Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
ИСТОРИЯ КОСТЮМА И ПРОЧЕЕ

В бою, когда из строя выбывает командир, команда переходит к его помощнику; ежели выбывает и помощник, принимает команду сле дующий за ним по должности. Но если и он выбывает?

Короче говоря, расхлебывать все, что произошло в «Кабаре» на кануне, пришлось бухгалтеру Василию Степановичу Захарову, кото рый и оказался единственным командиром «Кабаре» и при том тя желом условии, что вся команда находилась в полном смятении, близком, пожалуй, к панике.

Аккуратнейший человек Захаров прибыл на службу, лишь только стрелка часов показала девять по московскому времени, и, к ужасу своему, застал в помещении «Кабаре» милицию и представителей уголовного розыска. В пять минут десятого прибыли следственные власти.

Дело было неслыханное. Нюра, дежурный накануне ночью ка пельдинер, была найдена в вестибюле «Кабаре» лежащей в луже кро ви и с перерезанным горлом.

Дело осложнилось дикой и соблазнительной деталью – исчез ди ректор «Кабаре» Степан Лиходеев, исчез финансовый директор Римский и исчез главный администратор Варенуха Николай. Все трое в разное время, но все бесследно.

Захаров был допрошен тут же и поступил, как всякий в его поло жении, то есть испугался до смерти, все свои усилия направив к то му, чтобы доказать, что он тут вообще ни при чем и ни к чему никако го отношения не имеет. Это ему удалось сделать легко – сразу же ста ло ясно, что тишайший и скромнейший Василий Степанович, всю жизнь сидевший в бухгалтерии, ни в чем решительно не виноват, а клятвенные его уверения, что он и представления не имеет о том, куда девались директора и администратор, заслуживают полного до верия.

Но руководить «Кабаре» в тот день пришлось все-таки ему. Узнав об этом, Василий Степанович, едва в обморок не упал, но его тут же значительно утешило то, что следствие категорически заявило, что сегодняшний спектакль отменяется. Тут же двери «Кабаре» были за крыты, вывешены всюду надписи «Сегодняшний спектакль отменяет ся», и Захаров, стоя в толпе растерянных и бледных капельдинеров и билетерш, видел, как остроухая собака со вздыбленной шерстью, почему-то оскалившись и рыча, кинулась прямехонько из вестибюля к кабинету финансового директора, встала на задние лапы, а перед ними начала царапать дверь.

Все население «Кабаре» тихо ахнуло, узнав об этом, а уголовный розыск открыл дверь и впустил знаменитую ищейку. Она повела се бя чрезвычайно странно. Во-первых, стала прыгать вверх, а затем, все более раздражаясь и даже тоскливо подвывая, бросилась к окну, выходящему в сад. Окно открыли, и собака высунула морду в него и тут же явно завыла, глядя злыми глазами вверх.

Что дальше происходило, Захаров не знал, так как отправился, ку да ему было велено. А велено ему было немедленно добиться в управ лении кабаретными зрелищами присылки заместителей Лиходееву, Римскому и Варенухе.

Захаров облегченно вздохнул, когда покинул здание, где соверши лось странное злодейство, и вышел на раскаленную солнцем пло щадь.

Прежде всего он увидел громаднейшую толпу, теснящуюся возле кассовых дыр и читающую с неудовольствием надпись об отмене спектакля. Вспомнив вчерашний необыкновенный спектакль, Заха ров пробормотал: «Ну и ну!» – крепче прижал к себе взбухший порт фель со вчерашней кассой и направился к стоянке таксомоторов.

Тотчас подошла машина. Но шофер ее мрачно сказал «еду за бен зином» и уехал. Второй спросил: «Вам куда?», получил ответ: «На Ос тоженку», махнул рукой, сказал: «В гараж» и исчез. Захаров терпели во дожидался третьей машины. Третий шофер сказал что-то, что по разило бухгалтера до глубины души, именно:

– Покажите деньги, гражданин.

Захаров, изумляясь, вынул червонец.

– Не поеду! – сказал шофер.

– Я извиняюсь, – сказал Захаров, моргая глазами.

– Пятерки есть? – спросил шофер.

Пораженный Захаров вынул пятерку.

– Садитесь, – сказал шофер, почему-то свирепея.

