Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
Глава 1 НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С НЕИЗВЕСТНЫМИ!

Весною, в час заката, на Патриарших прудах появилось двое мужчин.

Один из них, тридцатипятилетний приблизительно, был прежде временно лыс, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю па ру, шляпу пирожком нес в руке. Другой лет на десять моложе перво го, в синей блузе, в измятых белых брюках, в тапочках, в кепке.

Оба, по-видимому, проделали значительный путь по Москве пеш ком и теперь изнывали от жары.

У второго, не догадывавшегося снять кепку, пот струями тек по за горевшим небритым щекам, оставляя светлые полосы на коричне вой коже.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, секретарь московской ассоциации литераторов (Массолит) и редак тор двух художественных журналов, а спутник его – входящий в большую славу поэт-самородок Иван Николаевич Понырев.

Оба, как только попали под липы, первым долгом бросились к ве село раскрашенной будочке с надписью «Прохладительные напит ки».

Да, следует отметить первую странность этого страшного вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Бронной ули це, не было ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил нет больше дышать, когда солнце в пыли, в сухом тумане валится, раскалив Москву, куда-то за Садовое кольцо, когда у собак языки ви сят почти до земли, под начинавшими зеленеть липами не было ни кого. Это, право, странно, это как будто нарочно!

– Нарзану дайте, – попросил Берлиоз.

– Нарзану нет, – ответила женщина в будочке.

– А что есть? – спросил Берлиоз.

– Абрикосовая.

– Давайте, давайте, давайте, – нетерпеливо сказал Берлиоз.

Абрикосовая дала обильную желтую пену, пахла одеколоном. На пившись, друзья немедленно начали икать, и Понырев тихо выбра нил абрикосовую скверными словами, затем оба направились к бли жайшей скамейке и поместились на ней лицом к пруду и спиной к Бронной.

Тут случилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он перестал икать, но сердце его внезапно стукнуло и на мгновение куда-то провалилось, в сердце тупо кольнуло, после чего Берлиоза охватил необоснованный страх и захотелось тотчас же бежать с Па триарших без оглядки.

Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его встревожило. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Это го никогда не было… Я переутомился. Пожалуй, пора бросить все – и в Кисловодск…»

И тут знойный воздух перед ним сгустился совершенно явствен но, и соткался из воздуха прозрачный тип престранного вида. На ма ленькой головке жокейский картузик, клетчатый, кургузый, воздуш ный же пиджачок, ростом в сажень, но худ неимоверно… жердь ка кая-то, а морда глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлени ям он не привык. Он еще больше побледнел, глаза вытаращил, поду мал: «Этого не может быть!?» Но это, увы, могло быть, потому что длинный, сквозь которого видно, жокей качался перед ним и влево, и вправо. «Что же это?! Удар?» – смятенно подумал Берлиоз и в полном ужасе закрыл глаза. А когда он их открыл, все кончилось – марево рас творилось, клетчатый исчез. И тут же тупая игла выскочила из сердца.

– Фу ты, черт! – воскликнул Берлиоз. – Ты знаешь, Иван, у меня сейчас от жары едва удар не сделался, даже что-то вроде галлюцина ции было, – он попытался весело посмеяться, но глаза его еще были тревожны, руки дрожали. Однако постепенно он оправился, обмах нулся платочком и сказал уже бодро: – Ну-с, итак… – повел речь, пре рванную питьем абрикосовой.

Речь эта, как дознались впоследствии, шла об Иисусе Христе. Де ло в том, что Берлиоз заказывал Ивану Николаевичу большую поэму о Христе для своего второго антирелигиозного журнала и вот те перь читал поэту нечто вроде лекции, с тем чтобы дать ему кое-какие установки, необходимые для сочинения поэмы.

Надо заметить, что редактор был образован и в речи его появля лись имена не только Эрнеста Ренана и Штрауса, но и имена древ них историков. Тут были и Филон Александрийский, знаменитый богослов, и блестяще образованный Иосиф Флавий, и великий Кор нелий Тацит. На всех них Михаил Александрович очень умело, пока зывая большую начитанность, ссылался, чтобы доказать Поныреву, что Иисуса Христа никогда на свете не существовало.

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, было новостью, внимательно слушал, уставив на Михаила Александровича свои буй ные зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом проклиная абри косовую воду.

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и поэт узнал много чрезвычайно интересного и о египетском Озирисе, бла гостном боге, сыне Неба и Земли, и о финикийском боге Фаммузе, и о пророке Иезекииле, и о боге Мардуке, о грозном боге Вицлипуцли, которого так почитали ацтеки в Мексике.

