Онлайн чтение книги Молодость Мазепы
XX

Мазепа с интересом присматривался к тысячной толпе героев и теперь ему становилось понятно, почему перед этими львами, готовыми полечь каждое мгновенье за свою отчизну, бежали и татарские полчища, и пышные польские войска.

— Да, потерять это пышное гнездо — значит потерять всю Украину, — думалось ему. Но между тем в этой толпе было и что-то страшное: видно было, что страсти запорожцев были разогреты до последней степени и при обычной способности толпы поддаваться одному какому-нибудь увлекательному слову — вся эта масса могла броситься очертя голову и наделать непоправимых бед. И при одной этой мысли Мазепе становилось жутко.

— О, если б придать этому Запорожью более стройный порядок, если бы употребить разумно его силы, — чего бы тогда можно было достигнуть! Быть может, не нужно было бы и «побратымив» по всему свету искать! — думал он, внимательно присматриваясь и прислушиваясь ко всему происходившему вокруг него.

Наконец, некоторые казаки узнали Сирко.

— Батько, батько кошевой тут! Наши головы! — кланялись они низко, расчищая с помощью кулаков ему дорогу.

— Набок! Батьку дорогу! — кричали другие; толкая в плечи прохожих. — Позаливали себе очи и ничего не видят! Эй, пьяницы, набок!

— Сам ты набок! — отбранивались те. — Или я сверну тебе шею набок! Я казак вольный, — иду, куда ноги ступают, ни ты, ни сам я — им не указ!

Но вскоре по всей площади разлетелась весть, что кошевой, батько, славный лыцарь Сирко вернулся. Крики и брань стали стихать; обрадованные запорожцы, любившие беззаветно своего предводителя, побежали ему навстречу и окружили стеной наших путников, подъезжавших уже ко второму проходу.

— Здоров будь, батько! Витаем пана кошевого! Век долгий нашему «велетню»! Слава, слава! — понеслись со всех сторон радостные приветствия и слились в какой-то порывистый гул.

Шапки, шлыки полетели вверх, там и сям раздались пистолетные и мушкетные выстрелы; кто-то бросился даже к «гарматам», но «гармаши» остановили усердных: выстрелами из орудий созывалась великая Сичевая рада, а это могло делаться лишь по приказанию кошевого.

— Здорово, здорово, детки! — снял Сирко шапку и поклонился на все стороны. — Как поживаете? Что нового? Чего вы заволновались, с радости или с горя?

— Да какое, батьку, с радости? — отозвался один сивоусый запорожец с тремя перекрестными шрамами на лице, — скорее с горя.

— С горя, с горя, — подхватили соседи, и это слово пошло перекатываться по майдану.

— Да с какого горя? Горилки не хватило, или рыба перевелась? — попробовал еще подшутить кошевой.

— Что горилка! Не о том, батьку, речь! — возразил строго старик. — Разве это не горе, что Украину разорвали надвое? Разве это не горе, что одну половину отдали на съедение ляхам, а другую трощит Бруховецкий? Разве это не горе, что над Запорожьем поставили чуть ли не четверо панов я трое из них точат зубы, чтоб проглотить нас живьем? За что же мы с казаками и несчастным поспольством лили кровь и гибли, за что? За права свои, за вольности, за веру, за братьев, а теперь выходит, что за все это нас бить в три кнута?

— Не бывать тому, не бывать! — раздался грозный возглас тысячной толпы, и эхо повторило этот чудовищный крик.

— Да слушайте, панове, вас одурили, — заговорил взволнованным голосом кошевой, думая хоть немного успокоить толпу, но ему не дали дальше говорить.

— Как одурили? Кто одурил? — закричали кругом. — Вот послушал бы, что говорил посол, пока не заткнули ему рта, да вон и Андрусовский договор, смотри сам!

Сотни рук поднялись в воздух по тому направлению, где белела прибитая высоко на доске грамота. Толпа слегка распахнулась.

— Читай, читай! — подтолкнули казаки одного молодого запорожца.

Но Сирко не нужен был чтец; зоркий взгляд его впился в бумагу и сразу же упал на место, касающееся Запорожской Сечи: «И вниз Днепра, что именуются Запороги, и тамошние казаки, в каких они там оборонах, островах и поселениях своих живут, имеют быть в послушании, под обороною, и под высокою рукою обоих великих государей наших, на общую их службу», — прочел он и последнее сомнение исчезло. Он хотел дочитать до конца всю бумагу, но кругом стоял такой крик, что сделать это было решительно невозможно.

— А что, теперь сам «упевнывся»! — кричали кругом голоса. — Вот какая нам «дяка»! Да и гетман Дорошенко нам в универсале пишет, что теперь, мол, и Москва, и поляки нам вороги!