Когда в пыли и дыму Захаров летел, подпрыгивая на сиденье, он робко осведомился у мрачного возницы:

– А почему это вы насчет червонца?..

– Третий случай сегодня, – отозвался шофер, – третий сукин сын, – и с этим вынул из кармана ярлык с надписью «Абрау-Дюрсополусухое». – Дает червонец как миленький, – продолжал рычать шофер, – я ему сдачи три рубля… Вылез, сволочь… Через полчаса смотрю – и шофер скомкал ярлык… – Потом другой – опять черво нец… смотрю… Оказывается, в «Кабаре» сиянс вчера сделал какая-то гадюка-фокусник…

Тут Захаров затаил дыхание и сделал вид, что он впервые слышит и самое слово «кабаре», а про себя подумал: «Ну и ну!» Шофер же до того расстроил себя воспоминанием, что едва не раздавил какую-то женщину и ее же обругал непечатными словами.

Наконец дотряслись до нужного места. Шофер щупал пятерку, глядел сквозь нее на солнце, что-то ворчал, но дал сдачи рубль, а на счет двугривенного сказал, что двугривенного нету.

Захаров решил не спорить – пусть пропадает двугривенный – лишь бы только скорее сплавить с плеч все это дело и с облегченной душой убраться домой.

Однако так не вышло.

Бухгалтер поднялся по лестнице во второй этаж и только что со бирался пройти по коридору в конец к двери, на которой была над пись: «заведующий – прием от 2 до 3», как мимо него промчалась ку рьерша, бормоча что-то вроде… «вот так-так!», и скрылась. Лишь только показалась заветная дверь, бухгалтер остановился, как будто прилип к полу, и выпучил глаза. Дверь была полуоткрыта и вся об леплена людьми. Они прилипли к щелям, и лица у них были иска женные. Потом вдруг вся компания кинулась бежать и рассеялась в явном ужасе, кто куда. Загремели двери по коридору. Захаров от четливо слышал, как визгнула женщина, а пронесшийся мимо него знакомый заведующий сектором был в таком состоянии, что явно не узнавал людей.

«Распекает?» – подумал Захаров и, движимый неодолимой силой, заглянул в дверь. Заглянув, тут же сел на стул, потому что ноги подко сились.

В комнате теперь находились трое. Блистающая красотой жен щина с размазанной губной краской по подбородку и заплаканным лицом, сам Захаров и третий был шевиотовый костюм с самопишу щим пером в борту пиджака, и костюм этот помещался за столом за ведующего в кресле.

Увидев Захарова, красавица, в которой нетрудно было узнать лич ную секретаршу заведующего, взрыдала, а затем и вскричала:

– О боже! Боже! Боже! Да где же он?

Тут грянул телефон на столе и холодный пот потек по спине бух галтера. Костюм, протянув руку, снял трубку, поднес ее к пустоте над воротником и голосом, совершенно похожим на голос заведующего, взревел: «Да!» Затем захлопал рукавом по столу и закричал раздра женно: «Двадцать раз я говорил, чтоб они прислали мне, лично мне!» Тут швырнул трубку на вилку и, уставившись на Захарова, спросил грозно:

– В чем дело, товарищ? Я не принимаю! – Красавица вскочила и, указывая рукой на костюм, рыдая и топоча ножками, вскричала:

– Вы видите?! Видите? Спасите его, верните! О боже! – стала ло мать руки.

Из коридора донеслись тревожные голоса, затем кто-то сунулся в дверь, охнул, кинулся бежать.

– Я всегда останавливала, когда он чертыхался, – в отчаянии кричала красавица, терзая носовой платок, – вот и дочертыхался! Проша!

– Кто вам тут «Проша»? – спросил страшным голосом костюм.

– Не узнает! Не узнает! – взрыдала красавица.

– Попрошу не кричать в кабинете, – заходясь, сказал костюм в полоску.

Красавица зажала рот платком, а костюм невидимой кистью под тянул к себе пачку бумаг и стал размашисто и косо ставить какие-то пометки на бумагах.

«Резолюции ставит!» – подумал бухгалтер, и волосы его шевель нулись.