Чем больше говорил Берлиоз, тем яснее становилась картина: хо чешь – не хочешь, а приходилось признать, что все рассказы о суще ствовании Христа выдумка, самый обыкновенный миф.

И вот как раз в тот момент, когда Михаил Александрович расска зывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, мно гие учреждения представили свои сводки с описанием этого челове ка. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой сказа но, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая сообщает, что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Тре тья лаконически сообщала, что у человека особых примет нет. Так что приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не го дится. Во-первых, ни на одну ногу он не хромал и росту был не ма ленького и не громадного, а высокого, и коронки у него с левой сто роны были платиновые, а с правой – золотые. Он был в дорогом се ром костюме, в заграничных в цвет костюма туфлях. Серый берет он заломил лихо на правое ухо, под мышкой нес трость с золотым на балдашником в виде головы пуделя. Он не хромал, а как бы из кокет ства немного волочил левую ногу.

Лет сорока с лишним. Рот кривой начисто. Лицо кирпичного цве та, выбритое гладко. Один глаз черный, а другой зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой сидели редактор и поэт, ино странец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке в двух шагах от приятелей.

«Немец…» – подумал Берлиоз.

«Англичанин, – подумал Понырев, – ишь, и не жарко ему в пер чатках?»

А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймля ющие пруды, причем заметно стало, что видит это место он впер вые, а также, что оно его заинтересовало. Сперва он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражавших в стеклах изломанное солнце, затем перевел его вниз, где стекла печально почернели, по чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, развязно поло жил ногу на ногу, а подбородок на набалдашник.

– Итак, резюмирую, – говорил Берлиоз, – нет ни одной восточ ной религии, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Христа, взяв его у других! И если ты спросишь меня…

Но Понырев ничего не спросил, а вместо этого сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче. И тут Берлиоз вынужден был прекратить свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к нему. Литераторы поглядели на него удивленно.

– Извините меня, пожалуйста, – заговорил иностранец с легким акцентом, – что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет ва шей ученой беседы настолько интересен, что…

Он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как по жать протянутую руку, с которой иностранец ловко сдернул серую перчатку.

«Нет, скорее, француз…» – подумал Берлиоз.

«Поляк», – подумал Понырев.

Необходимо добавить, что на Понырева иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу, наоборот, очень понравился.

– Разрешите мне немного сесть? – так же вежливо попросил не знакомец, и приятели как-то неловко раздвинулись, а иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

– Если я не ослышался, – заговорил он, поглядывая то на Берли оза, то на поэта, переставшего икать, – вы изволили говорить, что Иисуса Христа не было на свете?

– Нет, вы не ослышались, – учтиво ответил Берлиоз, – именно это я говорил.

– Ах, как интересно! – воскликнул иностранец.

«Какого черта ему надо?» – подумал Понырев и нахмурился.

– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неиз вестный, повернувшись к Поныреву.

– На все сто! – подтвердил Понырев, любящий выражаться вы чурно и фигурально.

– Изумительно! – вскричал непрошеный собеседник. После это го он, воровски почему-то оглянувшись и снизив почти до шепота го лос, сказал: – Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы во обще не верите в Бога? – Он сделал испуганные глаза и прибавил: – Клянусь, я никому не скажу.

– Мы не верим в Бога, – улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз, – и не боимся, если об этом кто-нибудь узнает.

Иностранец на спинку откинулся и спросил, даже привизгнув от любопытства:

– Вы -атеисты?!

– Да, мы атеисты, – весело ответил Берлиоз, а Понырев поду мал, рассердившись: «Вот болван заграничный прицепился!»

– Ах, какая прелесть! – вскричал странный иностранец и завер тел головой, гляди на приятелей.

– В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения созна тельно и давно уже перестало верить сказкам о Боге. У нас имеет ме сто обратное явление: величайшей редкостью является верующий человек.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному Берлиозу руку, произнося при этом такие слова:

– Позвольте вас поблагодарить от души!

– Это за что же вы его благодарите? – заморгав глазами, осведо мился Понырев.

– За очень важное сведение, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по-видимому, произвело на него сильное впе чатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опаса ясь в каждом окне увидеть по атеисту.

«Нет, он не англичанин…» – подумал Берлиоз.

