую.

Что-то соблазнительное разливалось в атмосфере театра вследст вие фокуса, и разные мысли, и притом требующие безотлагательно го ответа, копошились в мозгах.

Наконец назрело.

Голос из бельэтажа спросил:

– Бумажки-то настоящие, что ли? – Настала тишина.

– Будьте покойны