Красавица еще что-то пискнула, но костюм так злобно рыкнул, что она умолкла. Но, движимая желанием рассказать, она зашептала Захарову:

– Приходит сегодня какая-то сволочь толстая, похож на кота, и прямо ломит в кабинет… Я говорю: «Вы видите надпись, гражданин?» А он влез, говорит: «Я уезжаю сейчас…» Ну, Прохор Наумыч, он человек нервный несколько. Вспылил. Он добрейшей души чело век, но нервный. «Понимаете вы русский язык, товарищ? Что вам надо?» А этот нахал отвечает, вообразите: «Я пришел с вами побол тать!» Как вам это покажется? А? Ну, тут Прохор Наумыч не вытер пел и крикнул: «Да вывести его вон, чтоб меня черти взяли!» Тут, во образите, этот негодяй, улыбнулся, и в ту же минуту Прохор Наумыч исчез, а костюм… – и здесь красавица разрыдалась и затем понесла какую-то околесину о том, что нужно немедленно звонить, про ка ких-то врачей, уголовный розыск…

Захаров вдруг поднялся, задом скользнул в дверь и, чувствуя, что близок к умопомешательству, покинул управление. И очень вовремя, по лестнице навстречу ему поднялась милиция. Другой на месте Захарова уже тут сообразил бы, что на сегодняшний день лучше выйти из игры и никуда больше не ходить, но бухгал тер, во-первых, был недалек, а во-вторых, добросовестен. Про клятый портфель, в котором лежало 17 тысяч вчерашней кассы, жег ему руки. Захаров, чего бы это ни стоило, хотел сдать казну и поэтому пешком, в известковой пыли, пробежал с Остоженки в Ваганьковский переулок и явился в отдел сметы и распределе ния того же управления с целью избавиться от денег, распирав ших портфель.

Отдел сметы разместился в облупленном особняке и замечателен был своими колоннами. Но не порфировые колонны в этот знамени тый день поражали посетителей отдела.

В вестибюле сбилась целая кучка их и, открыв рты, глядела на ба рышню, продающую под колонной литературу. Барышня эта плака ла и что-то злобно пыталась рассказать. Второе из ряда вон выходя щее обстоятельство заключалось в том, что из всех комнат особняка несся непрерывный грохот телефонов, к которым, по-видимому, ни кто не подходил.

Лишь только Захаров оказался в вестибюле, барышня прервала рассказ, истерически крикнула: «Опять!» – и вдруг запела дрожа щим сопрано:

– Славное море, священный Байкал!

Курьер, показавшийся на лестнице со стаканами на подносе, вы ругался коротко и скверно, расплескал чай и запел в тон барышне:

– Славен корабль, омулевая бочка!..

Через несколько секунд во всех комнатах пели служащие про славное море. Хор ширился, гремел, в финансово-счетном секторе особенно выделялись два мощных баса. Аккомпанировал хору уси лившийся грохот телефонных аппаратов и плач девицы.

– Молодцу плыть недалечко! – рыдая и стараясь стиснуть зубы, пела девица.

Курьер пытался прервать пение, вставляя матерные слова, но это ему плохо удавалось.

Прохожие в переулке стали останавливаться, пораженные ве сельем, доносившимся из учреждения. Группа посетителей под колоннами, дико вытаращив глаза, смотрела на поющую девицу. Улыбки блуждали по лицам. Лишь только первый куплет пришел к концу, пение оборвалось, курьер получил возможность выру гаться, выпустил несколько ругательств подряд, схватил поднос и исчез.

Тут в парадных дверях показался гражданин, при котором тут же в группе посетителей зашептали «доктор… доктор приехал»… и двое милицейских.

– Примите меры, доктор! – истерически крикнула девица.

Тут же на лестницу выбежал секретарь и, видимо, сгорая от стыда и растерянности, начал говорить:

– Видите ли, доктор, у нас случай массового… – но не кончил, стал давиться словами и вдруг запел неприятным козлиным тенором о том, что Шилка и Нерчинск нестрашны теперь…

– Дурак! Дурак! – крикнула девица, но не объяснила, кого ругает, а вывела руладу, из которой явствовало, что горная стража ее не пой мала.

Недоумение разлилось по лицу врача, но он постарался совладать с собой и сурово прикрикнул на секретаря:

– Замолчите!