«Где он так насобачился говорить по-русски?» – подумал Понырев и нахмурился. Ему захотелось курить, а папиросы все вышли.

– Но позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья осве домился заграничный гость, – как же быть с доказательствами бы тия Божия, коих существует ровно пять?

– Увы, – с сожалением ответил Берлиоз, – ни одно из этих дока зательств ничего не стоит, и их давно уже человечество сдало в ар хив. Согласитесь, что в области разума никаких доказательств суще ствования Бога нет и быть не может.

– Браво! – вскричал иностранец. – Браво! Вы полностью повто рили мысль беспокойного старикашки Иммануила по этому поводу! Но вот курьез: он начисто разрушил все доказательства, а затем, как бы в насмешку над собою, соорудил собственное шестое доказатель ство!

– Доказательство Канта, – тонко улыбнувшись, возразил образо ванный Берлиоз, сразу сообразивший, о ком идет речь, – также не убедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассужде ния по этому поводу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Берлиоз говорил и в это время думал: «Но все-таки, кто же он та кой? Он великолепно говорит по-русски!»

– Взять бы этого Канта, да за эти самые доказательства года на три в Соловки! – неожиданно бухнул Иван Николаевич.

– Иван! – сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение направить Канта в Соловки не только не порази ло иностранца, а, напротив, привело в восторг.

– Именно! Именно! – закричал он, и глаз его, обращенный к Ивану, засверкал. – Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком – ты, профессор, какую-то чепуху придумал, ведь над тобой смеяться будут!

Берлиоз вытаращил глаза, глянул на иностранца. «За завтраком… Канту?..» – подумал он.

– Но, – продолжал иностранец, не смущаясь изумлением Берли оза, – водрузить его в Соловки невозможно, по той причине, что он уже сто двадцать пять лет находится в местах, гораздо более отдален ных от Патриарших прудов, чем Соловки.

– Жаль! – отозвался Иван, не совсем разобравшись в последних словах своего противника, а просто испытывая раздражение против него и не обращая внимания на укоризненное подмигивание и гри масы Берлиоза.

– И мне жаль! – подтвердил неизвестный и продолжал: – Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нету, то, спрашивается, кто же управляет жизнью на земле? – и он повел рукой, указывая на дома.

– Человек! – сурово ответил Иван Николаевич.

– Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы уп равлять, нужно, как всем понятно, составить точный план на неко торый хоть сколько-нибудь приличный срок. И вот, позвольте вас спросить, как же может управлять жизнью человек, если он такого 19 М. Булгаков плана не может составить даже на смехотворный срок лет в сто, ска жем, и вообще не может ручаться даже хотя бы за свой завтрашний день? И в самом деле, – тут неизвестный обратился к Берлиозу, – во образите, только что вы начнете управлять, распоряжаться други ми и собою, вообще входить во вкус… и вдруг у вас… кхе, кхе… сар кома! – Тут иностранец сладко хихикнул, как будто мысль о саркоме доставила ему удовольствие. – Саркома, – повторил он, щурясь, звучное слово. – И вот, какое уж тут управление! Ничья судьба вас более не интересует… К гадалкам, бывали случаи, обращались обра зованнейшие люди! И через некоторое время тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, уже не сидит за своим столом, а лежит в деревянном ящике, и оркестр играет над ним, и плохо иг рает, марш Шопена. И окружающие, понимая, что толку от лежаще го нет более никакого, выбрасывают его в печку. А бывает и хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, ведь пустяко вое, казалось бы, дело, и этого сделать не может, потому что вдруг поскользнется да и попадет под трамвай! Что же, вы скажете, это он сам собой управлял? Не лучше ли думать, что кто-то управился с ним другой?

И здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.

Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и тревожные какие-то мысли начали мучить его. «Он не иностранец! Он не иностранец, – напряженно размышлял он, – он престранный тип! Но, позвольте, кто же он такой?»

– Вы хотите курить? – внезапно обратился к Поныреву иностра нец и взялся за карман. – Вы какие предпочитаете?

– Ау вас разные, что ли, есть? – мрачно спросил Иван Николаевич.

– Какие предпочитаете? – учтиво повторил неизвестный.

– «Нашу марку», – злобно ответил Иван.

Иностранец немедленно вытащил из кармана портсигар и галант но предложил Поныреву:

– «Наша марка»!

Поэта и редактора не столько поразила «Наша марка», сколько портсигар. Он был громадных размеров, чистого золота, и на крыш ке его сверкнула синим и белым огнем алмазная буква «F».