— Вороги! — подхватила снова с грозным криком вся толпа!

— А все через кого? Через Ивашку Бруховецкого! — раздался в это время чей-то зычный голос. — Через него вся беда сталась! Это он ездил в Москву, он навел к нам господ ратных людей, он «намовыв» царя половину Украины ляхам отдать!

— Он, он! Антихрист! — закричали отовсюду.

Толпа вся ожила: гневная, бушующая, она искала и жаждала мести — и вот ненавистная жертва была отыскана.

— Так смерть же зраднику! Веди нас зараз на Ивашку, батько! Веди! Веди! — загремела вся площадь, и все голоса смешались в одном ужасном и грозном реве. — Смерть «зрадныку»! Смерть!

Сирко окаменел; по этому крику он почувствовал, что толпа возбуждена и наэлектризована до последней крайности, а при таких обстоятельствах настроение ее могло перейти в всесокрушающую бурю.

— Стойте, панове казаки, славные лыцари-запорожцы, — заговорил он громко, высоко подымая над головой шапку. — Про такие дела негоже говорить на прысиччи, есть на то сичевой «майдан». Не будем же ломать наших святых «звычаив», этим мы обидели б нашу Сичь-маты и нашего Луга-батька, а будем чинить все по нашему закону и по старине. Дайте же кошевому вашему час, прочитать с вашим писарем эти универсалы, просмотреть толком Андрусовские «пакты» и выслушать гетманских послов, и потом уже мы, «обмиркувавшысь» с нашим атаманьем, велим ударить в «склык» да в гармату и созвать великую раду. А на чем рада порешит, так тому и быть, тому и я слуга!

— Правда, правда, пане кошевой! — зашумели радостно передовые ряды, удовлетворенные атаманским решеньем. — Разумное твое слово! За твою голову костьми ляжем!

— Век долгий кошевому батьку! Слава! Вот рассудил, как Соломон! Эх, голова! — вспыхивали то там, то сям похвалы и сливались в общий восторженный гул.

Сирко только кланялся на все стороны, а толпа, воодушевленная уже не местью, а более высоким патриотическим чувством, несла своего батька почти на плечах. Мазепа с остальными казаками был совершенно оттерт и остался пока на присечьи.

Настроение толпы сразу изменилось. Оставшиеся на присечьи уже с успокоенными лицами стали рассуждать о событиях, толковать о разных способах спасения отчизны, а больше всего хвалить разум своего кошевого и его мудрое слово. Каждый уже чувствовал себя не рабом пагубной для него силы, а полноправным господином и законодателем.

— Что ж, братцы, при нашем батьке тужить нам нечего, — говорил авторитетно седой запорожец с почетными шрамами на лице, — «обмиркуемося» и все с ним рассудим, кого бить, а за кого стоять. Правду говорит пословица: вперед батька и в пекло не сунься!

Между тем толпа совершенно оттиснула Мазепу и приблизила его к той группе, где стояли Палий и Дорошенковы послы. Мазепа придержал коня и стал прислушиваться: здесь все толковали о единой Украине и о гетмане Дорошенко.

— Так, так, — говорил один почтенный казак с совершенно ястребиным носом, — Дорошенко пусть над всей Украиной гетманует: он казак старый и поле знает.

— Го-го! Боятся его ляхи, — такого премудрого волка не то что в Украине, а и во всей Польше нет!

— Еще бы, он и с деда, и с прадеда гетман!

— Дед его Кафу «внивець обернув»![13]Совершенно разрушил. — сыпались отовсюду одобрительные замечания.

— Так, так, — продолжал старший казак, — за Дорошенко, да за едность нашу и будем стоять, а если вздумают к нам польские послы навернуться, так мы им покажем вот что! — поднял он кверху кукиш.

— А может, что и получше! — послышались в толпе веселые голоса.

— Не надо нам теперь никого, опричь гетмана Дорошенка. Ни москаля, ни ляха! Сами себе будем пановать! — кричали уже кругом.

— Только и басурмана не надо! Не хотим с ним знаться! Пусть себе Петро про них и не думает! Мы за ним всюду, куда он ни поведет, только с басурманами нам каши не варить! — раздались возгласы с противоположной стороны.

— Да слушайте, панове, чего вы дарма горло дерете? — закричал, надрываясь от натуги, Палий, — ведь гетман только за помощью их зовет, а не в ярмо к ним идет. А чего нам бояться татарской помощи? Не с татарами ль гетман Богдан вызволил нас из лядской неволи?

— А не татаре ль «зрадылы» его под Берестечком и тем «запровадылы» всех нас в погибель! — ответил ему чей-то зычный голос из середины толпы.