Видно было по всему, что секретарь и сам бы отдал все на свете, чтобы замолчать, но сделать этого не мог, и могучий, рассеянный по всему учреждению хор вместе с секретарем донес до вконец соблаз ненных ваганьковских прохожих вопль о том, что в дебрях не тро нул прожорливый зверь.

Девицу поволокли куда-то под руки, явился лекарский помощник с сумкой.

Захаров через минуту от взволнованных посетителей учрежде ния узнал в чем дело.

Оказалось, что в перерыве, предназначенном по закону для завт рака, заведующий учреждением явился в столовую как раз в тот мо мент, когда все служащие доедали питательную и вкусную свинину с бобами.

Заведующий, по словам озлобленной девицы, сиял как солнце и вел под руку какого-то «сукина сына, неизвестно откуда взявшего ся» (так точно выразилась девица), тощего в паршивых брючках и в разбитом пенсне.

Дело в том, что устройство кружков было манией заведующе го. В течение полугода он организовал шахматно-шашечный кру жок, кружок пинг-понга, любителей классической литературы, духовой музыки (последний быстро распался, так как проворо вался кассир, игравший на валторне) и к июню угрожал органи зовать кружок гребли на пресных водах и альпинистов. Коротко говоря, заведующий ввел под руку Коровьева и отрекомендовал его всем любителям бобов как товарища-специалиста по созда нию хоровых кружков. Лица будущих альпинистов стали мрач ны. Но заведующий призвал всех к бодрости, а Коровьев тут же и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость: «На ходу! на ходу! – трещал Коровьев. – Но удовольствия и пользы три вагона». И тут «этот подхалим Косарчук» (выражение девицы) первый вскочил и восторженно за явил, что записывается. Тут все увидели, что пения не миновать, и, как один, записались. Петь решили, так как все остальное вре мя было занято пинг-понгом и шашками, в этом самом для завтра ка перерыве.

Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло как сон скверный (девица так говорила). Коровьев проорал «до-ми-соль-до», самых застенчивых извлек из-за шкафов, за которые они прятались в надежде отлынуть, Косарчуку сказал, что у того абсолютный слух, заныл, попросил уважить старого регента-пе вуна грянуть «Славное море», камертоном стучал по пальцу.

Было 12. Грянули. И славно грянули, Коровьев действительно по нимал дело. Первый куплет допели в столовой до конца, после чего Коровьев исчез.

Недоумение. Пауза. Радость. Но ненадолго. Как-то сами собой дви нули второй куплет, Косарчук повел высоким хрустальным тенором. Хотели остановиться – не тут-то было. Пауза. Полился третий куплет. Поняли, что беда. Заведующий стал бледен, как скатерть в столовой.

Через час был скандал, неслыханный, страшный, всемосковский скандал.

К трем часам занятия были остановлены милицией. Врачи сде лать ничего не могли. Захаров был уже на улице, когда к особняку подъехали три грузовые платформы.

Милиция распорядилась очень хорошо: весь состав учрежде ния – восемьдесят семь человек – разбили на три партии и на этих трех грузовиках и увезли. Способ был умный, простой и наименее соблазнительный.

Лишь только первый грузовик, качнувшись, выехал за ворота, улицы огласились пением про славное море, и никому из прохожих и в голову не пришло, куда везут распевшихся служащих из отдела смет и распределения. Но, конечно, не трудно догадаться, что все три хора приехали как раз в то здание, которым руководил профес сор Стравинский.

Появление такой большой партии больных вызвало смятение. Стравинский начал, кажется, с того, что всем приехавшим были да ны большие дозы снотворного. А дальнейшая судьба несчастных жертв Коровьева москвичам неизвестна. Что касается Захарова, то он все-таки добился неприятности. Он добрался со своим портфе лем до главного коллектора зрелищ облегченного типа, написал по форме приходный ордер и вывалил кассиру все пачки денег, кото рые привез в портфеле.

Лишь только кассир макнул пальцы в алюминиевую тарелочку, в которой плавала губка, обнаружилось, что пачки состоят частью из резаной газетной бумаги, частью из денежных знаков различных стран, как-то: долларов канадских, гульденов голландских, лат лат вийских, иен японских и других.

На вопрос о том, что это значит, Захаров ничего не мог сказать, ибо у него отнялся язык.

Его немедленно арестовали.

6/VII.36 г. Загорянск