«Нет, иностранец»! – подумал Берлиоз.

Закурили.

«Надо будет ему возразить, а то уж очень он бойко разговорил ся! – думал Берлиоз. – И возразить так: да, человек смертен, но это ничего не значит…»

Однако он не успел ничего сказать, как сказал иностранец:

– Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И не может ска зать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

«Какая-то дурацкая постановка вопроса!» – помыслил Берлиоз и вслух сказал:

– Ну, здесь уж есть некоторое преувеличение. Сегодняшний ве чер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что если на Бронной мне свалится на голову кирпич…

– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно заговорил неизвест ный, – никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уве ряю вас, что вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.

– Может быть, вы знаете, какой, – с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, – и скажете мне?

– Охотно, – отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: – Раз… Меркурий во втором доме… ушла луна… шесть – несчастье, вечер семь… – и громко добавил: – Вам отрежут голову!

– А кто? – спросил Берлиоз. – Интервенты? – Он усмехнулся. – Немцы?

– Нет, – ответил неизвестный, – русская комсомолка.

– Гм… – криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, ска зал Берлиоз, – простите, но это маловероятно.

– Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня ве чером, если не секрет?

– Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание, и я буду председательствовать на нем.

– Нет, этого быть никак не может, – твердо заявил иностранец.

– Это почему? – спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.

– Потому, – ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшум но чертили птицы, – что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состо ится.

Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.

– Простите, – сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца, – я ни чего не понял. При чем здесь постное масло?

– Постное масло здесь вот при чем, – вдруг заговорил Иван Ни колаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседни ку. – Вам, гражданин, не приход ил ось бывать в сумасшедшем доме?

– Иван! – воскликнул Берлиоз.

Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развесе лился.

– Бывал! Бывал! И не раз! – вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича. – Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!

Понырев изменился в лице.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? – сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедель ного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популяр ности не обрадовало Понырева.

– Я извиняюсь, – сказал он, и лицо его потемнело, – вы не може те подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать…

– О, с удовольствием! – с резким акцентом воскликнул ино странец. – Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

– Вот что, Миша, – заговорил поэт тихо, оттащив в сторону Бер лиоза, – это никакой не интурист, а шпион, это белый, перебрав шийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет.

– Почему шпион? – шепнул неприятно пораженный Берлиоз.

– Верь чутью, – засипел ему в ухо Иван Николаевич, – он дура ком притворяется, чтобы выспросить кой-что. Идем, идем, а то уй дет…

И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Не знакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.

– Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, а в кармане у меня и пас порт, подтверждающий то, что написано на карточке, – веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих друзей.

Те сконфузились, а иностранец спрятал карточку. Ивану Никола евичу удалось прочесть только начало первого слова «Professor» и начальную букву фамилии, опять-таки «F».

– Очень приятно, – сказал смущенно Берлиоз. – Берлиоз!

Опять произошли рукопожатия и опять сели на скамью.

– Вы в качестве консультанта, наверно, приглашены к нам, про фессор? – спросил Берлиоз.

– Да, консультанта, – подтвердил профессор.

– Вы – немец? – спросил Иван.

– Я-то? – переспросил профессор и задумался. – Да, пожалуй, неметц… – сказал он.

– А у вас какая специальность? – ласково осведомился Берлиоз.

– Я специалист по черной магии.

«На тебе!» – воскликнул мысленно Иван.

– И… и вас по этой специальности пригласили к нам? – вытара щив глаза, спросил Берлиоз.

– По этой пригласили, – подтвердил профессор, – тут в государ ственной библиотеке нашли интересные рукописи Бэкона и бене диктинского монаха Гильдебранда, тринадцатый и одиннадцатый век… Захотели… я их чтобы разбирал немного… Я специалист… пер вый в мире…

– А-а! Вы – историк? – с большим уважением спросил Берлиоз.

– Я – историк, – охотно подтвердил ученый и добавил: – Сего дня вечером будет смешная история.

Опять удивились и редактор, и поэт, а профессор пальцами обеих рук поманил их и, когда они наклонились к нему, прошептал:

– Имейте в виду, что Христос существовал.

– Видите ли, профессор, – смущенно улыбаясь, отозвался Берли оз, – мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами при держиваемся другой точки зрения…

– А не надо никаких точек зрения, – ответил профессор, – про сто он существовал!

– Но какое же доказательство?..

– А никакого доказательства не надо, – заговорил профессор без всякого акцента, – просто в десять часов утра…