— Не они ли грабят нас не хуже ляхов! В полон уводят и жен, и детей наших! С татарином дружи, а аркан наготове держи! — посыпались отовсюду гневные восклицания и, наконец, перешли в общий возглас: — Не хотим басурман!

Напрасно Палий напрягал весь свой голос, его не было слышно за общим криком. Казалось, еще минута, и готова была бы закипеть жестокая свалка.

Мазепа подумал, что теперь настало время сказать ему свое слово.

— Панове товарыство низовое, а дозвольте мне одно слово сказать! — произнес он громко, слегка выступая вперед конем.

Ближайшие ряды отступили перед лошадью, все невольно оглянулись на этого верхового незнакомца, свалившегося им словно с неба на головы.

Мазепа воспользовался этим мгновеньем молчания и продолжал дальше.

— А помните ли вы, панове, старую казацкую поговорку: «Бога памятуй, а и черта не забывай». То-то и спрашиваю вас, когда человек тонет, а кругом не за что ухватиться, только за острую косу, будет ли он размышлять в ту минуту о том, что урежет себе руку, или будет думать только о том, как бы свою душу спасти. Ведь рана-то на руке заживет, а душа погибнет, ее не воротишь.

— Хе, хе! Вот что придумал, — послышалось несколько голосов, — да когда тонешь, ухватишься не то что за косу, а и за шило.

— Так разве же мы теперь не тонем, панове? — продолжал Мазепа. — Разве уж не идет ко дну и наша родина, и наша едность, и наша воля? Татаре разоряют и грабят, — правда. Но от грабежа можно оправиться, деньги — дело наживное, говорит нам пословица, а если мы теперь упустим время и не злучим нашу отчизну, то уж не спасем ее никогда!

Мазепа всегда говорил хорошо и увлекательно, но теперь, возбужденный сам этим известием, этой сценой и целой толпой слушателей, с сердцем, полным горечи и тоски за участь родины, он говорил необычайно сильно и красиво. Сидя на лошади, он был весь виден казакам, и его голос, его слова, его прекрасная наружность и горящие воодушевлением глаза производили сильное впечатление на окружающих.

Неизвестность же его появления возбуждала еще больший интерес к его личности. Все слушали его с большим вниманием.

— Так не будем же спорить, панове, брать ли в союзники басурман или нет! Будем дбать прежде всего про едность отчизны. Лучше тело свое погубить, да душу спасти — говорит нам святое письмо. А не наши ли души ответят перед Господом Богом, когда мы «занапастым» свою отчизну под лядским ярмом. Ведь нет у нее ни батька, ни матери, нам поручил Господь за нее и ответ давать!

— Ну и врезал! Вот так сказал! Ей-Богу, правда! — посыпались отовсюду восторженные возгласы. — Да откуда ты взялся, бей тебя нечистая сила? С неба свалился, что ли?

Некоторые же седоусые запорожцы, растроганные словами Мазепы и высокою миссией, которую он приписывал им всем, даже усиленно заморгали глазами.

Толпа окружила Мазепу; Палий тоже подошел к нему и вдруг вскрикнул радостно:

— Да не тебя ли, пане-брате, я видел на хуторе у дида Сыча?

— Я там был и оттуда еду, — ответил Мазепа, всматриваясь пристально в лицо совершенно незнакомого ему казака. — Только пана запорожца я не припомню.

— Еще бы, — засмеялся Палий. — Когда я туда приезжал, так пан был бездыханен, трудно ему было что-либо помнить. А ведь это я пана от коня отвязал и вместе с Богуном внес в хату… И вот, благодаря Бога, вижу живым и здоровым, и нашим, как я и говорил.

— Спасибо за лыцарский «вчынок» незнакомый мой друже, — протянул ему тронутый Мазепа обе руки, и соскочил с коня. — Я Мазепа, из русской шляхты герба князей Курцевичей, и душой казак. А как же мне величать моего молодого спасителя?

— Семеном Палием, — заключил в объятия Мазепу казак и почувствовал в то же мгновение какое-то неприятное чувство, шевельнувшееся холодной змеей в его груди. Это, верно, от того, что он назвал себя шляхтичем. «На польский лад, паном», — подумал Палий и постарался задавить это неприятное впечатление, но оно упорно стояло в его сердце. Между тем, слова Мазепы снова разогрели толпу.

— Правда! Правда, казаче! — закричали кругом. — Верно ты рассудил. Пусть себе там гетман Дорошенко обирает нам какого захочет побратима, а мы тоже дремать не будем! Гайда на Кодак! Повыгоним оттуда всех ратных людей. Да и ты с нами, если ты и саблей умеешь так орудовать, как языком, будешь у нас головой!

— На Кодак! На Кодак! — подхватили кругом десятки и сотни голосов.